Псоктоявь

    Мы живем-бывем втроем: я, собака и кот. Я – белый, пушистый, но болею, и потому все выглядит неправдой; собака – небелая, пушистая, с грустными еврейскими глазами и голосом базарной хабалки; кот – белый непушистый и с пятнами, лицо у него сытое и круглое, с бакенбардами. Лежим мы все вместе в одной комнате, потому что других нет. Я – на диване, собака – под диваном, кот – на мне. На улице метет снег, и вся наша жизнь проходит поблизости, вокруг трех важных объектов: холодильника, окна кухни и дивана. В холодильнике есть мясные палочки для собаки и меня и хек для кота. Жуем и смотрим наружу изнутри: я – прислонясь к батарее; собака – положив лапы на подоконник; кот – усевшись матрёшкой в форточке. Меня зовут Пашка, собаку – Мошка, кота – Васильич. Летом, весной, осенью, когда тепло, и, главное, не сыро, кот уходит на всю ночь котовать, а мы с собакой спим. По утрам кот стережет дом, а мы с собакой гоняем собак. Обед у нас чисто семейный, традиционный, ритуальный. После обеда смотрим окно. И еще остается диван.
      Но зимой что-то меняется. Кот больше любит наше общество, да и нам собак гонять не очень-то хочется. Зимой если и гуляем, то все вместе: Васильич лезет за пазуху, я лезу за треухом, а Мошка уносит поводок и прячет. Мы выходим из дому и идем по улице к площади. Там стоит Великая Тушка и показывает куда надо: там есть и хек, и мясные палочки. А еще есть почта, где всякие важные вещи обитают. На почте я спрашиваю, нет ли мне чего и почему нет, может, потеряли? Потом Васильич начинает ёрзать, и я его выпускаю. Он сползает вниз и брезгливо морщится. Пока мы выясняем, как, где, кто и зачем крадет почту, он успевает навестить фикус и свою жену Мусю, и неизвестно еще, что ему приятнее. После почты мы ловим хека. Самый лучший хек – за 32 рубля кило; хек такой состоит из самых вкусных и любимых Васильичем кусочков: из головы и сразу хвоста. Васильич обычно следит, что мы берем и, если попадается минтай, негодующе фыркает. Минтай, а равно корюшку, мойву, путассу и навагу мы отпускаем обратно. Пакет с хеком я опускаю в сумку. И мы идем дальше. С площади стекают три грязных улицы: Лермонтова, Гоголя и им. Пивчика. Поэтические улицы самые грязные и похожи на канавки города Питера. Летом тут живут лягушки, зимой в мороз можно отлично скользить и падать. В оттепель все выбирают неизвестного Пивчика. В начале этой улицы живет сварливая старая грымза. Вдобавок еще и с противным голосом. Зовут ее Найда, и хозяева у нее правильные: дают ей собачий корм и на улицу не пускают. Мошка обычно делает визит у Найды под носом: улица им. Пивчика – наша улица! По ней мы идем в гости к Дасику. Дасик поит меня чаем, Мошку – простоквашей, а коту дарит гуппи из аквариума. У Дасика огромные очки, потому что он учитель. Я ему проверяю тетради, а он ставит справедливые оценки. Вот, говорит он, вчера Михейчук написала пойжалста, а сегодня пожайлста. Мы спорим: мне больше нравится пойжалста, а ему пожайлста. И он ставит «четверку» за близость к истине. В это время кот выслушивает всякие упреки своей жены Нюси, а Мошка сосет кость и громко чмокает и хрукает. Дасик кормит меня индейским мясом индейки, и потом мы пишем записку его знакомой на электростанцию. Дасик нервничает и уверяет, что все слишком серьезно, чтобы писать записки с ошибками. Поэтому мы долго холостим письмо, пока оно совсем не умирает. Лучше слов ничего нет, говорю я. Да, соглашается Дася, и мы собираемся на станцию. Мошка прячет кость под шкаф, Васильич, радостно пыхтя, лезет мне за пазуху, и мы идем. Поезд проносится и хочет унести нас с собой, но, увы - мы тяжелее воздуха. В озере, в полынье, плавают утки, белые в черной воде. На станции кончается смена и Дасик торопится, прощается и припускает вприпрыжку. А мы идем на работу. Работаем мы в трех местах: у Хомкиных, у Умамаевых и у И Юн. В первых двух местах мы мучаем пешеходов и велосипедистов из пунктов от А до Z и пропалываем грядки, находя квадратные и даже кубические корни. У И Юн мы лечим русские слова, едим салат, слушаем корейские песни и уходим, хотя я не хочу, а хочет Мошка – из-за трусости – и Васильич – из-за хека. Обратно мы держим на свет Бессмертной Личины, она распространяет его, отражая лысиной фонари.
     Дома мы лежим все вместе: я – на диване; собака – под диваном; кот – на мне, и слушаем, как стонут за окном деревья и пьяная молодежь. Деревья слышу я, и собака, и кот. Молодежь только я. Или не слышу. Нет, не слышу. Это просто что-то из параллельной плоскости.