КНИГА ТРЕТЬЯ.
АРМИЯ ВЕЛИКИХ.
1.ОСНОВАНИЕ СИЛ ПРОТИВОСТОЯНИЯ. СЕВЕРНЫЙ АЛЬЯНС.
БАРОН УЛЕНА ЙОНЕОН СТАВРИОЛ.
Это присказка – а сказка, сказка будет впереди!
Нифига себе - присказка! Ага. Ты еще платочек повяжи и щеки нарумянь, а потом высунься из окна и начни про тридевятое царство-государство.
Да ладно тебе! Это действительно было необходимо – рассказать, как сходились пути многих людей, до того не знающих друг о друге – или знающих, но даже не предполагающих, что однажды им придется вместе делать общее дело, а именно – спасать тот мир, что готов был уже рухнуть и превратиться в страшный кошмар.
Много, много непокоя принесли вышеупомянутые события. И прав, ой, прав был Серый Господин, сказав, что смута принесет память о Венце и Деве, и посеет раздор меж благородными господами, что еще могут держать знамя в руках.
Ибо весть о том, что сонки потерпели поражение от Зеленого Барона, быстро разнеслась по всей Эшебии, и никто уже не желал признавать их власти. Они отступали отовсюду, и над городами, где еще недавно бился на ветру сонский флаг, вздымались в небо самые различные стяги; и город под ним ощетинивался копьями против завоевателей. Сонки уходили в Мунивер, чтобы стать под бело-золотой флаг Тийны, но и то не все – некоторым было отчаянно скучно воевать, и они просто дезертировали, и терялись в толпе горожан взбунтовавшегося города… Правда, в столицу стекались и иные силы – канилюды, которых сцеллы таки выбили из своих земель, и многие из них не умея делать ничего иного, тоже вставали под бело-золотые знамена, но об этом подробнее потом.
Но королевские силы, засевшие в столице, словно не замечали того, что кто-то дезертировал а кто-то примыкал к ним; армия их готовилась к походу – и на западе, в Заповедной чаще, другая армия, сильнейшая в развалившемся королевстве, спешно готовилась принять непрошенных гостей.
Два кулака сжимались против друг друга, и никто не знал, чья возьмет. Рано или поздно, но они непременно должны были встретиться, эти две противоборствующие армии, это понимали все.
Но даже в эти грозные дни, когда, казалось, нет ничего важнее, чем эта битва, не все, далеко не все спешили помочь лорду Террозу, ибо, хоть он и был первым среди равных, но он не был Королем. И поползли шепотки и разговоры, тайные, за игральными столами, да по углам, о Короле Истинном, и о королевских реликвиях. Кто был тому виной и причиной – неясно, но почему-то я уверен, что самые тайные знания разнес по всему свету Орден, и в благородных умах зародилась мысль о том, не оттого ли не держатся на троне короли, что нет у них королевских реликвий – ибо хитрецы из Ордена всячески указывали на то, что вещи эти обладают некой мистической силой, и люди верили им. И многие теперь хотели бы заполучить их, многие! И все теперь знали, что это за вещи, и доподлинно знали, как они должны выглядеть – и искали их повсюду (что опять-таки было на руку хитрому Ордену), но ничего подобного нигде не находилось, и разочаровывались благородные господа.
Но коли вещи сии утеряны и забыты в веках, думали другие, то значит, и королем может стать всякий, и отчего же это не я.
И их честолюбие и желание власти разорвало страну окончательно; и теперь каждый город именовал себя королевством, и каждый звал себя королем…
Впрочем, сам юный лорд (о котором, кстати, поговаривали, что он слишком самоуверен, дерзок, высокомерен и неимоверно жесток) был виновен в том, что не искал союзников – а они нашлись бы, если б он о том поинтересовался! Ибо он сам, того не зная, дал им возможность окрепнуть.
И на благословенном севере, куда война под бело-золотым флагом уж никогда не наведывалась, собиралась еще одна сила, сбрасывать со счетов которую не стоило бы.
Все началось тогда, когда по лесной дороге, через Паондлоги, минуя рубку охотников, проехали двое всадников. Это случилось почти сразу после сражения Зеленого Барона и Тийны, когда многие славные воины и с той, и с другой стороны нашли свою смерть у стен маленькой, но неприступной крепости, что охраняли теперь сцеллы.
После этой трудной победы у Зеленого Барона каждый воин был на счету, и по Заповедной Чаще уже не разъезжали дозорные, как прежде, и никто не наблюдал так уж строго и пристально, как раньше, кто это и куда направляется.
А потому двое всадников беспрепятственно проникли в Заповедную Чащу, и никто не содрал с них даже налога за проезд – это была очередная наглая и дерзкая выдумка лорда Терроза, которой он обычно подвергал путников, путешествующих по его землям. И путники в охотничьих домиках нашли себе ночлег прежде, чем навсегда покинуть Паондлоги и оказаться в долине Улен.
Но это были последние, незаметно проехавшие на север. Потому что после крепость Зеленого Барона наполнилась людьми, и они сновали по укрепленному поселку как муравьи в муравейнике. То были сплошь сцеллы; и не только воины – Зеленый Барон оказался богат настолько, что в состоянии был платить и солдатам, и мастерам (а мастера-сцеллы брали за свою работу дорого!). И все выше поднимались стены; и поселок разрастался, все более приобретая черты города. Кто бы сказал теперь, что когда-то это были несколько жалких лачуг у дороги для заплутавших путников? Да, определенно, теперь это был город, выросший из ничего, за краткий срок, и сцеллы нарекли его западной столицей, столицей земли сцеллов, и имя тому городу было – Кинф Аш Орн (Ашер), что на благородном наречии, которое понимали лишь родовитые, образованные господа, означало «Блуждающая Звезда непобедимая, страстная, вечная». Длинновато, не так ли? Но, однако, именно так и переводятся три этих коротеньких слова.
И город этот, словно пробка в горлышке бутылки, закупорила проезд на север и на запад, в долину сцеллов. Тот, кто видел его, утверждал, что с башен его стрелки зорко наблюдают за всяким движением, которое происходит на востоке, на развилке дорог, и коли кто пытается проникнуть без спросу туда, куда сцеллам не хотелось бы никого пускать, небо тотчас закрывала туча стрел. Вскорости и все сцеллье новорожденное государство начали именовать Кинф Аш Орн, позабыв о таких старых, потрепанных названиях как Эшебия и Кария.
Впрочем, лорд не претендовал на северные земли. Он захватчиком не был. И туда пускать никого не желал лишь по одной причине – чтобы не было угрозы с севера. Север населяли эшебы – чтож, от них он не ждал беды. Два народа всегда ладили, и мелкопоместные дворянчики-эшебы ни за что не отважились бы напасть на сцелла; но однако же, прикрытые от сил сонков надежными плечами лорда, они вдруг подняли головы, чтобы оглядеться – и выяснить, кто же из них главный! Потому как север оказался без ленд-лорда, коим до того являлся род Ставриолов а после – Наместник из сонков.
Но о Ставриолах давно позабыли – а сонка прогнали, и кто знает, куда он подевался. Следы его потерялись на дорогах войны.
Города, разграбленные сонками, сами по себе не являлись такой уж желанной добычей – но коли каждый из них признает одного ленд-лорда, то это будет уже сила! Кроме того, не сбрасывайте со счетов Долину Луны, тоже населенную эшебами! Поселки их вдоль русла реки до самого Холодного Моря (да и на Северном континенте, у самого устья реки, впадающей в море) сплошь стоят на рудниках. И если…
Вот в такое время вышеупомянутые два всадника явились в охотничью рубку; и все эти новости, хвастливые, заносчивые и планы, далеко идущие, рассказал им весьма нетрезвый эшеб – в том, что это именно эшебский рыцарь, Кинф не сомневалась. И в том, что рыцарь – тоже, хотя какая-то доля сомнения вкрадывалась – а будет ли рыцарь, претендующий на титул ленд-лорда, так нажираться в темном холодном доме, годном лишь на ночлег простолюдинам?
Север, север! Все здесь дышало древностью, каждый камень, и земля, колыбель старой Эшебии, начиналась сразу за развилкой дорог. И если на западе нарождалось молодое и дикое королевство, то на севере доживала свои дни старая история. Кинф была на севере лишь однажды, тогда, когда отец подарил ей долину Луны на день рождения. Еще тогда её воображение потрясли величественные картины, проплывающие за бортом их корабля, и теперь она убеждалась, что её детское пылкое воображение не прибавило от себя ничего этим видениям.
Когда-то давно, когда эшебы правили миром, когда в их городах процветала культура и наука, когда все дороги их королевства были вымощены прилежными рабами, это было великое королевство! Теперь же, по прошествии веков, о нем напоминали лишь руины, но и они потрясали воображение, будь то гробница, еле видная под разросшимся над нею лесом, мост над водопадом или остатки храма с высокой статуей богини – она сохранилась очень хорошо, и её прекрасная, словно устремленная в небо фигура в бьющихся на ветру одеждах, словно парила над пьедесталом…
Даже самый простой дом, где теперь жили простые пахари, пастухи, был украшен ценными породами деревьев, резьбой и причудливой изощренной росписью. И глядя на это, слышались загадочные голоса знахарей, шепчущих свои заклинания и гремящих погремушкой в ночной темноте над костром…
И знать Эшебии – с удивлением Кинф теперь думала о Йонеоне как об одном из потомков Эшебов Великих, - самая древняя на всем континенте, такая древняя, что и в самом молодом человеке видны были прошедшие века, столетия, те, что смешивали кровь эшебов в большом котле времени… Голубая кровь, ничем не разбавленная – вот что такое истинная эшебская знать. Вырождение, болезни, присущие кровосмесительным бракам – странно, но, кажется, эшебы даже гордились этим, хотя что за радость – родить чахлого, бледного ребенка, болезненного и хрупкого, и потом трястись над ним всю жизнь! Оттого почти все эшебы тонки телом, у них красивые, хрупкие на первый взгляд кисти рук, высокие, резко очерченные скулы и темная, как мореное дерево, кожа…
Еще раз вспомнился Кинф Йон, выкормленный и выросший в странном, шепчущем крае, кровь от крови и плоть от плоти тех, кто когда-то очень давно был на вершине мира. Телом он был крепок, это правда; но никогда его плечи не обрастут грудами мускул, какими так любят хвастать кары. Просторные куртки каров придавали его фигуре некоторую тяжеловесность, но Кинф знала своего любовника! Он был сухощав и подтянут, и его тонкая, как пергамент, кожа была приятного темного бронзового оттенка, словно древнее северное солнце веками золотило её.
Еще поговаривали (конечно, эти разговоры Кинф когда-то слышала в столице от каров), что сплошь все эшебы – колдуны. А как же иначе? Мало им их вида – словно века иссушили их плоть, и каждый, и молодой, и старик, выглядел как древний бессмертный, - мало им того, что их дети рождались либо с черными, как смоль, либо с абсолютно белыми волосами, словно поседевшие старцы – так эти эшебы еще и умудряются тела свои расписывать! И то были не просто рисунки, о, нет! Это были причудливые татуировки со священными строками из их книг. Особенно эшебы-мужчины любили разрисовывать лица. Их веки всегда были густо подсинены и обведены черным ободком, внешний конец которого стрелкой изгибался до самого виска, а на щеках нередко красовались синие или черные рисунки, выколотые каленой иглой. Слов нет, это было красиво, но как-то уж больно зловеще. Да и исколоть себе лицо? Бр-р! Нет уж, благодарю покорно!
О женщинах эшебов никогда никто ничего не знал наверняка. Женятся ли они на женщинах из каров или, скажем, из айков? Да, безусловно; таким бракам никто не препятствовал – но и не афишировал. Жены после свадьбы запирались дома и свет больше не видывал их. Никто точно не мог сказать, рожают ли жены иной крови эшебам детей. И потому казалось, что женщин среди эшебов никаких не было, одни мужчины.
Благодаря тому, что Йон основную часть своей жизни прожил в столице, переняв большую часть традиций каров, и лицо его не было украшено зловещим рисунком, и привычки разрисовывать веки он не имел, то его вполне можно было б принять за кара – но лишь до тех пор, пока он не оказался рядом с эшебом. Тут уж ошибки быть не могло; сразу видно было, что, хоть он и одевается по столичной моде, в просторную богатую куртку из фиолетового бархата с серебряными заклепками, кожаный широкий пояс с искусным тиснением и в сапоги со шнуровкой, и причесан иначе (эшебы, хоть и носили длинные волосы, предпочитали на висках заплетать косы, чтобы те удерживали их роскошные шевелюры, и чтобы волосы не лезли в разукрашенные лица), он – один из них, одной с ним крови. Кроме того, на теле его была татуировка – на пояснице его был выколот волк, прародитель эшебов.
Впрочем, о наличие этой татуировки знали во всем королевстве лишь женщины, но не думаю, чтобы они вспоминали в первую очередь о ней, кому-то рассказывая о Йоне.
И теперь, вдохнув воздух родных просторов, Йон вдруг стал еще больше походить на братьев по крови, и даже на щеки его лег яркий румянец от северного холодного ветра.
Эшеб, что рассказал в пьяной беседе неизвестно кому о своем намерении идти и претендовать на титул ленд-лорда – а на него претендовали все, кому не лень, потому что каждый мог похвастаться высоким происхождением, и на севере назревала братоубийственная война, да что там – она шла вовсю, стычки то тут, то там вспыхивали ежедневно, - довольно осклабился и отер рукой мокрые губы. Кинф с неприязнью смотрела на него; стоило ли быть высокородным, если голубая кровь начисто вымыла из головы разум! Лицо этого человека, красивее своеобразной национальной красотой, носило, тем не менее, признаки слабоумия. Возможно, он один из всего многочисленного потомства своего высокородного отца выжил во младенчестве, и пристрастился к выпивке. Н-да…
- Странно, - произнес Йонеон. Он тоже заказал себе пива, но не притронулся к нему – возможно, оттого, что оно было препротивным. – А мне всегда казалось, что издревле ленд-лордами этой земли были Ставриолы – разве не так? И сейчас странно было бы выбирать иного, коль скоро сонки покинули эти края.
Эшеб фыркнул, обдав все вокруг брызгами, и снова отер мокрый подбородок ладонью.
- Ставриолы! – насмешливо произнес он. – Может, это и так, но поди, поищи их теперь! Ставриол- отец погиб в первый же год войны. Его домочадцы так яростно сражались, что сонки – когда взяли числом, - от злости чуть не сожгли его дом, а пепел хотели по ветру развеять!
Йон молча перенес это извести.
- Ну, а его наследник? Должен же быть наследник.
- Наследник? Который?! Старший сын, этот Чи, теперь в Мунивер, кривляется перед проклятым сонским царьком – перед беспородным угольщиком! Шут при дворе у сонков! Притом ему затруднительно теперь держать посох ленд-лорда, рук-то у него нет!
- Как нет?! – встряла Кинф, хотя, несомненно, ей, как женщине, не положено было встревать в разговор мужчин. Но кто теперь обращает внимания на такие мелочи!
Эшеб закивал головой совершенно пьяно, глотнув еще из своей кружки.
- А так, - развязно ответил он. – Отсекли ему руки-то…
- Кто?!
Йонеон молча, слушая это разговор. На его беловолосой голове был капюшон, на руках – тонкие перчатки, и в полумраке охотничьего домика, который освещали лишь сальные тусклые свечи да догорающие угли в печи, опознать его было не просто. Пьяный собеседник даже не догадался, что он – эшеб. Навряд ли он стал с неизвестным эшебом обсуждать такую щекотливую тему. Ведь каждый из них невольно, но хоть раз, да подумал – а что, если явится Ставриол, и оспорит законное место? А Ставриола никто в лицо не знал – поди, вспомни, каков он был в шесть или десять лет, когда его увезли в столицу! Впрочем, он приезжал как-то домой, но так давно, и где теперь сыщутся те, кто помнит его! Вот и можно нарваться с подобным разговором прямо на него – а понравится ли ему, что его титул, положенный ему по праву рождения, делят какие-то проходимцы?
- Король Истинный, - торжественно ответил пьяный. – Вот кто! Даже когда был на троне Андлолор, судьбы мира вершил именно Король Истинный.
- О! – произнес Йон, откинувшись на спинку стула и сбросив с лица капюшон. – Надо же, как нам повезло – сразу встретить такого осведомленного собеседника! И кто это говорит? Кто разносит такие красочные враки по всему свету? Какой искусный рассказчик… Даже мне стало интересно.
Пьяный протрезвел мгновенно; его глаза, до того тусклые и бессмысленные, вдруг стали злы м колючи, и Кинф подумала, что не так уж он и безумен.
- А-а, - протянул неизвестный собеседник, в свою очередь откинувшись на спинку своего стула, словно желая как следует разглядеть человека, радовавшегося его осведомленности. – Неужто Чи из столицы вернулся, чтобы оспорить титул? И как же ты будешь защищать его? – он с насмешкой кивнул на руки Йонеона в перчатках. – Кстати, тебе их сделал хороший кукольник. Очень похоже на живые. Не назовешь его имя? Я бы заказал ему ногу для своего дядюшки.
Он не боялся Йонеона, хотя было видно – он многое знает о нем. Многое – но не все…
- Чи! – произнес Йон с деланным негодованием. – Где это видано, что Чи помнят свои имена!
- А ты помнишь?
- Йонеон Ставриол – так окрестил меня батюшка.
- У! Неужто Он над тобой сжалился и вернул тебе твое имя, которое теперь ничего не значит?! – издеваясь, произнес эшеб.
- Не значит почему? – в тон ему ответил Йон, распуская завязки на плаще. – Оттого, что король Андлолор давно помер, а Чет не признавал вельмож Эшебии? За то можешь не беспокоиться: сам же сказал, что я выгибался на потеху новому царю! Так что на этот титул я себе наплясал… Что такое? Неужто тебе что-то понравилось в моем наряде? – Йон опустил взгляд на грудь, на которой красовалась Лесная Дева, подвешенная на толстую цепь ленд-лорда. – Эта вещица?
Лесная Дева соблазнительно сверкала всем своим хаотичным переплетением золотых ветвей, и цепь, составленная из прямоугольных золотых пластин, украшенных непроглядными черными камнями, от плеча до плеча пересекала грудь Йона. Эшеб медленно встал; лицо его улыбалось – но то была нехорошая улыбка. И Кинф еще раз подумала о том, что не зря эшебов подозревают в колдовстве – этот, по крайней мере, походил на чернокнижника, прочевшего в своей книжице очередную страшную пакость.
- Какая удача! – произнес он вкрадчиво и тихо, опасаясь, что его услышат другие. – Какая удача!!! Ты, видимо, и мозгов лишился, коли выставляешь эту вещь на всеобщее обозрение. Наверное, ты рассчитываешь что увидев её, люди признают тебя? А зря; я скорее отнесу её настоящему владельцу, и получу твой титул, чем признаю жалкого калеку!
- Настоящему владельцу! Много веков мои предки и не подозревали, что кроме них есть еще и какой-то настоящий, - беспечно ответил Йон. – И потом, кто тебе сказал что я отдам тебе её?
- А как ты собираешься её защитить? Я вижу, тебя охраняет кинф – но хватит ли у неё сил одолеть меня? – смеясь от удовольствия, трясясь в беззвучном хохоте всем своим хрупким телом (а Кинф уже знала, что эта хрупкость всего лишь кажущаяся, и когда эшеб не хочет выпускать, из его рук не вырвешься…). – Однако, сегодня мой день! Я заберу у тебя не одну, а целых две девы. Думаю, твоя кинф сгодится для моего гарема!
- А не жирно ли тебе будет? Кинф Андлолор – в гареме у такого ничтожества, как ты? Да и сил отделать тебя, как ты того заслуживаешь, у неё вполне хватит. Впрочем, я сам могу, - Йон оказался на ногах, Айон Один вдруг вылетел из ножен, и его острие уперлось в горло эшебу. – Даже своими приставными руками.
Звук ссоры привлек внимание, и остальные – Кинф едва ли насчитала с дюжину человек в полутемном зале, - словно призраки, тени, скользнули ближе, выступая из тени, и руки их ложились на оружие. Что за беда, что они не знали причины ссоры! Она могла быть любой; а приняв в драке участие, на своей собственной стороне, можно было нечаянно оказаться победителем – и унаследовать от покойных причину их драки, коль она была материальна.
Время было такое, что эшебы перекинулись в стервятников.
Впрочем, Йон не испугался; он быстро оценил обстановку и уже через миг знал точно цену всякому, что выступал против него. Колченогие шакалы, вырожденцы! Эти тоже питали честолюбивые планы, несомненно – но они были слишком мелкими фигурами, а оттого довольствовались лишь крошками военной добычи и кружились всегда около всякой драки, чтобы потом, подобно грифу или иному падальщики, растащить все более-менее ценное. Пусть даже и кости.
- Ну, расскажи мне, сколько времени ты служишь Королю Истинному – и как давно ты не был в Ордене? – произнес Йон, все так же целясь мечом в эшеба. Тот с ненавистью, но без страха смотрел на Йонеона – он все еще думал что рук у него нет, меч просто вставлен в точно выточенную из дерева кисть, а значит, и не рассчитывал на то, что калека победит. – Думаю, очень давно. Проклятый лорд Терроз! Он перекрыл все дороги, и тебе никак не пробраться в твою крысиную нору!
- Не знаю, что за Орден, - процедил эшеб с ненавистью.
- Как же?! А руки?! – Йон с загадочным видом пошевелил пальцами, и эшеб от ужаса вытаращил глаза. – Только там знают об этом.
Теперь эшеб испугался; бесспорно, он служил Ордену, и знал о руках Йона – и о том, как тот умел ими пользоваться тоже был наслышан… Вот только в Ордене он не был давненько – пожалуй, с тех самых пор, как казнь состоялась.
- Как?! – выдохнул он. – Вернуть имя – это могла сделать Кинф Андлолор, если это действительно она с тобою, но руки… Да ты просто кар, похожий на Ставриола лицом!
- Проверим, брат? – произнес Йон весело. Эшеб, багровея всем своим тонким лицом, со звоном выхватил сразу два клинка, кривых, как полумесяц, и отточенных, как лучшие бритвы цирюльников.
До того Кинф не видела ни разу, как дерутся эшебы; но увидев, поняла, почему Йона позвали ко двору – и начали учить на начальника охраны, коим он вскорости должен был бы стать.
Эшебы были мастера фехтовать обеими руками; тощий эшеб махал ими, как бабочка крыльями, плавно и красиво – но цена той плавности была о-очень высока!.
Но Йон одним своим мечом поспевал за обеим саблями.
В лице его не было ни страха, ни даже напряжения. Та дюжина людей, что намеревалась было броситься на него, вдруг замерла, раздумывая – а стоит ли? И незадачливый эшеб остался с бароном Ставриолом один на один оспаривать понравившуюся ему деву. Йонеон давно не мерился силами с эшебами, и позабыл их стиль и манеру драться, но к этому неудобству он привыкал ровно миг – а затем неприятель его был обезоружен и легко отделался пустяковым ранением, которое, впрочем, перенес мужественно, закрыв рану рукой и сверля Йона злыми глазищами.
- Ну, кто еще пожелает помериться силами с бароном Ставриолом, рассчитывая, что меч не так уж крепко держится в его руках? – спокойно спросил Йон, указывая своим мечом на столпившиеся тени. – Кто осмелится оспорить у меня мой титул и Лесную Деву?
Эшебы молчали; возможно, они смирились с тем, что все их захватнические планы полетели в тартарары, возможно – какая-то иная, менее мирная мысль посетила их умы. Что-нибудь гадкое о том, что Ставриол, хоть и объявился, живой и здоровый, но он – один, и собрать настоящую силу он уж точно не сможет…
- Может, кто и оспорит, - произнес один человек из толпы. – Не один Зеленый Барон силен в Эшебии!
- Ты хочешь поспорить со мною? – спросил Йон, переведя свой взгляд на него. Человек, нимало не смутившись, лишь пожал плечами равнодушно.
- Нет, нет, - ответил он. – Я говорю не о себе. Я говорю о Назире, настоятеле Храма Яра. Мастер боя обеими руками – ты, наверное, и не слышал о нем. Ты уехал слишком давно, а он никуда не уезжал и пил мудрость и опыт нашей земли всю свою жизнь. Думаю, в бою вы составите равную пару. Если нет – чтож, у него есть люди, которые помогут тебя добить. Ты, конечно, силен, но против множества людей тебе не устоять.
- Посмотрим, - огрызнулся Йон яростно, закрыв спиной Кинф от эшебов, и они ушли, осмотрев их пару светящимися в темноте глазами.
В комнате, которую они заняли в свободном от постояльцев охотничьем домике, Йон яростно натопил печь, так, что камни, из которых она была сложена, накалились докрасна, и стало душно – дом давно стоял пустой, и в нем было сыро. Йон распахнул окно, и свежий ветер, ворвавшийся в маленькую комнатку, колыхнул на потолке высохшие травы, повешенные и забытые бог знает когда, вынес сырую духоту и наполнил крохотное пространство ночной свежей прохладой, пахнущей огромным пространством, бесконечным полем, и дикой первозданной волей. Он сбросил одежды прямо на пол, не заботясь об их сохранности, словно был кто-то, кто мог бы прийти и прибрать их, – вот уж поистине господская привычка, которую не искоренило ни время, ни что иное! – и некоторое время стоял перед окном, закинув руки за голову, с наслаждением вдыхая запахи и обжигающий воздух родины. Возможно, это только казалось в темноте, но за недолгое время их путешествия по Эшебии он словно бы высох, похудел, и тонкая кожа четче очерчивала рельеф его мышц.
- О чем говорил этот человек? – обеспокоено произнесла Кинф, прячась под нагретой над печью медвежьей шкурой.
- А что он такое сказал? – произнес Йон, скользнув к ней. Под теплым мехом его тонкое обнаженное тело было холодным, просто ледяным.
- Он говорил о твоих руках и о том, что ты был лишен имени!
- М-м…– недовольно промычал он, зарываясь лицом в волосы над её ушком и игриво покусывая нежную мочку. Он не хотел говорить об этом. Но тревога не оставляла, Кинф, и она даже не обратила внимания, когда холодная рука её любовника бесстыдно влезла погреться меж её бедер.
- Ты странно вел себя в Мунивер! И теперь я понимаю, отчего – это человек не лгал! Я не знаю, какое волшебство вернуло тебе здоровье, но тебе действительно отсекали руки! Вот же шрамы! И лишили имени – за что?! Кто осмелился?! Почему? Мой отец не делал этого, иначе я знала бы. Не лги мне! Это действительно было так?
- Угу, - нехотя пробормотал Йон, вышеупомянутыми руками начав путешествие вверх по бедру Кинф. – К твоему отцу это не имеет никакого отношения. Есть некий Орден, и верховодит там некий Господин – у него много имен, и ни одного доброго, одни стыдные клички. Когда твой отец велел высечь меня, господин сей подменил приговор, и… сделали то, что сделали. Отсекли руки и лишили имени. Савари лечил меня. Крифа упросил его об этом. Тот человек, что повстречался нам сегодня, тоже был из Ордена. Только там знают о том, что на самом деле произошло со мной.
- И этих людей ты отпустил! А меж тем он, этот эшеб, был прав – ты зря выставил напоказ Деву! Они могут ночью…
- Ну, что тебя так беспокоит, голубка моя?! – удивился он, отвлекаясь от своих увлекательных исследований её теплого тела. – Это же эшебы; а мы, эшебы, народ понятливый. Однажды поняв, чего стоит человек, второй раз мы уж не спросим. Никто не придет и ничего нам не сделает, - его рука, греющаяся в самом теплом местечке меж её бедрами, снова ожила. – Успокойся и не бойся ничего. Ты слишком давно жила в Пакефиде и позабыла, что я был лучшим поединщиком в Эшебии – а это звание взялось не из воздуха, уж поверь мне! Это проверяли и перепроверяли недоверчивые кары, и много раз! Да и не только кары; кто только не проверял, и их было многократно больше, чем тех, кто хотел напасть на нас сегодня, и они были куда более умелые мастера. Сегодня эти люди лишь желали убедиться, действительно ли я – это я, а не самозванец. Они убедились; и больше на рожон не полезут. Так что закрой свои глазки и послушай мою сказку на ночь – а лучше расскажи сама. А может, мне напомнить строчку из моего письма, которое ты так любишь слушать? То самое место о свежей розе, влажные лепестки которой я был бы не прочь разгладить…
- Йон!!!
… Йонеон действительно был прав – никто их не потревожил, и они, досыта начитавшись своих увлекательных сказок (ах, теперь это так называется?!) преспокойно уснули. А утром продолжили свое путешествие вглубь севера.
Земля менялась с каждым часом, словно и сама превращалась в эшеба. Вместо могучих карянских лесов до самого горизонта простиралось поле, дикое, неезженое, на котором лишь изредка встречались кружевные прозрачные леса, скорее даже рощицы, и вольный дикий ветер гонял по нему запах свободы и древней тайны, тот, что ведет и влечет за собой путешественников и авантюристов всех мастей, жаждущих странствий, приключений и свободы. Йон сказал, что когда-то здесь было дно древнего моря, но оно пересохло, вода ушла, и рыжая земля давно была пронизана корешками трав.
В первой же деревне, что встретилась им на пути, Йон решительно избавился от карянской одежды, и Кинф, вначале недовольно поморщив носик от этой невежливой поспешности, все же нашла, что он стал красивее в вычурных нарядов эшебов.
В таком захолустье, в деревушке, где по главной площади носились бесстыжие козы, а под громадным деревом гамба, старого настолько, что на его ветвях уже созревали плоды (а всякий знает, что гамб начинает плодоносить лишь после второго столетия), старухи торговали яйцами, курами и прочей нехитрой снедью, на маленьком базарчике нашлись вещи, достойные барона Йонеона Ставриола!
Йон объяснил недовольной Кинф, что ему просто необходимо теперь подчеркивать свою принадлежность к эшебам.
- Коли я хочу, чтобы меня признали законным бароном Улена,- сказал он, - ни у кого не должно возникать сомнений в том, что я – эшеб, а не кар, похожий лицом не некоего эшеба Йонеона Ставриола.
С удивление рассматривала Кинф причудливого кроя кафтаны с высоким жестким воротниками, с вычурными узорами, выложенными на жесткой парчовой ткани мелким жемчугом, что продавала старая-старая эшебка с непроницаемым, высушенным ветром воли лицом. На прилавке её лежали так же кушаки из нарядного атласа, желтые, красные, золоченые широкие браслеты с чернеными узорами в виде шикарных распускающихся широких стеблей, лапчатых листьев, коих Йон приобрел целых четыре – два на запястья, чтобы скрыть шрамы, и два на плечи, для красоты. Были у старухи, весьма скромно одетой, и шкатулки из резного дорогого дерева, и черепашьи гребни, и эфирные масла, и дорогие благовония – эшебы не мыслили своей жизни без этих красивых маленьких вещиц, делающих их жизнь немного приятнее. Старуха за отдельную плату ловко проколола ему уши и вдела маленькие серебряные старинные кольца, перевитые змейками, смазала пышные волосы Йона благоухающим маслом и выплела ему эшебские косички на висках, по три с каждой стороны, и от карского образа не осталось и следа. Теперь на Кинф смотрел совершенный эшеб, с гладкими причесанными волосами, с прозрачными опасными и бесстыжими глазами. Подводить глаза черным Йон отказался, и Кинф испытала что-то вроде разочарования – так он смотрелся бы еще более экзотично и зловеще. Йон оглядел себя в зеркало и остался доволен.
Кроме того, он со знанием дела сунул свой любопытный нос в какие-то склянки и маленькие хрустальные флаконы с плотно притертыми пробками.
- Что это? – спросила Кинф, глядя, как Йон принюхивается к какому-то аромату. – Духи?
Он покачал головой, улыбаясь, и глаза его озорно блестели.
- Такого в столице не купишь! – произнес он, поспешно закрывая бутылочку. – У меня была всего одна, и я пользовался ею лишь по великим праздникам! Но она кончилась года этак три-четыре назад. А жаль. Беру эту, и вот эти три! Нет, пожалуй, я возьму все – как знать, встречу ли я еще такую редкость?!
- Да что это такое?!
Он провел флаконом перед её лицом, и она уловила знакомый аромат – от него необычно так пахло, немного сладкого розового масла и что-то еще…
- Это для того, чтобы как следует любить женщину, - ответил он, и глаза его смеялись. Старуха с каменным лицом даже не улыбнулась. - Запах этих эликсиров разжигает страсть и делает любовь всякий раз иной. Вот это продлевает удовольствие, а это – напротив, для того, чтобы оно было стремительным и сильным. А вот этот, - он любовно повертел маленький флакончик в руках и даже прищелкнул языком, - и не объяснишь. Нужно просто попробовать. Отец присылал мне такое на совершеннолетие, но, кажется, я слишком злоупотреблял им, и уже через полгода оно кончилось… Ты как предпочитаешь?
Кинф почувствовала, как краснеет.
- Вот как! – буркнула она. – Значит, как я предпочитаю?! Никак!
Её смущение позабавило его.
- Тебе нечего стесняться, - сказал он. – Забыла, кто я? Эшеб; а эшебы много внимания уделяют любви плотской, и никто из мужчин – женщине это не продадут, - не считает зазорным покупать подобные вещи. Знаешь, почему на улицах наших городов не видно женщин? А их много, почти все мужчины держат гаремы! Это оттого, что все они, все, до единой, прихорашиваются дома, мечтая, что сегодня господин муж подарит им ночь любви. Эшебские женщины думают лишь о том, как накормить детей и понравиться мужу. Они целыми днями крутятся перед зеркалом и румянят щеки. Ведь если понравишься мужу за обедом, то после ужина он вполне может заглянуть к тебе в комнату с одним из этих флаконов. Знаешь, отчего эта почтенная женщина не дома? Оттого, что она наверняка вдова, - старуха лишь кивнула. – И эти флаконы она продает потому, что они достались ей в наследство от мужа. И стоят они недешево, - он показал Кинф золотую монету и положил её в сморщенную ладонь старухи. – Твой муж, верно, сильно любил тебя, почтенная, если в свое время купил такие ароматы!
- Так же, как ты любишь свою прекрасную госпожу, - бесстрастно ответила старуха. Кинф наморщила носик:
- Любовь! Колдовство, и все!
- Любовь, та, что влечет тебя ко мне – в твоей голове и в твоем сердце, и никакой аромат не в силах заставить её родиться. А в этом флаконе не дурман, как ты подумала, а лишь некий аромат, который заставляет твое тело так или иначе чувствовать, сильнее или приглушеннее. И поверь мне, что ты зря отказываешься попробовать. Ты слишком невинна, чтобы оценить всю полноту чувств, что могут тебе открыться.
- Я?! После всего, что ты вытворял?!
- Не будем спорить; вечером я докажу тебе это. Не забывай – я мужчина, и я старше тебя на семь лет. За эти семь лет я успел узнать многое, к чему ты даже не прикасалась.
Кинф с недоверием посмотрела на флакон.
- И сколько капель этого зелья нужно?
- Капель?! Его достаточно понюхать!
- И ты за полгода вынюхал всю бутылку?! Жеребец!
Старуха с уважением покачала головой.
- Радуйся, счастливая, - сказала она почти торжественно. – Тебе достался здоровый и сильный господин, сильнее, чем многие. И если даже это зелье не пресытило его…
Кинф закатила глаза и отошла от торговки, а Йон остался – кажется, он вошел во вкус, и присмотрел какую-то совершенно необходимую ему ерундовину. Зеркальце в серебряной оправе или крохотную пузатую шкатулку их зеленого с черными прожилками камня на серебряных гнутых ножках для хранения благовоний.
К большому удивлению Кинф, Йон продал их лошадей.
- И как мы поедем дальше? – спросила она недовольно. Он хитро прищурился:
- Не поедем, голубка моя, а поплывем! Все эшебы – дети рек, и ни один из них не откажется послушать вольной песни реки. Я найму речной корабль, и мы окажемся у стен Норторка намного быстрее, чем если бы мы ехали туда верхом. Заодно послушаешь, как поет эшебская река!
Напоследок, перед тем, как отплыть, Йон решительно направился на реку купаться. Кинф, с содроганием глядя на только что освободившиеся ото льда воды, ужасалась.
Однако, что может понять карянка?! Ничего!
И покуда она, сидя на бережку, плела венки и поджидала его, он плескался и фыркал, как морское чудовище. Он то нырял, глубоко, так глубоко, что его белоснежные волосы переплетались с длинными зелеными водорослями, колышущимися на самом дне, где холодно и темно, то, ликуя, выпрыгивал из воды, подобно морской рыбе (дельфин – не рыба!), и река вокруг его темного гладкого блестящего тела вскипала белой пеной.
Река признала его; и напоила силой, той, что издревле струится в венах каждого эшеба. И он словно заново родился.
Из воды он вышел, встряхиваясь, как животное. Текло с его волос, и масло, что умащало его голову, тонко и нежно благоухало. Это был совершенно весенний аромат.
- Ты с ума сошел?! – заворчала Кинф, когда он упал рядом с ней на траву, греться на нежарком весеннем солнышке. Его бронзовая кожа сияла; к спине прилип тонкий желтый листочек, оттаявший изо льда. – А если бы ты замерз?! А если б от холодного ключа у тебя свело ногу?! А если бы ты утонул?!
Йон рассмеялся, лицом зарываясь в траву.
- Еще ни один эшеб за всю историю мира не утонул, - ответил он. – Даже если б его и топили нарочно. Посмотри, какая красота! Разве может она нести смерть?
Вода и в самом деле была прекрасна; в глубине она была темна и зелена, как изумруд, а у самого берега, где совсем не было течения, и где солнце пронизывало её до самого дна, она была прозрачна и невесома. Сквозь её хрустальные струи видно было дно, выложенное мелкими разноцветными камешками, меж которых пробивались молодые стебли речных растений, крупная улитка в причудливой раковине неспешно ползла по своим делам и веселились блескучие мальки, а надо все этим тихо-тихо плыли нежные осенние узкие ивовые листья и лепестки зацветающих яблонь, которые вода вымыла с берегов.
- Да, здесь хорошо, - ответила Кинф задумчиво. Её венок, сплетенный для Йона, оказался ему велик, и сполз на глаза. Вид у Йона был лихой и шаловливый.
- Ну, достаточно валяться, - он подскочил, отряхнув с живота прилипшие травинки. – Идем! Думаю, нам удастся отплыть уже сегодня.
Река, по которой они собирались плыть, текла с юго-востока, и им предстояло плыть на восток, против течения. Впрочем, хитрые эшебы знали, как преодолеть это препятствие.
К большому удивлению Кинф, Йон нанял просто роскошный корабль. На корме его синей краской были нарисованы узоры, словно на теле эшеба, а паруса его были пурпурно-алые. Важно сунув руки за пояс, Йон поднялся на борт, и капитан (черноволосый эшеб в темно-синем одеянии, похожий на лоснистого ворона), уважительно поклонился ему.
- Чем ты так подкупил его? – удивилась Кинф, глядя, как тот расторопно показывал господам свои владения. Йон удивленно посмотрел на неё:
- Как – чем?! Деньгами, конечно! Чем еще можно подкупить человека?
- У тебя есть деньги?!
- Конечно. На самом деле я очень богатый человек!
Словно в подтверждение этого четверо человек, сгибаясь от тяжести, внесли следом за ним их багаж в двух красивых сундуках, окованных медью.
- Это что такое?! – удивилась Кинф. Йон обнял её и, совершенно несолидно хихикая, прошептал ей на ухо:
- Это мое золото. Помнишь, как мы мучались, закидывали его на лошадей, там, в Мунивер?
- Что?! Золото?! Где ты взял столько?!
- Украл, разумеется.
На реку спускалась ночь; и оказалось, что песня реки – это вовсе не поэтическое сравнение Йона (впрочем, все его поэтические сравнения касались лишь одной темы). Река в самом деле оживала, и невидимые барабаны отстукивали ритм. Их грохот и торжественный хор загадочных голосов разносился по водной глади вместе с ритмично пульсирующей музыкой. В темноте словно оживало и начинало биться сердце этой земли, и прекрасный женский голос выводил красивую мелодию, неторопливую и свободную, как и река, бегущая вдаль, весело скачущая по камням и свободно скользящая по глубокому руслу.
- Что это?! – шепнула Кинф, когда смолк последний барабан, стукнув веско и отрывисто.
- Это просыпаются братья, - ответил Йон, и в темноте его глаза разгорелись. – Слышишь? Там, впереди, уже подхватывают ночную песню!
И в самом деле, за поворотом реки угадывался тот же самый ритм, и уже другой, но очень похожий голос, пел ту же умиротворяющую песню.
Земля преображалась; простая и вольная днем, ночью она становилась истинно древней и загадочной, словно все духи, все колдуны выходили из тьмы и справляли свой прекрасный и торжественный праздник, колотя в барабаны и веселясь. Вдоль русла реки, то там, то тут, на ветвях вспыхивали разноцветные фонарики, и люди в свете этих ночных светляков танцевали и славили кого-то. Река наполнялась их светом, и впереди корабля бежала целая дорожка из разноцветных огоньков.
Казалось, неземными этими песнями эшебы вызывают свое божество – прекрасную и свободную русалку, и она вот-вот вынырнет из сияющих вод, вдохнет воздух полной грудью, и брызги воды с её волос взлетят до самого диска прекрасного туманного Торна. Йон и Кинф стояли на палубе, и даже пошевелиться боялись, словно это прекрасное великолепие от единого их вздоха улетучится.
- Что за праздник они справляют? – спросила Кинф. Йон крепко прижал её к себе, накрыв плащом от ночной прохлады.
- Они празднуют мое возвращение. Хозяин их земель вернулся – это ли не радость? Не будет больше междоусобиц, не будут знатные господа резать друг друга – это ли не благо?
- Откуда они узнали?!
- От тех людей, с которыми я дрался. Такие вести быстро разносятся. Думаю, не все так уж недовольны моим внезапным воскрешением. Смотри, какая красота! Это устроили специально для нас с тобою.
Он опустил руку в карман и достал оттуда какую-то вещь.
- Смотри, - он развернул перед ней старинное эшебское колье, из темного серебра, с искусно и реалистично выполненными рыбами и раковинами. – Это тебе.
Его горячие руки, застегивающие на её шее застежку, чуть дрожали. В ночном праздничном свете он поднес к её лицу зеркальце – все-таки он купил его! – и в нем вместе с драгоценностью на своей шее она увидела и его лицо с черными, как бездна, зрачками.
- Вдыхай наш воздух! Он волшебный; эшебам, что живут здесь, он дарит здоровье и долголетие. Может, река и тебя признает своей? И тогда ты тоже станешь эшебкой; и будешь счастлива.
Его губы улыбались, слегка качаясь её волос, и она, поглубже вдохнув, уловив незнакомый тонкий аромат, вспыхнула до корней волос:
- Йон!!!
Он капнул крохотную капельку своего чудесного снадобья в самую красивую раковину в её ожерелье, и, видно, уже давно. От запаха этого кровь закипала, как мистическая пена вокруг русалки, и воды засияли, словно расплавленное серебро.
- Бесстыжий! Думаешь только об одном!
- Попробуй теперь сказать «нет», - прошептал он ей на ухо, лаская его губами. – Скажи, что не предпочитаешь никак. Просто скажи, что не хочешь.
Она было открыла рот – и поняла, что не может. Щеки её пылали, сердце гулко билось, и даже наличие снующей команды корабля не смущало её.
- Уйдем, - только и смогла сказать она, ласкаясь к нему.
- Зачем? Они сами сейчас уйдут. Не беспокойся; у эшебов принято уважать чужие чувства. К тому же они давно закончили все свои дела. Они просто глазеют на нас.
Впереди, за темными ветвями, снова показалась еще одна деревушка, расцвеченная праздничными огоньками, бились её барабаны, и её хор славил их, радуясь и встречая. Казалось, весь мир танцует, наполненный этой песней реки, и до самого звездного неба взлетает чистая мелодия, и ночь эта просто создана для любви – и Йон дарил эту изысканную и красивую ночь своей возлюбленной. С поцелуем на устах, в свете ночных звезд и огней, они вступали в свои земли.
… Утром они проснулись на палубе; от холода у Кинф покраснел нос, а Йону, казалось, он не доставил никакого неудобства. Он прикрыл её плащом, и она теснее прижалась к нему, улыбаясь совершенно бессовестно и довольно. Волосы её были растрепаны, и глаза еще не открылись спросонья. Он смотрел на её уморительную, совершенно кошачью физиономию, и тихонько смеялся.
- Ну, кто был прав? – спросил он. Губы её разъехались в улыбке.
- Ты, - ответила она довольным голосом. – Нашей одежде конец. Вчера мы растерзали её. А мои сапоги, кажется, выпали вчера за борт.
- Вот беда! Купим другие.
- А пока я буду ходить босиком?
- Я буду носить тебя на руках.
- На нас смотрят матросы.
- Мы их господа. А они – наши слуги. На тебя ведь смотрели слуги, когда, скажем, купали тебя?
- Это были служанки.
- А у Дракона?
- Тоже. Он знает, что я – женщина, - Кинф подняла правую руку и показала драконий шрам.
- За что он признал тебя?
- Троим дуракам сказала, что они – дураки.
- Как он сделал это?
- Своим ногтем. У него ноготь как твоя голова, и им он царапает свой знак.
- Ого! А если руку отрежет?!
- Он должен очень любить человека, чтобы не причинить ему вреда. Иначе он не решится.
- Было больно?
- Куда больнее было потом, когда он дал свою кровь. Единственная капля, кажется, прожигает руку до кости.
- И зачем это?
- Так мы породнились. А еще – эта капля крови усиливает нечто, самое главное во мне.
- И что же в тебе самое главное?
- Я не знаю. Никто этого не знает. Это проявится потом. А тебе не больно? – вспомнила вдруг Кинф, прикоснувшись к чуть покрасневшему уху Йона. – Ты же вчера уши проколол, и купался…
- Это ничего. Эшебы относятся к боли спокойно. Видела татуировку на моей спине? Я сделал её, когда мне было всего девять лет.
Они помолчали немного.
- Странно, - произнесла она наконец. – Мы ведь почти ничего не знаем друг о друге… И виделись всего однажды, ну, тогда… Как же получилось, что мы вместе?
Йон упрямо мотнул головой.
- Мы созданы друг для друга, - сказал он уверенно. – Голубка моя…
Внезапно он щипнул её за бок, да так, что она подскочила с визгом.
- Пора подниматься! – вскричал он, поднимаясь во весь рост и ничуть не смущаясь своей наготы. – Нужно привести себя в порядок! Теперь ты – моя женщина, все окрестные деревни могут подтвердить это! Так что ты обязана заплести мне мои косы!
Пока для них накрывали стол на палубе, Кинф с известным трудом привела в порядок голову Йона. Он посмотрел на её озябшие босые ноги, и что-то крикнул капитану на эшебском. Тот, задрав голову, выслушал пожелание господина и подобострастно закланялся, складываясь чуть ли не в четверо. С утра он отчего-то был само уважение.
- Что ты ему сказал?
- Сказал, что госпоже нужны новые сапоги взамен тех, что вчера чуть не лишили его жизни, - лукаво ответил он.
- Что?!
- А ты не помнишь, как запустила ими в него, когда он пришел доложить, что готова наша каюта? Ты же помнишь, что они утонули. Должна бы и помнить, кто их туда отправил.
Кинф лишь покраснела.
Завтракали они под тентом из багрового, как и паруса, шелка. Ветер надувал его, и флажки на удерживающих его тросах весело плескались. Кинф капитан принес теплый плед, и она накрыла им озябшие ноги, забравшись на диван. Йон же напротив, не стал тепло кутаться. Он вообще не стал одеваться – только натянул штаны. Впрочем, к его наготе команда отнеслась равнодушно; должно быть, и это было принято – Кинф уже привыкла, что тут принято многое, чего, например, в столице себе не позволил бы никто. Разгуливать с голой грудью, это надо же! Кары, конечно, надевали обтягивающее трико, но притом их одежда всегда была застегнута на все пуговицы и крючки, до самого горла. Давно Кинф была знакома и с таким господином, который, кстати, был отчаянным франтом, у которого на куртке спереди от самого горла и до пояса шел рядок мелких, как бусинки, частых пуговок. Вот морока, должно быть, была каждое утро их застегивать!
Эшебы же относились к одежде не как к защите от холода и не как к средству, прикрывающему нескромную наготу. Одеждой они украшали себя; если же на теле их имелось нечто, красивее одежды, они обходились без неё – по крайней мере, до первых холодов. Вот и кое-кто из команды, прикрыв лишь бедра короткими, не достигающими даже колен штанами, разгуливал на пронизывающем ветру нагишом, демонстрируя красивые узоры, расписывающие грудь и спину. У многих были и серьги – и Йон оказался самым скромным среди всех, чьи уши украшали колечки! Совершенно дикого вида матросы, бронзовые и худые, словно их тела были выточены из сучьев красного дерева, носили такие красивые серьги, что у Кинф дух захватило. Там были и изящные ящерки, подвешенные к уху ха хвост, и птицы, расправившие крылья, причудливо выгнувшие шею. Кинф даже ощутила зависть.
- А ты почему не татуировал лицо? – спросила она, когда один из матросов продемонстрировал просто небывалое по красоте чудо на своей щеке. Йон лишь языком прищелкнул, любуясь на ветвь, оплетающую бровь и скулу матроса.
- Татуировать лицо? Ну уж нет! Достаточно и одного рисунка!
Все-таки, он очень долго прожил среди каров…
Подобострастный капитан тем временем правил прямо к берегу, и Кинф словно ощутила биение ночных барабанов. В ветвях деревьев, склоняющихся до самой воды, висели потухшие фонарики; за ними укрывалась деревня.
- Зачем остановка? – спросила Кинф у капитана. Тот, вспыхнув багровым румянцем, прижал обе руки к сердцу и низко поклонился:
- Прекрасной госпоже нужны новые сапоги, - ответил он. – Господин барон велел поискать их на рынке.
Господин барон пошел поискать обувку сам, так и не одевшись, и скоро вернулся, только, разумеется, не с сапогами.
- В пору! – засмеялся он, меряя ножку Кинф ладонью. Он купил эшебские сандалии на сандаловой пахучей подошве, с нитями драгоценностей вместо ремешков, опутывающих лодыжку.
Путешествуя вверх по реке, они то и дело останавливались, и Йон неизменно сходил на берег. Сам он говорил, что идет на рынок, но Кинф догадывалась, что он просто разведывает настроения, бродящие в народе. И, судя по его довольному лицу, он оставался доволен услышанным.
Правда, всегда он возвращался с подарками, и к концу путешествия Кинф лишилась своего роскошного кафтана и мужских штанов. Йон, дразнясь карянской мерзлячкой, нарядил её в юбку из тяжелой богатой ткани, сплошь ушитую блестящими камешками и бусинами. Зато лиф её наряда, короткий, не прикрывающий и живота, был из невесомой тонкой полупрозрачной ткани, сквозь которую соблазнительно просвечивала грудь. Чтобы она не мерзла по утрам, Йон принес шикарную накидку из красивого меха янтарного цвета. Также он напокупал благовоний – таких тонких и изысканных ароматов не было даже во дворце её отца! – и легких духов. Вечерами он зажигал курительницы, и воздух наполнялся волшебным пахучим облаком, а сам он плескался в воде, словно (дельфин – не рыба!!!) дельфин, плывя наперегонки с кораблем, и его тело мелькало, как черное блестящее тело морского гибкого змея, в расплавленном серебре вод.
А по ночам они слушали песни реки, которые с каждым днем звучали все громче и в них было все больше ликования – скоро одинокий голос певицы сопровождался целым хором , выкрикивающих свое ликование небу, и русалка мелькала в сияющих водах…
- …Господин барон, прибыли!
Кинф, натянув на голову свою накидку, попыталась нащупать сапоги, но сквозь сон вспомнила, что утопила их в реке в первый же день плавания – а сандалии Йон благоразумно убирал от неё подальше. За время их путешествия они так ни разу и не воспользовались каютой, всегда ночуя на палубе – Йон просто перетащил сюда толстый шерстяной ковер и шкуры животных, которыми в изобилии была украшена каюта.
- Что? – раздался голос Йона над её сонной головой так четко и ясно, словно он и не спал вовсе. Он откинул покрывало и сел.- Уже?!
- Норторк , - лаконично ответил капитан, и Йон подскочил.
Кинф выглянула одним глазком из-под теплой шкуры – Йон стоял, совершенно голый, и смотрел в подзорную трубу капитана. Все-таки, они бесстыжие, эти эшебы!
А трубы и не требовалось – Норторк был виден как на ладони. Великий северный город! От его великолепия у Кинф даже глаза распахнулись сами по себе, и она тоже торчком села в импровизированном ложе. Капитан, заметив, что она проснулась, поспешил удалиться – правда, кинув напоследок тоскливый взгляд на её плечико.
Они были у восточной стены Норторка, Белоснежного Храма, как называли его эшебы. Крепостные его стены, сложенные из белого камня, украшенные изящными башенками с узким стрельчатыми окнами, казалось, достигали небес, дворцы и дома, все сплошь белые, сверкали на солнце, слепя глаза. Это была стена Фонтанов – на скале, на которой располагалась восточная часть города, были вырублены многочисленные террасы, каскадом спускающиеся вниз, до самого подножия крепостной стены. И на самой верхней террасе располагался фонтан, сложенный из такого ослепительного белого мрамора, что глаза слезились. Струи его сверкали, низвергаясь из огромной чаши, изображающей какой-то весенний цветок, и вода играла в белоснежном бассейне.
Из этого бассейна она тонкими струйками, невесомыми нитями падала на следующую, нижнюю террасу, и стекала по желобу, вырубленному по периметру террасы, изображающему ручей с замшелыми бережками, обнимающему зеленое поле для прогулок, и так далее, до самого низа. Здесь горожане проводили свободное время и отдыхали. Вся восточная сторона состояла из перемежающихся террас с ослепительно–белыми фонтанами и полями с ручейками, и казалось, что город с этой стороны прикрыт тончайшей сверкающей на солнце пленкой, колышашейся от ветра. А на самом высоком шпиле города, как второе солнце, сверкал огромный прозрачный камень.
Сонки, взявшие город штурмом, пощадили его красоту и не посмели разрушить стены, украшенные тонкой резьбой и слоновой костью. Неземное, возвышенное совершенство пленило и их, и завоеватели, прикончив защитников, в благоговейном молчании останавливались перед храмами и садами, в которых природа, казалось, старалась оставить все самое совершенное, на что только была способна – будь то розовые цапли, торопливо покидающие свой облюбованный пруд на закате солнца, или тенистая темная рощица, на которую словно из ладоней божьих, лилось вечернее сияние солнца…
- Я дома! – прокричал Йон, воздев руки к солнцу и рассмеялся. – Ого-го! Я дома!
Река вновь пела свою песню; теперь Норторк встречал своего господина. Матросы дружно тянули канаты, складывая паруса, а Йон все перебирался по правому борту, сумасшедшим глазами рассматривая родной город.
- Барон Ставриол, штаны надень, - подсказала Кинф.
С этим Йон согласился, и надел не только штаны; ради такого случая надобно было нарядиться в пух и прах!
Из своего внезапно разросшегося гардероба он выбрал синюю традиционную эшебскую рубашку – в них тощие эшебы выглядели словно обгорелые головешки, - а поверх неё – еще более синий кафтан без рукавов, с черной оторочкой, на жесткую ткань которого были пришиты всевозможные блески и бусины, и весь он сверкал, как чешуя рыбы.
Свою толстую цепь он натер до блеска и надел на шею, подвесив к ней Лесную Деву. Свой меч он отполировал до блеска, и взялся за меч Кинф – просто так, потому что руки занять было нечем, а сидеть без дела было совсем невмоготу!
Оружие бросало яркие блики на его лицо, и он щурил зеленые светлые глаза, полируя лезвие мягкой тканью. Интересно, кто-нибудь возмутится тому, что его женщина – кинф? И как представить её – они ведь даже не женаты, с удивлением вспомнил он. Как-то эта часть их совместной жизни совершенно позабылась, а ведь она немаловажная! Коли бы это была любая другая девица, можно было бы просто сказать, что она – наложница. Но Кинф Андлолор! Высокородная девица не может быть наложницей. Точнее, конечно, может, и еще как может, но это не для неё.
- Иди-ка сюда, прекрасная госпожа, - позвал Йон Кинф, когда та появилась из каюты полностью одетая, - и причеши меня!
Она поморщила носик, но повиновалась. Впрочем, и недовольные рожицы она строила скорее из духа противоречия – ей нравилось приглаживать его волосы, и в этом она видела какой-то своеобразный интимный ритуал.
- Я тут подумал, - произнес он как можно тише (ей даже пришлось наклониться, чтобы расслышать, что оно говорит), - что тебе следует называться моей женой. Мы, конечно, хороши! Позабыли жениться и явились на север, строго следующий традициям, как… ладно. О том никто не знает. Значит, можно просто сказать, что мы женаты.
- Зачем?!
- Затем! Если бы хоть один и матросов хотя бы заподозрил, что ты просто моя наложница – будем уж называть вещи своими именами! – почтения бы к тебе поубавилось. Возможно, кто-нибудь постарался бы прижать тебя в уголке.
- Что?! – щеки Кинф вспыхнули багровым румянцем.
- Да, дорогая! Это расплата за нашу легкомысленность. Надо как-нибудь тайком обвенчаться, - Йон в раздумьях тер лезвие тряпкой, и оно горело, как жар. – М-м, как же это устроить?
Кинф гордо задрала нос.
- А ты спросил меня, что я об этом думаю? – с вызовом произнесла она. Он посмотрел на неё своими прозрачными светлыми глазами.
- Поздно спрашивать, - ответил он тихо. – Весь Улен знает, что я еду домой с женщиной. И что женщина эта принадлежит мне, слышала вся река. Здесь, на севере, традиции сильны – пусть ты и Кинф Андлолор, но ты – женщина, и тебе никто лишний раз не поклонится. А я – мужчина, и, откровенно говоря, я слышал, как меня уж называют господином севера. Так что выбор у тебя небольшой – либо довольствоваться ролью наложницы господина севера, либо выйти за меня замуж, чтобы избежать притязаний других господ – а потискать тебя, да и жениться на тебе найдутся желающие, и из-за твоего имени, и из-за твоей красоты. Если б мы скрывали наши отношения, я бы еще мог выдать тебя за мою невесту, девственницу, но мы не скрывали ничего! Да и тогда нашлись бы охотники оспорить тебя у меня, и мне пришлось бы постоянно драться.
- Ну вот и дрался бы!
- Ты такая кровожадная, да? Хочешь, чтобы я поубивал весь Улен?
Она яростно фыркнула и с топотом умчалась обратно в каюту, громко хлопнув дверью напоследок, а Йон остался дальше полировать её меч.
Натирая до блеска рукоять, он привычно потер пальцем мелкую вязь буковок на гарде, и на ум, словно считалка из детства, пришли знакомые строки.
- ... и Смелая Лисица в бою переродится, - пробормотал он, и рука его вдруг вздрогнула и замерла.
Буквы!
Несомненно, это был стишок, да только он держал не свой меч! И говорилось в этом стишке совсем не о том, что привык читать он!
- И об этом я забыл! – простонал он, закусив губу. - Вот это женщина! Зависть друзей, отчаянье врагов… Лишила меня остатков разума своей сладостью!
Стишок на мечах, предсмертная тайна Палача! Йон напряг зрение – рукоять горела как жар, - и с трудом прочел, затаив дыхание:
- «Взойдет звезда победы, как завещали деды», – прочел он. – «Когда Тигрица встанет, с ней Красный Лев воспрянет»…
Йон опустил оружие; глаза его горели.
Теперь кое-что проясняется!
Это, вероятно, начало стишка – а на каком же мече ему быть, как не на королевском?! И здесь уже был определенный смысл. Имя – Красный Лев, Натаниэль!
Когда Тигрица встанет, с ней Красный Лев воспрянет.
Речь, несомненно, идет о Кинф. Тигрица? Хуже! Щеголяя по утрам голышом, Йон всей команде демонстрировал свою исцарапанную её страстными коготками спину, и слышал за своей спиной завистливые вздохи. Не каждому достается такая страстная женщина, которая рычит (бывало и такое), царапается и кусается, не пугаясь гнева своего господина! Тигра и есть…
И Нат – он самого начала этой истории болтался где-то рядышком.
Внезапно пришло просветление, и Йон звонко хлопнул себя по лбу – Кинф, решившая, что это жест раскаяния, высунула нос из каюты, но увидела на его лице счастливую улыбку и поспешила скрыться, хлопнув дверью еще громче.
Безумный Терроз – а не грозный ли это Зеленый Барон?! Как все очевидно! Кто безумнее и смелее его? И удача – его верная подруга в бою! Если так… то он будет добрым союзником. Если будет – но звезда победы взойдет, это обещал неизвестный автор послания, которому века и века! Он давно уж истлел в могиле; но откуда-то он знал, что будут такие Красный Лев и Безумный Терроз, о боевой ярости которого уже слагали легенды… Это не могло быть совпадением!
- Зед с Торном, - бормотал Йон. – Скала сошлась с огнем… Огонь, огонь… А не тот ли это Назир, о котором заикался было незнакомец в Охотничьих Домиках?! Его имя переводится, как «повелитель холодного пламени», огня, то есть. Пусть холодного – но огня все же… Значит, под этими словами подразумеваются имена, - догадался Йон и тихонько рассмеялся. – И Кинф названа не по имени, а иносказательно, и Натаниэль… Где же я? Не похож я ни на Торна, ни на Зеда…Скалой меня уж точно не назовешь… и что это за Лисица?
Одни загадки; поразмышляв еще немного, Йон решил пока не ломать над этим голову. Если это действительно имена, то, рано или поздно, все эти люди окажутся рядом. Например, неизвестный Назир, о котором он еще недавно и знать не знал, а тот уж славился на весь Улен. И Нат с третьим мечом, на котором окончание стишка.
- А что же дальше, что дальше, – жаль, конечно, не знать, что же все-таки означает его имя – а оно, как нарочно, написано именно на том мече, которого у него нет! – Но и на том спасибо. Эй, благородная госпожа, принеси-ка мои духи! Да пошевеливайся! Жене полагается быть покорной!
На берег Йон сошел с помпой. Корабль причалил в гавани Норторка, и на берегу уже собралась порядочная толпа. Кинф, наряженная в эшебские тряпки, с прозрачным покрывалом на лице и мечом на поясе – этого права Йон не смог у неё отнять, - с замиранием сердца смотрела на собравшихся. Кого там только не было! И барабанщики – теперь песня реки билась прямо перед ней, и от неё гудела земля, - блестящие на солнце бронзовыми плечами с вытатуированными на них браслетами, и танцовщики в блестящих зеленых атласных шароварах, кувыркавшиеся и прыгавшие, как мячи, и женщины, славящие своего барона и кидающие ему под ноги монеты, и мужчины – при виде встречающих Кинф оробела и невольно прижалась к Йону. Он обнял её, и рука его была тверда.
Толпа расступалась перед своим бароном, славя его, а впереди, не двигаясь, словно вросшие в землю, его ожидали Старейшины Норторка.
Их лица были темны и так туго обтянуты кожей, что ни единой морщины на было ни на лбу, ни на щеках, ни на острых скулах. Двое были седы, как и Йон, а третий был черноволос, и солнце ярко сияло бликами на его макушке. Их глаза были ясны и прозрачны, как ледяные горные ручьи, и пронзительны настолько, что, казалось, их невозможно было обмануть!
И – странно! – Кинф показалось, что они вовсе не рады появлению барона, которого так славили присутствующие.
Все трое были одеты так же, как и Йон, и глаза их были подведены черным; и тонкие старческие губы щедро вымазаны страшной черной помадой.
- Так это правда, - произнес один из них, когда Йон остановился прямо перед стариками. – Барон Улена жив и здрав, и он вернулся, - цепкий пронзительный взгляд перешел с лица Йонеона на его грудь, где сияла Лесная Дева. – И Лесную Деву он сохранил… а значит, у нас есть шанс. С возвращением, Йонеон Ставриол! Норторк – твой!
И старец отступил, открывая дорогу Йону.
Для господина барона были приготовлены носилки – только одни, и Йон слегка нахмурился, глядя, как два сухощавых носильщика в атласных шароварах переминаются с ноги на ногу, ожидая его.
- Нужны еще одни, - проговорил Йон, - для моей жены, госпожи Ставриол.
Старейшины переглянулись меж собой с некоторым недоумением.
- Господин взял первой женой карянскую женщину?! – произнес вкрадчиво черноволосый. – Зачем? Чем лучше она эшебок?! Может, род её более знатный, чем наши, - произнес старик, с некоторым презрением оглядывая тонкую фигуру Кинф, - да только не слыхал я, чтобы в Мунивер осталась хоть одна семья, где бы дев не перепортили эти грязные сонки, да и тех потом перевешали и истребили, несчастных… Да и ровня ли она тебе – тебе, потомку Ставриолов?! Кто она? Знаю ли я её родителей?
- Знаешь, если имя Андлолоров тебе о чем-нибудь говорит, - сухо ответил Йон. – Это Кинф Андлолор, старик. И, сдается, что она ровня мне, - Йон поднял покрывало, закрывающее голову Кинф, и эшебы ахнули, увидев на лбу Кинф Венец с двумя ящерицами. – И, коли бы она и не была моею женой, вы должны были бы приветствовать её как повелительницу Долины Луны.
Черноволосый старик ничего не сказал, но глаза его, рассматривающие смутившуюся Кинф, хищно и ярко блеснули.
- Да, это она, - произнес он, и в голосе его послышалось и невольное восхищение, и странное ликование, которое объяснить было весьма трудно.
Недоразумение закончилось тем, что Йону и Кинф пришлось сесть в одни носилки. Их вещи несли с почетом следом за ними.
- Куда мы сейчас? – спросила Кинф, как только они оказались наедине. Йон отодвинул шторку, прикрывающую окно, и глянул на веселящихся людей на тротуаре – вдоль дороги, по которой двигался кортеж (а Старейшины направились вслед за своим бароном), праздничная толпа веселилась и танцевала.
- В мой дом, разумеется, - произнес он. – Ох, и не нравится мне этот человек! Как он смотрел на тебя! Он нарочно велел принести одни носилки, чтобы узнать, кто ты…
- Ты в чем-то его подозреваешь?
- Еще бы! Старейшина – это же Наместник. Все то время, что я отсутствовал, он считался правителем, одним из трех, и ему не по вкусу уступать свое почетное место мне. Ведь титул Наместника в Улене – а тем паче барона Улена – это власть, неограниченная власть! Я могу пожелать купить человека; и мне его продадут, хотя эшебы все рождаются свободными. Я могу пожелать кому-либо смерти просто так, и никто не скажет мне и слова. Здесь сильны традиции, и почитание господина свято. И всем этим до сих пор пользовались старейшины. Теперь я вернулся – и сразу же встретил недовольство со стороны этого человека. Это означает, что ему власть пришлась по вкусу, и он больше не мыслит своей жизни без этого изысканного блюда. Жена-карянка… только твое имя, царственная, не позволило ему и далее выражать свое недовольство. Если бы ты была просто карянской аристократкой, да еще и «попорченной», как он выразился, сонками, то быть бы беде… да…
Праздник был омрачен подозрениями Йона, и Кинф откинулась в тень, отодвинулась от яркого окна, за которым их славили.
Она так давно привыкла жить чувствами и действиями, что совсем позабыла одно неприятное словцо, которое всегда сопутствовало высокородным именам и пышным титулам, и слово это - политика.
Политика велела хитрому старику немного подпортить образ долгожданного барона, подчеркнув, что жена у него – не эшебка. Да и жена ли вообще? Если б Йон не сказал этого, Кинф пришлось бы идти пешком вслед за его носилками, вместе со слугами, в самом конце процессии.
Политика велела Йону так искусно лгать Старейшинам-Наместникам с их проницательными прозрачными глазами – иначе они вцепились бы в него, как псы, учуяв слабое место. Слабое место… Внезапно Кинф подумала о том, что, собственно говоря, она почти добилась того, к чему стремилась все эти годы. Она практически стала королевой страны. Что с того, что страна была втрое меньше той, на которую он рассчитывала? Она все равно была прекрасна и богата; что за беда, что сама она не сможет сесть на трон и назваться правительницей? Йон, признанный господин, назвал её своей женой, а значит, и своей королевой. Она не безымянная кинф, а снова высокородная госпожа, и есть теперь у неё и слуги, и дом (ведь несут же их куда-то бронзовокожие носильщики?), и богатства – они, эти носильщики, даже и не подозревают, отчего так тяжелы все эти многочисленные сундуки господина барона. Но принесло ли ей это радость?
Нет.
Вместе со всем этим пришло и гадкое словцо – политика, и интриги, и возня, каких полно при дворе любого господина. И чем выше господин, тем омерзительнее борьба за спинкой его трона…
Куда лучше было быть никем, просто кинф, хозяйкой самой себе, не зависеть от чужих правил, традиций, и просто плыть с Йоном по реке и любить друг друга, дурея от запахов его снадобий.
Так зачем же она стремилась к этому, спросила она у себя. Но ответа не было.
Йон тем временем рыскал по своим ларчикам – кое-что он все-таки взял с собой в носилки, чтобы верноподданные не подумали, что их господин прибыл домой уж совсем нищим. В шкатулке, которую он держал на коленях, были красивые украшения, кольца, серьги, ожерелья. Все это он вывалил весьма небрежно на сидение и теперь нетерпеливо перебирал, что-то отыскивая.
Наконец, это ему удалось – он нашел два кольца, похожих друг на друга.
- Надень, - произнес он, торопливо взяв её руку и надевая колечко на пальчик. Его кольцо оказалось ему малым, и он надел его себе на мизинец, недовольно хмурясь. – Вот теперь я могу всем говорить, что мы женаты. А ты всегда носи его! И молчи! Молчи, заклинаю! Если кто тайком от меня спросит – скажешь, что мы женились в Мунивер по обычаям каров всего двадцать дней назад. Запомни хорошенько, чтоб не ошибиться! Ведь я тоже буду говорит это! В подробности не вдавайся – просто скромно опускай взгляд и молчи. Я уж сумею сам наврать, как все происходило! Просто обменялись кольцами, и все… Это объяснит того, что ты не знаешь наших обрядов и традиций, связанных с браком… Ах я, осел! Это мой недосмотр! Как мог я забыть жениться! Нужно было хотя бы Тиерна поймать, переломать ему ноги и заставить нас обвенчать!
- Да кто узнает, душа моя?! – удивилась Кинф. – Мунивер далеко; никто из прежней жизни нас уж не найдет…
- Да, правда, правда… голубка моя, ну что же придумать?! О, я придумаю что-нибудь! Я непременно придумаю! Найти бы старуху, что могла бы провести ритуал… Но теперь за нами станут следить, за каждым нашим шагом… Не прогневить бы богов, чтобы никто не узнал, что мы не женаты… Если вскроется обман, моя честь не пострадает – в первый ли раз такое случается, что господин не желает делиться хорошенькой наложницей! А вот ты… на тебя, моя голубка, найдется много охотников! Слышала – полгорода назвалось моим друзьями. А это означает…
Кинф знала, что это означает.
Наложницы, не признанные женами, бесправны. Любую из них мог пожелать гость – и хозяин в знак уважения должен был одолжить свою женщину на ночь – или насколько пожелает сам гость.
А Йон делиться не желал; одна эта мысль приводила его в неистовство, и он готов был убить всякого, кто посмотрел бы слишком откровенно на его сокровище!
Надев кольца, он немного успокоился. В конце концов, Кинф права – выдать их было некому, а своей нервозностью он мог бы навести своих недругов на подозрения, и он расслабился – или просто искусно сделал вид, что безмятежно спокоен и счастлив.
Дом Йонеона, красивый белостенный замок, ослепительный на фоне бездонного синего неба, казался немного запущенным. Виноваты ли в том плющи, щедро украсившие своей сочной весенней зеленью кованную черную решетку ворот, или светлые дорожки, выложенные розовым и серым мрамором, занесенные ветром сухой коричневой листвой – кто знает. Да только у Кинф дух захватило, и она на миг позабыла обо всех горестях и опасностях, и даже высунула голову наружу, чтобы как следует рассмотреть строение. И Йонеон, глядя на её неподдельный восторг, невольно улыбнулся и произнес:
- Теперь это твой дом, моя госпожа, и ты в нем хозяйка!
Эшебы не украшают свои сады деревьями – дерево может быть только ОДНО; и у семьи Йонеона это была огромная старая сосна с чешуйчатым стволом, в потеках янтарной смолы.
И цветов под их окнами не растет – самым обычным растением в саду эшеба была трава, мягкая и низкая.
Зато наверняка среди бескрайнего травяного поля было небольшое озеро с ласковыми камышами, или с красным высохшим деревом над спокойными водами, ярким, словно ветка коралла, и на озере этом гордо вышагивали розовые цапли или желтогрудые выпи; и особенным украшением сада были статуи на ослепительно – белом, выложенном мелкой смальтовой мозаикой дворе.
И самая высокая башня со стрельчатыми окнами и шпилем стелой уходила в ослепительно-синее небо и пронзала облака.
Мгновенно двор наполнился людьми; Йон прибыл домой один – но Старейшины посчитали своим долгом помочь своему господину привести его дом в порядок (а может, это была их очередная традиция – или же прямая обязанность, этого Кинф опять-таки не знала, и почувствовала, что краснеет, вспомнив, как удирала с уроков Сизи, который пытался дать ей знания о народностях, населяющих её страну. Хороша наследница…). А потому быстрые и расторопные слуги тотчас же расчистили ворота, оборвав ветви плюща, и метелками вычистили дорожку перед носилками господина, и словно по мановению волшебной руки замок перед Йоном раскрывался, и носильщики, вступившие в его прохладу, шли уже не по запущенным коридорам и переходам – бегущие впереди люди умудрялись срывать все приметы времени, что дом провел в запустении. И с каждым шагом, что они делали, вглубь дома проникала жизнь.
И в большом зале с колоннами мгновенно накрыли стол, и набросали вокруг него ярких атласных подушек, которые местные мастерицы вышили специально для своего господина. Повара развели огонь под огромной жаровней – глянув на её сверкающие бока, Йон вдруг вздрогнул, и на глазах его сверкнула предательская слеза.
И эшебы, до того шумно и весело хлопочущие по хозяйству, сдирающие ли паутину с высоких потолков или разжигающие огонь, приносящие фрукты или раскладывающие подушки вокруг стола – все вдруг смолкли и стали, и дом наполнился молчанием, живым и торжественным, словно в храме, потому что настал священный для каждого эшеба миг – был разожжен давно потухший очаг в пустом доме, а это означало, что в него вернулся хозяин и снова наполнил его жизнью.
Взяв за руку Кинф, Йон подошел к пылающему очагу и поклонился ему – как когда-то кланялся его отец, приведя в дом свой первую жену, которая должна была стать его подругой и спутницей, и подарить ему детей-наследников. Он кланялся очагу, который согревал его предков из века в век, который согревал его самого, когда он был мал, и который теперь должен был поддерживать он, Йонеон Ставриол, в знак того, что жизнь продолжается.
- Благослови, отец, - произнес он в полной тишине, и глаза его были сухи. – Я привел в дом наш свою жену. Род наш продолжится!
Старый эшеб, которого так опасался Йон (а у Йона было просто звериное чутье. Я говорил это уже? Ну, так не лишним будет повторить это), уселся за стол непосредственно около барона. Верно, он имел на это право – Йон, посмотрев на его, ничего не сказал, хотя Кинф, хорошо изучившая лицо своего любовника, точно знала, что этот вежливый взгляд означал верх неудовольствия.
- Как хороша твоя молодая жена! – сказал старик, когда Кинф в очередной раз подливала ему вина. Его глаза сверлили её, казалось, что ледяные иглы прокалывают её насквозь, когда он смотрел на её склоненное лицо. Рука её дрогнула, и красная капля вина сорвалась, растеклась по белой скатерти. Старик усмехнулся своими черными тонким губами и пригубил чашу.
- Да, - легкомысленно ответил Йон.
Он сделал Кинф знак бровями, и она отошла. Она очень старалась, чтобы походка её была плавной и неторопливой, какой и положено быть походке госпожи, но на самом деле ей хотелось удрать, спрятаться под дверью и сорвать покрывало, мешающее слышать и видеть. Старик проводил её недобрым взглядом, от которого у ревнивого Йона желваки заходили на щеках.
- Кинф Андлолор Один… я видел её лишь однажды, но запомнил на всю жизнь. Да и породу Андлолоров ни с какой другой не спутаешь. Где ты нашел её? Я слышал, что всю семью Андлолоров истребили сонки.
- Неважно, где я нашел её, старик. Главное – нашел, - ответил Йон уклончиво. – И далеко от Мунивер.
- Ты хорошо сделал, что женился на ней, - одобрительно сказал старик. – Ты слишком молод для барона Улена, но у тебя разум властелина. Это очень выгодный политически брак, и дальновидный поступок. Твои дети будут королевской крови!
- Когда я женился на ней, я не думал о политике. Я долгое время не был дома, и рассчитывал найти Улен в таком же состоянии, как и Мунивер – в разрухе и упадке. Не ожидал я найти своего дома, целого и невредимого, не ожидал, что люди будут мне рады – я даже не думал, что обо мне кто-нибудь вспомнит. Так что оба мы рассчитывали выращивать тыквы и мирно пасти овец.
Глаза старика ярко сверкнули.
- Любовь! – произнес он с таким чувством, что Кинф невольно вздрогнула. – Всякие слухи долетали из столицы в мирное время. Слышал я и о том, что ты был влюблен в юную невинную наследницу – и что ты поплатился за свою дерзость.
- Каким же образом? – поинтересовался Йон. Кинф замерла; на миг ей показалось, что старик – это один из Ордена, и свей липкой паутиной он опутывает Йона, загоняя его в какую-то ловушку. Что скажет в ответ старик?
- Тебя с позором высекли кнутом, как простолюдина, - ответил старик, - и ты утратил разум от ужаса.
Йонеон усмехнулся, и напряжение схлынуло. Старик не знал о настоящей казни – значит, был не из Ордена. И все его таинственные взгляды, полупрозрачные намеки и колкие выпады – это всего лишь уловки хитрого старика, который просто плетет свою интригу и ищет своей выгоды. Просто хитрый старик…
- Разум мой при мне, - ответил Йон. – Ты сам только что похвалил меня за его наличие. А на моей спине нет ни единой отметины, кроме тех, что оставила моя жена – спроси о том команду корабля, что везла нас сюда. Если меня и наказывали, то лишь так, как могли наказать знатного человека, и чего к простолюдину не применяли никогда. Не бойся, старик! На востоке все еще уважают северян, и боятся их. И никому в голову не придет сбрасывать со счетов баронов из Улена лишь потому, что они – эшебы.
Старик кивнул, но Кинф не понравился этот кивок; в нем было много удовлетворения, такого, словно старик в этой странной, непонятной, бессмысленной беседе узнал все, что ему было нужно, и таки загнал Йона в ловушку, которую готовил. Кинф подошла к Йону и положила руку на плечо – осторожнее, душа моя! Он почувствовал её беспокойство и положил свою ладонь поверх её пальцев.
- Я здесь не только потому, - произнес старик, - что так велит мне мой долг, долг Наместника. Я рад приветствовать тебя, мой господин, но я так же пришел напомнить тебе об одном обязательстве – точнее, о двух обязательствах, что когда-то дал твой отец. У меня есть документ, подписанный его рукой, в знак доказательства, и ты должен выполнить это обязательство, как его законный наследник.
Йон нахмурил брови. Вот оно!
- Что за беда?! – спросил он. Старик беззаботно покачал головой:
- Никаких бед, господин мой. Напротив – думаю, я привез в твой дом радость.
«А не пошел бы ты с твоими радостями», - неприязненно подумал Йон. Отчего-то верить старику не получалось; да и Кинф, стоящая за спиной с таким напряженным и страдающим видом – не расчешет ли она Йону физиономию когтями за эти радости?
- Речь пойдет, - продолжил старый эшеб, неторопливо достав из-за пазухи маленькую шкатулку, и бережно достав из неё некую бумагу, - об брачном обязательстве, которое заключил твой отец много лет назад. Две моих дочери должны были стать твоими женами; и я сохранил их для тебя!
Рука Кинф на плече Йона нервно вздрогнула и больно впилась ноготками в кожу. Так!
Йон, пробежав написанное глазами – бумага была очень старой, желтой, и края её крошились, - помрачнел.
- Это рука отца, - признал он, - и его личная печать. Но тут говорится – одному из сыновей, а не лично мне ты должен отдать своих дочерей.
Старик снова согласно кивнул, вынимая драгоценную бумагу из рук Йона и пряча свое сокровище в ларчик.
- Это верно, - миролюбиво ответил он. – Но ты – единственный наследник, единственный из сыновей Ставриола, что остался жив. Стало быть…
Йон покачал головой:
- Старик, ты верно, желаешь для дочерей своих жизни богатой и достойной? А я далеко не так богат, как мне самому того хотелось бы. Я не смогу содержать гарем. Да и молод я, чтобы снова жениться.
Старик прищурился:
- Молод? Я в твои годы имел семь жен, не считая наложниц; у тебя она одна – пусть и высокородная, и страстная, и горячая (о её страсти уже ходят легенды по всем берегам реки!). Скажи, в чем настоящая причина, отчего ты не хочешь брать еще женщин?! Я слышал о тебе много в мирное время; и поговаривают даже, что сам король Андлолор не справлялся бы со своим гаремом, если б не ты. Дело ведь в этой женщине, да?
Йон кивнул.
- Она выпивает меня дочиста, - ответил он, и в голосе его впервые за весь их разговор послышалось живое чувство.
- М-м… ты так любишь её? Даже после того, как старый Андлолор велел наказать тебя – а в столице мягких наказаний на бывает! Любишь так, что осмелишься отказаться от своего долга?
- Покажи мне, старик, где написано, что в обязанности барона Улена входит женитьба на всех девицах, оставшихся без женихов! – огрызнулся Йон.
- Не понимаю твоего упрямства! Ты даже не видел невест…
- Вот-вот!
- … а они – красавицы, чистокровные эшебки. Разве женщина-карянка может любить лучше, чем эшебка? Скажи мне – или ты слишком молод и для того, чтобы знать это?
- Здесь я старше тебя лет на сто пятьдесят, старик, - огрызнулся Йон, - и огромный гарем Андлолора был мне мал! Да только кроме страсти есть еще одно чувство, которое называют любовью. Я сыт ею настолько, что мне не нужны умелые эшебки. Нет, любить так, как умеет моя единственная жена, не сможет и сотня девиц! Это женщина – зависть лучших друзей, погибель врагов! В ней горит пламя, и оно сильнее огня страсти, что может развести эшебка.
Старик только покачал головой.
- Хороша! Ах, как хороша твоя жена, господин мой! – в очередной раз произнес он, и было ясно, что он очень сожалеет, что она именно жена. – Но тем лучше; разве не благо - собрать в своем доме дев всех наиблагороднейших семей?
- Я не хочу, - как можно более твердо ответил Йон. – Лишь эта женщина нужна мне. Я одержим ею. Ты все говорил о наказании, что понес я за свою дерзость, но не спрашивал о нем напрямую – я сам расскажу тебе, старик. Мне отсекли руки, чтобы я больше не смел писать писем наследнице, чтобы я не мог ласкать её, - Йон закатал рукав рубашки и показал старику шрам на своем запястье. – Старый придворный чародей тайком вернул мне здоровье. Но даже после этого я все равно люблю её.
Старик покачал головой.
- Любовь – это хорошо, - ответил он. – Но есть еще и долг. Или ты боишься, что твоя царственная супруга выцарапает тебе глаза? Твой отец поклялся – и тебе придется подчиниться его воле. Иначе…- в голосе старика послышалась зловещая угроза. Йон недобро улыбнулся, волком глядя на дерзкого старика:
- Иначе? – переспросил он, ощетинясь, как еж.
- Иначе многие начнут задавать вопросы – а что представляет собой барон Ставриол? Отчего он не хочет походить на эшебов? Отчего первая его жена – карянка? Видно, он позабыл наши традиции и обычаи, сами наши законы, пока жил в столице, и стал превращаться в кара. Да, эшеб – дитя свободы, и никто не в праве его заставить сделать что-то, что он не хочет делать, если не может заставить его это сделать силой. А сила эта у меня есть. И тогда, - вкрадчиво произнес старик, увидев, что слова его поколебали спокойствие Йона, - возникнет другой вопрос: а нужен ли нам такой барон? И тогда тебе со своею карянской женой, которой так понравился твой дом и твое положение, придется пасти овец.
Йон молчал, разглядывая старика внимательно.
- Значит, так? – произнес он очень спокойно. – Значит, ты мне грозишь? Обвиняешь в незнании законов? Обвиняешь меня в том, что я плохо следую нашим традициям, что я позабыл их и стал чужим своим братьям-эшебам? Что за выгода у тебя, старик, что ты осмелился ссориться с бароном? Я видел – север не обескровлен войной! Я встречал многих молодых людей, породниться с которыми даже для тебя было б честью! Отчего же ты вспомнил об этой бумаге, что пролежала в твоем ларце много лет?
Старик гордо молчал. Йон тоже – но колкость вертелась у него на языке.
- Ты сказал – ты небогат, - сказал старик, поднимаясь. – Так вот, я дам за каждой дочерью приданого столько, что хватит на достойную жизнь и им, и тебе с твоей царевной. Прощай; завтра жду тебя в своем доме. Посмотришь невест.
Старик поклонился, но Йон остался неподвижен. Взглядом он обвел присутствующих – праздник уже давно как-то смолк, затих, потому что тяжелый разговор меж господином и стариком не укрылся ни от кого.
- Вон, - негромко произнес Йон, и старейшины тоже встали. Господин выставлял их без каких-либо церемоний и объяснений, имея на то полное право – и притом был бессилен против этого проклятого старика! Вот незадача!
Зал опустел; ушли повара, не успев до конца приготовить угощение. И на жаровне подгорало мясо; ушли веселые музыканты, барабанщики и танцоры, наполнявшие старый дом шумом и смехом, и пустой праздничный стол со множеством приборов выглядел зловеще.
И старейшины ушли – интересно, только один осмелился перечить барону или они все трое в сговоре? Тот, первый, наверное, просто более смел (или глуп), а остальные двое выжидают и смотрят, чем закончится все это.
Кинф обвила его шею руками, и он усадил её себе на колени, обняв её тонкое тело.
- Йон! О, Йон! Что же делать?! Я не хочу… не хочу ни с одной женщиной делить тебя!
- Сам не хочу, голубка моя! Но этот старый лис не шутит. Он посмеет обесчестить и имя моего покойного отца, который храбро защищал город, в отличие от него самого!. Он твердо намерен добиться своего, и он может устроить нам пакость. Ах, как хорошо, что Зеленый Барон никого не пускает через свои земли! Не то этот трухлявый пень не поленился бы, съездил в Мунивер и разузнал бы все о нас – и о том, что там нет никакого священника, что заключил меж нами брак. Долгих лет Зеленому Барону!
- Но зачем старику отдавать тебе своих дочерей? Тебя двадцать лет не было дома, и слухи ходили разные – некоторые, самые худшие, слышал и он. Неужто он и в самом деле все это время оставался верен заключенному когда-то договору?! Это немыслимо, особенно после того, как в Улен проник слух, что ты – Чи. Утрата имени делает этот договор просто бессмысленным! Да и невесты – они уже взрослые женщины, у них наверняка давно своя жизнь, и за ним должны бы ухаживать молодые люди, коли они действительно так хороши, как говорит их отец. Зачем же старику этот брак?
- Зачем старику этот брак? – переспросил Йон. – Да-а, голубка моя, ты еще слишком наивна и невинна! Это политика, душа моя. Старый лис давно понял, куда ветер дует. Страна поделилась на три части, и лорд Терроз своим мечом и ножом охотника оттяпал себе добрый кусок. Эшебы признали меня – а это означает, что господином севера стану я, а не кто иной, пусть и претендующий на этот титул. Ставриолы издревле славились тем, что никогда не были жестоки и не злоупотребляли своей властью, что была равна лишь власти короля – а другой барон может оказаться далеко не так мудр и не так милосерден. Поэтому люди с радостью встречают меня. И долина Луны, населенная эшебами, тоже признает меня, даже и без твоего Венца – а с ним и того быстрее! И без боя. Теперь, считай, я король над севером Кто откажется породниться с королем?! Это наверняка означает место при дворе и у трона. Старик долго выжидал, и, думаю, перебирал многих женихов, размышляя, с кем бы заключит альянс посредством родства и при том не прогадать – а тут я! И с тобой…– Йон вдруг замер, словно очередное озарение накрыло его с головой, как волна, и он утонул, захлебнулся в нем. – Постой… как ты сказала?!
- Сказала о чем?
- О невестах! Своя жизнь, да?! И молодые женихи! – Йон просиял. – Разумеется! О, голубка моя! Ты нас спасаешь!
- Да чем же?!
- Своим разумом, разумом женщины, голубка! Конечно, у благородных дев должен быть хоть кто-то на примете! Или… постой! Никто ведь не думал, что я объявлюсь, а старик наверняка давно расчищал себе местечко у трона нового господина. Сам он слишком стар, чтобы воевать и оспаривать этот титул у более молодых претендентов. Кого прочили во властители севера? Кто первый претендент на титул ленд-лорда?
- Назир, - догадалась Кинф, потрясенная. Она лишь однажды слышала это имя, но его употребили именно так – претендент, первый из лучших…
- Да! – ликовал Йон. – Теперь, когда я почти наверняка знаю, что у Назира были виды на девиц, я уверен, что мне удастся отвертеться от этого брака, и нашу проблему я решу! Жениться тайно?! Ха! Мы женимся, как то должно, и на глазах у всех! Старик обвинял меня в том, что я позабыл наши традиции и законы – думаю, ему придется проглотить эти слова, или я вколочу их ему в глотку!
- Да как же это?!
- Я женюсь на этих женщинах!
- Что?!
- Не на долго, не беспокойся! Я не успею даже исполнить супружеского долга!
- Я тебе покажу, супружеский долг! Только попробуй!
Йон рассмеялся и смачно чмокнул её в губы.
- Верь мне! Я все устрою и старого пня проучу так, что всю оставшуюся жизнь будет помнить – нужно только чуть-чуть постараться, и не только мне. Ты мне поможешь; ну же, где твой царственный вид?! Не нужно быть такой испуганной девочкой; ты будешь играть роль моей старшей жены, покуда мы и в самом деле не поженились, и ты должна быть грозна, величественна и сурова, - мысль эта насмешила Йона, и он, рассматривая встревоженное лицо Кинф, громко расхохотался. Древний обряд, которого он никогда не касался, показался ему занимательным, словно игра, и он мгновенно загорелся этой идеей. – О, моя старшая любимая жена! Гроза второй, третьей и последующих жен! Их худший кошмар, любимая жена господина – ибо эшебы в первый раз всегда женятся по любви, а все последующие разы как получится – по велению долга и всяких прочих причин! Ну же! Мне нужна самая жестокая к молодым девам госпожа! Самая высокомерная! Посмотри, как только ты умеешь – так, чтобы у моего будущего тестя ноги подкосились от страха!
- Да зачем это? – упрямилась Кинф, которую он затискал и затормошил.
- Да как же?! Увидев злющую госпожу, с которой им придется жить под одной крышей, Девы непременно оробеют, испугаются. Несладка покажется им их дальнейшая жизнь, и они попытаются отвертеться. И если Назир и верно к ним сватался – они скорее выболтают о том мне, с тем, чтобы я их отпустил. Ну? Поможешь мне? Только ты не должна ни оробеть, ни отступить. И во взгляде твоем не должно быть ни сомнений, ни нерешительности. Ты - госпожа Улена, – Йон прижался губами к её ушку, - госпожа надо всеми! Госпожа над Наместниками – сегодня ты наливала им вина, как хозяйка дома, а завтра они будут целовать тебе ноги, если ты этого пожелаешь. Госпожа над девицами, что собираются за меня замуж – твое слово для них должно быть законом, они могут мать родную ослушаться, но не тебя! Да что мать – твое слово в гареме должно быть вторым после слова богов. Старшая жена… - Йон смеялся. Это прозвище забавляло его. – И чем грознее ты будешь, тем скорее я смогу отделаться от ненужного нам брака… или все же нужного? Подумай, у тебя появятся две служанки, на которых ты сможешь ставить ноги за обедом!
- Какая гадость! – вскричала Кинф, и Йон снова разразился хохотом.
Напрасно Наместник дразнил Йонеона Ставриола и обвинял его в том, что тот позабыл законы и обычаи! Он припомнил их очень хорошо; и наутро напыщенный слуга в ярких зеленых шароварах стучал в дом старейшины и с поклоном вручал свиток, в котором весьма витиевато господин барон давал согласие на то, чтобы посетить дом господина старейшины города Норторка. Старик торжествовал и справлял победу. Да только рано он радовался.
Смотрины у эшебов – это всегда праздник людный, и Наместник, получив письменное согласие барона (а следовательно, и заручившись его честным словом), поспешил наприглашать на него полгорода, самых знатных и благородных господ. Хоть он и не ставил новоиспеченного молодого барона ни в грош, и с презрением думал о том, что Йонеон с позором подчинится ему, все же об этом он благоразумно помалкивал, и потому помолвку своих дочерей обставил так, словно видит в том для них великую честь.
Гонец с хитрой лисьей физиономией, которого Йон послал разузнать, какие разговоры ходят в народе, подробно все вызнал, проболтавшись больше полдня по людным местам и по базару, и рассказал, что, разумеется, ссоры барона и старейшины не заметить было невозможно, но хитрый старый пень обставил все так, словно строптивый барон сам настоял на скорейшей свадьбе. Что до остальных двоих старейшин – то они хранили молчание, и совершенно ясно было, что они заняли выжидательную позицию, гадая, чья возьмет – победит ли старик-отец, желающий угрозами заставить молодого барона делать то, что пожелает старейшина, или же строптивый барон все же найдет в себе смелость и силы отказать неуважительному папаше.
Что до Йонеона – то он с легкостью отказался бы и от невест, и от титула, но было минимум две причины, отчего он решил устроить такую хитрую игру.
Во-первых – ему очень понравилось дома, и никуда отсюда уходить он не собирался. Кинф была совершенно очарована домом, его воздушностью, легкостью, его светлыми залами с колоннами и светом, играющим на полу ясными бликами, и, глядя на её радость у него согревалось сердце. Бежать? Странствовать? Скитаться в лишениях? Снова ночевать в лачугах, и не видеть, как её босые ножки ступают по нагретой солнцем смальте? Ну уж нет! Он очень хотел остаться здесь. Но, оставаясь на месте, ему приходилось оставаться и бароном.
Во-вторых, его крепко задело, что какой-то паршивый старый пень решил его стращать, решив, что он просто глупый столичный сопляк, и уступать он не хотел.
Но, оставаясь тут, Йон рисковал, что вскроется его обман, и все узнают, что они-таки не женаты – а значит, хитрый план непременно должен был быть воплощен в жизнь.
Итак, помолвка была объявлена на весь город. И Йон дал согласие быть на ней – отчего старик потирал ручки и уж было думал, что если он так легко обломал строптивого сопляка, то и дальше сможет вертеть им как заблагорассудится. Мало ли, что еще можно придумать, чем еще можно напугать его?
И господин Йонеон Ставриол и его старшая жена прибыли в дом Наместника, где их встречали с большим почетом.
Дом старейшины находился на самой верхней террасе города – выше него был лишь храм со шпилем с камнем да белая сверкающая гора, чьи округлые, словно сахарные, вершины насквозь просвечивало заходящее солнце, и они горели ослепительно-желтым светом. Дом Наместника был так же ослепительно-бел, как и дом Йона, но линии его были намного более грубы и тяжеловесны, а меж белоснежных крохотных смальтовых плиточек, мостящих двор, встречались ярко-красные, как капли крови, янтарики. Наверное, таким образом Наместник хотел подчеркнуть свое богатство – не исключено, что он был самым богатым человеком Улена.
Кинф подняла голову, рассматривая великолепный закат - воздух был словно живой, наполненный летящим легким пухом с цветущих деревьев и насекомыми, устроившими вечерний танец в бледно-сером вечернем небе.
Да, Йонеон Ставриол явился на собственную помолвку глубоким вечером, самым последним, и носильщики, несущие его носилки по многочисленным ступеням к дому старейшины, не торопились. Остальные приглашенные вынуждены были весь день прождать его на улице, совершенно не зная, когда же он прибудет. Старик Наместник весь извелся и почернел от ярости; поведение барона было словно пощечина.
Было уже весьма прохладно, но от единого взгляда Йонеона Кинф переставала зябко ежиться и гордо выпрямляла спину, совершенно по-андлолорски выставляла вперед подбородок. Она была настроена решительно, и знала, что не спасует.
«Как моя жена, ты имеешь право сделать все, - сказал вчера Йонеон. – Все, что тебе заблагорассудится, пусть это даже будет деянием жестоким и ужасным. Ты можешь швырнуть чем-нибудь в невест, ты можешь поставить их отца на колени и положить ему на спину ноги – так, конечно, никто не делает, но это не значит, что так делать нельзя. Власть наша неограниченна и не стеснена рамками приличия. Таков эшебский мир».
И, выйдя из носилок, Кинф Андлолор решительно наступила на спину склоненного слуги, который был ей вместо ступени, и оглядела собравшихся взглядом надменным и царственным.
Кинф Андлолор была прекрасна, как река на закате, и грозна, как штормовое море, как неприятельская армия. И эшебы склонялись под её яростным взглядом.
Ай, зря старик дразнил господина барона, говоря, что тот позабыл их обычаи и традиции! Йон хорошенько их помнил; и приложил немало усилий и умения, чтобы его старшая жена выглядела как истинно эшебская женщина.
Как и все эшебские женщины, Кинф была одета в откровенное платье, за которым вечером гонцы бегали к лучшим портным. В Мунивер она ни за что не надела бы такое, не рискуя сгореть от стыда! А здесь стояла прямо и гордо, подняв голову и выпрямив ослепительную спину.
Платье было из розового эшебского шелка, до самой земли – но спина была абсолютно обнажена, до самой поясницы. Спереди две неширокие полосы материи, держащиеся на шее Кинф на тонкой ленточке, едва прикрывали грудь, скрепленные меж собой лишь тонким золотыми цепочками. На голове госпожи лежал королевский Венец о двух ящерицах, к которому крепились длинные тонкие блестящие подвески, похожие на струи стекающей воды, а на висках были заплетены косы. Покрывала на ней не было – не к чему госпоже скрывать лицо!
И эшебская роспись – хитрый Йон вспомнил и об этом, и щедро разукрасил ею тело Кинф.
Делалось это так: на теле, на плечах, на бедрах, на животе (который было очень хорошо видно в разрезе на нескромном платье!), и на пояснице особой черной несмываемой краской делались рисунки, и женщина ложилась загорать; и так несколько дней подряд. Когда краска начинала сходить от времени, а тело становилось черным от загара, на коже оставался красивый светлый рисунок.
Эшебкам на то нужно много времени, ведь кожа их темна от природы. Кинф управилась за один раз – Йон натер её тело маслом, чтобы загар лучше пристал, и на позлащенной коже хорошо были видны белоснежные цветы и распускающиеся бутоны, которыми её украсил Йон. И краску он взял обычную, так что она смылась без следа, и никто даже не заподозрил, что рисунок свежий.
Кинф подняла голову, когда хозяин дома подошел приветствовать её, и глянула на него так яростно и свирепо, что он невольно отступил. Где вчерашняя карянская неумеха? Не было её; а эта госпожа… она ему еще попомнит, что осмелился её любимому мужу предложить своих неуклюжих дочерей, говорили её яростные глаза, и старик отступил.
Одно то, что карянская принцесса выглядела как истинно эшебская женщина, говорило о том, что она приняла традиции севра и следует им. И тем больше чувствовалась её власть над мужем, коли он говорил, что небогат – а жену одел так, что стоило ему это целого состояния.
Сам Йон приехал на собственную помолвку, на праздник, устроенный в его честь практически голым, не в пример другим присутствующим здесь мужчинам, которые ради такого случая надели свои лучшие наряды, богато украшенные блестками и камешками, и в своих черных, темно-синих и темно-серых блещущих одеждах походили на гладких скользких рыб, угрей или морских игл, выловленных из воды. Этим своим видом он еще больше подчеркнул, что событие это, к которому так тщательно и с таким размахом готовился старый Наместник, лично для него вовсе не так уж и значимо, и совсем уж не торжественно, а так, ничего не значащее дельце, коль скоро он не потрудился даже нарядиться прилично, и в рядах истомленных ожиданием гостей тотчас прошел недобрый шепоток в адрес старика. Старейшина, почернев всем свом острым худым лицом, торопливо подошел поприветствовать Йона и поклонился, чтобы никто не заметил на его лице гремучую смесь ярости и беспомощности. Йон, все же явившийся на собственную помолвку против своей воли, сумел очень точно уязвить старика, указав ему его место, и его небрежный вид был для Наместника как уличение во лжи. О каком уважении к этому дому может идти речь?! В таком виде знатный господин вполне мог пойти на легкую прогулку, но на собственную помолвку!
Йон надел короткие, чуть ниже колен, штаны из тонкого светлого льна, весьма скупо украшенными каким-то неприметными, блеклыми вышивками. Вместо роскошных серег, которые купил вчера, он вдел в уши свои скромные серебряные колечки. На плечах его лежала эшебская накидка – то ли слишком широкий воротник, то ли уж очень короткая рубашка, - прикрывающая грудь и спину до середины лопаток, с узенькой цепью серебряных бляшек вместо украшения. А на ногах его красовались изящные, но слишком уж простые сандалии, лишенные всяких украшений, с тонким кожаными ремешками, накрест обвивающих лодыжку.
Раскланиваясь с приглашенными гостями, он был весел и прост, и, стоя к хозяину дома задом, демонстрировал ему гладкую бронзовую спину, украшенную свежими царапинками, оставленными острыми коготками Кинф Андлолор.
И тем грознее на его фоне смотрелась Кинф, тяжелым взглядом рассматривающая приглашенных – а были среди них и женщины, и Кинф без подсказки поняла, кто они и чего желают. То были благородные мамаши со своим дочками; враки Наместника о поспешности, с которой господин барон пожелал жениться вторично, дали повод к мыслям о том, что вдруг господин барон пожелает взять еще женщин – может, приглянется ему пара дев, или просто он пожелает породниться со знатными домами Улена. И мысль эта привела Кинф в ярость, и ей уже не нужно было притворяться, когда она смотрела на эшебских красавиц в легких коротких туниках, таких коротких, что пояса на их талиях были едва ли не вторыми юбками, и чьи хорошенькие личики были прикрыты весьма условно. И эшебские чаровницы тушевались, отступали от яростного взгляда такой злющей госпожи; и замуж за барона уже не так сильно хотелось… И хозяину дома от её злющего взгляда захотелось тотчас провалиться сквозь землю.
Йон смеялся; смеялись его светлые глаза, его губы, когда он смотрел на оробевшего старика, потому что тот струхнул не на шутку. О, эшеб прекрасно знал, какую жизнь может устроить истинно эшебская жена, недовольная чем-то! И если вызвать гнев барона старик не побоялся, то перед женой его невольно струхнул. А потому решил задобрить именно её.
- Прекрасная госпожа! – с поклоном он взял её руку для поцелуя, и Кинф перенесла его лобызания с брезгливой гримасой. – Какая честь для нас! Мы думали, господин приедет один! Но если он взял на смотрины свою жену – это делает честь нашему дому!
Ой, как врал господин Наместник! Это не делало никакой особой чести дому; это означало лишь то, что придирчивая госпожа недовольна – и готова устроить адскую жизнь его дочерям. И ему за одним, наговорив всякого на ушко господину, который оказался не так уж прост. Об этом подумали двое других Наместников, молча переглянувшиеся, так же присутствующих на празднике в толпе приглашенных.
Кинф высокомерно смолчала и прошла мимо склонившегося в поклоне хозяина, как госпожа вошла бы в дом, что принадлежит ей. Гости со вздохом облегчения последовали за ней, и праздник можно было считать открытым.
В честь прибытия господина барона позвали музыкантов и танцоров, было шумно, весело и празднично, и повара сегодня постарались на славу. И расторопный хозяин сам проводил на почетные места обоих господ – и второе кресло принесли поспешно, быстрее, чем они успели дойти до приготовленного им местечка. Теперь уж не возникнет никакого вопроса, как возник он с носилками!
Кинф уселась первая, и отпихнула ногой слугу, подлезшего ловко, чтобы поправить скамеечку под её ногами. У старика даже уши зашевелились – ого, как недовольна госпожа! Худо…
- Не желает ли моя госпожа сладостей? – витийствовал хозяин, пододвигая Кинф тарелочку с халвой. Она недовольно покосилась на лакомство и смолчала. – Сейчас будут танцы, моя прекрасная госпожа! Дочери мои хорошо танцуют! И в будущем они с удовольствием станут развлекать тебя своим искусством!
Кинф бросила злющий взгляд на хозяина – знаю я, кого и каким искусством они будут развлекать! – и хозяин закрылся. Тем временем все было готово к представлению – делая страшные рожи специально для старика, Кинф с сожалением подумала о несчастных девушках, которых, как барашек на закланье, отдают человеку, которого они никогда не видели, у которого есть она, старшая любимая жена и интерес которого они должны были сейчас пробудить. А ведь весть о том, что господин Ставриол прибыл не один, уже наверняка разнеслась по дому! И несчастные, наверное, ревут в своих покоях белугами вместе с их несчастной матерью.
Но тем лучше! Пусть боятся и поменьше метут хвостом! От мысли о том, что одна из них может понравиться Йону, просто разъяряла Кинф, и её тонкие пальцы яростно раздавили недоспелый жесткий плод, и сок закапал на розовый шелк, а хозяин с ужасом посмотрел на ошметки, которые госпожа жена швырнула на стол. Йон словно не заметил этого и с интересом готовился к зрелищу – ибо эшебские смотрины подразумевали именно зрелище. Все приглашенные расселись, и началось действо.
На миг стало тихо и темно – слуги торопливо задернули тяжкие плотные шторы на стрельчатых окнах, и зал погрузился в темноту. Затем где-то в сердце дома застучали барабаны, отстукивая ритм, и то тут, то там зажигались огоньки свечей. Зал наполнялся дрожащим лепестками пламени, и все было в таинственном полусвете.
И в этой загадочной темноте словно горящая жаром птица выпорхнула на середину зала, и расправив крылья, пронеслась мимо стола, вся блестя и сверкая. И это было чудно.
Когда зажглась верхняя люстра, стало хорошо видно, что это вовсе не птица – то была девушка в птичьем костюме, выполненном из перьев, да так натурально, словно они были не пришиты к её костюму, а росли из её тела.
Костюм состоял из блузы, плотно прилегающей к телу, и коротких, до колена, пушистых штанишек; и все это было щедро ушито желтоватыми перьями цапель. Стройные ножки танцовщицы обтягивали белые чулки, за спиной были крылья и хвост из шикарных огромных блестящих алых перьев, а на голове, словно произведение искусства, был надет шлем в виде хохлатой птичьей головы. Клюв, выложенный мелким зернышками красных драгоценных камешков, мыском лежал на лбу, черные опалы в виде глаз украшали шлем на висках, и дорожки из черных камней спускались от этих грустных птичьих глаз до самого затылка. А длинные тонкие красные перья вокруг лица молоденькой хорошенькой эшебки с пепельными, как у Йона, волосами, выбившимися из-под шлема, разевались, словно огненные кудри. Прекрасная птица вытянула вперед ножку и, откинув назад богатые крылья, поклонилась. Кинф, сидящая неподвижно на своем месте, успела заметить лишь то, что личико эшебки было слишком бледно, и совсем не радостно, но и только. Птица, грациозно поклонившись, пустилась в озорной пляс, и даже папаша, позабывший о присутствии рядом грозной госпожи, с удовольствием хлопал в ладоши и смеялся.
Девушка в самом деле прекрасно танцевала; эшебы ценят красоту, но видят её не только в правильности черт и утонченности тел. Это танец был просто сама красота, с его утонченными движениями и изысканными позами, и Кинф даже обеспокоено оглянулась на господина жениха – а ну, как эшебка соблазнит его своими тонким стройными ногами и милой головкой в красном гривастом шлеме?
Девушка кружилась, парила на своих огненных крыльях, и музыка убаюкивала свободную птицу, закинувшую голову и радующуюся солнцу, ибо это – душа эшеба, и ноги её, казалось, совсем не касались пола. И мир и покой царил надо всеми, кто смотрел на этот прекрасный танец.
- Нравится ли тебе, прекрасная госпожа, как танцует моя дочь Хлоя? – спросил старик. наклонившись к уху Кинф. – Хочешь, чтобы она танцевала для тебя каждый день? Она будет! Она будет кружиться и порхать, пока не упадет с ног!
«Тебя самого бы заставить плясать», - с неприязнью подумала Кинф.
- У неё много разных костюмов, - соблазнял старик дальше, наклонившись еще ниже и еще подобострастнее. – Ты не будешь скучать, моя госпожа, если господину барону вдруг надобно будет выехать по делам!
- А что умеет твоя вторая дочь? – сквозь зубы процедила Кинф. Старик, обрадовавшись, что госпожа разомкнула каменные губы, оживился:
- Она тоже танцует, госпожа! Только не так, - он кивнул на Хлою, - танцы Инильги медленны и плавны. Тебе понравится!
Йон, как показалось Кинф, заинтересованно смотрел на танец юной Хлои – а девушка была очень юна, моложе даже Кинф, и странно было, что когда-то отец Йона заключил такое странное брачное соглашение, ведь эта чаровница едва ли успела народиться, когда Йон был отправлен в столицу. Или только-только народилась – и лишь пол новорожденного младенца этот договор и позволил заключить.
Огненная птица, размахивая чудесными крыльями, подлетела к столу – лишь на миг Кинф увидела тонкое, бледное лицо девушки, но потом её крылья закрыли его, и вот уж нет озабоченной, грустной эшебки с темными кругами вокруг глаз и вспухшими от плача губками. Была огненная птица – она играла, дразнилась, важно и озорно кланялась… Она приглашала на танец жениха; и он не мог не выйти.
Раньше Кинф никогда не видела, как танцуют эшебы-мужчины, и тем более – Йон. В столице это было по-другому. Там танцы были величественны и плавны, пары, похожие скорее на ожившие статуи, скользили по натертому до блеска полу перед троном, рука об руку, и неспешно меняли позы.
Она припомнила и Йона, танцевавшего тогда, давно, со всеми красотками на день её рождения. Его белоснежные волосы были распущены, на плечах красовался нарядный праздничный плащ, он смеялся – и девушка, касающаяся его рукой, улыбалась ему в ответ. В их глазах, обращенных друг к другу, была какая-то тайна, ведомая только им двоим – о, теперь Кинф прекрасно понимала, что это была за тайна! И когда он менялся парой, и новая партнерша становилась напротив него, в её глазах была такая же тайна, и на устах – все та же улыбка. Во дворце Йон любил многих…
Но сейчас все было по-другому. Не было никакой тайны. Да и какая может быт тайна, коли все так неприкрыто и явно?
У Йона не было крыльев, как у его невесты, но и без них он парил и летел. И когда руки его обнимали девушку и лицо его склонялось над нею, он казался хищным соколом, повелителем, и кроткая голубка была закрыта ото всего мира его крыльями. Казалось, он позабыл обо всем, поймав огненную птицу любви, и на его лице была страсть и желание, ноздри трепетали, и от его взгляда невинная девушка смущалась и краснела, читая в его глазах обещание тех наслаждений, что подарит ей её господин, который намного старше её и опытнее, и на её бледных щеках против её воли загорался румянец, а на губах появилась улыбка. Она должна была соблазнить господина барона, а вместо этого он сам соблазнил её, и её головка уже с некоторым удовольствием откидывалась на его плечо, и ресницы трепетали над игривыми глазами завлекательно. Девушка была очарована женихом, и, наверное, слегка влюблена.
Танец эшебов – это страсть. И гости, очарованные зрелищем, смолкли, и даже хлопать перестали, ибо когда танцуют двое, никто не имеет права вмешиваться…
Зря говорил Наместник, что Йон позабыл обычаи его родины!
Даже Кинф, почувствовавшая в сердце своем уколы ревности, не могла глаз отвести от кружащейся пары; к щекам её прилила кровь, сердце гулко билось, словно Йон снова провел перед её лицом своим флаконом с волшебным настоем, глядя в её глаза своими, затуманенными от любви, и она ощутила влюбленность. Не любовь, что спокойна и постоянна, но влюбленность, что горяча и бурна, как взбесившаяся река по весне.
Влюбленность, что обожествляет возлюбленного, и стирает все его недостатки, что слепит глаза и погружает в эйфорию, что согревает своим присутствием сердце.
И Йон был для неё уж не тем, что прежде.
Он был прекрасен, как божество. И праздничный свет окружал его белоснежную голову ореолом, очерчивал всякую линию на его руках, и тонкие пальцы. Его обнаженное тело было чудесно – красивее всякого наряда своим совершенством строения, и Кинф поймала себя на мысли, что сама хотела бы танцевать сейчас с ним там, лишь слегка касаясь его позолоченной кожи так же, как и эшебка, и чтобы сияние окутывало лишь их двоих. И чтобы его тонкое лицо склонялось над нею, чтобы над нею он властвовал, а она в покорности опускала глаза и смирялась…
Но, так или иначе, а Кинф разозлилась в конец. С трудом она выдержала танец до конца, и когда Хлоя, в последний раз сверкнув ослепительным алым оперением, убежала, вывернувшись-таки из-под крыла повелителя, проводившего её взглядом, вышла красавица Инильга. Черноволосая, с кротким лицом с тонким чертами, стройная и тонкая, гибкая, как лоза, в платье из кожи редких радужных жаб, словно какая-то сказочная лягушка-царевна (эшебы не знают такой сказки. Я бы не утверждал этого так уверенно!), в тонкой зеленоватой фате и в воздушном прозрачном венце, сплетенном из трав. И Кинф не вынесла, представив, как с нею Йон тоже станцует страстный и нежный танец двоих, рука об руку, и пальцы его сплетутся с тонким пальчиками прекрасной эшебки, и подскочила на ноги. Эшебская красавица замерла, грациозно склонив черноволосую головку, словно жертва, кладущая голову под топор палача, и Йон перевел взгляд на свою «любимую старшую жену».
- Твои дочери хороши, - произнес он, глядя прямо в глаза Кинф. – Я женюсь на них, господин Наместник. Готовь свадьбу.
**********************************
- Похотливый кобель! Я знала, что этим кончится! О, я помню прекрасно, что о тебе рассказывали бесстыжие наложницы отца, хоть и была слишком молода! – кипела Кинф, терзая яростно полу несчастного розового платья. Йон смотрел на неё, прикусив губу, и глаза его смеялись. – Конечно, если за ночь ты навещал троих из них – что я тебе одна?! «Верь мне! Я женюсь на них!» Какая же я дура…
Носильщики спешно уносили их из дома гостеприимного Наместника, и вся дорога сопровождалась бранью Кинф. Она ругалась – он молчал и смеялся. Танцы Инильги они так и не увидели, покинув помолвку.
- Голубка моя, - весело сказал он, когда поток её злоречия иссяк и она, тяжело дыша, наконец замолчала, – да ты ревнуешь! Ты ведешь себя так, словно и в самом деле старшая жена… а еще недавно кто-то говорил, что замуж за меня не хочет, что её не спросили и все такое. Ревнуешь, признавайся?
Кинф насмешливо фыркнула.
- Я?! Вот еще! Просто…Так бесстыже меня еще никто не обманывал!
Йон улыбался.
- Разве я обманул тебя? Что такого сделал я, что тебе показалось…
- Показалось?! Да ты пялился на девицу – и ты танцевал с нею! И как танцевал! А уж как пялился – я думала, ты сейчас же, сию минуту наскочишь на неё! И не говори, что она тебе не понравилась!
- Она прекрасно танцует, - ответил Йон, - и я, как эшеб, не мог не оценить её искусства. Но ты, голубка моя, забываешь об одном чувстве, что сильнее всякого страстного танца – о любви. Я люблю только тебя, и танец юной эшебки не тронул моего сердца. Я танцевал для тебя, моя родная, и я рад, что тебе понравилось. Не отрицай; я видел это в твоих глазах, которые застилали слезы, в твоих дрожащих губах, на которых было слово «люблю», в твоих покрасневших щеках… Эшебы не только настоями разжигают страсть друг в друге. Еще и танцами – и немного ревностью.
Он озорно улыбнулся и ласково коснулся её щеки, и глаза Кинф сделались из яростных умоляющими.
- Поклянись в том, - жалобно потребовала она. – Поклянись, что когда ты смотрело на неё и… и хотел – ты хотел лишь меня!
Он не стал смеяться на сей раз и ничего не сказал; он просто поцеловал её – так не целуют те, кто лгут!
- Я клянусь в том, голубка моя. Верь мне! Ни одна женщина не нужна мне, кроме тебя, моя милая.
****************************************
- Госпожа! Госпожа!
Кинф с трудом разлепила веки, и подняла голову с подушки.
Йон спал, закинув руки за голову – его белые волосы разметались, грудь мерно вздымалась. Он так устал, что не снял ни серег, ни браслетов, скрывающих его страшных шрамов. От него все еще пахло тем разжигающим страсть настоем, что он сегодня откупорил, но уже не так сильно, и Кинф поборола в себе желание провести рукой по его груди и разбудить его.
Лицо бесстыжей эшебской служанки, что нанял он для Кинф Йон, виднелось в дверном проеме. Она звала Кинф – и одновременно с любопытством разглядывала спящего молодого барона. Такая бесстыдница… Кинф накинула на него покрывало, и эшебка с досадой поморщилась. Видно, не все рассмотрела.
- Что случилось? – спросила Кинф, садясь на постели и прикрывая грудь легким покрывалом. Хоть Йон и утверждал, что наготой тут никого не удивишь, она все же находила диким, что кто-то может смотреть на неё, голую, и тем паче – на него.
- К тебе просительницы, госпожа моя! – зашипела служанка с хитрыми быстрыми глазами. – Они просили никому, кроме тебя…
Ясно; Йон как в воду смотрел! Наверняка это невесты пришли просить - отчего только у неё, а не у самого господина барона? Торопливо нашарила она в темноте какую-то одежду, натянула на плечи чувственный шелк.
Во дворе было темно и холодно, ветер гонял по белому полу принесенный откуда-то лист, словно не зная, куда его можно пристроить. Кинф, зябко кутая плечи в шелк, совершенно не защищающий от ветра, спустилась по ступеням, и служанка несла вслед за нею фонарь.
Две фигуры, закутанные в покрывала, топтались у сосны. Ветер сердито трепал их длинные юбки и тяжелые непроглядные покрывала, закрывающие их ото всего света, но Кинф была уверенна в том, кто её посетительницы.
- Кто вы? И чего вам нужно? – громко и смело спросила она, останавливаясь напротив оробевших просительниц. Ветер бил и трепал розовые шелка, обнимающие её тело.
Просительницы, до того стоящие у дерева робко и тихо, вдруг словно взбесились. Они раскричались, расплакались, причитая, как на похоронах, и пали на колени, лобызая руки Кинф. Такого она не ожидала, и отпрянула, отняв у просительниц руки. Это привело их еще в больший ужас, и они бились в воплях и плаче, как старухи-плакальщицы, цепляясь в отчаянье за одежду Кинф.
- Госпожа! – одна из них протянула руки к Кинф, и та узнала в ней Хлою. Хорошенькая эшебка, стриженная под мальчика, с длинными прядями пепельных волос на висках, была укутана в неприглядные серые и черные одежды, и даже не верилось, что это её огненная птица еще сегодня привела в восторг гостей на помолвке. – Красивая госпожа, смилуйся!
- Что вам нужно? – холодно спросили Кинф, сделав вид, что только что узнала просительниц. Инильга, как и на помолвке, молчала, опустив смиренно голову.
- Прекрасная госпожа, отговори твоего господина мужа жениться на нас! – затараторила Хлоя. – Мы знаем, ты его любишь, и он тебя – тоже! Мы не нужны ему! А меж тем у нас есть люди, которые дороги нам, которых мы так же любим, как и ты твоего господина! Сжалься, прекрасная госпожа! Мы знаем, жизнь наша в вашем доме будет протекать безрадостно и сурово! А мы хотим любить так же, как и ты! Мы молоды, мы жить хотим!
- Мне показалось, – надменно заметила Кинф, - что сегодня ты была не прочь выйти замуж за господина!
Хлоя покраснела, опустила голову.
- Муж твой очень красив, это правда, - произнесла она застенчиво, - и знает, как понравиться женщине. В жилах его течет не кровь, а хмельное обжигающее вино. Признаюсь, что на краткий миг он вскружил мне голову. Но этого слишком мало, чтобы полюбить.
- Как зовут людей, что вам дороги? – произнесла Кинф, смягчаясь. Слова эшебки немного приглушили грызущую её ревность, и видение страстного танца померкло в её воспоминаниях.
- Рыцарь Назир! – выкрикнула Хлоя с такой страстью, что Кинф напугалась, на разбудит ли она Йона. –Он настоятель храма Яра, и господина, сильнее него, на этой земле нет! Он может взять все, что ему хочется. Но лишь из уважения к моему отцу он отступился… Отец обещал меня Назиру, и мы уж было обручились, госпожа!!! Я танцевала для него… И он танцевал со мною!
Это было как признание; и если Йон лишь танцевал – то кто знает, к чему привел танец Хлои и её возлюбленного?
Кинф глянула в заплаканное личико молоденькой эшебки и только покачала головой в изумлении. Йон угадал, как точно он угадал!
- А ты что же? – обратилась она сурово к молчащей Инильге. – Говорить не умеешь? Отчего не просишь за себя?
Инильга подняла на неё темные кроткие глаза и произнесла:
- Мой возлюбленный – господин Клайд, кар. Он дерется на кулачных боях в Эстиле, и такой союз наш отец не одобрит никогда. Я пришла просить за сестру. Что станет со мною – одним богам известно.
- Отчего вы не просили самого господина? – спросила Кинф. Хлоя подскочила:
- Как же просить его, если он дал согласие на брак?! А ты, госпожа, ты можешь отговорить его! Все видели, как он смотрел на тебя, как он слушал тебя! Ты этого не видишь и не замечаешь, но он повинуется и малейшему шевелению твоей брови, счастливая! И если ты попросишь – он не станет жениться на нас!
- Он женится на вас. Это решено, - ответила Кинф, и Хлоя разразилась жалобным плачем, ладошками закрывая лицо, чтобы горя её никто не услышал. – Но он тоже не хочет этого брака, - доверительно произнесла она, видя, как её суровость ранит несчастных. – К этому его обязывает долг. И я обещаю вам что в самый трудный час он…
- Я отпущу вас, - вместо неё произнес Йон, выступая из мрака. Ветер трепал его волосы, и Кинф, глянув на него, не могла понять, как эти двое могут отказываться от такого прекрасного мужа, тем более – одной с ним крови? Но любовь сильнее доводов разума…
Он набросил на её озябшие плечи накидку и обнял её, защищая от ветра.
– Это хорошо, что вы пришли. Я ожидал вас. Значит, Назир – и… Клайд?
- Да, господин! – с жаром ответила Хлоя. – Их зовут так! Но если Назир нашей крови, то Клайд... Отец никогда не согласится на это брак.
- А кто будет его спрашивать? – недобро усмехнулся Йон. – Кто он таков, ваш отец, против воли барона Улена? Я женюсь на вас и подарю вас своим друзьям, братьям по крови, Назиру и Клайду. Только и всего. Идите домой.
Он велел служанке, изнывающей от любопытства, проводить невест, а сам, прикрыв плечами от порывов ветра Кинф, прошептал ей на ушко:
- Ну, что я говорил? Все складывается так, как я и предполагал. Ну, голубка моя, готова ли ты вспомнить, как рубит твой меч?
- Зачем?
- Мы едем за Назиром, - и, кажется мне, он неласково встретит жениха его возлюбленной. И этот Клайд – это же «скала» по-карянски?
- Скала, - фыркнула Кинф насмешливо. – А «Йонеон» что означает по-эшебски?
- Наследник, – ответил Йон. - Я был старшим из троих последних детей моего отца, и лишь мы, трое из двенадцати, были наследниками, сыновьями. Поедем? Сейчас? Чем скорее, тем лучше!
- Едем!
**********************************
Йонеон еще раз пребольно уязвил старика-Наместника, велев ему самому готовить все к свадьбе – а это немалые траты! – не озаботясь, где он раздобудет на это средства, и со свойственным ему легкомыслием объявил, что уезжает немного попутешествовать, осмотреть свои владения и вступить не только в права, но и в обязанности барона – а это означало, что свадьба откладывалась на неопределенный срок, и притом могла состояться в любой из дней. А это, в свою очередь, означало, что старик должен был быть готов всегда, и если б барон явился к нему среди ночи и поднял его с постели с требованием сию же минуту эту свадьбу отпраздновать, то старик должен был бы подчиниться, и все должно было б быть готово.
Все это еще больше подчеркивало пренебрежение барона к старику-Наместнику, и тот скрежетал зубами от злости, слыша за спиной своей смешки. Он попробовал было проявить твердость, и попытался обговорить день свадьбы конкретно, то есть - попытался вынудить Йона прибыть в определенный день, на что Йон ответил отказом.
- Что? – глядя на старейшину холодными глазами, грозно произнес он. – Каких тебе еще нужно обязательств кроме моего слова, слова барона? Я обещал жениться – я женюсь. Такова была воля моего отца, и ей я подчинюсь с радостью и уважением. Но перед тобой, старик, я не имею никаких обязанностей. И требовать от меня чего-либо ты не в праве. Если это бремя так тяжело для тебя – ты можешь расторгнуть помолвку. Это я тебе разрешаю сделать.
Старик прикусил язык; что он мог против Йона? В конце концов, это была его затея. И теперь он расплачивался сполна за свою дерзость. Остальные двое старейшин все так же хранили молчание, но что-то говорит мне, что теперь они ставили на молодого барона, который оказался не таким уж бесхребетным существом, как они думали.
Сборы в дорогу заняли два дня. В основном – на покупку всяческих вещей, которые, по мнению Кинф, им были совершенно не нужны. Конь, кошель с деньгами у пояса да меч – с таким набором она привыкла путешествовать, но Йон, в котором вдруг проснулся избалованный господин, не мыслил своей жизни без комфорта. Он купил носилки, в которых можно было лежать, и при скачке не растрясало, он купил еще парочку слуг, чтобы в дороге держали над головами господ опахало и отгоняли мух, он купил ароматических масел (!!!), чтобы ублажать свое обоняние – вот уж совершенно лишняя трата! Глядя, как молодой барон сорит деньгами, старик скрежетал зубами, прекрасно понимая, что барон далеко не так беден, как о том говорил – а скорее всего, он весьма богат (это старик понял, когда по городу пронесся слух, что барон купил некие редкие ароматы для ублажения своей любимой жены, которые не покупал никто по причине их непомерной дороговизны), - а барон…
Йон вовсю наслаждался жизнью.
К вечеру второго дня он объявил Кинф, что к поездке все готово. Он застал её на веранде, под палящими лучами заходящего солнца; она лежала на низкой кушетке, прикрыв глаза, а служанка, наморщив нос от нестерпимого блеска белоснежного пола и балюстрады, терпеливо вырисовывала на её теле узоры – те самые, что нарисовал Йон. Теперь она по белому рисунку наносила черную краску, чтобы рисунок не поблек на солнце.
Кинф загорала.
- Можем выехать прямо сейчас, - предложил Йон, с улыбкой наблюдая за процедурой.
- М-м… - Кинф с неудовольствием приоткрыла один глаз. – Два дня ты занимался всяческой ерундой, а теперь вдруг решил срочно выехать на ночь глядя. Что за спешка?
- Я не ерундой занимался, - парировал Йон, присаживаясь рядышком с нею и забрав кисть и краску у служанки. – Ступай, принеси госпоже платье!
Служанка подчинилась с радостью – верно, ей порядком надоел блеск, режущий глаза, и палящий зной, - и Йон аккуратно вывел завиток на животе Кинф.
- Я же говорил, - произнес он, любуясь делом рук своих, - что отомщу старому идиоту? И я ему отомщу. Я разорю его вчистую. У него не будет ни денег, чтобы подкупить кого-либо, ни веса в обществе, чтобы плести свои интриги. И вся его кипучая энергия уйдет на то, чтобы добыть себе кусок хлеба. Два дня, голубка моя, это очень маленький срок на самом деле. Можно было б готовиться и неделю – а он всю эту неделю должен был бы готовить обед для доброй сотни гостей и всякий миг ожидать, что я явлюсь жениться… Но, боюсь, что тогда у него не достанет денег на обещанный мне выкуп – а я и деньги намерен с него содрать. Едем?
И к ночи, к великому облегчению старика, который с отъездом барона получил небольшую передышку (можно было бы хоть день не готовить праздник), Йон и Кинф покинули город.
*******************
- Дитя мое! Проснись, детка!
Старческий добродушный голос никак не вязался с каким-то цветным сном, что грезился Кинф. Она открыла глаза и с минуту смотрела в потолок легкой полотняной палатки. Было темно; рядом лежал Йонеон – луч, пробивающийся в щель у полога, высвечивал яркое белое пятнышко на его плече и изящную серебряную подвеску, впечатавшуюся в его кожу под весом его текла, когда он спал на животе.
И совсем дико, неуместно и странно смотрелся в их палатке старик. Кинф, онемев от удивления и ужаса, смотрела на него, а он сидел в ногах их с Йоном ложа и улыбался. Было видно, что он отодвинул бережно красивую льняную простынь и меха, которыми была укрыта Кинф, чтобы ненароком не испачкать их своим рубищем. Да, точно, промелькнуло в её голову, Йон наглухо закрывал палатку, чтобы комары, пляшущие в столбе света, не налезли к ним ночью и не покусали, а теперь палатка открыта – это старик открыл её… В ночном свете – взошел преяркий Зед, и вокруг было залито его серебряным свечением, - было видно, что это глубокий старик, ссохшийся, как старое, поваленное бурей дерево, в убогом рубище из грубой рогожи. Кожа не его худом лице, изборожденном глубокими морщинами, была темна, так темна, что, казалось, его лицо ваяли из старого черного дуба. Руки его, сжимающий убогий кривой посох странника, были узловаты и тонки, просто совершенные кости, обтянутые жесткой иссохшей плотью, а на голове сохранились седые длинные остатки волос – совершенный пух, тонкая паутина. Он скорее походил на несчастный призрак, на душу, скитающуюся меж мирами, и не находящую пристанища себе нигде, чем на живого человека.
Однако лицо его с неестественно-голубыми глазами было доверчиво и чисто, как у ребенка.
- Йон! – кинф села торчком, прикрыв грудь покрывалом.
- Он не проснется, - отозвался старик. – Я покрепче усыпил его, чтобы он не помешал нам в нашем разговоре. Да и к чему такой смелой воительнице защитник? – старик улыбнулся, и в уголках его глаз собрались на удивление добрые морщинки. Кинф метнула взгляд на Инушар Один – он всегда лежал подле неё, так, чтобы она могла взять его в случае надобности…
Он и теперь лежал на своем обычном месте.
- Не нужно брать Инушар Один, - попросил старик. – Если он, - он кивнул на Йона, - почувствует твою тревогу, он обязательно проснется, а мне нужно поговорить с тобой без свидетелей. Прошу тебя, детка, оденься и выйди. Я подожду тебя снаружи.
Странно, подумала Кинф. Старик говорил с нею, но на неё не смотрел. Его голубые глаза смотрели в стену палатки, по которой метались загадочные резные тени от шевелящейся на ветру листвы. Чем его так занял этот нехитрый танец ветра и листьев?
- Кто ты? – произнесла Кинф. – Дух? Приведение?
Старик покачал головой.
- Нет, дитя мое. Я из плоти и крови, и хотя и того, и другого во мне осталось лишь на несколько дней жизни, я все же живой. Я лорд Радиган, дитя мое. Слышала ты это имя?
Теперь голубые глаза старца смотрели прямо на неё, и она поняла, отчего у них такой странный цвет и неподвижный взгляд. Он был слеп, слеп с самого рождения. Но это означало…
- Лорд Радиган?! – выдохнула она. – Тот самый?!
- Да, я твой пращур, - спокойно подтвердил он, склонив голову. – И пришло время мне уходить. Я уже чувствую шаги моей смерти, идущей за мной по пятам. Но есть одно чудо, которое я не имею права забрать с собою в могилу, и оно по праву должно достаться тебе. Выйдем; не бойся меня, я не причиню тебе вреда!
Кинф лихорадочно натянула халат Йона и накинула на плечи меховую накидку – за тонким полотном было далеко не так тепло, как хотелось бы. Отчего-то она взяла с собой Инушар Один; меч словно просился с нею, и она не смогла отказать ему.
Лагерь их спал; спали дозорные и Кинф решила, что не станет их бранить поутру, да и вообще сделает вид, что не знает об этом.
Радиган сидел у костра и мешал рдеющие угли концом своего черного посоха. Пламя отражалось в его слепых глазах и танцевало страшный танец, превращая по-детски наивное лицо в мертвую маску.
- Инушар Один! – произнес старик с удовольствием. - Мой старый меч! Можно… я еще раз прикоснусь к нему?
Кинф протянула слепому меч, и он взял его – он взял его так, словно видел его.
- Ты все так же остер,- пробормотал старик, подержав некоторое время меч в руках, словно любуясь им. – С тобою хорошо обращались все это время, и тебя держали умные руки… Да, это все еще ты!
- А правда, что его подарил нам Яр? – робко спросила Кинф.
- Яр? Кто это – Яр?! Тот самозванец, что ползал у меня в ногах, обливаясь соплями и слезами и обделываясь от страха перед наказанием за свое злодеяние? Я сам выковал его, этот меч, - ответил старик, любовно полируя сталь рукавом своей одежды. – Я им дрался, и всюду мы были вместе… да. Преданнее друга у меня не было. Он и теперь охраняет моих потомков.
- Зачем ты позвал меня, старший? – произнесла Кинф, робко присаживаясь рядом.
- Ах, да… глупая старость! Увидел меч – и обо всем забыл, словно ребенок! А меж тем времени у нас все меньше; и мне нужно научить тебя…
- Чему?!
Старик задумчиво пожевал губами, размышляя. Его верный меч длинной светлой полосой лежал у него на коленях.
- Я начну издалека – думаю, у меня хватит времени, чтобы рассказать все. Ты слышала о Каменной Войне? О Камнях, что теперь украшают твой родовой замок? Это хорошо; тогда объяснить мне будет легче.
Когда-то я был королем, ты это тоже знаешь. И мир, что достался мне в наследство от моего отца, был отвратителен. Те безумные короли, что теперь покоятся в Башне Королей, или Королевской Тюрьме – все по-разному называют это место, - рвали мир в клочья. Лишь это оправдывает меня и то, что я велел сделать с ними. Они умирали долго, и перед каждым из них был тот Камень, которому они продали свою душу – и многие сотни невинных душ в придачу. Я хотел, чтобы они раскаялись перед смертью и поняли, что творили при жизни…
Для борьбы с ними я создал Великих.
Они никогда так не называли себя, но я так их назвал.
Сам я не мог преследовать врагов – и не потому, что был слеп. О, нет! Слепота моя никогда мне не мешала; просто я не мог допустить, чтобы порожденные мною Великие догадались, что то, что они делают с таким трудом, я проделал бы, еле шевельнув пальцем. Я не мог допустить, чтобы они узнали об истинной силе, что мне подвластна. Я не мог допустить, чтобы догадался хоть кто-нибудь.
- Отчего же?
- Оттого дитя, что сила эта – как вода. Покуда цел сосуд, она в нем, но если он треснет… Сила уйдет, но уйдет не в никуда, а в того, кто разобьет это сосуд.
- Иными словами, - произнесла Кинф, - если тебя убить, то твои знания перейдут к тому негодяю, что это сделает?!
- Именно так. – ответил Радиган мягко. – А я ведь смертен, дитя мое, хоть и живуч. И убить меня так просто.
- Ты не сможешь защититься?
- Я никогда не мог защищаться; я сражался, я фехтовал как бог, моего мастерства боялись и не ввязывались со мною в драку, потому что я, слепец, мог обезоружить любого противника – ты видела, как сражается твой муж, Йонеон? Это моя школа; она передается из века в век, и господа Ставриолы лучше иных постигают её. Вы оба – наследники мои, ты – по крови, а он – по духу…
- Я не поняла, - произнесла Кинф озадаченно, - если ты дрался, как Йон, то почему тебя мог убить любой?!
- Оттого, дитя мое, что я не мог убивать, - ответил старик, и добрые морщинки снова разбежались от уголков его глаз. – Даже если б меня пытали – а меня пытали, я знаю, что такое мука! - я не мог убить! Дар это или проклятие – я не знаю, но до сих пор я ни разу не пожалел об этом.
Однако, по этой причине мне пришлось сделать троих обычных людей Великими… Ты о них знаешь?
- Смутно…
- Это Феникс, возрождающийся из пепла, госпожа Суккуб (думаю, одно её имя избавляет от каких-либо объяснений касательно её дара), и Савари, твой придворный знакомый маг, источник обаяния! Своими волшебными речами он мог тронуть любое сердце и затуманить любой разум.
Госпожа Суккуб выходила на поле, и чудовища влюблялись в неё, и ели у неё с рук. Савари так одурманивал врагов своими враками, что они не думали даже о казни, что ждет их, если они сложат оружие и пойдут за ним. Феникс же – это боец. Коли враг не сдавался, и не желал смотреть в глаза соблазнительнице, он убивал их, сжигая пламенем своей души, что вырывалось наружу подобно горящей птице и убивало все живое вокруг, включая и самого Феникса… о, я, жалкий глупец!!!
- Отчего же?
- Оттого, что я – глупец! Меня извиняет лишь то, что я был молод и наивен, и от скверны мира долгое время был огражден своею слепотой. Все знания мои сводились к простому. Я слышал журчание воды, и думал – это вечное благо. Отчего бы не научить женщину пить самую жизнь, и все то, что она пожелает выпить в человеке? Я ощущал накал пламени и думал, что нет в мире силы больше, чем он. Отчего бы человеку не стать таким же могучим, как огонь?! И самую жизнь, что очаровывает своим рождением любого, я отдал грешному человеку, Савари!
Да только я просчитался.
Это были простые люди, ничем не примечательные; со своим слабостями, пороками, со своими отношениями – ты знаешь, что Феникс и Савари друг друга терпеть не могут? И я вручил им, не отягощенным муками совести, такое грозное оружие и тем перевернул их жизнь – и не в лучшую сторону, о, нет!
- Отчего же?
- Дитя мое, в своей невинности ты подобна мне, молодому! Да оттого, что вместе с этими дарами я наложил на плечи их огромный груз и огромную ответственность, с которыми не любой справится! А они – они были просто людьми… и они повлекли этот груз!
Я думал, что подарив Фениксу возможность каждый раз рождаться из пепла, я сделаю ему роскошный подарок – ведь даже я не знаю, когда и отчего он умрет окончательно! Но я не подумал о том, что перед тем как возродиться, ему обязательно надобно умереть. И он умирает… Думаешь, благодарен он мне за это?!
Госпожа Суккуб… нет труда более тяжкого, чем быть ею!
- Отчего же, если она очаровывает каждого?
- Это верно. Но не только молодые и прекрасные лица склоняются над нею; и ужасные старики, от которых уж смердит смертью и тленом, тоже смотрели в её прекрасные глаза прежде, чем пойти на смерть. И буйные злые короли, и великие злодеи, и убийцы… И каждому – даже такому отвратительному старику, как мне, - она вынуждена была улыбаться! Знаешь ли ты страх женщины, над которой склоняется мерзкий негодяй? Она знает его вполне; да если б и молодой красавец – к чему ей его любовь, если сам он ей противен?! И все же она сильнее их всех, потому что всякий раз борет этот страх в своем сердце, и ни один из них даже не догадывается, что в душе она просто женщина… И на это я обрек прекраснейшее и нежнейшее, самое свободное создание, что только порождала моя земля!
А Савари, человек, что может повести за собою армии и народы?! Мало того, что он хитер и во всем ищет выгоду – так на его сердце еще и лежит страшный грех. Я был молод и поверил в его раскаяние; впрочем, думаю, я просто попал под его обаяние, коим он блистал и до того, как я усилил его….
И теперь эти люди снова пробудились от своего бездействия; я услышал, как страшно погиб Феникс – затем, чтобы вновь возродиться и быть со своей возлюбленной, с госпожой Суккуб. Савари привел тебя из-за гор, чтобы ты отвоевала трон у завоевателей, и ты пошла за ним, забыв о благоразумии, ведомая лишь одним его словом и располагающая лишь одним верным тебе спутником – Инушар Одином.
Но хуже всего то, что я слышу, как по земле распространяется скверна, та самая, что когда-то ужаснула меня. Враг тоже пробудился; я слеп и не знаю его в лицо; я не могу сказать тебе, кто он. Но я его слышу; он идет вслед за мною, чтобы выпить дочиста из сосуда… Этого допустить нельзя. И я решил – я отдам все тебе, самое главное и самое сильное знание, и ты тоже станешь Великой – но о том никто не должен знать, даже твой муж, Йонеон Ставриол.
- Отчего мне? – удивилась Кинф. – Ты только что горько сетовал на то, что легкомысленно сделал такие страшные и великие дары простым людям – отчего ты самое главное хочешь отдать мне, простой женщине?
- Оттого, что я теперь не повторю ошибки молодости. Я не просто так выбрал тебя – я давно следил за тобою, и знаю, что ты подходишь наверняка. К тому же, ты моя кровь и плоть. Кому я могу довериться больше? Если ты смогла покорить его – то сможешь покорить целый свет, ибо последнее Знание – это Власть.
- Кого – его?
- Йонеона же! Он тобою одержим, и жизнь за тебя отдаст.
- И что в этом такого? Это просто любовь…
- Такие люди не умеют любить – или же искренне любят весь свет. Не оттого, что они дурны или глупы. Просто уж так они устроены.
Да уж, это точно. Йон в свое время любил многих…
- Да какие же – такие?! Что особенного в Йоне?!
- И этого я не могу тебе сказать. Я однажды совершил ошибку – подарил силу и оружие людям, такое, что им не приходилось трудиться, стремиться к чему-либо, и все решалось по желанию и по слову их… теперь я не имею права вмешиваться и не стану.
- Он говорит, что мы созданы друг для друга…
- Он это сказал? М-м… значит, так оно и есть. Вам несказанно повезло. Люди порою всю жизнь не могут найти друг друга, а вы вот нашли. Это несказанное чудо – и великое счастье.
Итак, дитя мое, согласна ли ты стать сосудом?
Это тяжкая ноша; и тоже большое чудо. Если поднять мертвого из могилы ты не сможешь, то приказать умирающему выжить - вполне. Даже тому, у кого пронзено сердце, и он уж отходит в мир иной. И свет почти погас в его глазах...
И если ты на своем пути повстречаешь Великих, всех троих стразу, или троих в одном – может статься и такое, что один из них поглотит знания, распределенные меж ними тремя, - ты сможешь победить их, лишь приказав подчиниться тебе.
И твой Враг, тот, что оскверняет твою землю, подчинится тебе и умрет сам, коли ты ему прикажешь. Я вот не смог отдать такого приказа… пожалуй, это единственное, о чем я жалею.
- Отчего ты все время говоришь, как усмирить Великих?
- Оттого что скоро вы будете шагать рядом, но я не могу сказать – в одну ли сторону!
- Ты все время говоришь немного неверно, и я думаю порой, что разум покинул тебя. Может, ты просто несчастный человек, что увидел наш караван, узнал, кто мы такие, и…
- Верь мне, - приказал Радиган просто, и Кинф замолкла. – Я говорю неверно оттого, что смотрю не сегодняшний день, а уж завтрашний. И Йонеон Ставриол станет твоим мужем. И земли твои – станут твоим вновь. Поэтому я пришел к тебе предложить свой дар – кому, как не правительнице, обладать им? Но я не знаю, что ты ответишь. Я и не тороплю; я дам тебе время обдумать. Завтра я приду за ответом, но поторопись с решением. Я смогу нагнать тебя, конечно, но у меня нет много времени, чтобы дать тебе поразмышлять вволю.
- Отчего же ты сам не пойдешь со мною?
- Я стар, дитя. Мне уж тяжело ходить, как прежде, по этой земле, из края в край, и вершить историю. И я кое-чему научился в этой жизни. Например, я вижу смерть свою, и знаю, что настанет она скоро. Так скоро, что нет у меня возможности увидеть Великих хоть раз, хотя они и спешат сюда со всей скоростью, на какую только способны. Я слышу, как сафьяновые башмачки госпожи Суккуб отмеряют милю за милей, и под ногами её расцветает весенняя земля. Я слышу, как рожденный заново Феникс чистит свои перья – скоро он сможет взлететь. И Савари спешит к тебе.
- Так он не погиб?! – воскликнула Кинф, и некий груз свалился с её сердца. Признаться, она иногда думала, что сталось с ними, с теми, кто остался в столице, и её грызла совесть.
- Убить Великого?! Это не так просто. На это способен лишь другой Великий.
- Я отвечаю уж сегодня – я согласна! – твердо произнесла Кинф. – Давай мне твой Дар!
- Это тоже не так просто, - возразил Радиган. - В любом случае, завтра мы снова встретимся. Мы проведем вместе несколько ночей, я научу тебя всему, что знаю сам, а потом уйду на восток. Так я отвлеку врага и дам тебе время закончить дело…
- Какое?
- Которое вы начали сегодня; это важно, очень важно! И, думаю, скоро вам придется так же тщательно скрывать, что вы женаты, как теперь вы скрываете, что не женаты.
- Я ничего не понимаю, светлый лорд!
- И не надо. Просто помни о моих словах. Я нарочно не даю ответы на все вопросы, чтобы слова мои подольше мучили тебя, не забываясь.
А теперь я пойду. Доброй ночи, дитя!
******************************
…Кинф торчком села на постели; Йон, глядя на неё смеющимися глазами, оперев голову о руку, жевал травинку.
- Что, ты говорила, тебе нужно подарить? – спросил он.
2. ОСНОВАНИЕ СИЛ ПРОТИВОСТОЯНИЯ.
КЛАЙД.
Эстиль располагался на левом берегу озера Куля с Серебром и был городом, где чудом сохранили власть сонки, но лишь потому, что барон их был достаточно великодушен и разумен, и людей, попавших ему в подчинение, зря не обижал, а значит, и повода бунтовать у них не было. Кстати, имя его однажды упоминалось в этой истории – это был молодой Длодик, лишившийся глаза в памятной битве с лордом Террозом. Кстати, к чести его нужно будет добавить, что после поражения от Зеленого Барона он из Мунивер нахально уехал в свой город, несмотря на то, что сцеллы были против того, чтобы он туда ехал. Но молодой сонк проявил твердость, и с боями прорвался на север. Говорили, что даже лошадь его нагло виляла задницей, уходя от преследования сцеллов – мол, ей все равно, что думают они о том, где ей следует пастись! И одноглазый барон – потом, кстати, его так и называли – Одноглазый Барон, - весьма легкомысленно им показывал всяческие непристойные жесты, и его грубое изуродованное лицо было весело и нахально.
Эстиль был идеальным пристанищем для сонка; не такой изысканный и прекрасный, как Норторк, где победители чувствовали себя неуютно, стесняясь почему-то лишний раз на мостовую плюнуть, он был многонациональным и пестрым, как юбка бродячей циркачки, а оттого имел вид немного неряшливый и неопрятный, и сонки там чувствовали себя как дома. Его населяли не только эшебы, но еще и айки (их домишки из бумаги и шелка славно горели!), кары, даже немного сцеллов замкнуто жили в самой северной части города. И причудливые дома эшебов с белоснежными острыми крышами соседствовали с тяжеловесными добротными постройками каров, плоские разукрашенные крыши домиков айков перемежались с резными домиками сцеллов, похожими на лесные сторожки, а пустынные зеленые лужайки эшебов соседствовали с каменными садами и карликовыми деревцами во мху айков и могучими любимыми деревьями каров. Город словно карабкался вверх по заросшим зеленью живописным скалам, и узкие кривые улочки, однако, мощеные добрым камнем, вились меж наляпанных как попало домов и пылающих на солнце ослепительных скал, и все это походило на ад, где собраны все национальности и народы, и всяк устроился как ему было привычно.
Конечно, в городе своем, как победитель-сонк, Длодик никогда не упускал возможности надменно заметить, что все кары – собаки, но при том он весьма умно полагал, что бередить осиное гнездо не стоит, а оттого зря каров не притеснял, не гонял и не убивал. Подати собирал аккуратно – не больше, но и не меньше объявленного, и изредка устраивал праздники, разрешая устроить ярмарку на городской площади и всяческие развлечения. И любой кар знал, что может свободно пройтись по городу, не прижимаясь к стене и не прячась, даже если в то самое время по площади проезжал барон. А обидные слова и надменные взгляды… чтож, думаю, кары сполна отвечали Длодику тем же, тут уж они были квиты, и так же, как и он, благоразумно полагали, что не убивать же его за это?!
Но, так или иначе, а Длодик в свой город вернулся, и над башнями его взвился его личный флаг. Длодик все еще хранил верность королеве Тийне, но это уже порядком ему надоело, и он подумывал о жизни, идущей параллельно с жизнью в Мунивер (то есть никоим образом не пересекающейся…), а заодним и о покое, тишине и достатке… И он, залечивая свою рану, уже искренне жалел о том, что так старательно обстреливал крепость Зеленого Барона – в конце концов, он охранял не только свои земли от набегов бело-золотых, но и его самого от назойливых гонцов, которые непременно сказали бы, что этим бело-золотым нужна помощь. А пока они того не сказали, Длодик старательно делал вид, что и не подозревает этого. Долгих лет жизни Зеленому Барону и всяческих благ!
О том, что в Улен вернулся барон Ставриол, Длодик тоже слышал. Эшебы не умеют радоваться иначе, чем крича на весь свет, и вся долина праздновала возвращение законного господина. Длодик усмехался; где, интересно знать, этот барон скрывался, пока сонки были сильны, где прятался?! Небось, на какой-нибудь ферме, нацепив юбку с оборкам, чтоб никто не заподозрил, что он – мужчина. В любом случае, отдавать свой город какому-то эшебскому прыщу он не собирался, пусть даже эшебы и жужжат, как злые пчелы. Вот с кем, с кем, а с эшебами он готов поспорить!
И вместо того, чтобы пресекать всяческие радостные настроения, витающие в воздухе, он велел устроить праздник в честь своего возвращения, как положено, с ярмаркой, и тут-то на сцене и появился господин Клайд, которым мы так интересуемся.
Барон весьма любил всяческие грубые увеселения, и кулачные бои – в том числе. А потому кулачные бойцы с удовольствием приветствовали барона, вернувшегося с войны, потому что барон – это были деньги и всяческие блага.
Что Клайд? Клайд был каром, огромным и сильным, таким, что когда он стоял против барона, плечи его закрывали солнце. Чем-то он напоминал мне одного нашего знакомого, Красного Льва Натаниэля – думаю, что роста они были одинакового, да и телосложением один другому не уступал. Оттого за Клайдом закрепилось весьма остроумное по карянским меркам прозвище - Коротышка.
Долгая жизнь на севере приучила его к традициям и обычаям эшебов, и он так же, как и они, любил разгуливать голышом, щеголяя могучим мускулистым торсом, загоревшим дочерна, и на запястьях его красовались золоченые браслеты, а белокурые длинные волосы выгорели добела, словно солома в поле. Красавцем я его не назвал бы – да, думаю, и ни одна женщина его так не назвала, не то что я. Черты его лица были грубы и резки, нос переломан в давней драке, а стального цвета глаза холодны. Он был уж не молод, как, скажем, тот же Йонеон – Клайд был мужчиной зрелым, и с известной натяжкой сгодился б ему, Йону, в отцы; но что привлекло юную кроткую Инильгу к такому грубому огромному чудовищу – я сказать не могу. Может, невероятная сила и мощь богатыря, которые он продемонстрировал на помосте в праздник, где, кстати сказать, они и повстречались, или же он умел красиво читать стихи под луной – мне то неведомо. Да только чувства были взаимны, и теперь Клайд вздыхал о своей возлюбленной. Украсть Хлою? Привезти её в свои казармы? Это было б можно; да только что это за жизнь для юной эшебки, которую с детства растили для того, чтобы жила она в роскоши, а о браке говорили, что он полон сладострастия? Вместо того её в казарме ожидало бы грязное белье и щетка, и карянский фартук вместо её прекрасного платья лягушки-царевны.
Слышал Клайд и о том, что Инильгу выдают замуж за объявившегося барона Улена – черт, чуть успел явиться, а уж всем стал как кость поперек глотки! Оспорить невесту у барона было б можно. Но это опять-таки означало фартук и щетку, и Клайд молчал. В конце концов, может, в этом политически выгодном браке с высокородным вырожденцем она будет счастлива? Даже свернуть шею новоявленному барону Клайду хотелось не так уж и сильно – хотелось, конечно, чтоб не смел лапать чужих невест, но он понимал, что, в общем-то, ничем барон не виноват в том положении, в котором оказался господин Клайд, и сворачиваем шеи дела не поправишь.
Наверное, это трудно – сильному, большому, умному человеку уметь смиряться, но Клайд с таким положением дел смирился, потому что иначе пришлось смиряться бы его Инильге – с бедностью, с низким положением в обществе, да много еще с чем, к чему готова она не была, и он не уверен был, что у неё это получится.
Когда-то он служил в имперских войсках Андлолора, и, поговаривали, он занимал там очень высокое место, но точно этого никто не знал, а сам Клайд о том помалкивал. Не из боязни, конечно, что его начнут преследовать - хотел бы я посмотреть на того смельчака, что осмелился бы пристать к Клайду с претензиями насчет его биографии! Просто его положение в прошлом было слишком хорошо, и, лишившись его, он испытывал некую печаль по этому поводу, а потому лишний раз бередить рану не хотел. То, прежнее положение, позволило бы ему жениться на ком угодно, даже на Кинф Андлолор, но она, кажется, была давно мертва для всех
.
Он не был защитником Эстиля, когда сонки завоевали его, и как он оказался на севере – о том уж никто не помнил. Да только сейчас он там жил; и против захватчиков не воевал – смысла не было. Во имя кого воевать? Кому служить? Чьи интересы отстаивать? Свои? Для того сил у него было маловато, зато много разума. Длодика непременно поддержали бы войска из столицы, и Клайд, стиснув зубы, терпел – а потом уж и вовсе притерпелось, и воевать охота отпала, да и заносчивый, резкий на язык Длодик оказался не такой уж сволочью, как того от него ожидали. Он был высокомерен, но не жесток, а иногда – и весьма умен.
И вот этот самый Клайд возглавлял целый отряд каров, бывших профессиональных солдат – когда-то они все служили Андлолору, - что теперь были кулачными бойцами и бились на площади на потеху публике. Кары жили достаточно большой общиной, в южной части города. Там ранее были казармы имперских войск; завоеватели, заняв город, с удовольствием разнесли их и разломали. И некоторое время Клайду, что явился сюда с небольшим отрядом, пришлось отстраивать их, чтобы эти каменные остовы хоть как-то приспособить под жилье. Было трудно; первую зиму поселенцы тряслись от жестоких холодов, греясь у костра, разведенного прямо посередине пустого зала. Но к лету, заработав своим умением денег, солдаты своим же руками отстроили и галерею, и конюшню – вместо роскошной королевской они сделали совсем маленькую, но большего им и не надо было, - и к зиме у них уже был кров, и сараи, где разводилась всяческая живность, а во внутреннем дворе в бассейне женщины стирали, и вывешивали стиранное белье на веревках. Некоторые из солдат женились – это их женщины, болтая и смеясь, там устраивали постирушки, - и надобно было как-то содержать свою семью. А к чему годен солдат? Лишь к драке и бою; тем они и зарабатывали. Меж сезонами они продолжали осваивать нехитрые, но очень нужные профессии, и Клайд сам забивал гвозди, перекрывая крышу, сидя на ослепительном солнце, разукрашивающем его кожу в любимый эшебский цвет, и мышцы его играли на сильных руках. Если раньше Клайд и был важным господином, то теперь ничего об этом не говорило, и его скорее можно было принять за умелого плотника, чем за высокопоставленного военачальника. Впрочем, маленькая община каров под его управлением признавала его как своего господина, и он, в случае необходимости, мог и вступиться перед сонками за любого своего подопечного.
Барон Длодик уважал Клайда. Я не говорю о боязни – хотя что я могу знать об отношениях меж этими двумя людьми! Несомненно, некая боязнь друг друга присутствовала. У барона был верный ему отряд; Клайд, хоть и располагал меньшим количеством людей, все же мог попортить настроение барону. Оба они вынуждены были жить в одном городе. И оттого отношения их были крайне дружелюбны. Никому из них не хотелось иметь головную боль; и всяк занимался своим делом, имея с того выгоду.
Итак, были объявлены праздник и игры в честь возвращения Длодика, и Клайд в предвкушении большого куша готовил к боям своих солдат.
Эстиль был открытым городом – это означало, что на праздник, который длился уже почти неделю, в течение которой барон залечивал свои раны и предавался увеселительным зрелищам, мог явиться любой, и сонки его не тронули бы (с тем лишь условием, что он не замышляет дурного – или с тем, что за его голову не объявлена награда). На ярмарку приезжали северные эшебы, из поселков долины Луны, продавать серебро, которое добывали в рудниках того края, приезжали айки из разоренного войной Дана менять на бумагу и шелк всяческие нужные в хозяйства вещи. Так же успешно продавались масло, яйца, рыбы, выловленные в озере, и местное вино и пиво.
Съезжались и сонки, те из них, у кого в подчинении были небольшие поселки. Этого было слишком мало, чтобы заиметь хоть какой-никакой титул, но достаточно для того, чтобы сонк, важно заложив руки за пояс, прогуливался по кривым улочкам Эстиля, и заставлял называть себя господином и кланяться себе. Такие приезжали в гости к Длодику – тот, тщеславный, смотрел на них свысока и милостиво кивал им из своей «ложи» на праздниках.
Эта сонская мелочь обычно привозила на праздник, так сказать, основное блюдо – своих рабов, людей, о которых никто ничего не знал в плане подраться, и на них азартный Длодик делал ставки.
Иногда вместе с сонками бился об заклад и Клайд – посмотрев на бойца, опытный человек всегда мог оценить, чего тот стоит, и выставить бойца сильнее…
Словом, когда Эстиль распахивал свои гостеприимные объятья, в нем было полно всякой шушеры, и никто особого внимания не обратил на еще парочку приезжих. То был беловолосый эшебский господин и его женщина; с ними было совсем мало слуг – так, лишь для того, чтобы придать себе немного солидности, - а вещей и того меньше, всего два паршивых сундучка, и даже сонки на них не обзарились бы (зачем доброму сонку мыло и духи?!). Пошлину гостевую они заплатили исправно, звонкой честной серебряной монетой (Йон был не дурак показывать золото), купили хорошие места у помоста и за дополнительную плату плотники взялись возвести для них тент, чтобы госпожа не обгорела на солнце. Что до самого господина – так его тело итак было просто бронзовым от загара. Видно, он путешествовал верхом голышом, как это принято у эшебов.
- Только и делов, - произнес Йон, устраиваясь в деревянном кресле, гладко обструганном и наспех обтянутом мягкой тканью, чтобы господин не наловил заноз задницей, - что дождаться теперь этого Клайда и поговорить с ним.
- Только не говори ему гадостей, как это у тебя принято, - попросила Кинф. – А то всякий раз, когда ты собираешься с кем-либо поговорить, ты доводишь собеседника до бешенства, дразня его, а меня – до ужаса, потому что я всякий раз думаю, что теперь-то тебя точно убьют.
Йон, усмехаясь, ничего не ответил; на то у него были свои взгляды. Он знал, что надо очень сильно напыжиться, чтобы привлечь к себе внимание – а в наши-то времена, когда всякий норовит назвать себя попышнее, никого громким именем не удивишь. И лишь обозвав собеседника ослом или еще как, можно было сказать с уверенностью, что внимание его будет приковано лишь к тебе, и интерес к твоей персоне не пропадет в течении всего разговора, как бы тот ни складывался – а уж сложить его в свою пользу было твоими проблемами!
Словом, Йон не стал теряться в толпе, а приплатил плотникам, и они украсили его тент еще и купленными тут же у торговки разноцветными лентами. Тут же к красочной палатке потянулись торговцы всех мастей – у них на такие вещи просто нюх! Словом, когда Длодик с парой гостей прибыл на свое место, и его приветствовали весьма оживленно и достаточно тепло, напротив его личной «ложи» (так он называл свою палатку, расположенную на неком возвышении, обтянутом зеленой нарядной тканью) стояла другая, весьма роскошная палатка, и хозяин её, неторопливо поедая фрукты с маленького столика, застеленного куском нарядной блестящий парчи, наблюдал за происходящим, задрав ноги в плетеных эшебских сандалетах на специально приобретенную для этого случая полированную красивую скамеечку, обитую новым зеленым бархатом, а над его женщиной стоял весьма довольный возможностью заработать мальчишка с опахалом из перьев какой-то пестрой птицы и неторопливо разгонял горячий воздух над её головкой, укрытой прозрачным покрывалом.
Словом, случайный гость устроился с не меньшим – а то и с большим - комфортом, чем хозяин.
Клайд был рядом с бароном; на этом празднике не было бойцов, с которыми бы он мог помериться силами, и Длодик, немного посожалев о том, пригласил его к себе за стол.
При виде незнакомца одноглазое лицо Длодика немного оживилось; он прикрыл пустую глазницу черной тканью, и местные знахарки заговорили ему шрам, пересекавший щеку, так что барон скоро перестал печалиться об утерянной красоте (впрочем, красавцем он никогда и не был – на мой личный вкус. Девицы-сонки могли, конечно, иметь на это счет свое мнение), перестал быть мрачным и угрюмым, по утрам разглядывая себя в зеркало, и к нему вернулось его природное любопытство.
- Это что еще за гусь? – произнес он, разглядывая Йона. – Ишь, какой важный! Отчего-то физиономия его мне кажется знакомой. Ты не знаешь, кто это?
Клайд лишь сдержанно пожал плечами; мало ли теперь всяких господ, которые путешествуют, грабят и сорят деньгами?
- Надо бы поближе его узнать, - пробормотал Длодик.
Тем временем было объявлено с помоста, что в честь возвращения барона (низкий поклон в его сторону и рев восторженной толпы) мы сегодня устраиваем праздник, драка сейчас, а танцы вечером, а все такое прочее. И, наконец, поприветствуем госпожу баронессу!
При упоминании о госпоже Длодик наморщился, словно старый, разъеденный грязью сапог. Нет, это была не жена Длодика – он считал, что слишком молод для этого, - это была госпожа мать, и Длодик не любил её.
Начнем с того, что мать барона была еще крепкой женщиной, не очень старой, но уже слегка выжившей из ума. Виною тому было внезапно свалившееся на голову её сына величие – из войлочного шатра они вдруг переселились в каменный карянский замок, и из неумытого сонского засранца он вдруг стал бароном! Его личная гвардия охраняла госпожу баронессу, даже если б ей просто вздумалось погулять по саду – а бывали времена, когда ей самой в одиночку приходилось тащить по лесу тяжелую корзину с мокрым тряпьем или вязанку хвороста. Она могла на рынке ничего не платить, если чей-то товар вдруг приглянулся бы ей, и лучшие ткани были в распоряжении её портных – а ранее она сама мастерила себе наряды из рогожи!
Словом, старухе снесло крышу начисто от внезапно свалившегося на неё счастья. И она принялась вести роскошный, на её взгляд, образ жизни.
На свое плотное, крепкое тело, обычно пахнущее потом, она натягивала откровенные эшебские платья, и рыхлая плоть её, которой было слишком много, складками висела на боках и спине. Под чувственный эшебский шелк она обычно напяливала штук по десять юбок с кружевами, что обычно носят карянки и сцеллы, отчего её и без того роскошный зад становился еще обширнее, а на голове её красовалась обычно некая цветочная композиция из белых цветов, которую хорошо бы приколоть в смоляные волосы какой-нибудь молоденькой девицы-айка.
Свою отчаянно-сонскую физиономию, словно вырубленную долотом и топором из скалы, старуха тщательно посыпала нежной перламутровой пудрой, а губы мазала помадой. Словом, если б не почтение к матушке, молодой Длодик давно подбил бы ей глаз, чтобы она не смела позорить его, но он был очень почтителен, и ограничивался нецензурной бранью.
Вот и теперь, убивая все живое своим нелепым видом, старуха торжественно, мелкими шажками, прошествовала в ложу сына и устроилась рядом с ним на стуле, который притащил следом за нею маленький служка, потому что места для неё специально почтительный сын не предусмотрел.
- Какого демона ты приперлась, - огрызнулся Длодик, когда старуха с жабьей умильной улыбкой уселась рядом с ним, кивая головой публике, которая, потешаясь, свистела и улюлюкала. Госпожа мать не ответила; её не совсем ясная голова была занята криками и свистом, что поднялись над площадью – старуха упивалась тем, что она принимала за поклонение и почитание. Клайд, многократно видевший эту сцену, остался к ней равнодушен, и сидел спокойно, словно ничего ни не произошло. В семье не без урода – и кто сказал, что это не может быть мать?!
Тем временем на помост была вызвана первая пара бойцов, и Длодик, еще немного позлившись, все же переключил свое внимание с матери на праздник, что устраивают в его честь.
Зрелище действительно было грандиозным. Все бойцы как на подбор были карами высокого роста, мускулистые, с кулаками-дыньками и крепким лбами. По эшебским традициям они были обнажены до пояса, и их загорелые тела были натерты маслом – надо полагать, чтобы легче было выворачиваться из рук соперника, - а на руках красовались позолоченные браслеты. Это, надо полагать, для красоты.
Когда сцепились первые двое, толпа взвыла и радостно заколотила кулаками в помост, на котором происходил бой, и барон поставил на одного из них.
Йон попивал прохладный напиток в своей палатке и лишь краем глаза наблюдал за тем, что происходит на помосте; грубые зрелища были ему не интересны. Но зато вернулось знакомое, но позабытое ощущение, ощущение вельможности. Шумный праздник; жара, тяжесть которой могут отогнать опахала; кусочек небольшой роскоши, которую себе могут позволить не все; простолюдины, вопящие и свистящие, скучающая жена рядом, которую на подобные зрелища подобает брать лишь для красоты и чтобы подчеркнуть свое положение в обществе. Красота! Что может быть лучше? Лишь породистого пса не хватает. Одно плохо – скучно. Светские развлечения всегда были плохи именно этим. Много излишеств, вычурности, пыли в глазах, напущенной всякими честолюбцами тоже хватает, и всегда неимоверно скучно. Может, хоть Кинф развлечется?
Но она тоже не смотрела на бойцов. Взор её блуждал по толпе, задерживался на фигурах, мелькающих у палаток бойцов, и на личике, скрытом покрывалом, отражалось замешательство.
- Как думаешь, Йон, - произнесла она, - кто из них Клайд? Может, тот, в черном? Очень уж красив для уличного кулачного бойца; такой смог бы понравиться Инильге.
- Откуда же мне знать, голубка моя, - беспечно ответил Йон. – Вот объявят его – тогда и посмотрим. Потерпи, моя хорошая. Посмотри на бои; развлекись! И вообще, представь себе, что мы с тобою просто путешествуем, что дел у нас никаких нет, и мы совершенно случайно попали на городской праздник.
Но Кинф сгорала от нетерпения; она так вертелась на кресле, что её слуга с опахалом не поспевал за нею, и толку от него никакого не было.
Тем временем в палатке барона произошло какое-то движение, и это привлекло внимание Йона куда больше, чем бой – барон Длодик вскочил в ярости и теперь терзал и топтал ногами какую-то нехитрую снедь, что принесли ему, а уродливая старуха, что сидела рядом с сонком, с жеманной мордой, набеленной и сверкающей на солнце как жемчужина, гневно взирала на беснующегося барона.
- Что бы это могло значить, - оживился Йон. Он даже ноги со скамейки снял, подавшись вперед всем телом. Барон, растоптав еду и пинками выгнав провинившегося слугу – странно, подумал Йон, а мне показалось, что барон сердился именно на старуху, причем же тут слуга, - тяжко плюхнулся на сидение, сопя, как кабан. Его одноглазое лицо было багровым от ярости, а единственный глаз, казалось, вот-вот выскочит из орбиты.
- Что? – переспросила Кинф.
- Барон разозлился, - Йон окинул взглядом свой столик и глаза его разгорелись азартом. – Эй, ты, брось-ка свое опахало, от него все равно никакого толку! – велел он мальчишке. – Видишь – барон Длодик в гневе? Поди, отнеси ему вот эту бутылку вина с нашим поклоном и пожеланием доброго настроения. Да поживее; успеешь дойти до барона прежде, чем он остынет – получишь монету.
Мальчишка так и прыснул прочь, прижимая к груди драгоценную бутыль. Йон откинулся на спинку своего сидения, с удовольствием пригубив вина.
Мальчишка достиг барона прежде, чем дыхание того успокоилось. Часто кланяясь, так, что Йон забеспокоился, а не переломится ли у того спина, мальчишка выпалил все, что велел передать барону Йон, и поставил вино на стол. Единственный глаз Длодика уставился на Йона, и тот чуть приподнял бокал, вежливо салютуя барону. Красное лицо Длодика разгладилось, даже немного подобрело, и он изволил надменно улыбнуться незнакомцу в ответ на его такой лестный знак внимания, и бутылку велел откупорить.
Вино было прекрасное и крепкое, достаточно крепкое, чтобы мамаша, хлебнув, окосела и замолчала в изумлении – язык её просто отказывался ворочаться в её рту. Это еще больше улучшило настроение Длодика – искоса поглядывая на вялую матушку, осевшую на своем стуле как перекисшее тесто в бадье, он еще раз с благодарностью кивнул незнакомому эшебскому вельможе и сам пригубил убившее наповал мамашу вино.
Длодик был из числа тех сонков, в чьих головах вдруг начали зарождаться зачатки разума, а иногда – и которые посещали весьма умные и дальновидные мысли. И бароном он стал не просто так, и даже не за одни только ратные подвиги, которых, кстати, у него было тоже предостаточно. Длодик не желал быть засранцем, каковыми являлись практически все сонки, не желал жить в войлочном шатре и выть с шаманом в ночи молитвы. Он желал быть образованным, сколько это было возможно для того времени, и желал себе еще и ума – дело уж совсем небывалое для сонка! Оттого, чуя это своим первобытным звериным чутьем, его соплеменники ставили его немного выше себя и побаивались. В голове его всегда было нечто, чем он мог обставить и обхитрить любого сонка, и всяческие свои поступки он имел обыкновения просчитывать наперед, стараясь угадать, какую выгоду ему принесет тот или иной шаг. За ним были верные ему люди, боготворящие своего вождя – а это было немало, оглядываясь на его достаточно молодой возраст и его непростую национальность. Словом, человек Длодик был неглупый. И оттого он в данный момент размышлял: а не дурно было б, если бы свести знакомство с этим эшебским вельможей!
Эшебский утонченный вельможа… Даже Рваола, его недавний соперник и внезапный друг, властелин какого-то восточного города, где жили полукровки-эшебы, не такие утонченные и изысканные, как северяне, по секрету рассказал, что обожает приглашать их к своему двору. Эшеб-гость – это украшение дома. И если даже полукровки, которых северяне считают одичавшими, так восхищают Рваолу, тоже человека неглупого, то как же прекрасно было бы иметь в знакомых чистокровного эшеба! Это сразу немного приподнимет его над остальными сонскими вельможами, грубыми и неотесанными. Будет с кем поговорить – сонк слышал, что эшебы мастера плести мудреные беседы, - и эшеб потихоньку научит его разным премудростям вельможного поведения.
А потому он кинул мальчишке, принесшему ему вино, монетку и велел ему передать, что подарок ему понравился и пригласил незнакомца сделать ставку на одного из бойцов, поспорить, так сказать.
Мальчишка, спрятав монетку в карман, дунул что есть сил обратно к своему господину, и уж через минуту докладывал ему все, что велел передать ему Длодик, пряча в карман вторую монету, обещанную, правда, раньше первой.
Йон еще раз улыбнулся вежливо барону и перевел взгляд на помост, где как раз схватка перерастала в настоящую бойню; бойцы то ли вошли в раж, то ли слишком недолюбливали друг друга, но морды они друг другу расхлестали от души, в кровь, и смотреть на них было просто страшно. Йон довольно сощурился, как кот на сметану, и поставил на человека в синем трико, указав на него пальцем, чтобы у барона не осталось сомнений насчет его ставки. Мальчишка, став богаче еще на одну монету, рванул снова к Длодику, не чуя под собой ног от счастья. Светская церемония продолжалась.
- Что ты делаешь? – спросила Кинф, до той поры безмолвно наблюдая светские штучки, которым предавался Йон – и с кем?! С одноглазым чудовищем, неотесанным и таким же диким на вид, как и медведь. – К чему эти церемонии?! Зачем ты заигрываешь с сонком?
- Как – зачем, дорогая? – промурлыкал Йон, снова демонстрируя небу подметки своих сандалий. – Этот человек – хозяин города и праздника; то, что он устроил этот праздник, говорит о том, что он желает претендовать на образ радушного хозяина и человека знатного. Чем я больше могу потешить его самолюбие, иначе как оказать ему такие знаки внимания, каковыми бы удостоил равного себе? Посмотри, как он рад; он пребывает в благодушном настроении! Еще немного – и он придет знакомиться лично. А кто, как не хозяин города, знает все о его жителях? Возможно, и о Клайде он наслышан. Что-то не выходит этот Клайд драться…
Кинф насмешливо фыркнула.
- Какие ухищрения! – насмешливо произнесла она. – Скажи лучше, что тебе самому нравится ощущать себя человеком знатным, и все эти игры ты затеял, чтобы развлечь самого себя! Столько усилий, чтобы найти одного человека?! – она обернулась к мальчишке, который, с трудом протиснулся сквозь беснующуюся толпу, теперь стоял рядом с сидением господина и, уперев руки в колени, тяжко отпыхивался. – Скажи мне, мальчик, отчего мы не видим господина Клайда? Отчего он не дерется? Быть может, его поколотили на предыдущих боях?
Мальчишка даже рот открыл от изумления, и дышать позабыл.
- Его-о? – насмешливо произнес он, потешаясь над глупостью, которую сказала приезжая госпожа, и его прозрачные эшебские глаза просто лучились от смеха. – Хотел бы я посмотреть на того, кто мог бы побить господина Клайда!
- Так он здоров?
- Вполне!
- Так что же?
- Господин Клайд не видит соперников, равных себе, и поэтому драться не выходит, - пояснил мальчишка. Йон мельком глянул на палатку барона, и некое понимание промелькнуло в его глазах.
- А вот тот господин, что сидит рядом с бароном, - произнес он, - это кто таков?
- Да это же и есть господин Клайд! Барон пригласил его к себе за стол, раз уж тот не станет драться, - ответил мальчишка, и две пары глаз с изумлением уставились на гиганта, сидящего рядом с Длодиком.
- Это?! – в изумлении повторила Кинф. – Это чудовище?! Возлюбленный Инильги?!
Йон лишь расхохотался.
Клайд выглядел устрашающе; его стального цвета глаза смотрели на происходящее исподлобья, спокойно и бесстрастно – он много повидал на своем веку и жестокости, и крови, чтобы они трогали его сейчас! Соломенного цвета волосы были зачесаны гладко назад и связаны в хвост, и это лишь подчеркивало его грубое лицо, а скрещенные на обнаженной груди руки наводили почему-то на мысли о палачах, ожидающих преспокойно и терпеливо свою жертву. Как такой ужасный человек мог пленить сердце хрупкой, утонченной красавицы Инильги?! Да он же раздавил бы её, проутюжил, словно каменная глыба лягушку, во время брачной ночи!
Это предположение Кинф высказала вслух – слова просто вырвались из её души, - и Йон снова зашелся в хохоте.
- Какая богатая фантазия, - простонал он, утирая слезы с глаз. – Но это даже возбуждает – такая крохотная хрупкая женщина и такой огромный сильный мужчина… Эй, ты, бездельник! Поди к господину Клайду и спроси, отчего это он не дерется.
- Я же сказал…
- Это ты сказал, сопляк – а я хочу знать мнение господина Клайда! Ну, пошевеливайся! И не умничай тут! Не то денег не получишь, – и Йон показал мальчишке очередную монетку.
Мальчишка убежал, а Йон, откинувшись, разглядывал Клайда из-под полуприкрытых век.
- Клайд, Клайд… Скала… вот видишь, голубка, как опасны суждения, основанные лишь на том, что перед глазами. Мы увидели Инильгу, и отчего-то решили, что возлюбленный её должен быть подобен ей – утонченный красавец, а это Клайд… Скала! Совершенная скала – посмотри, сколько силы и покоя в его неподвижности!
- Ты разве знаешь его?
- Лично нет, но видел, кажется, однажды, и прекрасно наслышан о нем от одного нашего знакомого, еще в благословенные времена правления твоего батюшки. Они с моим знакомым, кажется, любили мериться силами… И никогда бы не подумал, что наш Клайд – это он! Коротышка…
- Почему – Коротышка?
- Да потому, что ростом он с Натаниэля и такой же непробиваемый! Правда, спокойнее и рассудительней его во сто крат, и во столько же раз умнее.
Тем временем мальчишка достиг господина Клайда и выдохнул ему на ухо послание. Клайд, который и головы не повернул в сторону измученного посланца, глянул на Йона спокойными глазами, и его твердокаменные губы разжались. Кажется, он слово в слово повторил то, что раньше сказал Йонеону мальчишка. Гонец развернулся и дунул обратно.
Йон долго молчал, поглаживая подбородок, думая, чем бы этаким пронять господина Клайда и вызвать в нем устойчивый интерес к себе, так долго, что мальчишка смог, наконец, отдышаться и даже успел заскучать. Все оскорбления и шуточки, которые мог отпустить в адрес Клайда Йон, отскочили бы от него, как от монолита, не поколебав его покоя. Чем же пронять гиганта?
Тем временем на помосте возникло некое движение; и в палатке барона – тоже. Гости барона, до тех пор сидевшие смирно в уголочке, вдруг оживились и начали что-то лопотать хозяину на ушко.
На ринг вывели настоящего монстра; кажется, это был раб одного из приехавших на праздник сонков. Это был человек огромный, широкоплечий, покрытый жесткой черной шерстью, с мощной спиной, с ногами, словно колонны, рыкающий подобно зверю, злобно огрызающийся и скалящий зубы. Его черные волосы были собраны в пучок на макушке, налитые кровью глаза злобны. Чтобы произвести более сильное впечатление на зрителей, гиганта раздели почти догола, лишь на его бедрах была какая-то тряпка типа набедренной повязки, да на шее болтались какие-то варварские бусы из клыков и костей какого-то животного, и зрелище потрясало своей первобытностью и дикостью. На его шее и на запястья его были надеты ошейник и стальные браслеты, к которым крепились цепи – и вот на этих-то цепях четверо сонков и влекли это жуткое создание на помост.
С первого же взгляда было ясно, что человек этот не только внешне подобен зверю – кажется, это был умалишенный, в своем безумии злобный, и этого не понять Йон не мог. Но появление этого монстра для него был словно подарок небес. Он подскочил и ткнул мальчишку, неторопливо считающего барыши, в бок.
- А вот с этим? – азартно воскликнул Йон. – Не испугается ли твой хваленый господин Клайд сразиться с этим чудовищем?! Монстр, поистине – монстр! Ну?! Быстро!
Господин Клайд чуть склонился всем своим могучим телом к посланцу, слушая очередную весть.
- Нет, он не будет, - принес ответ мальчишка. – Это, конечно, сильный человек, если таковым его можно назвать, но он туп, как пробка, и выиграть у такого – легко, и чести мало.
- Господин Клайд испугался? – едко спросил Йон, понимая, что ему удастся-таки вынудить господина Клайда драться. – Может, от этого он сбежал из своего легиона, что ему отвешивали слишком много оплеух?!
Кинф даже дышать перестала, когда услышала, что Йон велел передать гиганту.
- Ты ума лишился?! – зашипела она, с ужасом глядя, как Клайд рассматривает их своими холодными глазами палача. – Он точно убьет тебя!
Вернулся мальчишка.
- Господин Клайд говорит, что не боится. Но и животных не бьет; он добр к ним.
- Передай господину Клайду, - блеснув глазами, произнес Йон, - что если он сразится с этим чудовищем – и если выиграет у него! – я подарю ему свою жену. Бегом! А не то вызовется кто другой.
Длодик, ерзая на месте, ожидал посланца с нетерпением; он даже о гостях своих позабыл, и храпящая мамаша его словно не существовала (а, следовательно, и не раздражала его), и если сам Клайд, казалось, совершенно бесстрастно отнесся к этой великосветской игре, которой предавался эшеб – а в том сомнений не было, он просто развлекался, - то Длодик просто сгорал от любопытства. И известие, принесенное мальчишкой, повергло его в шок.
- Подарит? – с сомнением произнес он, оглядывая фигурку женщины рядом со смеющимся эшебом. Клайд безразлично пожал плечами:
- Подарит, раз обещал, - ответил он. Длодик облизнул вмиг пересохшие губы.
- А с этой красоткой я бы… может, выйдешь? Даже если она тебе не нужна, ты можешь потом продать её мне.
- А кто тебе сказал, что он подарит тебе эту женщину? – усмехнулся Клайд. – У него знаешь их сколько может быть? И, к тому же, не всегда таких очаровательных, как эта. Ему так же, как и он сейчас, могли подарить женщину, притом много старше его. Так что…
- Думаешь, хочет тебя надуть? – предположил Длодик. – И что за человек такой? Откуда взялся?
- Не знаю, - ответил Клайд задумчиво. – Но что-то говорит мне, что он явился специально для меня. Что за дело ко мне может быть у незнакомого мне эшеба?
Тем временем эшеб смотрел на Клайда смеющимися глазами и делал этакие загадочные знаки бровями – ну? Боишься? Чудовище на помосте рвалось со своих цепей, распугивая бойцов, норовя искусать проводников, и Длодик с сомнением глянул на Клайда:
- А ты действительно не боишься? И сможешь его побить?
Клайд бросил на барона такой красноречивый взгляд, что тому стало стыдно, что он так усомнился в каре – или за то, что таким нехитрым приемом хотел заставить его выйти.
Однако ж, вся эта возня Клайду надоела, и он встал во весь свой гигантский рост – Длодик, человек немалого роста (среди сонков мало коротышек), едва достигал ему до плеча. Неторопливо он отстегнул застежку плаща, и когда тот упал к ногам гиганта, обнажив его плечи, Кинф в ужасе зажмурилась. Такого огромного человека она видела во второй раз в своей жизни.
Толпа, предвкушая зрелище, взвыла, аплодируя. Длодик едва не подскакивал от возбуждения. Его заводил не только предстоящий бой, но еще и мысль о том, что эшеб только что преподал ему урок тонкого управления – он заскучал и оживил ситуацию в угоду себе и по своему вкусу. Экий интриган! Какой изощренный у него ум!
Тем временем толпа поняла, что вызов сумасшедшего принял сам господин Клайд, и это еще больше подогрело страсти. Все вопили так, словно демоны спустились со своих гор и принялись потрошить всех вокруг. Клайд неторопливо взошел на помост, разминая кисти огромных рук и плечи – Кинф с суеверным ужасом смотрела, как двигаются под кожей бугры мышц; неужели Йон, такой хрупкий и маленький на фоне этого кара, не боится его?! И на какое оружие можно надеяться, если на тебя вдруг нападет этакая махина?! Какой меч защитит?!
Впрочем, Йон, если и надеялся на свой меч, то далеко не так, как на свой разум; и страха в его сердце не было. Он знал, что делает.
Чудовище спустили с цепей, и оно вдруг перестало бесноваться; в тупых мутных глазках загорелся кровожадный огонь, и даже появилось подобие какой-то мысли. Впрочем, отчего же – какой-то? Мысль была предельно ясна – убить. Безумный, кажется, был одержим идеей убивать, это была его единственная радость в жизни.
С поразительной для такого страшного и, казалось бы, безумного существа, ловкостью и осторожностью убийца кружил вокруг господина Клайда – а тот, так же осторожно и даже плавно двигаясь, уходя от преследователя, внимательно смотрел на противника, разминая по пути весьма неторопливо могучую шею.
Раз! Толпа ахнула, когда кулак убийцы молниеносно метнулся к лицу Клайда, но великан увернулся с ловкостью, невероятной для такого громадного тела, и кулак его влепил весьма увесистый удар в печень противника, так, что затрещало. Этим ударом можно было б и быка свалить, но убийца лишь заорал дико и яростно от боли, распалившей его еще больше. Толпа взорвалась визгом и рукоплесканиями.
- Великий Стен, они убьют друг друга! – простонала Кинф, в ужасе закрывая лицо покрывалом. И, словно услышав её, великаны бросились друг на друга.
От столкновения их могучие тела содрогнулись, заходили ходуном мышцы на плечах. Убийца в этом столкновении был немного быстрее, и ему удалось свалить с ног Клайда; визжа, как демон, он навалился на соперника всем телом, стараясь прорваться своей зубастой оскаленной пастью к горлу кара, и Клайд выворачивал его перекошенное лицо на сторону, упершись ему рукой в подбородок, зажмурив один глаз, чтобы в него не капала слюна с перекошенной морды. Сам он по-прежнему был спокоен и невозмутим, словно некий ремесленник, выполняющий привычную работу, никак не связанную с риском.
Эта борьба длилась недолго; руки убийцы начали соскальзывать со вспотевшей кожи Клайда, и он вывернулся из объятий сумасшедшего, сбросил его с себя. Подскочив, Клайд встал в защитную стойку, и убийца, не озаботясь о своей безопасности, бросился на него; толпа вновь взорвалась дикими криками – эти двое так лупили друг друга кулачищами, что смотреть было страшно.
Все-таки, безумный был не таким уж плохим бойцом; может, мозгов в его маленькой головешке было и маловато, но зато хитрости, присущей сумасшедшим, и звериного чутья – хоть отбавляй. От его удара, попавшего точно в цель, у Клайда заплыл один глаз и лопнула кожа на скуле, но он тотчас же вернул точно такой же удар сумасшедшему.
- Милостивый Ин, спаси его, - пролепетала Кинф, когда сумасшедший, промахнувшись, угодил кулаком в деревянный помост и проломал в нем дыру. Толпа, шарахнувшись прочь от ринга, испуганно ахнула – и тотчас же похабно заржала, потому что Клайд, все с тем же каменным выражением лица, воспользовавшись естественной (и о-очень удобной!) позой противника влепил ему сокрушительный пинок в зад. Убийца злобно рявкнул, выдернул окровавленную руку из дыры и снова кинулся на Клайда.
Теперь в толпе тоже оживленно делали ставки; хозяин монстра, горячась, бился об заклад с Длодиком. Йон, заваривший эту кашу ко всеобщему удовольствию, расслабленно полулежал в своем кресле и попивал винишко.
- Боги мои, - только и смогла сказать Кинф, когда Клайд провел целую серию ударов в искаженное, разбитое в кровь лицо своего соперника, нелепо взмахивающего руками и что-то рычащего сквозь окровавленные зубы. Руки Клайда работали как топор дровосека – и соперник его, как подрубаемое дерево, с каждым ударом все больше сникал. Толпа сходила с ума, потрясая кулаками, и Йон невольно заметил, что его поза не так уж и расслаблена, а рука сама по себе тискает бусины четок, словно хочет раздавить их меж пальцами.
- Да не бойтесь вы так, господин, - небрежно сказал мальчишка, наблюдающий за поединком безо всякого почтения и благоговения. – Господин Клайд всегда так дерется, и всегда выигрывает. И этот, - мальчишка с презрением кивнул в сторону монстра, - не в форме. Ожирел, обленился… Разве можно выходить на бой таким тюфяком?! Сейчас господин Клайд закончит.
Клайд двинул монстру под вздох, да так, что то повис у него на кулаке, раззявив слюнявую пасть, и от боли мышцы на его животе и плечах вздулись буграми, да пот просто рекой потек по темной коже. Развернувшись, Клайд со всею охотою двинул противнику в челюсть, и голова его мотнулась, как пустой орех. Пот обильно залил разбитую в кровь рожу с черными кругами вокруг совершенно пустых и бессмысленных глаз, и гигант вихлялся на своих столбообразных ногах, как кукла.
- Добивай его! – орала половина толпы; зрители в исступлении колотили по помосту, и рожи их были такие же красные, словно Клайд только что самолично каждого пнул.
- Дерись! – кричала другая половина толпы, не менее разгоряченная, и женщины визжали, вцепившись в плечи мужчин и подпрыгивая, чтобы лучше видеть.
Но убийца, украшенный зловещими варварскими побрякушками, не мог больше драться. И последний удар Клайда свалил его с ног – гигант, рухнув навзничь, раскинул руки, и Длодик, поставивший на Клайда и выигравший, взорвался криком, подскочив и хлопая так, что ладони зажгло.
Клайд неторопливо вернулся в палатку Длодика, пересчитывающего куш и торжествующего победу. Слуга полил ему на разбитые руки – кар, досадливо морщась, осмотрел пальцы с разбитыми костяшками, - и Клайд немного привел себя в порядок, отерев мокрым полотенцем лицо и раскрасневшееся тело.
Потом глянул на эшеба – тот, улыбаясь, царским жестом указал ему место подле себя, мол, давай, иди за наградой! Длодик, на миг перестав сходить с ума от пережитых страстей, тоже заметил этот взгляд и насторожился.
- Пойдешь? – спросил он. Клайд кивнул – ведь что-то, да нужно этому эшебу…
Прибежал мальчишка, брякая отвисшим карманом, – принес проигрыш Йона, который, чтобы порадовать Длодика, поставил на безумного, - и Клайд, приглаживая волосы, велел ему бежать обратно и спросить, выполнит ли незнакомец свое обещание.
- Непременно, - заверил его Йон через своего посланца. – Имя Инильга тебе говорит о чем-нибудь?
Йон специально произнес это имя; удача удачей, но он еще сомневался – а тот ли это человек, что им нужен?
Ни один мускул на лице великана не дрогнул, но даже со своего места, весьма удаленного от палатки барона, Йон увидел, как стального цвета глаза блеснули так, что стало понятно – это тот самый Клайд, что им интересен.
- Говорит, - все так же спокойно произнес Клайд, задумчиво глядя в зеленые смеющиеся глаза. – Это барон Ставриол, Длодик.
- Что?! – ахнул Длодик, впившись взглядом в Йона. – Вот этот мальчишка?!
- Он не намного младше тебя, барон – а то и старше.
- Что ему нужно от тебя?
Клайд смолчал, отряхивая капли воды с плеч.
- Может, велеть схватить его?
- За что? Он не сделал ничего дурного, - ответил Клайд. – Да и барон Улена Ставриол – это не только имя, такое же громкое, как твое. Это верные ему люди, и их много, может, даже больше, чем у тебя, уж ты мне поверь. Он и один сможет натворить здесь много нехорошего, и даже выбить тебе второй глаз, если на него вдруг нападут – если, конечно, то, что о нем рассказывают, не враки. Хочешь войны?
Длодик не ответил. Клайд, неторопливо подняв свой плащ, укрыл им плечи и двинулся к приглашающему его Йону.
Йон встретил Клайда улыбкой самого поклонения и благоговения. Мальчишка, так долго выступавший в роли посредника меж ними и обогатившийся тем безмерно по его скромным мальчишеским меркам, ловко придвинул великану стул, и тот повалился на него, как слон – все-таки драка его утомила, - и дерево жалобно затрещало. Вблизи Клайд был еще страшнее и еще огромнее, чем казался издали, и на фоне его Йон казался маленьким и хрупким, словно тринадцатилетний мальчик. Странно, что он все так же спокоен и расслаблен, подумала Кинф, становясь за его сидением и положив ему руки на нагретые солнцем плечи. Кар не посмеет тронуть человека, если его обнимает женщина!
- Ну? – произнес Клайд спокойно, не глядя на Кинф. – Подаришь теперь свою жену?
- Непременно, - заверил его Йон, испытующе глядя в его глаза. – Как только женюсь.
Повисла неловкая пауза. Мужчины молчали и смотрели в глаза друг другу, словно взгляд этот говорил больше, чем всякие слова.
- Ты знаешь, кто я? – спросил наконец Йон. Клайд спокойно кивнул.
- Ставриол. Премного наслышан о тебе.
Брови Йона взлетели вверх.
- Ого! И ты не хочешь меня убить?! И даже не попытаешься?
Клайд перевел взгляд на меч Йона, лежащий на подушке подле хозяина и жарко горящий на солнце.
- Я знаю, что пока у тебя в руках оружие, у меня нет шансов, - ответил он. – Кроме того, какой мне в том толк?
- Природа щедро оделила тебя умом, господин Клайд, - сказал Йон. – Я тоже премного наслышан о тебе, и не только сейчас – в мирное время тебя хвалили именно за твой ум. Поэтому я правильно сделал, что приехал поговорить с тобою. Ты знаешь, что я должен жениться на Инильге? У её благородного отца есть расписка, которую давал мой покойный отец в те времена, когда я еще и не помышлял о том, чтобы не то что жениться – даже смотреть на иных женщин, кроме моей матери, которая кормила меня. В ней написано, что наследник его обязан взять в жены дев этого рода, и так как я единственный, кто в этом мире носит имя Ставриолов…
Клайд бесстрастно кивнул.
- Я знаю, ты любишь Инильгу. Так вот я могу подарить тебе её, - сказал Йон.
- Нет, - ответил Клайд, и у Йона глаза полезли на лоб.
- Нет?! – переспросил он, потрясенный. – Почему?!
Клайд красноречиво огляделся вокруг, потом перевел свой взгляд на свои избитые руки.
- Потому же, отчего ты до сих пор жив, - спокойно ответил он. – Кто я? Никто; у меня есть лишь мои руки и моя сила. Ни имени, ни дома, ничего. Тебя же признали эшебы, хотя странно, что теперь признают даже сеченных господ.
- Меня не секли, - парировал Йон, но Клайд и бровью не повел.
- По твоему виду можно заключить так же, что ты богат, - продолжил Клайд, – а я вынужден жить в казарме и кормиться своим нехитрым ремеслом. Я не смогу дать ей достойную её жизнь; по крайней мере, не сейчас – а потом её краса и молодость поблекнут в бедности. Зачем убивать её? Лучше уж ты… может, ты сделаешь её счастливой. Не ты – так кто другой. Всех женихов не истребишь.
Йон хитро прищурился.
- Ну, а коли из казарм ты переехал бы в хороший добротный дом, и по утрам разгуливал в шелковом айкском халате – на такую жизнь ты бы согласился? Клайд Коротышка, думаю, у тебя получилось бы быть важным господином! Видишь, ты не один знаешь много о собеседнике.
- То время, когда меня называли Коротышкой, миновало уж давно, - ответил Клайд, - а теперь моих давних заслуг никто уж помнить не желает.
- А! Так благородный отец дал тебе от ворот поворот, хоть и тоже узнал тебя!
- Я не просил руки его дочери у него, - ответил Клайд, - но его слуги отогнали меня от неё своими пиками.
- И ты не сломал ему шею?
- Какой мне в том толк? Его смерть не изменила бы моего положения к лучшему, и мне по-прежнему нечего было бы предложить моей Инильге.
- Как щедро наделила тебя природа!!! Но не пойму, отчего ты упрямишься?
- Даже если я и увезу её, нас станут преследовать. Зачем мне подвергать её опасности? Благородный отец вполне может приказать убить её, чтобы на семью не легло пятно позора. Да и как ты себе это представляешь – подарить?!
- Это в моей власти, кар. Ты долго жил на севере, ты должен бы знать, что здесь власть признанного барона безгранична, и он имеет право продать, подарить, купить любого человека. Если тебе её подарит барон, никто не посмеет преследовать вас.
- Странные у вас, эшебов, понятия, - неприязненно ответил кар, щурясь. – Вы относитесь к женщинам, как в вещам. Попользовался – и подарил, не спросясь её самое.
- Мы смотрим на вещи по-иному, кар, - ответил Йон.- То, что ты назвал «попользовался», для нас так же естественно, как дыхание. Ты же не стал бы сердиться на женщину, если б узнал, что она дышала и до знакомства с тобой? Но если тебя это так смущает, то я скажу тебе, что не прикасался к ней даже пальцем. Я не женат на ней; я лишь однажды видел её. И я спросил её – точнее, она сама приходила просить отменить свадьбу. Она красавица, Клайд.
- И отчего же тогда отказываешься от невесты?
- Моя жена – вот эта, - обещала расцарапать мне лицо, если я вдруг посмею хотя бы посмотреть на другую, а царапаться она умеет! – Йон продемонстрировал свою спину. – Ну же, упрямый кар! Отчего это я уговариваю тебя? Может, она ошиблась, и не нужна тебе вовсе?
- Хитрый эшеб! Тебе что за выгода с того – говори уж прямо!
- Как? Конечно, лад в семье – это раз. Второе – это если б один упрямый кар пришел ко мне прямо на свадьбу и, назвавшись моим другом и братом, попросил бы меня, я бы…
- Другими словами, ты хочешь, чтобы я тоже встал под твои знамена, хитрец? Ведь именно это подразумевает «назваться другом и братом»?
- И это тоже; правда, отправляясь в этот путь, я о том не думал, но не откажусь от такого славного и сильного союзника, как ты, а ты силен, за тобою кары севера. Если потом захочешь, можешь быть первым в моей армии – если я таковую буду собирать. Негоже такому важному господину болтаться без дела и зарабатывать гроши кулачными боями! Куда славнее будет идти со мной, признанным господином севера. Поверь мне, я войны не ищу, и на рожон зря не полезу. Напротив, мне нужен мир и покой, чтобы успеть насладиться молодостью и любовью. А для того нужны силы, чтобы ограждать мой мир от незваных обидчиков, как это делает Зеленый Барон – здоровья ему и всяческих благ!
- Здесь Длодик, барон Эстиля. Интересно, как ты с ним станешь делить город, который – я знаю! – когда-то принадлежал твоему отцу?
- Север велик и богат; моя жена, Кинф Андлолор, владычица долины Луны, и скоро эта долина присоединится к моим владениям. Из-за одного города я не стану затевать склоку, если, конечно, мне не покажется вдруг, что Длодик заслуживает, чтоб его вздернули на башне.
- А если покажется?
- Пока – не кажется. Но если покажется – вздерну. У меня для этого достаточно сил, мне присягали многие господа с верными им людьми.
- Я считаю Длодика своим другом, и могу вступиться за него Не боишься?
- Я совсем недавно был в таком же положении, как и ты, но только другом своим считал не барона, а самого царя. Нет, Клайд, мы ссориться не будем; сонки, может, и не так умны, но с ними можно договориться! Твой барон до сей поры производил на меня впечатление весьма умного человека. Так что, думаю, если немного поговорить с ним, он согласится и под одни знамена с нами встать.
- Хорошо; но ты назвал лишь очевидные причины твоего поступка. А что еще движет тобою?
- А еще я хочу показать некому умнику, как опасно злить барона Ставриола, и это, пожалуй, основная причина затеянной мною игры…
- Говори нормальным языком, не витийствуй, хитрец! Вы, эшебы, мастера наводить туману, и мне до смерти надоели твои цветистые фразы. Скажи так, чтобы я понял.
- Хорошо. Я хочу вставить такого пинка в зад благородному отцу, чтобы этот старый пень всю оставшуюся жизнь помнил и чесался, и навсегда позабыл, как шантажировать своего господина – так понятно, мой недогадливый друг?
Клайд промолчал; лишь его вечно бесстрастное лицо расплылось в ухмылке.
- А если твой друг и брат попросит тебя подарить вот эту женщину, что стоит у тебя за спиной и умеет так славно царапаться?
- Я прикончу этого друга и брата прямо на свадебной скатерти.
- Ого! Да, кажется, тебе можно верить. Только вот незадача – ото всех твоих ухищрений не появится у меня ни дома, куда бы я привел мою Инильгу, ни доброго имени, коим я мог похвастать раньше. Все твои хитрые планы, боюсь, всего лишь игра, как и сегодняшний бой – я знаю, что вы, эшебы, любите тешить себя играми разума, но, боюсь, эта игра не стоит свеч.
- И опять-таки ты не прав, мой недогадливый карянский друг! Я только что сказал, что хочу проучить как следует благородного отца – ты думаешь, он взбесился бы оттого, что его дочка досталась нищему кару? Конечно, это бы его разозлило, но не думаю, что он помнил бы об этом всю свою жизнь. Я же хочу разорить его; благородный отец объявил такое приданое за дочерьми, что должно бы тебе хватить и на дом, и на приличную жизнь. Я вижу тень непонимания на твоем таком просветленном лице, хотя ты, проживший так долго на благословенном севере, должен бы знать и наши законы, и обычаи; я объясню. Я женюсь на Инильге и возьму её приданое. Затем явишься ты и попросишь – попросишь! – у своего друга (у меня, тоесть) свою женщину. Я подарю тебе жену. Это будет все равно, как если б ты сам женился на ней. И старик должен будет выдать тебе её приданое снова, потому что я тебе своего не отдам, а ты станешь тогда его зятем моей волей. Это ясно? Старик окажется голым и босым, ему не то что преследователей – сапожника будет не на что нанять. Мне безразлично, как ты к этому отнесешься, и питаешь ли ты родственные чувства к господину будущему тестю; но от этой части плана я не откажусь.
Клайд хохотал, как безумный. Содрогались его могучие плечи, а стальные глаза скрылись в веселых морщинках.
- Что сделал тебе благородный отец, что ты так жесток к нему?
- Слишком назойливо напомнил об этом обязательстве. Он мог мне сказать - и просто разорвать бумагу, если я не изъявил желания жениться. Он этого не сделал. Напротив – он был настойчив… м-м… непочтительно. Ну так что, нравится тебе мое предложение? Ты много обо мне слышал, и я догадываюсь, какого свойства были эти слухи. Но я обещаю тебе, что не трону твою невесту. Её берегли для меня – чтож, я еще немного поберегу её для тебя.
- Её не уберегли для тебя, - язвительно намекнул Клайд, и Йон зацокал языком:
- Это за эти подвиги тебя отгоняли от неё пиками? И после этого ты говоришь мне про «попользоваться»?
- Я любил её, а не пользовался, - веско ответил кар.
- Только, друг мой, поосторожнее с этими признаниями, - продолжил Йон. – Ты знаешь, что бывает с женщинами, что стали чьими-то, не сочетавшись браком? Все бы ничего – эшебы охотно делятся наложницами – но, сдается мне, ты любишь её, и не желаешь ей доли наложницы. Я могу прийти к тебе и попросить твою женщину у тебя на ночь, и ты обязан будешь дать по нашим обычаям и законам.
- А в глаз? – очень спокойно произнес Клайд, и Йон рассмеялся. У такого попросишь…
Клайд смотрел на Йона своим спокойными глазами, и лицо его снова было неподвижно и спокойно.
- Когда свадьба? – спросил он. Это означало, что он намерен туда явиться.
- Как только я вернусь домой, - ответил Йон.
- А когда ты вернешься домой?
- Как только уломаю жениха моей второй невесты, господина Назира – слышал о таком? Мы теперь направимся в его храм, где он вроде настоятель. Я ничего не путаю?
Уголок неулыбчивых губ господина Клайда чуть приподнялся вверх.
- И он тоже должен будет назваться твоим братом и просить свою женщину у тебя, обещая дружбу? – иронично произнес он. Йон кивнул:
- Конечно!
- Ты очень умен, барон Улена. Как правильно выбираешь и как легко ты собираешь себе союзников!
- У меня просто есть что предложить им, - ответил Йон и добавил мысленно: «И еще у меня есть стишок-пророчество, который говорит мне, что делать и кого искать. И он обещает мне, что люди эти согласятся идти со мною!».
Словом, когда Клайд вернулся к Длодику, тот уж совсем извелся от любопытства.
- Ну? – накинулся он тут же на кара. – Что сказал Ставриол?! Отчего ты смеялся – ты гоготал так, что вся площадь гудела! Рассказывай!
Клайд безмятежно смотрел в лицо барона; и его глаза были уже не так жестоки и холодны.
- Он пригласил меня на свадьбу, - ответил кар. Такой поворот дел Длодика сразил. Чего-чего, но такого он не ожидал.
- На чью?!
- На мою. И я не смог отказаться.
***************************
- Дитя мое, проснись!
Кинф торчком села в постели.
Радиган уж ждал её на своем облюбованном месте; Инушар Один снова лежал у него на коленях, и старик любовно гладил его узловатыми темными пальцами.
- Это ты, - произнесла Кинф, потрясенная, – а я думала, вчера это был сон.
Радиган не ответил. Металл под его грубой, задубевшей кожей шелестел, словно меч снова и снова вынимают из ножен, а иногда пел что-то высоким чистым голосом, когда старик, проверяя лезвие на остроту, касался подушечкой пальца его отточенного лезвия.
- Может, и сон, - задумчиво произнес он наконец, - да только все, что ты увидишь в своем сне, будет правдой. Пойдем наружу, чтобы не потревожить твоего мужа, не то он наделает много шуму, увидев меня. А обо мне никто не должен знать, никто!
Они вышли; Кинф на ходу застегивала крючки на платье, Радиган – помахивал мечом. И странно было смотреть на его жалкую сгорбленную фигуру, что еле двигалась, опираясь на палку – а рука, работающая кистью, словно этому телу не принадлежала, жила отдельной жизнью, и была сильна и полна молодости и здоровья.
- Да, мой давний друг, - со вздохом произнес Радиган, вернув Кинф её оружие. – Ну, начнем наше обучение? Я принес тебе одну книгу – ты должна будешь прочесть её.
- И все? – удивилась Кинф.
- Все; затем я её сожгу, и все знания, что в ней были, останутся в тебе. Как только ты почувствуешь, что придет твое время умирать, ты напишешь её заново и дашь прочесть преемнику. Но это произойдет еще нескоро! Так что не думай об этом. Просто прочти.
- А если я забуду, что написано в ней? – с сомнением в голосе произнесла Кинф, разворачивая кожаный темный переплет.
- Ты не должна копировать то, что там написано, - ответил Радиган. – Ты напишешь свою книгу. Но это будет еще очень нескоро.
Читай!
День 1.
Взойдет звезда победы,
Как завещали деды,
Когда Тигрица встанет, с ней
Красный лев воспрянет.
И смелая Лисица
В бою переродится,
Когда с безумным Террозом
Удача в бой помчится.
Средь дня взошли Зед с Торном,
Скала сошлась с Огнем,
И над землею каров
Наследник станет королем.
Что это значит?!
А ты разве не понимаешь?
Мне кажется, я уже слышала эти имена… имена! Я слышала и имя «Терроз», и Скала – Клайд, и Огонь – мы теперь едем к Назиру… и даже Зед с Торном – я никогда не видела названного брата по драконьей крови, но о нем и о его друге Торне по Пакефиде ходят легенды! Не может быть!
Да, дитя. Это пророчество. Не я его придумал, но я его сохранил.
Значит, все, что сейчас происходит ты запланировал?!
Не я; однажды ко мне пришел человек – имени он своего не назвал и лица своего не показал. Он поведал мне, что во времена смуты, когда мир станет трещать по швам, эти люди смогут удержать его на месте – или не смогут, если не станут стараться, но они должны хотя бы попытаться.
Далекая Мунивер манила к себе; её шпили вздымались до небес, и по белоснежным улицам скользили легкие фигуры прохожих в летних одеждах – девушки в сарафанчиках на тонких бретельках или в коротеньких топиках с шортиками, и их загорелые животики ласкало солнышко, юноши в светлых брюках и плетеных сандалетах, карапузы на трехколесных велосипедах, усердно нажимающие на педали… Кинф смотрела на эту картинку заворожено, как зачарованная.
Это Мунивер будущего; такою вы можете её сделать.
А если у нас не получится?
Тебе лучше не видеть этого; ибо видения ада еще никого не вдохновляли. Лучше смотри на свою прекрасную, цветущую землю, над полями которой светит солнце и играют эшебские дудки, напевая свои протяжные плавные мелодии. Если всем сердцем полюбить это – солнце Эшебии, её свободу, её ветер над бесконечными полями, - то драться за все это будет легче, и у врагов, что встанут против тебя, не достанет сил, чтобы победить.
Того, кто любит, не победить.
«… были великие бойцы, пакефидские принцы, титулованные воины, смелейшие и ловкие. И первым именем было – Воканна, Синий Вол, Великий, Змееликий, Миротворец, Спаситель Земель, Сжимающий Молнию. Многие земли спас он от засухи, построив каналы и озера налив водой, и много битв выиграл, прогоняя кочевников-завоевателей. Многих Драконов мирил, и много заключал соглашений меж Летающими, даруя золото, благовония и масла Императорам.
Яцео Ван Суу, Снежный Барс, смелый страж, Око во Тьме, Мудрый Воин, Равный Летающим, друг мощного Волоса Бога.
Мудрость его превосходит человеческую во сто крат и сила его равна силе стихии.
Прославлял Яцео Дракона-отца своего, пока слава эта не стала петь о нем самом. Умер древнейший Дракон из рода Лекх, и Яцео богато украсил гробницу Улетевшего Навеки, и умастить велел чешую солнцеподобного розовым маслом и обернут тело бывшего Императора в розовые шелка. Затем взошел на трон сам и правил сто лет мудро и благостно, как и сам Дракон, и много лет делал он великие дела.
Зед и Торн, Черный и Белый Братья, сыновья братьев – Драконов Ченских, Алкиноста и Давра.
Зед, Черный Кот, Бесстрашный, Лучший из Воинов, когда-либо рождавшихся, Страшный в Гневе, Черный Алмаз, сжимающий Грацию.
Торн, Желтый Цветок, Песчаный Лев, Спустившийся с Небес, Слепой Мастер, друг Тэсаны (Храбрости).
Много подвигов свершили они, и песнь им поется обоим, ибо они неразлучны и неразделимы, как Зед и Торн на небе. Будучи юными, они избавили людей от лже-императора Чета, спасая из плена Давра, Грозу Небес, убили людоеда и ведьму Аринду, пожирательницу младенцев…»
Задыхающийся рот жадно ловил воздух, но вместо него терпкая жидкость колдовского настоя лилась в раскрытые губы, от горького вяжущего вкуса в голове горели огни и взрывались тысячи ослепительных Одинов, а Зед и Торн, сойдясь на небе, сияли, как темные драгоценности.
И горели они, и разбегались дороги Пакефиды, и несли на себе принцев Драконов, что мчались свершать свои подвиги… выбирай, сиятельная!
Выбирать? Я должна выбрать? Кого же?
Союзника; о нем нет упоминаний в твоем пророчестве, и если Зед И Торн при дут к тебе сами, то последнего ты должна выбрать сама.
Как же?
Ты должна увидеть…
Воканна был устал, бледен, из ссадины на щеке текла кровь; рассеченное плечо ныло, кровь черным пятном расползлась по синему атласу халата, по белой нижней рубашке, виднеющейся в дуру на халате. Здоровая рука крепко сжимала узкий шамшер – как редко Воканна, спокойный и сильный, как поток широкой реки, вынимал его из ножен! Ну, разве что в праздники, когда съезжаются принцы со многих рент и в ясном небе бьются флаги и вымпелы, и сходятся в поединках сильнейшие.
Сегодня узкий шамшер дымился от крови. Крови человека. Вернее – многих людей.
- Варвары – это зло, - задумчиво произнес старый Дракон, с блестящей чешуей цвета синей ночи, без диадем и перстней. Он не любил побрякушки.
- Они направились в сторону гор, - хрипло сказал Воканна, - и они могут либо погибнуть, либо…
- Либо они перейдут горы и попадут в Эшебию, - закончил Дракон жестоко, тяжело шевельнувшись на своем ложе. Красные глаза его превратились в узкие щелочки и Воканна не заметил внимательной искры на алом, как преисподняя, дне глаз.
Эта мысль была для молодого принца мучительна.
- И снова война, - по лицу Воканны пробежала мучительна судорога. – Снова грабежи и убийства…
- Что же делать? – безразлично ответил Дракон. Воканна тряхнул головой, упрямо зазеленели его глаза:
- Клянусь, даже если мне придется одному выступить против этих варваров, я не позволю им разорять земли!
- Но они могут убить тебя, - вкрадчиво сказал Дракон, - будущего Императора!
- Все равно! Они не имеют права лишать жизни людей, стольких людей! – закричал Воканна. Зрелища разоренных деревень и сожженных домов глубоко ранили его сердце. Воканна не был воином – он был ученым, пусть сильным человеком – но все же ученым, философом. Он никогда не жаждал битвы, он не желал боя, и военная наука давалась ему тяжело, но он готов был идти драться – чтобы эта зараза не распространялась по земле.
Дракон, вздохнув, наклонил голову.
- Воканна, сын мой. Благословен будет день тот, когда взойдешь ты на трон. Я не мог сделать более мудрого выбора, кроме тебя.
Нравится ли тебе Воканна?
Он ученый муж, и его горячность наивна. Кроме того – он испытывает чувства угрызения совести оттого, что упустил варваров, дал им уйти за горы, в Черные Ущелья… в Эшебию…
Продолжить ли его историю?
К чему, если самое начало мне уж не интересно?
Значит – нет?
Нет!
Алкиност сидел на троне, прекрасный, как никогда. Багровые шелка, в тон к красному мрамору стен с черными прожилками и к алым подушкам на троне, лежали на его плечах, отороченные черным мехом, и богатейшая диадема холодно блистающим узорным шлемом покрывала его голову, а чешуя его была умащена драгоценными пахучими маслами и не уступала блеском золоту.
- Ты звал? – юноша, стоящий у трона, казался совсем хрупким и маленьким в своей черной одежде, и алый зал бросал теплые отблески на лицо принца и на серебро на его одежде.
Алкиност гордо вздернул голову, заблестели, запереливались искры в гранях бриллиантов на подвесках диадемы.
- Да, сын мой. Славный Зед, Черный Алмаз, чьи помыслы всегда были чисты и драгоценны, как и твое имя, чья преданность дороже всего золота Пакефиды, чье бескорыстие чище серебра на твоей одежде… я должен сказать кое-что очень важное, и, думаю, тебе это покажется не очень радостной вестью.
Красный отблеск тревожно отразился в серебряном обруче на буйных, иссиня-черных волосах Черного Алмаза, дико зазеленели большие, бархатные глаза, и тонкая белая рука крепко сжала рукоять меча в черных, с серебром, ножнах.
- Слушаю, - осторожно сказал он.
Дракон непреклонно держал голову, царственный и гордый.
- Ранее я объявлял тебя своим наследником, - произнес он, - но теперь… я намерен жениться. И я хочу, чтобы посланником моим к Золотой Шени и сватом был именно ты. Сегодня же караван собери и ступай к ней.
Сведенные на переносице темные брови принца удивленно взлетели вверх, разжались побелевшие от напряжения пальцы.
- Тю, - легкомысленно произнес Зед тоном, совершенно не вяжущимся с его таким величавым видом. – Тоже мне, секрет! Об этом весь кнент уж целый год говорит! Но, Алкиност Натх, - произнес он, потирая удивленно лоб, - я, хоть убей, не вижу ничего, чтобы мне не понравилось. В чем подвох?
Алкиност удивленно взглянул на озадаченного сына.
- Ты что, действительно не понимаешь? Я же женюсь, и у меня будут дети, а это значит, что ты никогда, никогда не станешь Императором.
Черный Алмаз беспечно расхохотался:
- Но Алкиност, это итак мне не грозило. Ты слишком молод, да живешь ты вечно, чтобы я мог на что-то надеяться…Я просто никогда не пережил бы тебя, никогда!
- А капля крови моей? Забыл? Она отодвигает старость человеческую, и надолго.
- Да ну и что! Она не сделала меня бессмертным. Сам подумай – такого, как я, задиру, завтра же могут пырнуть в пузо, и… словом, я рискую умереть не от старости.
Дракон усмехался в усы.
- Нет, Зед, - произнес он, рассматривая его внимательно, - от стали ты не погибнешь. Она слишком любит тебя, чтобы причинить тебе боль. Тебя ожидает именно старость, почтенная и глубокая. Так ты правда не против, что я женюсь? И не затаишь обиды? – голос Алкиноста дрогнул; Черный Алмаз кинулся к трону, и, упав на колено, поцеловал край мантии.
- Да я счастлив вперед всех, - с обожанием сказал юноша, подняв влажные ласковые глаза на Дракона.
- Я очень люблю тебя, Зед, - произнес Алкиност, ласково щуря янтарные глаза. – И мне очень жаль, что я не могу ничем отплатить тебе за твою преданность.
- Твоя дружба и расположение – наивысшая награда мне, - ответил Зед. – И… не платят за преданность, иначе это уже не преданность, а наёмничество. Я сделаю все, как ты сказал. Поеду и сосватаю Шени по всем законам. А от себя подарю твоей невесте кольцо. Золотое.
Интересный Черный Алмаз… Легко Воканне, который будет Императором, любить Дракона – он богат, обласкан. А этот… я слышала, что свои богатства Зед раздобыл сам и принес на кончике своего клинка, и подарки Дракона для него не богатство, а знаки внимания. Его любовь бескорыстна, драгоценна и чиста, как и имя.
Так он тебе понравился?
Да! О, да! Безумно! И он мой… мой брат по крови Дракона! Но он же потерялся? О нем пять лет нет вестей!
Да; все это время он шел к тебе.
Звезды вновь вспыхивают, разрастаясь в янтари глаз Давра, лениво щурящегося. Драконы всегда щурятся, разговаривая с людьми; так они скрывают на дне своих глаз до поры истинные свои чувства.
Над его головой, болтая ногами, висел принц Торн, уцепившись за штору – она проходила у него под мышками, как лямка у младенца, которой удерживает его мать, обучая ходить.
- …Мы примерно одного возраста с тобой, - втолковывал Торн Давру. – Ты – по-драконьи, я – по-человечески, и потому не сочти за обиду, отец… но я считаю, зря ты пожег монахов. Зло это глупое.
Давр, развалившись на подушках, хитро прищурил глаз, в котором, словно кубики льда в виноградном вине, плавали искры смеха.
- Да ну? А ну, я теперь тебя сожру?
- Жри, - пожал плечами Торн, ничуть не испугавшись. – Только от этого ничего не изменится. Все равно – ты не прав.
Принц Торн явно дергал смерть за усы – ну, кто же смеет так неуважительно противоречить Дракону?! Тем более молодому, злому Давру – Грозе Небес?
Давр, однако, не рассердился. Расхохотавшись, он ухватил Торна друмя пальцами и поднес к своим глазам, чтобы лучше видеть.
- Ну, ты и нахал! Глупый еще, а уж и осуждаешь! И кого – меня!
- Это почему это я – глупый?! – голубые глаза зазеленели гневно, он попытался вывернуться из руки Давра, но тот принца не отпустил, захохотал еще громче.
- Он еще и злится, клянусь Летающими! Вы посмотрите, Вах меня раздери, он злится! – Давр, наконец, усадил бережно Торна на подушки из атласа рядом с собой и поправил когтем застежку на его одежде. – Ну, не глупый. Просто того не знаешь, что монашки-то эти человечинкой питаются. Оч-чень обожают. Демоны Иги они. Ну, или почти. Демоны лишь покойников-безбожников жрут, а эти – всех подряд. Так что тут я прав. Что ж я, бешенный пес, чтоли, по-твоему, чтоб так просто на людей кидаться? Эх ты, Песчаный Лев…
О, как легко любить и боготворит Драконов, который священен и превыше всего! Но сказать ему, что он не прав…
Так и Песчаный Лев Трон тебе понравился?
Он смел.
Да; и смелость его повела его вслед за его другом, Зедом. А кто больше тебе понравился?
Я не знаю; оба они замечательны, и если мне пришлось бы выбирать из них двоих, я не знала б, кого выбрать. Но ты-то, мой лорд, ты-то знаешь ответ? Кого я должна выбрать? И почему – выбрать?
3.ОСНОВАНИЕ СИЛ ПРОТИВОСТОЯНИЯ. СЕВЕРНЫЙ АЛЬЯНС.
НАЗИР.
В храме было темно и прохладно, как в погребе. Огромная статуя Яра, сидящего по-турецки, упершись руками в колени, обитая тончайшими золотыми пластинами, угрожающе нависла над вошедшими, и у подножия её замерло единственное пятно света, пробивающегося в отверстие в куполе.
- Красиво, - заметила Кинф, оглядывая стены, облицованные мрамором.
Йон не стал любоваться местными достопримечательностями. Тишина и покой храма не обманывали его.
- Идите-ка вон туда, - он кивнул на балкон, куда вела маленькая лестничка. – И стойте там. Это балкон для слуг, и Назир никогда не позволит себе появиться оттуда перед гостями. Значит, и напасть на вас он не сможет. С его слугами справится Клайд – да и сама ты, голубка, кое-чего стоишь!
Он ласково улыбнулся, и Кинф поняла, что он её обманывает. Не нужно будет Клайду драться ни с кем; и даже если слуги Назира придут сюда – они не тронут спутников господина барона Ставриола. Все дело в нем; и он один решит сегодня все вопросы. Зачем же он взял с собой Кинф, говоря, что в трудный час она поможет ему? Да просто он ни на миг не хотел расставаться – тем более, что не было уверенности, что он вернется из этого похода…
- А если… - заикнулась было Кинф, но Йон её и слушать не стал.
- Мне вы ничем сейчас помочь не можете, - отрезал он. – Я сам должен решить это дело.
Клайд кивнул; он жил на севере долго, чтобы изучить его своеобразные кодексы чести. Когда двое дерутся, третий - не мешай.
Йон, передернув плечами – погребная сырость ему не понравилась, - подошел к статуе Яра вплотную звонко цокая подошвами своих сандалий. Подумал и снял их, откинув из пятна света. Пол был холоден, и он поджал пальцы на ногах, привыкая. Никого по-прежнему не было.
Тогда он вынул меч и его рукоятью весьма неуважительно постучал по медальону, свисающему с шеи наклонившегося над ним позолоченного бога. Раздался глубокий и долгий звук, словно он стучал по гонгу. В темноте произошло какое-то движение, но никого по-прежнему видно не было. Но он знал, что его заметили, и потому больше шуметь не стал, а преспокойно начал дожидаться хозяина дома.
Йон снял браслеты с рук и сложил их в сумку, которую отстегнул и тоже бросил на пол, отправив вслед за сандалиями. Он стоял, гордо выпрямившись, опустив свой меч, у подножия страшной статуи, и свет играл на его смуглой коже.
Тишина ожила; это заметила даже Кинф. Шагов слышно не было – верно, тот, кто пришел в это зал через невидимую дверь, тоже был бос, как и Йон, и его подошвы, привыкшие к холоду мрамора, ступали беззвучно. Да только скрыться неизвестный не мог; с его появлением воздух словно наэлектризовался, и зал словно наполнился отзвуками бури. То яростно билось сердце Назира, сгорая от желания сию секунду убить барона Ставриола – и у него были на то причины!
- Можешь не говорить, кто ты, - тихо прошептала тишина, и Йон развернулся в сторону, откуда исходил голос. – Я знаю, кто ты. Весь Улен говорит о тебе, и долина Луны – тоже. Ты – барон Йонеон Ставриол, и за одно это имя я убью тебя.
Йон остался невозмутим. Он стоял по-прежнему неподвижно, одной рукой упершись в бедро.
- Ты не признаешь меня, как своего господина? – уточнил он.
- Может, я и признал бы тебя, - ответила темнота. – И почитал бы, но ты отнимаешь у меня счастье и саму жизнь! Я должен убить тебя, иначе мне жить незачем.
Человек в темноте крался тихо-тихо, как тень по песку, но Йон безошибочно поворачивался лицом к тому месту, где сейчас находился Назир, и тот не нападал, выжидая.
- Выслушай меня, - предложил Йон. – И тогда, может статься, все изменится.
- Я не хочу слушать тебя. Я не хочу ни знать причин, по которым ты женишься на моей невесте, как бы уважительны они ни были, ни принимать твои сожаления. Долг твоей чести не стоит моего счастья.
Кривая эшебская сабля, пропоров блестящим полумесяцем темноту, обрушилась на светлую голову Йона, и меч его, ослепительно блеснув в свете единственного луча, отразил это удар – и следующий, который готова была нанести неукротимая сабля-близнец в другой руке эшеба. Назир был мастер фехтования обеими руками.
Йон, отбив удары Назира, отскочил в темноту, и меч его погас, растворился, спрятался. Теперь оба противника стали невидимы друг для друга, и неслышимы – как умно поступил Йон, подумала Кинф вдруг, что снял свои сандалии! – и приходилось им полагаться не на зрение, а на иные чувства.
- Я слышу тебя, - произнес Назир в темноте. – Я слышу, как громко бьется твое сердце, барон, но это не страх. Расскажи, что так волнует его? Может, твоя гордыня? Та самая, которая привела тебя сюда – ты ведь думал, что я покорюсь тебе, как только ты посмотришь на меня своими надменными глазами? Или твоя самоуверенность – ты ведь думал и о том, что я не решусь драться с человеком, слывущим лучшим поединщиком в стране? Что?
- Любовь, - дерзко выкрикнул Йон, и его меч вспыхнув ослепительной вспышкой, вынырнул из темноты и скрестился с зазвеневшими гневно саблями. – Я, как и ты, дерусь за любовь.
Сабли Назира молниеносно вынырнули из темноты, но не нашли меча Йонеона. Барон растворился, слился с темнотой. И замер – Назир нетерпеливо зашевелился, задвигался, чутьем отыскивая ненавистного соперника. Но тщетно: уже весь зал благоухал ароматическим маслом Йона, и каждый угол, обманывая, звал – я тут! Иди сюда!
Тогда Назир решил сменит тактику.
- К чему нам прятаться, высокородный? – произнес он, оставив тщетные попытки найти Йона. – К чему двоим смелым господам эти уловки? Давай выйдем из тени и встретимся лицом к лицу, как и полагается благородным эшебам. Клянусь, драка будет честной! Я человек слова; ты проник в мои владения вовсе не тайно – тебе позволили сделать это мои стражи по моему приказу. И, если ты победишь и убьешь меня, тебе дадут с миром уйти. Я сказал.
Но если я выиграю – не обессудь. Я убью тебя, я тебя просто убью.
- Согласен, - ответил Йон и вынырнул из темноты в пятно света из неожиданного места – даже обернувшийся на движение Назир не ожидал его там увидеть. – Но если выиграю я, ты будешь слушать меня. Ты выслушаешь все, что я скажу тебе – за этим я и пришел.
Назир тоже вышел из тени в середину пятна света. С минуту эшебы изучали друг друга, просто глядя друг другу в глаза, и припоминали, что каждый из них знает о противнике.
То, что знал об Йонеоне Назир, наверное, сводилось к весьма простому образу – наследный господин, высокомерный и самонадеянный, привыкший к тому, что весь мир принадлежит ему. Всю жизнь он прожил в столице и привык к её праздности и развлечениям, избалованный сверх меры женским вниманием – эта часть биографии Йонеона кочевала из одного края Улена в другой и повторялась, пожалуй, чаще иных подробностей его жизни, и он снискал себе устойчивую славу редкостного сластолюбца.
Глядя на разрисованное, вздрагивающее от ярости лицо Назира, Кинф подумала, что и о страстном танце Йона и юной Хлои Назир наслышан – как быстро в Улене распространяются слухи подобного рода! – и, наверняка, снедаемый ревностью, он усмотрел в этом танце нечто оскорбительное для себя. Соблазнитель чужих невест, ты думаешь, весь Улен вместе с его девами принадлежит тебе лишь потому, что тебе так хочется?! О, ты заблуждаешься!
Что знал Йон о своем противнике? Ничего; он вообще ничего такого о Назире не слышал, и даже юная Хлоя, говоря о своем возлюбленном, была немногословна. И об этом суровом воине Йон знал только одно – что он воин.
Назир был чистокровным эшебом, с черными, как смоль, волосами, с огромными светлыми злющими глазами на татуированном лице, с такой темной кожей, что его можно было б принять за южанина, если б не тонкое строение тела и острые, резкие черты лица. Как и у старейшин, у него были густо начернены веки и красивыми черными лозами украшена голая грудь, а его четко очерченные губы, темные, почти коричневые, не нуждались в черной помаде.
Эшебы отступили друг от друга на шаг и церемонно поклонились, все так же сверля друг друга прозрачными опасными глазами. И из одних глаз в другие перетекала ненависть и решимость убить, во что бы то ни стало пустить кровь! А в тех, других, спокойных зеленых глазах, была другая, не менее твердая решимость, другая цель – подчинить…
И это продолжалось долго, бесконечно долго; бесконечно долго тек струящийся песок в песочных часах, и казалось, что каждая песчинка не торопится упасть. Она цеплялась за прозрачные стеклянные стенки и медлила, растягивая время до бесконечности…
Это был безмолвный поединок, наполненный, однако, страстью больше, чем самая яростная драка, сжигающий разум, поединок меж напряженными до предела нервами и волей. Кто ударит первым? Чья рука первой поднимет меч и чья, уж вслед за нею, сможет (или не сможет?) отбить удар?
Они не встали в боевые стойки, как то принято у каров; первый удар мог быть нанесен кем угодно и когда угодно, внезапно и коварно. И, случалось, что он решал все.
Кинф раньше никогда не видела, как танцуют эшебы. Не видела она, и как они дерутся – а потому удар Назира, коварный, как укус змеи, нанесенный молниеносно, внезапно, поверг её в ужас.
Кривая сабля Назира должна была снести Йону голову начисто, и Йон не успел бы ни отпрыгнуть, не отступить, нет!
Он и не успел; но сабля остановилась в ничтожном расстоянии от недрогнувшего лица барона, с досадой скрежетнув о его меч, вставший на её пути.
Прозрачные зеленые глаза смотрели на Назира еще миг спокойно – тот миг Назир, не достигший вожделенной цели, с яростью сверлил Йона взглядом, - но лишь краткий миг. Затем Йон оттолкнул саблю эшеба, и вторая сабля полетела вперед, целясь в сердце ненавистного барона.
Кинф в ужасе закрыла лицо руками. Звон клинков и яростный звериный боевой визг эшебов ужасали её. Ей казалось, что это не два человека движутся по залу, то исчезая в темноте, то выпадая в пятно света, а два металлических блестящих шара катаются по полу, сталкиваясь и сердито звеня..
Она никогда не видела, как по-настоящему дерется Йонеон Ставриол.
Что там, в столице? Это были лишь праздничные турниры (она проникала на них тайно, прячась под помостом, на котором сидел её отец – или, при известной удаче, под скамьями для зрителей у самой арены), наполненные смехом, шутками, цветами, изящными позами и красивыми выпадами, которые так ценили старые мастера. Он, молодой и тщеславный – она помнила его бой тогда, на её день рождения, когда ей было официально позволено присутствовать на военном празднике, - красовался перед публикой, и в перерывах, пока его измотанный противник отыскивал оброненный в опилки на арене меч, он раскланивался перед публикой, гордясь своей силой.
Теперь же некогда было кланяться; и не было улыбки на его сосредоточенном лице. И рука его, сжимающая рукоять верного ему меча, была быстра и сильна, как никогда, и из горла рвался ужасающий дикий страшный визг, словно и не человек его издавал, а большая лесная кошка, оспаривающая свою добычу.
Назир крутился волчком, отчего его черные блестящие косы застилали его лицо, и его сабли, казалось обвили его тело, образуя вокруг него непроницаемый прочный обруч, за который никак не мог пробиться умелый меч Йонеона – а Йон старался, видят боги! Он старался в трудный час вспомнить всю сложную науку, что вливали в него всю его жизнь лучшие мастера!
Иногда лезвия Назира расплетались, превращались в огромные ножницы, концами которых Назир что есть силы щелкал, стараясь достать, дотянуться до головы Йонеона, но тот отклонялся, и сабли, кровожадно клацая, пролетали бесполезно над его запрокинутым лицом, не коснувшись даже взметнувшихся белоснежных косичек не голове барона. Прав был неизвестный в охотничьей рубке на границе Паондлогов – они составляли равную пару! И у Назира были верные люди, которые помогут ему добить строптивого, безрассудного барона, так бесстрашно, глупо и самонадеянно явившегося в его, Назира, дом!
Это Кинф поняла, когда в темноте рядом с ней вспыхнули светлые эшебские глаза, еще, и еще, еще!!!
На балконе, расположенном по всему периметру квадратного зала, появлялись вооруженные люди. Эшебы, верные Назиру, словно призраки, наполняли зал, не обращая никакого внимания на соседствующих с ним Клайда и Кинф. Своеобразный кодекс чести, как закон джунглей о водопое, не позволял им тронуть врагов, находящихся в такой соблазнительной близости. Один человек даже задел нечаянно Кинф локтем, но прошел мимо, словно не заметив её.
Люди эти наблюдали за схваткой, держа руки на оружие, готовые в любой момент спрыгнуть вниз, к дерущимся, по знаку своего господина, и помочь ему расправиться с обидчиком. Кинф дрогнула, и хоть её рука и сжимала рукоять меча, хоть рядом и был могучий Клайд, она ощутила в сердце смертельную тоску, потому что знала – им ни за что не одолеть втроем эту толпу, если Йон вдруг проиграет, даже если ему, обессиленному сражением с Назиром, и оставят возможность защищать свою жизнь с оружием в руках.
Их отпустят; вместе с Клайдом вытолкают взашей, только и всего. Йон же отсюда живым не уйдет – если проиграет. Он все поставил на карту, самую жизнь свою, и за неё сейчас дрался, яростно и смело.
Тем временем ярость схватки нарастала; Йон, казалось, заразился гневом от своего соперника, и теперь рубил так же, как и он, прорываясь к живому телу. Он словно позабыл о своих мирных намерениях; и меч его, вдвое быстрее мелькая, чем сабли Назира, был безжалостен.
Эшебы, глядящие на бой, неподвижные, как статуи, вдруг ожили. Они, словно ночные совы, начали ухать – сначала один, потом другой, третий, и вот уж весь зал гудит, каждый уголок его наполнился этим зловещим и кровожадным звуком, который становился все громче и звучал все чаще.
- Что это? – прошептала Кинф испуганно. – Для чего это?!
- Они задают ритм, - ответил Клайд. – Противники равны по силе; это видно. И по всем эшебским канонам бой затягивается. А этого эшебы не любят. Сейчас они зададут ритм, и будут все ускорять его; и кто его выдержит, тот и победит, - Клайд вытянул шею, чтобы получше разглядеть, что там происходит внизу. - Вот сейчас и узнаем, кто чего стоит!
Уханье все учащалось, и Йон поймал ритм без труда; он вспомнил и об этом эшебском обычае! Его быстрый меч мелькал, ослепляя отражающимся от него светом.
Поймал ритм и Назир; ему не в первой!
Они стояли друг против друга, фехтуя, подчиняясь решению и суду толпы. Теперь об их умении будет говорить их скорость – коли убить противника быстро не получилось. И этот суд был вдвойне опасен для Йона; ведь если он проиграет, эшебы накинутся на него и убьют безо всякого приказа.
Темп все нарастал; эшебы гудели как барабаны, и, кажется, где-то застучал одинокий тамтам – Клайд шепнул, что это делали нарочно, чтобы один из поединщиков, послушав этот предательский голос, сбился и проиграл.
Но его никто не слушал!
Ух, ух, ух!
Кажется, Назир не поспел за ударом Йона, и его спасла лишь его вторая сабля – а может, Кинф лишь показалось это? Она глянула на Клайда, но тот молчал, вглядываясь в две освещенные фигуры. И бесстрастные эшебы все убыстряли темп.
Ух, ух, ух, ух!
Да пропустил же, точно! Теперь в этом не оставалось и сомнений, ему даже пришлось отступить, и барон шагнул вперед, завоевав маленькое пространство.
Ух, ух, ух, ух, ух!
- Кончено, - ликуя, произнес Клайд, когда Назир ошибся еще раз – теперь это видели все, - и, словно подтверждая его слова, Йон выбил сабли из уставших рук Назира – сначала одну, потом другую; и эшебы жутко и страшно взвыли, словно волчья стая на охоте, потерпевшая неудачу.
Назир устал; тяжело вздымалась его грудь, и он, опустившись на колени, оперся рукой об пол, даже не пытаясь схватить лежащую рядом саблю. Йон же не выказывал признаков усталости; красуясь – никуда не делись столичные привычки! – он неторопливо вращал кистью, и меч его плавно разрезал прозрачный воздух над головой поверженного врага.
Эшебы, дождавшись окончания схватки, молча начали покидать зал, уходить так же беззвучно и незаметно, как и пришли. Их господин проиграл – и дальнейшее касалось только его и его противника. Назир был человеком слова.
- Ты есть намного больше, чем я думал о тебе, - произнес Назир, опуская голову. – Руби! Мои люди не тронут тебя!
- Ты обещал выслушать меня, - ответил Йон спокойно, как и до начала боя, опуская меч. – Я знаю, мои слова для тебя худшая пытка, тем более, что не собираюсь ни извиняться, ни говорить, что свадьбы не будет, ни произносить каких-либо слов утешения – но ты должен меня выслушать!
Назир смолчал, яростно кусая губы, но подчинился. Голова его склонилась еще ниже к ногам барона. Барон честно выиграл в бою свое право говорить и быть услышанным.
- Я пришел не за тем, чтобы уничтожить тебя, - сказал Йон, - у меня нет на это причин. И не за тем, чтобы ранить твое сердце, сказав, что свадьба состоится обязательно – а она состоится, Назир, на то была воля моего отца, покойного господина всего Улена! Только повинуясь его воле, я и женюсь; и изменить этого я не могу.
Но ты глуп, рыцарь Назир, глуп оттого, что слишком горд, и в гордости своей замкнулся. Ты заперся в своем доме оплакивать свою любовь вместо того, чтобы идти ко мне и просить за неё. Ты держишь зло на меня – а меж тем я, барон Улена, пришел к тебе сам, искать мира. Поговорим?
- Что это изменит, барон? – устало спросил Назир, усевшись на пол. – Ты сам сказал – свадьба состоится, и моя Хлоя станет твоей женой. Что мог я изменить, говорив с тобой? Ты не из тех мужчин, что отказываются от женщин, не так ли? А Хлоя… - Назир яростно и страстно ударил кулаком об пол, так, что пальцам стало больно. – Как она танцует! Видел бы ты, как танцует она! Тогда бы ты не пришел сюда и не искал мира со мной: ты сошел бы с ума и забыл бы обо всем. И женился бы уж тотчас, чтобы она каждый день танцевала для тебя!
Странно, подумала Кинф, значит, Назир ничего еще не слышал о помолвке Йона – а ведет себя так, словно лично на ней присутствовал и теперь сгорает от ревности. А что бы он сделал, коли б увидел тот танец?! Даже подумать страшно…
- Я видел её танец, Назир, - ответил Йон, - и я танцевал с нею. У нас была помолвка; но её танец не тронул моего сердца так глубоко, как твое. И я, барон Йонеон Ставриол, все-таки пришел к тебе, глупцу, и ищу мира. Ты говоришь, что наш разговор не привел бы ни к чему? Ты ошибаешься; я барон, а значит, в моей власти судьбы людей. И если бы ты пришел в мой дом как друг, и попросил бы, я подарил бы тебе мою жену Хлою. Это и в моей власти, и в моем праве.
- Что?! – Назир подскочил. Глаза его были безумны. Перспектива получить свою женщину – пусть и ставшую женой барона, - родила в его сердце надежду. Йон усмехнулся, глядя в глаза Назира – в них он читал решимость забрать Хлою даже если б и с супружеского ложа, даже если б она и успела нарожать господину кучу ребятишек, даже… любовь эшебов сильнее предрассудков! – Ты подаришь мне Хлою?! Когда же?!
- Прямо за свадебным столом, - твердо ответил Йон, глядя в безумные глаза Назира, и его образ бессовестного и похотливого соблазнителя разлетелся вдребезги. – Я даже не прикоснусь к ней. Она – твоя, Назир, и в том я даю тебе слово! Все так просто. И не нужно драки и убийства; у тебя нет повода страдать и ревновать.
На лице Назира отразилось смятение; барон Улена Ставриол отказывается от женщины?! После того, как был с нею помолвлен и видел её прекрасный танец?! Как мог он не соблазниться?!
- Но как?! – только и мог произнести Назир.
- Можно подумать, ты один эшеб - и один в целом мире влюблен и слеп от своей любви, - улыбнулся Йон. – У меня есть жена, Назир, и я люблю её настолько, что даже твоя прекрасная Хлоя не прельстила меня. Кроме того, - припомнив слова Наместника снова, Йон рассмеялся, - моя царственная супруга просто выцарапала бы мне глаза, коли я посмел бы волочиться за юбками.
- Царственная? – переспросил Назир подозрительно. Видно, и об этом он кое-что слышал.
- Кинф Андлолор, - ответил Йон, и её торопливые шаги застучали по лестнице. Назир лишь покачал головой, поражаясь упрямству новоявленного барона – всем известно было, что за любовь к наследнице он жестоко поплатился! И все-таки своего добился…
- А это еще кто? – завидев Клайда, удивился Назир, спускающегося вслед за Кинф. Йон усмехнулся:
- Это… еще один родственничек, претендент на руку Инильги. Видишь, какой щедрый у тебя господин? Раздает жен налево и направо!
Кинф, бросившись на шею Йона, уткнулась ему в грудь лицом, и плечи её вздрагивали.
- Ну, ну, голубка моя! – нежно произнес он, гладя её спину. – Слезы? Зачем они?
- Я так напугалась! – призналась она шепотом, поднимая зареванное лицо. – Я боялась – ты проиграешь! О, как страшно вы бились! – и так не вязалось с увиденным его склоненное над нею заботливое и ласковое лицо…
- Напугал, - укоризненно произнес Йон, посмотрев на Назира, и Кинф поняла, что он снова паясничает и рассмеялась, отирая мокрые щеки. – Да как же я мог проиграть, если я сражался за наше с тобой счастье, голубка моя?
- Я же проиграл, - напомнил Назир мрачно.
- Ты дрался не за счастье свое, - ответил Йон, - а затем, чтобы убить меня.
Назир в изумлении покачал головой, рассматривая веселого молодого барона.
- Ты много, много больше того, что я знаю о тебе и что говорят люди, - произнес он с благоговением.
День 2.
Выбирай, сиятельная!
Выбирать? Я должна выбирать? Кого?
Вглядись в сияние звезд – не затмевает ли их что?
По пыльной дороге, из западных кнентов, шел человек. Невысокий, плотный, в сандалиях на деревянной колодке, в ярком зеленом фурисодэ из шелковой блестящей ткани, с канареечно-желтой, режущей глаз отделкой, подпоясанный таким же широким поясом. На иссиня-черных волосах путника, собранных в узел на голове, лежала пыль, и на широких полосатых штанах – тоже. Скуластое спокойное лицо зрелого, много повидавшего человека было бесстрастно; на широких плечах путника возлежал меч, большой Но-дачи, «меч для поля». Хорошо отполированный, с рукоятью слоновой кости, инкрустированный черным перламутром, с искусно выточенной головой оскалившегося хоря-покровителя на конце рукояти, он был единственным достоянием путника и был достоин и богатого сайгири-айка, а то и самого сына Дракона…
Кто это, мой лорд?
Это Яцео Ван Суу, блуждающий нищий сайгири. По крайней мере, он был таковым, пока не достиг столицы кнента Дракона Лекх…
…трибуны бесновались; площадка для боя была утрамбована, и Яцео чутко ощущал босыми подошвами любой бугорок. Мягкая земля, без камешков, хорошо!
Против него стоял юный принц-дракон, Син Кун Ли, любимец публики, озорной, злой в бою, слишком молодой, чтобы быть мудрым, и слишком умелый, чтоб быть побежденным. На празднике он выиграл все поединки, и приглашение на бой незнакомцем-нищим его не только не испугало, но и насмешило.
Однако, он принял его – часто так делали принцы, оказывая уважение народу, из которого вышли сами.
- Если я выиграю у тебя, смелый незнакомец, я срежу твои волосы, - озорно и задиристо заявил Син Кун, мягко, очень мягко выстраиваясь в позу спящего журавля.
Красиво было его юное лицо, весело блестели раскосые глаза, тысячи искр разбегались по дорогой желтой ткани и золотым украшениям, трепал ветер тонкий конец длинной косы на его затылке…
Лицо Яцео не дрогнуло даже, лишь бровь одна насмешливо взлетела вверх. Ах, молод Дракон! И силы его – кипящей, как ручей, - явно маловато против спокойного потока силы Яцео.
- А я, принц, когда выиграю, заберу твою диадему с именем Дракона, - Яцео не менее умело поднял драгоценный свой Волос Бога, привычно сжав рукоять, узнавая пальцами все неровности, и маленькую щербинку, отсекающую хвост черного перламутрового хоря…
Засмеялся принц – и спящий журавль расправил крылья, метя длинным пером в ожидающего дракона. Невозмутимый Яцео принял удар крыла, и блестящим клубком отступил, вычертив умело иероглиф солнца ярко блеснувшим Но-дачи.
Ах, зря смеялся принц! Может, и был невозмутимый путник для него всего лишь нищим сайгири, но вот под поясом его канареечно-желтым был поддет другой, серебряный, о ста семи золотых пластинках, на которых вычеканены были гербы Данаса, Эттара и Мана, соседних кнентов, и мелким алмазиками было выложено имя Яцео, победителя в турнирных боях. И потому неуклюже-грациозный журавль тут же наткнулся на спокойную силу Дракона. Зрители бесновались. Противники были достойны друг друга!
Вжик! Мимо лица Яцео, едва успевшего отклониться, промчался острый наконечник стрелы, той, что принц-Дракон прикрепил к концу длинной, локтя в три, угольно-черной косы. Журавль пустился в танец, и теперь пытался достать дракона то острым пером, то клювом. Син Кун, напевая веселую песенку к большому удовольствию зрителей, вертел головой , и его коса черной змеей, словно живая, металась вокруг Яцео, а Но-дачи то и дело замирал в воздухе, отражая удары аленького наконечника, прерывая полет Дракона.
«Ах, принц», - Яцео чуть ухмыльнулся, дослушав до конца куплет, пропетый принцем. Подобного виртуозного владения своей косой он еще не встречал и буквально влюбился в мастерство юноши. Но это не означало, что он собирался проигрывать.
Принц ударил косой – и попал: черная лента захлестнулась вокруг смуглого сильного запястья, прочертив красную полосу острым наконечником. Крепко сжались длинные сильные пальцы на чуть скрипнувших волосах, взлетела яркая дуга Но-дачи – и принц уже очень, о-очень коротко острижен; на затылке его болтался короткий толстый пучок, похожий на помазок. Коса, три локтя в длину, болталась на руке Яцео.
- Ого! – глаза Син Куна, две узкие щелочки, стали теперь похожи на две золотые монеты. Журавль, взмахнув крыльями, попытался взлететь, но Волос Бога, чертя в воздухе огненно-блестящие дуги, прибивал его обратно. Волос Бога вдруг стал гибким и проворным, и ловко и быстро, так необычно для его размеров и тяжести, крутнувшись, выбил длинное перо их крыла журавля, и Яцео наступил на узкое лезвие чужого меча, объявляя принца проигравшим.
- Пожалуй, на возьму я твою диадему, - Яцео размотал косу и присвистнул, разглядев её. – Достаточно с меня и твоих волос. И… спасибо за поединок. Знатный бой, принц!
Потом Яцео стал вторым принцем Дракона Хегунаты Лекх – о том просил за своего нового друга у суверена Син Кун, и не ошибся.
Через несколько месяцев сонки зарубили в лесу Тысячи Смертей Син Куна и прислали Дракону его голову. Ничего не сказал Яцео, глядя на окровавленную, избитую, с остекленевшими глазами голову названного брата. Едва начала отрастать коса у Син Куна, но и после смерти он лишился её – отрубили её сонки, чтоб стащить заколки.
В тот же день, переодевшись в свое старое фурисодэ, взяв Волос Бога, Яцео тайком ушел в лес. Никто – даже сам Дракон! – до сих пор не знает, что произошло в лесу и сколько сонков нашли свою смерть от разъяренного Но-дачи. Но через неделю Яцео вернулся. Спокойный и чистый, словно и не уходил никуда, а так, по саду прошелся. Вот только канареечно-желтого пояса на нем не было. Вместо него серебряный был, с золотыми пластинами. На плечах Яцео Волос Бога лежал, отполированный и отточенный. Сколько сонков убил Яцео – неизвестно. Принес он только три головы, с серьгами сотников в изорванных ушах и с тавром во лбу, коим обычно клеймили лошадей в конюшнях лекхских.
Привязанные к его поясу за растрепанные косы, избитые, окровавленные, с остекленевшими и мутными глазами, и вываленными, посеревшими от пыли, урезанными языками.
На том свете, на полях Тавинаты, попробуй они отвертись, что не рабы они Син Куну – вот же, во лбу клеймо его стоит! Да и трудно отпираться и противоречить без языка…
Дальше?
О, да! Дальше! Я ничего этого не знала о Яцео! Я видела Императора Ван Суу на праздниках, но он всегда казался мне таким далеким, холодным… желтый кусок металла, едва кивающий победителям. А в этой металлической груди бьется такое живое сердце!
- Проводить вас, Император? – сайгири в кимоно с гербом на плече – желтая цапля-розовогрудка, - почтительно склонился перед человеком в богато расшитых золотом и рубинами одеждах. Император, мельком глянув на резные каменные ступени, в узорах на которых сверкали драгоценные камни, покачал головой; его узкоглазое скуластое лицо осталось бесстрастным и холодным.
- Я хочу побыть один с Драконами, - сказал он и взял факел из рук воина. – Иди.
Огромные, словно ворота города, двери, обитые железом, с вычеканенными на нем Волосом Бога, перечеркивающим почивший меч Син Куна Ли, закрылись за Императором с торжественным скрипом, и он начал спускаться.
Спускался он долго, подбирая полы драгоценного халата. Стены и ступени, украшенные резьбой, сверкали тысячами блесток, как мокрые стены подземной реки, и течение этой мертвой реки подхватывало и уносило Яцео, и в темноте он терял счет времени. С каждым шагом что-то менялось в лице Императора. Оно смягчалось, разглаживались морщины у глаз, чуть улыбались суровые, плотно сжатые губы, влажно блестели глаза. Его цепкие сильные пальцы, так уверенно держащие Волос Бога на поле боя, были сейчас слабы, как у младенца. Перстни тяготили их, висели блестящей массой.
В лицо Императору пахнул запах разложений, неизгладимый даже резким запахом розового масла. А он, спустившись с последней ступени на пол драконьей усыпальницы, произнес:
- Будь спокоен, Улетевший, - и поставил факел в нишу в стене. Яцео снял императорскую шапку, ушитую золотом, и диадему, украшенную иероглифом - теперь своим, императорским! – Это я, сын твой, Яцео Ван Суу.
Он подошел к мраморному белому столу, украшенному инкрустацией и сел на колени подле него. Запах разложений был силен и отвратителен, и Яцео с сожалением покачал головой, отвернув уголок розового шелка, тлеющего уже, и увидел, что черная чешуя на высохшей лапе тускнеет.
Рядом, в саркофаге, лежал и Син Кун. Тело его набальзамировали, и лицо умершего казалось лицом безмятежно спящего. Он был укрыт до самого подбородка тем же розовым шелком, поверх которого лежал его меч – Яцео сам отполировал его и наточил, - а под покровом, у правой руки, Яцео спрятал крепкую плеть, с окованной медью ручкой и ремнем из переплетенных кожаных тонких лент. Не полагалось Улетевшему желать обрести на том свете ярость, но Яцео полагал, что Син Кун может пожелать приласкать своих рабов-сонков, тех, что послал вслед за ним он, Яцео, а коли плети не будет, чем же он будет гладить их спины?!
Яцео склонил голову и, положив руку на тускнеющую чешую, задумался. Он не плакал и не говорил – он молчал. Не было и скорби в узких карих глазах Императора – Улетевший достиг блаженства в жизни на небесах и скорбеть по этому поводу было бы глупо.
Яцео тосковал; безродный и одинокий, на недолгое время он вдруг обрел семью и искренне привязался к отцу и названному брату, раскрыв им все свое сердце. Его молчание источало печаль больше любых слов, и длилось бесконечно долго, а он все сидел – блистающий, полный сил, могучий, прекрасный, возле тускнеющего трупа исполина и спящего вечно человека, положив руку на холодную чешую
- Я скучаю, - произнес Яцео. Он, наверное, просидел здесь долго – ночь? Сутки? – потому что наверху заскрипела дверь и по лестнице, будя капли драгоценных камней лучами огня, начал кто-то торопливо спускаться. – Я люблю вас, отец и брат мой.
Он поцеловал свою руку и подарил поцелуи холодной чешуе и коже. Затем опустил бережно розовый шелк и поднялся. Лицо его снова стало спокойным и гордым лицом Императора.
4. НЕБОЛЬШОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ
(рассказ, ни к чему не обязывающий и не несущий в себе никаких поучительных и судьбоносных историй).
В Норторк ехали весело. Эшебы, гарцуя верхом, красовались перед нею; состязаясь в красноречии, отпускали шуточки в адрес кара и делали комплименты Кинф. Клайд на все их остроты не реагировал и смотрел на них свысока, снисходительно; для него они были просто расшалившимися мальчишками, и все их шуточки словно разбивались о монолит его спокойствия. Кинф же от комплиментов краснела, тем более, что в глазах Назира читался весьма понятный даже ей интерес к ней.
- Ах, как хороша твоя жена! – говорил Назир, глядя на неё так, что мороз пробегал по коже. Йон и ухом не повел; в своем желании примириться с Назиром он и словом не обмолвился, никак не намекнул и не выдал своей главной тайны - о том, что Кинф ему пока не жена. Так что тот мог сколь угодно облизываться, глядя ужасными своим бесстыжими глазами на его женщину – тронуть её он не посмеет. Вот если б Назир знал… дружба – дружбой, но он пришел бы за ней и в палатку Йона, если б ему вдруг захотелось, и тогда... впрочем, этого «тогда» не будет никогда!
Подъехали к Озеру Куля с Серебром, что располагалось точно посередине дороги от Эстиля до Норторка, и эшебы оживились еще больше. Правда, теперь оживление их не касалось Клайда, и Кинф насмешливо фыркнула. Какие эшебы, все-таки, предсказуемые! Даже спеша, они не могли отказать себе в удовольствии искупаться! Привставая на стременах, они с радостью и даже с жадностью смотрели на спокойную водную гладь, и дыхание их учащалось. Их обнаженные груди вздымались, щеки раскраснелись, и они нетерпеливо вертелись в седлах, словно хотели спрыгнуть и бежать быстрее лошади.
- Остановимся, отдохнем, - решил Йон, подтвердив её догадку. Назир, кровожадно и дико завизжав, яря своего коня, пришпорил его, и помчался вперед господина.
На берегу, справа от моста, разбили лагерь. В своей палатке Кинф переоделась и привела в порядок немного растрепавшиеся волосы, а Йон с наслаждением скинул сандалии и переменил штаны – походные, до колена, он кинул в угол (благо, теперь было кому прибирать за ним!), а короткие, до середины бедра – надел.
- Покопайся в моем ларце, - шаловливо сказал он, наблюдая, как она приглаживает волосы щеткой, глядясь в зеркальце. – Может, выберешь на сегодня какой-нибудь особый аромат?
- Отчего сегодня? – спросила Кинф. – Что сегодня произойдет такого особенного?
- Мы славно отдохнем, а вода напоит меня новыми силами, - ответил Йон и чмокнул её в макушку. – Так что спать нынче ночью тебе не придется, обещаю! Тем более, что господин Назир так тебя расхваливал, что я невольно сам себе позавидовал.
Когда Кинф вышла, подняв полотняный полог, эшебы плескались в воде, сияющей на солнце словно жидкое золото. Клайд, который тоже освежился, уже сидел на берегу и сушил потемневшие мокрые волосы – не хватало еще, чтоб в них завелись какие кусачие насекомые!
Безмолвно снующие слуги делали свое дело – готовили пищу на огне в медном котелке и нагревали воду для неё, Кинф, чтобы госпожа могла хорошенько отмыть дорожную пыль со своей белой кожи.
Пока Йон с Назиром плавали, Кинф решила рассмотреть окрестности. Когда они с Йоном ехали туда, времени любоваться местностью не было, тем более, что по мосту они проезжали глубокой ночью, под проливным дождем – сразу за мостом был небольшой поселок, где они и рассчитывали найти ночлег в ненастье.
Теперь же было ясно и даже жарко, несмотря на то, что была еще весна – да к тому же на севере.
Дорога, уходящая вперед, на восток, была мощеной красивыми разноцветными камешками, словно мостовая в Норторке. На белом смальтовом фоне разбегались в разные стороны нежные водоросли, плыли рыбы, причудливые зигзаги и переплетенные ветви вились по обочине, у ярко-синего поребрика. Мост, как и дорога, был выстроен давно, теми эшебами, что называли себя великими и канули в вечность давно. Он белел над водами озера, что было длинно и узко, и протягивалось с севера на юг. Йон сказал, что когда-то давно это было русло могучей реки, но с тех пор прошли века, и река исчезла. Осталось лишь это небольшое водное пространство, на дне которого били ключи – они-то и не давали ему исчезнуть, высохнуть окончательно.
- Красиво, - произнесла Кинф, рассматривая величественную и красивую постройку.
Из воды вылез Йон; помотав головой, отчего его длинные мокрые волосы обдали все вокруг брызгами, он плюхнулся животом на травку, подставив блестящую спину ласковым солнечным лучам.
- Отчего это озеро так странно называется? – спросила она.
- Оттого, моя голубка, что на дне его спрятан огромный клад, - ответил Йон. – Когда-то давно, очень, очень давно, в начале этого мира, жил да был здесь некий купец. Очень богатый это был человек! Его алмазы и рубины считали не по весу и не поштучно, а кувшинами. Золотых монет он не знал – в его сундуках всегда золото было в слитках, а жемчугам на его одежде и обуви позавидовали бы и жемчужницы на дне морском. Словом, он был очень богат. А в те лихие годы, - Йон хитро прищурил один глаз, - ленд-лордами были не Ставриолы, а некие господа Рианолы. Воинственные и жестокие это были люди; и жадные к тому же. И они решили, что жемчуга этого купца весьма украсят их корону.
И вот они пошли на него войной; это была долгая и страшная битва! Купец был богат, и оттого мог позволить себе купить умелых солдат, но Рианолы были сильны и неустрашимы. Они пленили его, перебив всех его людей, но вот чудеса – ни в доме его, ни в каком другом месте сокровищ его не нашли. Купца придали пытке; но и тогда упрямец ничего не сказал. Он умер под пыткой; его слуга, тоже разделивший судьбу хозяина, все же признался, что накануне битвы хозяин все свез к этому озеру и утопил. Но места слуга не выдал. Так что до сих пор никто не нашел этих сокровищ.
- Какая красивая и зловещая легенда, - произнесла Кинф задумчиво.
- Отчего же – легенда? – возразил Назир, бухнувшись на траву рядом с Йоном. Черная зловещая краска смылась с его лица, и теперь видно было, что он молод, не намного старше Йонеона. – Это быль, моя госпожа. Всего клада никто не находил, что правда то правда, но многим посчастливилось найти здесь, на берегах этого озера выброшенные водами алмазы и рубины. Я сам находил. Вот если б найти весь клад! Можно стать богаче всех людей в Улене. Это не ларец, и не мешок – это многие и многие мешки, кули, сундуки!
Йон оглянулся через плечо на воды озера.
- Нырнем? – с азартом произнес он, и Назир лениво посмотрел на него одним глазом.
Кинф вспыхнула:
- Йон! О, нет! Не смей! Утонешь, не приведи Ин…
Но он уж загорелся мальчишеским азартом.
- А что? – произнес он задорно. – Худа оттого не будет. Почему не попытать счастья?! У нас свадьба на носу – так сделаем невестам такой изысканный и романтический подарок. Клайд, ты поплывешь?
- А хватит ли у него дыхания? – с сомнением произнес Назир. – Он не эшеб.
Клайд вновь ничего не сказал, но посмотрел выразительно на Назира. Наверное, за это и полюбила его Инильга – не говоря ни слова, он мог весьма красноречиво сказать все глазами.
Несмотря на протесты Кинф, мужчины все же вошли в воду. Клайд поливал плечи водой, привыкая к холоду, а эшебы готовились к нырянию по-своему. Они долго дышали, с каждым вдохом вдыхая все больше воздуха, и выдыхая медленно, долго. Затем, когда было установлено нужное им по ритму дыхание, они один за другим нырнули, блеснув темными боками, и Клайд, словно кит, следом за ними.
Эшебы, подобные морским угрям, все глубже погружались в холодную темную воду; сердцебиение их замедлялось, и тела становились все холоднее и холоднее, как у рыб. Клайд не отставал от них, хоть и не обладал таким способностями.
Они погружались все глубже; становилось все темнее, и перед Йоном несколько раз промелькнула темная серебристая фигура. То русалка завлекала его в свою подводную пещеру, и её темные глаза смотрели на молодого эшеба призывно и нежно. Но он лишь покачал головой с вьющимися вокруг неё волосами и улыбнулся. Русалка плеснула хвостом и исчезла.
Они опускались все глубже, и впереди было лишь темное дно…
Кинф на берегу извелась и чуть не плакала, терзая покрывало. Почему никто из слуг не проявляет ни тени беспокойства о господах?! Может, они уж утонули!
- Засеку всех до смерти, - гневно и яростно шептала она, чувствуя, что обмирает от страха.
Вдруг на поверхности воды вздулся пенистый бурун, и Йон вынырнул первым, подняв лицо к небу. Вода сделала его волосы темными. Он сделал первый вздох, и озеро словно вытолкнуло его тело, наполнившееся воздухом.
Вынырнул Назир, отплевываясь, и последним, словно могучий кит, из воды появился Клайд, жадно хватая ртом воздух.
- Слава Яру! - вскричала Кинф, всплеснув руками. Йон утер мокрое лицо, стряхнул воду с ресниц и рассмеялся над её испугом.
- Так не достать, - произнес Назир, тяжело дыша. Йон кивнул, соглашаясь с ним.
- Нужно привязать веревку и тащить с берега, - сказал Клайд. – С ним мы не всплывем.
- А где взять такую длинную веревку?!
- О, нет, - простонала Кинф, поняв, что они нашли что-то – а это означало, что они нырнут вновь, и вновь она будет томиться в ожидании на берегу. – Нет!
- Я сделаю роскошный подарок тебе на свадьбу, голубка моя! – весело крикнул Йон. – Айда на берег! У меня идея!
Следующий час все трое – и благоразумный господин Клайд! – занимались тем, что связывали вместе все крепкие веревки, что были в лагере. Для этого пришлось даже повалить палатки. Казалось, азарт разобрал их.
- Клайд нашел на дне ларец, - объяснил Йон. – Он старинной работы, серебряный большой ларец!
- Ну и что?! Стоит ли ради него рисковать жизнью?! Даже если он доверху набит алмазами величиной с кулак – зачем мне они все, если рядом не будет тебя?
- О, как ты высоко меня ценишь! Надеюсь, ты права, и там действительно алмазы.
Веревка, на которую пожертвовали даже крепкие льняные простыни, разорвав их на полосы, вышла длины невероятной, и Назир настаивал, что её хватит, а Клайд – что нет. Йон предложил сплавать и проверить. На том и порешили. Двое слуг с концом этой небывалой веревки зашли в воду почти по горло, а господа стали опускаться снова в темные воды, разматывая её другой конец.
На это раз все длилось дольше, намного дольше, чем в первый, и даже слуги в воде начали проявлять признаки беспокойства. Кинф в ужасе кусала пальцы.
- Тянут! – вскричал вдруг один из тех, что стоял в воде. – Это знак! Вытаскиваем!
Они медленно двинулись к берегу, изо всех сил упираясь в песчаное дно ногами, и на выручку им побежали еще люди. Как носильщики впряглись они в эту ношу – а она была тяжела! – и, пыхтя, волокли её к берегу. На поверхности снова вспучился белый бурун, выпуская из своей пенистой шапки Назира – эшеб выскочил, как пробка, жадно глотнув воздуха – и, ни слова не говоря, нырнул снова.
- Что это значит?! – вскрикнула Кинф. – Что это значит?!
Следом за ним вынырнул Йон буквально на секунду, и снова ушел под воду, словно рыбы плеснув по водной глади. У Кинф полегчало на сердце, оттого что он показался – теперь-то уж скоро все кончится! И последним вынырнул отдышаться Клайд – в его огромной груди вместо легких, наверное, были просто невероятные, необъятные мешки для воздуха, или он и действительно кит.
Слуги вышли на берег и теперь рывками тянули из воды то, что нашли на дне господа. Веревка теперь подавалась все труднее; груз все тяжелел, и господа один за другим еще раз вынырнули отдышаться.
Ларец, о котором говорил Йон, теперь волочился по дну, и мужчины, ныряя, толкали его к берегу, не то веревка их не выдержала бы и порвалась. Когда клад был уж на небольшом расстоянии от берега, и вода достигала до плеч Клайду, он хотел поднять сундук, но не смог.
- Оставь, - произнес Йон. – Теперь мы уж не потеряем его!
Уставшие кладоискатели с трудом выбрались на берег и рухнули на песок, на который набегала прозрачная волна. Кинф, не в силах сдержать смеха, смотрела на них.
- Славно отдохнули, - произнесла она, глядя на Йона, тяжко дышащего, лежащего без сил. – Ночью будешь спать, как младенец.
- Ночью ты попросишь у меня пощады, - ответил Йон еле слышно, и она расхохоталась во все горло.
Тем временем из воды показался угол ларца – точнее было бы назвать его сундуком, - весь оплетенный водорослями, облепленный ракушками и почерневший. О том, что он серебряный, можно было догадаться лишь по маленькому пятнышку, светло и чисто сверкающему на солнце. Верно, Клайд поколупал его ножом, чтобы рассмотреть как следует. Слуги, пыхтя, тащили его, пятеро вошли в воду и подталкивали ларец к берегу.
- Да оставьте, - велел Йон, когда у самого берега люди, выбившиеся из сил, уже не могли сдвинуть с места завязший в песке ларь. – Сейчас мы вскроем его и разгрузим, а потом уж вытащим, пустой, на берег.
Слуги повиновались с радостью. Йон, поднявшись, отряхнул от песка свои штаны, прилипшие к телу, и двинулся к своей добыче. Клайд направился за ним, вынимая по пути из ножен свой нож. Они недолго колупали старинный замок – может, он испортился от воды, проржавел, и механизм его уж давно рассыпался в пыль, растворился в водах озера, но так или иначе, а лезвие ножа что-то разрушило в нем, и Йон с торжествующим криком поднял массивную крышку.
Под нею был слой ила, толстый и липкий, как размокшая глина. Йон ладонью провел по нему, и на солнце весело заискрились драгоценные камни, рубины, алмазы, изумруды; и Кинф слова не могла сказать от такого великолепного и богатого зрелища.
- Я никогда такого не видел, - произнес Клайд с благоговением. – Даже когда меня звали Коротышкой. За это действительно можно убить!
Йон рассмеялся, упершись руками в стенку сундука.
- Ну, теперь ты – богатый человек, – весело произнес он. – И даже папаша с его приданым тебе не нужен, а? Не желаешь ли прямо сейчас развернуться и поехать купить дом в Эстиле?
- Кто тебе сказал, что я хочу дом в Эстиле? – произнес Клайд в тон ему. – Я куплю его в Норторке.
Йон посмотрел, торжествуя, на Кинф, и весело крикнул:
- Ну? Что я говорил?! Обещал я, что сделаю тебе роскошный подарок?
Вечером он исполнил и второе свое обещание.
*************************
- Дитя! Проснись.
К этому тихому голосу, окликающему её ночью, Кинф уже привыкла, и потому просыпалась легко, и выходила из палатки тихо, чтобы Йона не разбудить.
Сегодня Радиган был задумчив и тих; и книгу ей не дал – а как было б её дать, если останки её корчились в огне, сворачиваясь черными, тонким, как крылья бабочки, хрупкими прозрачными кружевами? Радиган пошевелил корчащиеся листы своей палкой, и целый рой сверкающих алых искр взлетев в черную высоту.
- Зачем?! – воскликнула Кинф. – Я же не все прочла!
- Все, что необходимо было тебе, ты прочла. Остальное – это знания тех троих, - просто ответил Радиган. – И в строках этих нет больше силы.
Кинф присела рядом с костром на бревнышко; отчего-то сердце её бешено колотилось.
- Я пришел попрощаться, - произнес он голосом спокойным и умиротворенным. – Пришел мой час. Я пришел сказать – прощай, и дать тебе последние наставления.
- Наставления?
- Ну да. Теперь ты обладаешь даром приказывать – и твоего приказа никто не в праве ослушаться. Но ты сама на имеешь права приказывать всем – точнее, каждый твой приказ должен быть обдуман и взвешен. Ты можешь приказать умирающему человеку ожить – но ты всегда, всегда должна будешь размыслить, какие последствия принесет твой приказ. Вдруг станется так, что из прекрасного человека вновь оживший превратится в негодяя? Или же тот, кто услышит – и увидит – твой приказ, сможет рассказать обо всем увиденном и тем тебя выдать? Ибо первоначальная цель и назначение приказа – это держать в узде Великих. И они не должны знать, что ты можешь это делать.
Вот и все, что я хотел тебе сказать. А от души же я хочу сказать – дитя мое! Ты такая чистая и прекрасная! Я горд, что в тебе течет частичка моей крови, и я буду улыбаться, глядя на тебя с небес.
- Лорд мой! – произнесла Кинф, потрясенная. – Нет!!! Я стала привыкать к тебе, я даже начала находить в тебе черты отца – вы так похожи… скажи, где опасность – и я смогу защитить тебя! Инушар Один и в моих руках кое-что умеет, и со мною мой Йонеон – а он умеет много больше, чем я и Инушар Один! Нет, не уходи! Нет!
- О, да. Времени не осталось – а я должен сделать тебе фору. Я слышу твоего Врага, он приближается и к тебе, и ко мне. Если мы разделимся, он не сможет побороть соблазна и обязательно пойдет за мной, и ты будешь защищена от него на то время, что тебе необходимо. Он убьет меня; но книги этой не найдет. А потом один из Великих найдет мое тело, опустошенное, и подумает, что силу мою выпил враг. Так я отведу от тебя подозрения. Я не сомневаюсь, что вы с Йонеоном Ставриолом смогли бы меня защитить, но тогда вам пришлось бы встать на месте и окопаться, подобно кротам, чтобы сдерживать всяческие атаки – шпионов, Ордена (потом спросишь у Йона, что это такое), а вам нужно идти вперед. Я не должен быть вам обузой.
Лорд говорил о своей смерти как о чем-то обыденном и простом, а у Кинф слезы текли из глаз.
- Не плачь, - мягко попросил лорд. – Не нужно. Я устал; я измучен. Сила моя разрывает мое старое тело, и я очень хочу от неё освободиться – и от тела тоже. Хочешь, я сделаю тебе подарок? – неожиданно загорелся он, как мальчишка. – Чтобы ты вспоминала обо мне?
- Я итак не забуду, - хлюпнула носом Кинф.
Но лорд Радиган её не послушал; встав тяжело, он неожиданно сунул пальцы в рот и оглушительно свистнул. В темноте ночи послышалось ржание ему в ответ – то отвечал ему конь.
- Слышишь? – произнес Радиган, с улыбкой прислушиваясь к далекому стуку копыт. – Это Буря!
В темноте двигался и жил зверь; Кинф слышала, как он совсем рядом бешено роет землю копытом, фыркает раздраженно, но самого его не видела.
- Иди сюда, иди сюда, бестия, - ласково позвал лорд, протягивая в темноту руку, и в свет костра вступило поистине чудесное животное. Лошадь была иссиня-черная, огромная, как гора, с длинными стройными ногами, с мощной шеей и красивой гордой головой; на вид дикая, как стая львов. Она гневно раздувала красные пламенные ноздри, и косилась подозрительно на Кинф, прядая ушами.
- Не бойся её, – неизвестно, кому Радиган говорил это, гладя лоснистую шею лошади, любовно запуская пальцы в её роскошную гриву. – Странно, да, что я, старая развалина, езжу на такой красавице? Буря – отныне вот твоя госпожа. Служи ей как мне. И не капризничай! Не то в следующей жизни не возьму тебя к себе на службу!
Лошадь жалобно заржала и ткнулась теплыми бархатными губами в ладонь Кинф – той даже показалось, что жест это сходен с ритуальным поцелуем рыцаря, присягающего суверену на верность.
- А как же ты? – произнесла она, лаская лошадь. – Ты сказал – тебе нужно ехать…
- Я возьму твоего коня, - ответил Радиган. – Не беспокойся обо мне. Утром найдут Бурю и подумают, что она просто прогнала твою лошадь – это она может! А твоего коня я оставлю где-нибудь неподалеку от деревни с добрыми людьми, что бы ему не пришлось долго плутать в одиночестве. Ну, с богом!
5.МЕСТЬ БАРОНА ЙОНЕОНА СТАВРИОЛА.
Домой, в Норторк, Йон и Кинф прибыли поздно ночью, и этой таинственности были свои причины. Вместе с ними тайно приехали Назир и Клайд. Оба рыцаря взяли с собою лишь по небольшому отряду, более напоминающему эскорт, чем настоящую силу, и потому на гостей господина барона никто внимания не обратил – да никому и в голову не пришло бы, что это его гости. Может, просто его сопровождение? В конце концов, кто считал, сколько человек отправилось с господином бароном в поход? Да и кому было обращать – темные улицы мирно спящего Норторка были пусты, и всадники миновали их никого даже не потревожив.
С утра в дом старейшины уже стучался гонец, весьма непочтительный и нахальный. Одетый в нарядные новые шаровары из темно-зеленого шелка, с кожей, умащенной дорогим ароматическим маслом, с украшенным лентами плечом, он колотил в дверь что есть сил еще на рассвете, когда солнце только взошло и заиграло первыми розовыми лучами на драгоценном камне на шпиле над Норторком. Все приличные люди все еще спят в такой-то час, ругался старик, кряхтя сползая с ложа. И кому это в голову пришло с визитами ходить в такой ранний час?!
Неуважительный гонец, колупая в зубах заостренной палочкой, поджидал хозяина в парадной зале. Его проводили туда по двум причинам – во-первых, одет он был как приличный господин, и пахло от него дорогим духами; а во-вторых, когда все-таки выяснилось, что он просто посланник, несмотря на духи, шелка и ароматические масла, он повел себя так высокомерно, что сразу стало понятно, чей он гонец.
Гонец деловито приветствовал старика, подтягивающего сползающие штаны, лохматого, неприбранного со сна, и поинтересовался, все ли готово к свадьбе.
От слов этих старик окончательно проснулся и захлопнул растянутую в зевке пасть, и сердце его заколотилось. Это означало, что барон вернулся домой – и что свадьба состоится сегодня же.
- Господин барон ждет тебя к нему, - сказал гонец на прощание, выслушав торопливые заверения старика в том, что готово все. – Вам следует обговорить некоторые подробности.
И ушел вразвалочку.
Старику показалось, что он слышит издевательский смех молодого барона, снова ткнувшего его носом в лужу, как собачонку. Явился – и тотчас приступил к своим капризам! С утра пораньше поднял старого человека, велел явиться к нему – а когда? Не сказал! А знаете, почему? Да потому что сию минуту старик должен мчаться к нему, вот почему, ползти к его ногам!
Дом проснулся мгновенно и тотчас же стал походить на улей или муравейник. Люди бегали и волочили по коридорам множество вещей – посуду, ткани, краску для лица, масла и благовония, курильницы…
Ругаясь и плюясь, поливая молодого высокомерного барона последними словами, коих он знал превеликое множество, старик наскоро завтракал – жена просто пихала ему в рот куски, покуда он метался по комнате, натягивая торопливо одежду – о, как долго он висел, этот прекрасный костюм, дожидаясь своего часа! Вторая жена на ходу пыталась привести в порядок его голову, гоняясь за мужем с щеткой, а он, как одержимый, трясся от возбуждения и шептал:
- О, я добуду себе величие! Видят боги, я его добуду! Пусть покуражится – недолго ему осталось… и когда я стану его родственником, он вынужден будет считаться со мной, и сделать меня законным Наместником – тоже! Что за беда… потом он уж не посмеет относиться ко мне так высокомерно и с таким пренебрежением, и свою злость мальчишке придется прикусить… я буду делать с ним все, что захочу, и уж не он – я буду капризничать, а он вынужден будет выполнять мои поручения… он прекрасно понимает это, оттого и бесится! Но, несмотря на все его выкрутасы, одно остается неизменным – я настоял на своем и тем победил! Им можно управлять… он слаб и за ним нет сил, которые бы поддержали его, те, кто присягали ему, будут сомневаться, если я вдруг покажу кое-кому кошель, и ему некого выставить в свою защиту! И он боится – боги мои, как же он боится! Иначе бы он просто дал мне пинка с самого начала! А он – боится…
Кое-как приведя себя в порядок, старик отбыл к господину барону, и его дочери, которых эта предсвадебная суета еще не коснулась – невест будут прибирать прямо перед свадьбой, - проводили его взглядом из своих покоев, и на сердце их было тревожно.
- Сегодня решится судьба наша! – произнесла Хлоя, прижимая руки к сердцу. В глазах её стояли слезы. – Ах, как я боюсь! Барон прибыл домой. Как думаешь, нашел ли он их? В городе ничего не слышно ни о Назире, ни о Клайде… как я боюсь, Инильга! А если он обманет?!
- Обманет? – переспросила кроткая Инильга. – Нет, не думаю, сестра. К чему тогда он уезжал? И отчего приехал тайно, ночью? Разве сердце тебе не говорит, что твой возлюбленный рядом? Он привез их! Я это знаю! Верь, Хлоя!
Йон встретил старика-отца в том самом зале, в котором тот заставил его жениться. Только теперь зал это был тщательно отмыт и очищен от грязи и многолетнего тлена, пол блестел и на огне сверкал полированными боками медный котел, а сам молодой барон сидел в роскошном плетеном кресле из тонких молодых веток дорогого ароматного дерева и пил подогретое красное вино. На Йонеоне был роскошный длиннополый халат из желто-оранжевого шелка, на обнаженной груди висела тонкая серебряная цепочка с каким-то украшением, и за его спиной Кинф с распущенными волосами, в тонкой утренней полупрозрачной тунике прибирала неторопливо его волосы. Вид её был безмятежен, склоненное лицо умиротворенно, и на губах застыла нежная легкая улыбка. Видно, барон как следует задобрил свою суровую госпожу, коль она не гневается больше из-за свадьбы; и все говорило о том, что сам барон только что поднялся с постели – а его, старика, разбудил чуть свет! Он сделал это наверняка нарочно, чтобы лишний раз уязвить его и потешить собственное самолюбие – или же просто ради того, чтобы еще разок обидеть и унизить своего будущего тестя. Чтоб знал свое место.
На щеках старика заходили желваки при виде этой умиротворенной семейной сцены. Нет, само по себе то, что в семье барона лад, было неплохо – старик злился не из-за этого.
Барон сорил деньгами налево и направо, это было ясно. Его халат стоил столько, сколько старик не отдал бы за вещь никогда! А эти полупрозрачные ткани, под которыми так соблазнительно розовело тело жены барона – господи, голова кружится при мысли о том, сколько стоят они! И плетеное кресло, и масла, которыми Кинф умащала косички мужа… и он смел говорить, что беден?! И все траты на свадьбу повесил не него, старика?!
Старик поклонился молча, сгорая от злости. Но ничего, говорил он себе, скрипя зубами и сжимая кулаки от бессильной злобы, ничего. Я за все отыграюсь! И ты вернешь мне все деньги, что я потратил из-за твоих прихотей и капризов, и даже больше… Все окупится!
- Здоровы ли невесты? – вместо приветствия произнес Йонеон, поворачивая голову к Кинф и целуя её ладонь, нарочно не глядя на старика. Кинф улыбнулась и отошла, забрав с собой поднос с принадлежностями для его утреннего туалета. Старик проводил её страшным взглядом – и подносик, и баночки на нем были из серебра, а гребни – из дорогих панцирей черепахи. Ну, ты за это заплатишь…
- Здоровы, господин барон, - ответил старик, сглотнув злую слюну. – И ожидают свадьбы.
- Отлично! – произнес Йонеон. – Так и справим её сегодня. Все ли у тебя готово?
- Все, господин барон, - ответил старик. – Не достает только свадебного одеяния для тебя, но его можно…
- Я сам приготовлю его, - небрежно перебил его Йон. – В этом я не могу полагаться на твой вкус. Что еще?
- Какого священника господин барон предпочитает пригласить? – спросил старик. – Или предпочтительнее будет старуха-ворожея?
- Зачем же? – удивился Йон. – Чтобы читать клятву верности? Но её прочтет моя старшая жена – разве не так принято у эшебов? Скажи мне, если я что-то путаю.
Старик открыл и снова закрыл рот. Йон внимательно, не мигая, смотрел на него, ожидая ответа.
Ради этого он и затеял эту свадьбу; ибо эшебы считаются женатыми, произнеся друг перед другом принародно некую священную клятву. И коли эшеб женится не в первый раз, её произносит его старшая жена – а та, что выходит замуж, её повторяет вслед за госпожой. И, повторяя клятву, старшая жена еще раз подтверждает свою любовь и верность мужу, хоть он и женится на другой, и словно принимает его в мужья заново.
Все это знал хитрый Йон; и, если Кинф произнесет эту клятву, она станет его законной женой, и никто не заподозрит, что до того… а впрочем, даже если заподозрит – что за важность! Будет уж поздно. И они будут женаты действительно.
У всех на глазах, не таясь, как то должно.
Именно это он задумал с самого начала, решив все-таки жениться на невестах.
И это он рассказал Кинф вечером, научив её словам клятвы; и оттого у неё был такой умиротворенный и счастливый вид – как ни верти, а сегодня был день её свадьбы.
- Но жена-карянка, - произнес старик с сомнением, и Йон насмешливо фыркнул.
- И что с того? Она знакома с нашим обычаями, старик! Забыл – она наследная принцесса. Её учили этому. И, кроме того, она произносила эту клятву мне. Сумеет и повторить её для твоих дочерей.
Старику нечем было крыть, и он проглотил это условие господина, хотя, по чести сказать, в голове его давненько уж копошился некий хитрый план о том, что неплохо было бы карянку выжить из дома барона, а старшей его женой сделать, например, Хлою – тогда власть над молодым баронам была бы еще сильнее и ощутимее!
- Когда же изволит господин? – почти робко произнес старик; нервы его были на пределе, и если барон снова начнет выкидывать свои высокомерные штучки и позорить его перед людьми, он не вынесет и треснет! Но барон отчего-то был настроен как нельзя более великодушно.
- Вечером, - ответил Йон, мягко и милостиво улыбаясь. – До первых звезд. Устроит тебя это? Мне кажется, что вечером церемония будет выглядеть величественнее и красивее.
Старик молча поклонился, багровея.
- Тогда иди, - разрешил барон, и старик, еще раз молча поклонившись, ушел.
Когда стихли шаги старика, Йон растянулся в кресле и захохотал во все горло. И Кинф, уж не таясь за шторами, отгораживающими зал от соседней комнатки, вышла к нему.
И Клайд с Назиром – тщеславный Йон не мог допустить, чтобы они пропустили это представление!
- Ловко ты его, - по-свойски отметил Клайд. Назир лишь покачал головой. Он все больше восхищался своим молодым господином, и его умом, и его жестокостью. Йон смолчал о настоящей причине своего согласия жениться, и для Назира это выглядело лишь как желание наказать старика.
- Будет помнить, как злить меня, - с удовлетворением произнес Йон. – Готовьтесь и вы к свадьбе! Ведь, по большому счету, это ваш праздник. И ты, моя голубка – хватит ли тебе дня, чтобы навертеться перед зеркалом?
- Хватит, - произнесла Кинф, краснея.
- Тогда иди скорее, - произнес он шепотом, чтобы было слышно только ей, целуя её пальчики, - наряжайся, моя голубка! Сегодня ты станешь моею перед людьми и богами; и что бы ни произошло в нашей жизни, что бы ни случилось, ты навечно будешь моей!
Как это будет?
Это будет прекрасно, голубка моя. Ничего не бойся!
Сначала ты услышишь, как будут славить нас барабаны. Их будет много, они будут грохотать и звенеть, и танцовщики – много танцовщиков! – будут прыгать, кувыркаться, заполняя все улицы, и все вокруг будет пестро от их разноцветных одежд. Солнце будет садиться за гору, и она снова будет сверкать, как сахар, желтым и белым, когда за тобой придут носильщики. Ты пойдешь к алтарю по-королевски! Носилки, на которых тебя понесут, будут сделаны из полированного светлого дерева, такого белого, что белее твоей нежной кожи; и оно сплошь будет изрисовано красивыми узорами, рыбами и раковинами, и на занавесях над твоей головой будут звенеть серебряные колокольчики, а нести тебя будут сразу десять носильщиков на своих плечах! А невесты будут идти за тобою следом.
На реке уж готово место для нашей свадьбы; специально построили большую плавучую террасу, и украсили её резьбой. Ты издали увидишь её – она будет расцвечена фонариками и украшена цветами и ветвями деревьев, и на ней будут танцевать танцовщики со свечами, и будут показывать свое умение фехтовальщики – не бойся, сердечко мое! Это всего лишь праздник.
Ты будешь центром, самым главным человеком на этом празднике. Ах, как хороша ты будешь в том наряде, что я купил тебе! Твое белое шелковое платье будет сиять золотой вышивкой, и драгоценное покрывало на твоей голове своими нежными складками будет очерчивать твое лицо, а браслеты на ногах и руках будут звенеть, звенеть громче колокольчиков над твоей головой! Все незамужние девушки выйдут на улицу, по которой ты пройдешь, и каждая, что хочет поскорее выйти замуж, будет привязывать к твоим носилкам ленточки. К алтарю ты подойдешь вся украшенная их дарами; носильщики донесут тебя до алтаря, и там установят. Ты будешь сидеть высоко, возвышаясь надо всеми, словно богиня в своем храме, и невесты будут стоять рядом. Танцовщики сойдут на берег, к гостям, и вы останетесь там дожидаться меня.
Я приду позже.
Меня будут сопровождать старейшины и лучшие их воины, похожие на стаю быстрых прекрасных рыб. Они доведут меня до воды, и я уже один ступлю на помост, соединяющий нашу террасу и берег. Дальше идти никто не имеет права, кроме жениха.
Когда я подойду, ты должна будешь встать и сойти со своих носилок ко мне. Мы возьмемся за руки, а невесты протянут мне свои руки, повторяя твой жест. Те, кто будут смотреть на это с берега, должны будут увидеть лишь двоих – меня и одну женщину. Невесты должны стать так, чтобы одна скрывала другую, и тебя.
И тогда ты произнесешь клятву – она проста, и нет в ней ни слова обещаний, что трудно выполнить.
После того, как скажу я эти слова, ты станешь моею!
И было все, как он говорил.
Стоя на плавучей платформе, в свете праздничных фонариков, она с замиранием сердца смотрела, как Йонеон, освещенный праздничными огнями, поднимется к ним, своим невестам, и не было зрелища прекраснее.
То поднимался по шаткому помосту не просто мужчина – в нем была сила и власть, за которые его и называли господином. И Кинф, теребя нервно складки своего свадебного платья, почему-то вспомнила отца – за этого человека, что идет к ней, Андлолор отдал бы свою дочь! И она непременно пошла бы за него – ведь это был уже не простой придворный, которых в доме отца её было превеликое множество, с именами, одним громче другого. Тогда он ничем не выделялся из их толпы; простой придворный бездельник. Теперь это было не так, и он уж не смотрел на неё легкомысленно. И в толпе людей он не потерялся б, не растворился, подобный им. Он был выше всех на голову; равных ему не было!
На Йоне был надет роскошный длинный просторный бархатный халат, темно-синий, почти черный, расшитый золотом и мелким жемчугом, поверх белоснежной эшебской длинной рубашки, на плечах красовалась его золотая цепь с подвешенной на неё лесной девой, на ногах – красивые сандалии. Волосы на его голове Кинф сама причесала и надушила, и серебряные косички с вьющимися концами спускались на грудь барона.
Могла ли она представить себе пять лет назад, бредя по болоту с умирающим братом, что когда-нибудь, в разгар войны, она вдруг выйдет замуж, и не за мелкопоместного дворянчика, пожалевшего её, или соблазнившегося на громкое имя, а за господина, которому верен север?! Могла ли она предположить, что её свадьба будет так пышна, что славить её будет вся знать севера – а она могла рассчитывать лишь на тихую часовенку, чахлый букет цветов, сорванных в поле, и старенького священника?!
Это для неё горели костры, это для неё стучали барабаны. И пели священные песни на берегу, отгоняя всякое зло от свадебного торжества.
Невесты, глядя, как он поднимается к ним, тихо взвыли – вой этот наверняка услыхал на берегу их отец и усмехнулся, торжествуя. Кинф же с недоумением оглянулась на них – отчего они так боятся? Даже если бы свадьба эта была настоящей, отчего пугает их так этот красивый молодой человек с такими ласковыми глазами и таким светлым безмятежным лицом, на котором написана любовь?! Она была влюблена в Йона как никогда, и простила бы эту влюбленность даже невестам, если бы и они сказали, что жених их прекрасен.
Но, так или иначе, а обе девы, разряженные в шелка и увешанные драгоценностями, как идолы язычников, чувствовали себя как жертвенные агнцы. Пусть им была дана надежда – но то мог быть обман, и чем дольше они не находили взглядами в толпе своих возлюбленных, тем страшнее им становилось, а отступать было некуда – барон уже подошел к ним, и протягивал руку своей старшей жене, и все звонче били праздничные барабаны.
Йон взял Кинф за руку; губы его улыбались. И глаза смотрели лишь на неё, и её сердечко билось, словно пойманная в клетку птичка (какая избитая фраза! Придумай получше, умник!). На небо высыпали первые звезды, и пламя костров освещало все кругом, примешивая к темноте алые отсветы.
- Сейчас?! – шепнула Кинф, и голос её дрожал. Йон лишь прикрыл в ответ веки: да, сейчас. Говори!
Невесты тоже протянули свои увешанные браслетами руки жениху. Хлоя мучительно кусала губы, теребя полу своего розового платья (кажется, оно было точь–в точь как то, что надевала на её помолвку Кинф Андлолор). Инильга смотрела своим темными кроткими глазами на барона и, казалось, даже не дышала.
- Я беру этого мужчину в мужья, - произнесла Кинф, и её голос был тверд, звучен, и далеко разносился по водной глади, - со всеми его печалями и радостями, с его трудами и праздниками, признаю его господином над собою и обещаю принадлежать лишь ему одному, душою и телом, как только может принадлежать жена. Обещаю почитать и уважать его, обещаю быть покорной и ласковой, и в том клянусь.
И невесты, словно заведенные механические игрушки, словно эхо, повторили вслед за нею произнесенные слова. Но кто их слышал? Кинф, чье сердце сейчас, казалось, вырвется из груди? Нет. Йон, который не отрывал глаз от своей возлюбленной? Тоже нет.
Его рука крепче сжала её пальцы, и глаза его, казалось, осветились неземным светом, прозрачными лучами.
- А я, - произнес он, - беру эту женщину в жены, и обещаю быть добрым господином к ней, уважать и не причинять ей боли. Клянусь слушать её, когда она будет говорить, и щадить её, оберегать и лелеять, как то должен делать муж. И в том клянусь.
Громко, очень громко застучали барабаны на берегу; барон сказал свое слово. И старик-отец, торжествуя, воздел руки к темному небу и прокричал хвалу, радуясь своей победе. И люди вместе с ним радовались и славили своего барона.
Йон смеялся, глядя в пылающее лицо Кинф.
- Все, - произнес он. – Мы женаты, голубка моя.
Трое носильщиков с красивыми подносами ступили на помост. Далее следовало обручение; и на подносах были три ларца – в них должны были лежать кольца, что барон надевал новобрачным, и подарки, которые полагалось сделать им на свадьбу.
И Йон открыл первый ларец, предназначенный Кинф. И на палец её надел блестящее ажурное кольцо такой тонкой работы, что, казалось, оно невесомо и прозрачно, все словно сложенное из прекрасных тонких металлических ветвей и цветов. И снова гремели праздничные барабаны, и замирало сердце. В подарок ей он достал из ларца большой, величиной с два грецких ореха, розовый нежный алмаз, ограненный в виде сердца.
- Сердце мое принадлежит тебе, - произнес он, целуя её ладонь, и она смеялась.
Затем он перешел к умирающей от страха Хлое. Девушка смотрела на него умоляющим глазами, полными слез, и губы её уж распухли от укусов. Глаза барона смеялись, глядя как терзается невеста, и он откинул крышку второго ларца.
Хлое досталось огромное, почти в половину её пальца, тяжелое кольцо из черненого серебра в виде змеи, обвившей своим темным чешуйчатым телом палец, подогнувшей хвост и чуть приподнявшей голову с двумя крохотными черными глазками. Увидев эту драгоценность на своей руке, Хлоя вскрикнула и заплакала, целуя кольцо. Кто знает, отчего? Может, оттого, что кольцо ей понравилось. А может, оттого, что точно такая змея украшала спину господина Назира на том самом месте, где у Йона красовался волк. Хлоя поцеловала бы руки господину мужу, если б смела, но делать этого было нельзя. Йон молчал, лишь глаза его смеялись. В подарок новобрачной он подарил красный, как кровь, рубин.
Кроткая Инильга смело смотрела на господина мужа; она верила ему с самого начала – а иначе сердце её просто остановилось бы! И она тихо и кротко приняла серебряный массивный старинный карянский перстень с темным синим сапфиром, нежно провела пальчиком по блестящим граням. В подарок ей Йон приготовил подвеску из прозрачного изумруда, длинную и тонкую, как капля воды, упавшая с неба и застывшая в падении.
И били барабаны, и люди славили своего господина, и торжествовал отец-старик, когда барон рука об руку со своей старшей женой сошел на берег, и две его новых жены шли за ним следом.
Праздник устроили дома у господина мужа; нанятые благородным отцом повара приготовили роскошный ужин, и свадебная священная скатерть из серебряной парчи, расшитая речным жемчугом, была уставлена богато и изысканно.
На свадьбу были приглашены все более-менее значимые люди Улена, те, что первыми признали Йона как господина над собою, и, уж конечно, вся знать Норторка. Старик-отец, небрежно развалившись на своем сидении, свысока поглядывал на гостей и на старейшин, сидящих с ним по левую руку. Приданое еще с утра было переправлено в дом господина барона, но старейшину это не беспокоило. Он уж размышлял, какой формы будет его корона Наместника, и думал, как славно было бы теперь, если б барон снова заартачился, и не пожелал бы назначить его Наместником. Старик уж знал, чем припугнуть его – господином Назиром. За Хлою Назир пойдет войною на барона; а барон, оставшись без поддержки (потому что некоторых вассалов можно купить!), подчинится, лишь бы отец помог ему вернуть расположение вассалов и справиться с Назиром. Это бы добило чертова Ставриола окончательно, и тогда, когда у него уж не оставалось бы сомнений насчет того, в чьих руках реальная власть, он бы уж не брыкался и не выделывал свои высокомерные штучки!
Так думал отец; встречаясь изредка взглядом со взглядом барона, он читал в зеленых глазах его скрытую угрозу, но злость эта лишь веселила его, и он вежливо и подчеркнуто любезно поднимал свой кубок, салютуя новобрачным.
А зря он был так нахален! Если раньше Йон все-таки колебался, пощадить ли отца своих невест или нет, то теперь он был абсолютно уверен, что старый баран заслуживает наказания своей наглой самоуверенности. Слушая здравницы в свою честь, он смотрел на язвительную усмешку черных губ старика, на издевательство, сочащееся из разрисованных глаз старейшины, и думал, что час настал. Он сделал почти незаметный знак своему слуге, стоящему у дверей, и тот исчез в тени коридора. Йон перевел взгляд смеющихся глаз на Кинф, и та заговорщически улыбнулась ему в ответ.
И в торжество свадьбы вдруг вторгся чужой, грубый и зловещий свет; люди с факелами, распугивая гостей, твердым шагом вошли в зал, положив руки на оружие, и впереди всех шел мрачный господин Назир, одетый как для войны - в короткую кожаную юбку и кожаный жилет, прикрывающий его лопатки, перетянутый на груди ремнями, - с разукрашенным лицом и гладко прибранными волосами. При виде его подскочила Хлоя, но Кинф, дернув её за руку, принудила сесть, и та сидела, прижав руки к сердцу, бледная, с неуверенной улыбкой на губах.
Его появление, о котором только что мечтал благородный отец, в данный момент было весьма некстати, потому что портило всю тонкую игру, которую обдумывал коварный старик, и он подскочил с места. Лицо его от ярости перекосилось.
- Что тебе нужно, Назир? – завизжал он, сжимая яростно сухие тонкие пальцы в кулаки. – Ты однажды просил руки моей дочери, и я отказал тебе! Откажу и теперь – тем более, что она уж стала женой другого!
- Помолчи, старик, - ответил Назир весьма неуважительно, и его тонкие ноздри гневно вздрагивали. – Я вижу людей поважнее тебя за этим столом – отчего же говоришь ты?
Он прошел прямо к месту, где сидел Йон и стал на одно колено, смиренно склонив черноволосую голову.
- Брат мой и друг, - твердо произнес он, и слова эти, равные присяге, означали наивысшее признание и уважение, которое только может оказать эшеб эшебу, - прошу тебя – отдай мне эту женщину, Хлою! Я люблю её; и она была раньше обещана мне. Если ты не уступишь, я оспорю у тебя её силой! – с напором произнес Назир, и лица примолкнувших гостей помрачнели. О Назире они были наслышаны – как же, если его прочили на звание ленд-лорда севера вместо отсутствующего Ставриола, и готовились его признать и присягнуть ему на верность?! Он представлял собою серьезную силу; и если господа сцепятся сейчас, то много голов слетит со своих привычных мест…
- За бароном Ставриолом весь Улен! – выкрикнул несдержанный тесть, и Йон кивнул:
- Это правда. Ты погибнешь в этом бою, брат.
Тем временем с другого хода послышались какие-то крики и брань, и в зал ввалился Клайд, небрежно стряхивая какую-то штору, что сорвал по пути плечом.
- Может, и мне что перепадет, - небрежно сказал он, смерив разъяренного отца взглядом. – Будь здоров, барон Ставриол!
- А ты кто таков и зачем явился на мою свадьбу неприглашенным? – спокойно произнес Йон. Лица гостей стали еще мрачнее, потому что и о Клайде они были наслышаны. Барон не спасовал – значит, быть драке, и кое-кто уж готовился к ней, вынув из ножен меч. Свадьба грозила закончиться похоронами.
- Я пришел за Инильгой, - просто ответил Клайд, никому не угрожая. – Я готов назвать тебя братом и другом, только отдай мою женщину мне.
- Пошли вон, беспородные псы! – визжал отец, махнув рукой, и его люди обнажили мечи и наставили на женихов свои пики. – Не то вас вынесут отсюда – нет, хуже! Вытащат за ноги, как падаль! Убейте их!
Люди с обоих сторон выхватили оружие; запахло большой дракой и многими смертями.
- А ну, помолчи, старик! – голос Йона прогремел гневно и перекрыл тявканье старика. – Я скажу!
Он поднялся, и все взгляды перешли на него.
- Тише, тише, - произнес он, успокаивая гостей. – Что за беда?! Разве для того я вернулся домой, чтобы эшебы вступили в братоубийственную войну?! Разве потому вы мне радовались, что я испугаюсь и даже такого простого дела я не смогу решить? И я сделаю все, чтобы сохранить мир, и не дам пролиться молодой крови ни гостей моих, ни вассалов. Чего хочешь ты, брат Назир?
- Хлою! – выкрикнул Назир со страстью, сверкнув светлыми глазами.
- А что на это скажет сама девица? Я сегодня женился на ней и обещал уважать её и не неволить. Она теперь моя жена, а не простая женщина. Я не отдам тебе её, если она сама того не пожелает.
- Согласна! – выкрикнула девушка, подскочив.
- Молчи, глупая! – выкрикнул отец, терзая волосы на своей голове, но девушка не слышала его. Йон кивнул головой:
- Вот видите, как все просто. Брат Назир, я дарю тебе мою жену Хлою с великим почтением, - сказал Йон и поклонился девушке. Она уж не могла сидеть смирно, подскочила и рванула к своему любовнику. – И о том выдам соответствующие бумаги. Теперь ты – её муж моей волей.
Отец, глядя, как дочь целует с плачем лицо Назира, глянул на кольцо на её руке, и понимание забрезжило в его глазах.
- Чего хочешь ты, рыцарь Клайд? – произнес Йон, и старик дрогнул. На Клайде нигде – ни спереди, ни сзади, ни даже сбоку! - не было написано его имени, и никто, помнится мне, не произносил его вслух. Но откуда-то господин барон его знал!
- Инильгу, - ответил кар, щурясь.
- А что скажет на то сама девица?
- Я согласна!
- Я дарю тебе мою жену Инильгу, брат Клайд, с великим почтением, - произнес Йон, кланяясь и Инильге. – И о том выдам соответствующие бумаги, - Йон присел, и расторопный слуга, тот самый, что позвал обоих женихов, подлец, тотчас подсунулся ему под руку с подносом, на котором стоял письменный прибор и лежали два заранее приготовленных свитка. Йон, нахально улыбнувшись несостоявшемуся тестю, уж не делая тайны из своего сговора с женихами, лишь поставил на бумаге свою подпись и присыпал написанное песком. – Господин старейшина, теперь эти люди – твои зятья моей волей. Выдай им обещанное приданое. То, что ты выдал мне, я себе и оставлю по праву – я женился на них и выполнил твою просьбу. Я ни на шаг не отступил от наших традиций и законов. Не так ли, благородный отец?
Старейшины переглянулись; кажется они поспорили, сможет ли барон отвертеться от брака, и тот, кто получил свой выигрыш в начале вечера, теперь возвратил его вдвойне.
Старик-отец рвал на себе волосы; он побагровел так, что, казалось, его сейчас хватит удар.
- Ты… ты все подстроил! – визжал он. Он был разорен, это он понимал, и его люди опускали свои пики. – Ты вступил в сговор с ними!
- Да, - спокойно признал Йон, и встал. За его спиной были Назир и Клайд, его братья и союзники. – Тебе есть что противопоставить слабому и глупому барону? Нет? Так молчи. Это послужит добрым уроком всем, кто вздумает учить меня нашим традициям и захочет силой принудить к чему-либо, позабыв о том, что я – барон. Ты достаточно наказан. Уходи. У меня сегодня свадьба, и я хочу повеселиться и провести время в кругу верным мне людей и друзей, - он обернулся к Назиру и Клайду и жестом пригласил их сесть – им и места были готовы заранее! – Прошу, садитесь, братья. Сегодня и ваш праздник!
Так, путем весьма хитро спланированной интриги, Йонеон убил сразу двух – нет, трех зайцев.
Во-первых, он женился, и притом за чужой счет справил пышную свадьбу.
Во-вторых, он скрыл тот факт, что до этой самой поры Кинф была его наложницей – а мы уже упоминали, чем это могло грозить ей.
И третий заяц – Йон, все-таки согласившись с тем, что он – барон, обрел союзников и верных вассалов, совершенно на то не рассчитывая. Он попросту не думал о том, но так уж вышло – и он был рад. Позиция его укрепилась. Теперь можно было сказать наверняка, что страна поделена, и север принадлежит Йону.
6. ИМПЕРИЯ ЗЛА.
Да, такова была жизнь на благословенном севере!
На востоке же, оставленном нами без внимания, тем временем тоже происходили весьма интересные вещи, и о них мы сейчас поведаем.
Перво-наперво Мунивер начала меняться, и однажды поутру, когда первые торговцы спешили на рынок, занимать места поудачнее, посередине города обнаружился некий разлом. В удивлении, изумлении люди столпились вокруг открывшейся пропасти – не похоже было, чтобы это был разлом или какое иное повреждение, внутренние стены пропасти были красиво облицованы камнем, - и смотрели в загадочную темноту, а из неё отчетливо доносилось тиканье словно бы громадных часов. С каждым днем провал становился все больше; по ночам, прячась в своих постелях, люди прислушивались к гудению и толчкам, и с потолков сыпалась штукатурка, а поутру оказывалось, что пропасть все увеличивалась, раскрывалась – стены её все дальше отъезжали друг от друга, и уже солнечный свет нашаривал её дно, на котором поднимался шпиль Королевской Тюрьмы.
На другой площади тоже вдруг объявился разлом, и оттуда намного быстрее, чем показалась Королевская Тюрьма, поднялся некий замок, старинный, страшный, жуткий настолько, что помрачнела вся Мунивер, обычно такая прозрачная и воздушная. Повсюду теперь скалились каменные рожи жутких адских тварей, и здания, украшенные железом, тем, что так удобно причинять боль, тихо, как приведения, наполняли по ночам город.
Люди уходили спать в страхе, потому что каждый день на привычном месте, будь то маленькая площадь с фонтаном или сад, могла показаться новая брешь, и из неё начинали лезть страшные и грозные призраки далекого прошлого, такого далекого и жестокого, по сравнению с которым завоевание страны сонками казалось сущими пустяками. Рухнул хвастливый храм Чета, выстроенный им на пустующей ранее площади – не зря она пустовала! – и на обломках его появился жуткий Замок Откровения, или Замок Правды – кому как больше нравилось. Называясь так красиво, на самом деле он являлся жутким каменным мешком, где из людей каленым железом выбивали признания в чем угодно.
И в ужасе смотрели люди, как это забытое и похороненное прошлое становится – настоящим, и содрогались, оттого что это было время инквизиции и жестоких мук, и люди помнили, помнили, кто их причинял! Если Палачи и их суд мог убить лишь виновного, то инквизиция из Замка Правды могла взять любого человека – люди для обитателей Замка были лишь глиной, материалом, который можно было перекраивать сколь угодно; и оттого появлялись потом канилюды, рдриори, людоеды – никто и не помнил, как назывался этот ужасный народ, к которому принадлежал покойный папаша-Монк, - и прочие народы, которых ранее не было; и кому было дело до того, сколько жизней было искалечено и истерзано, прежде чем получилось то, к чему стремились беспощадные творцы? Оттого в народе слухи о Короле Истинном превратились уж в откровенные разговоры, и все чаще повторялись слова – Дева, Венец. Пришествия его страшились и ожидали; и оно казалось неотвратимо, как стихийное бедствие.
Сначала начали прятать детей – может, старая Мунивер и была похоронена, но память о том, какие обряды в ней творились и каким богам поклонялись – нет. Затем тайком начали сбегать целыми семьями; сонки, стоящие на воротах, обогатились, собирая мзду за то, чтобы открыть ворота для тайно убегающих, и скоро город был пустынен и тих. В нем остались лишь те, кто отчаялся найти себе приют хоть где-нибудь, да те, кого перемены не страшили, отчаянные головорезы и негодяи, которых без Палачей вдруг расплодилось уйма. Ночами они терзали город, мародерствуя и предаваясь пьяному разгулу, и множество безжизненных тел находили в темных углах заново перекроенных улиц.
Тиерн знал причину всех этих перемен – и уж наверняка знал, что за ними последует, но помалкивал.
Барон Рваола не знал, но находил, что это чересчур дурно пахнет, а оттого поспешил убраться на свои земли на востоке.
Нельзя сказать, что Тийна этому была рада – нет. Её союзник – и вдруг покидает её, позорно бежит от страха?! А на кого будет опираться её трон?!
Все эти вопросы она задала ему, когда он пришел сказать, что покидает её.
Рваола усмехнулся во весь свой зубастый огромный рот.
- Трон твой шаток, - нахально заявил он. – И вообще, твой ли он? Думаю, в Мунивер уже давненько иной хозяин. Или ты станешь утверждать, что все перемены, что происходят сейчас, от которых ты иной раз пугливо вздрагиваешь, происходят по твоей воле?! Нет; и все шепчутся о пришествии Истинного Короля, который своей железной рукой… впрочем, я даже слышать не хочу о том, что он может сделать своими погаными руками! А жить в аду я не согласен; может, когда-нибудь я и попаду туда за свои подвиги, но отчего же при жизни?!
- Предатель, - прошипел Тиерн, зло буравя барона глазами. – Ты присягал на верность королеве Тийне!
Рваола перевел на него взгляд своих налитых кровью глаз (ото всех событий, что происходили с городом в последнее время, барон вечно недосыпал) и расхохотался во всю глотку снова.
- Попробуй, заставь меня принять эту присягу вновь!
И уехал.
Затем из города вышвырнули старика Савари и его спутника, рыцаря Натаниэля, и они поехали на юг – а уда же еще? Путь на север им был заказан.
Отчего их не казнили?
Думаю, вы догадываетесь; если нет – я подскажу – Савари применил все свое искусство Великого, чтобы о них просто позабыли, кто таковы и зачем они в этом городе. А став не нужными никому, они просто уехали, когда им грубо указали на дверь, мол, загостились вы тут, и кормить таких бесполезных типов не на что!
Нужно сказать, Савари очень ругал Ната за то, что тот обманул его и сетовал на исчезновение Кинф, и Нат посматривал на него с некоторым недоумением – а не зазнался ли ты, старик? Ты, видно, совсем позабыл, с кем разговариваешь. Но Савари этих взглядов не замечал, и продолжал предаваться самобичеванию.
- Моя юная госпожа, - стенал старик, заламывая руки, и в глазах его стояла мука. – Это я виновен, старый дурак! О, почему боги обделили меня разумом?! Как мог я привести её к гибели?! Я!!!
Нат, ухмыляясь зловеще, долго слушал эти горестные речи и плач отчаявшегося, пока, наконец, не сжалился над ним.
- О том, что ты ведешь это дитя на гибель, старик, - грубо сказал он, - нужно было подумать раньше, когда вы только начали этот путь.
- Я хотел видеть её госпожой на троне, - всхлипывал Савари, утирая слезы.
- Госпожой! – фыркнул Нат. – Её едва не обесчестили, чуть не выдав замуж за кинф Тийну. И никто тому не помешал, никто не заступился, в том числе – и ты; а я, глупец, тебе доверился, позабыв о собственной голове, на которую только и мог рассчитывать! Ладно, не убивайся так. Она жива – по крайней мере, была жива, когда покидала замок.
Савари даже дышать перестал.
- Что?! – произнес он, уставившись на Ната покрасневшими от слез глазами. – Как ты сказал?!
- Я видел, как Йонеон Ставриол увозит её, - ответил Нат.
- Шут Йонеон! Так это он похитил её! – взвился старик, багровея от злости. – Этого следовало ожидать! Он пылал жаждой мести, и просто подкарауливал, ждал удачного момента, когда я не смогу защитить её! Подлец… Значит, бедняжка уже мертва! Как о нем я не подумал! То-то я смотрю, что он исчез из замка, и его подлая рожа перестала мелькать перед моими глазами! Проклятый Шут! Никто о нем и не вспомнил, а меж тем он…
- Он не похищал её, - произнес Нат, спокойно выслушав все злобные излияния старика. – Она уехала с ним по доброй воле, и он с почтением помог ей сесть на лошадь, подставив руку под её ступню. Кажется, он порядком обокрал Тийну – если то, что они грузили на лошадей, было золотом, а не парочкой трупов, - и просто увез госпожу из этого осиного гнезда, перед тем, как ты, наверное, уже понял, отбив её у мародеров или кто там еще на неё напал. Он единственный, старик, кто действительно позаботился о ней и сделал все для её блага, не думая о призрачном троне и своем месте у него, как это делал, например, ты. Думаю, он припрятал её на своем севере, если они смогли миновать кордоны Зеленого Барона. Если не смогли – чтож, в последнее время ворота Кинф Аш Орн открыты для всех беглецов, и они могут быть там.
- Откуда ты знаешь это?
- Я последовал за Кинф Андлолор тайно и видел, как Йонеон Ставриол вступился за неё.
- Ты видел! – вскричал старик. – Ты видел, как он дерется за неё, и ничего не предпринял! Не подошел и не стал помогать ему! А если б он проиграл? Если б его убили – а потом и её?!
Нат насмешливо фыркнул.
- Кого – убили? Его?! Помогать драться барону Улена Йонеону Ставриолу?! Это единственное, пожалуй, что он превосходно может делать сам, без чьей-либо помощи.
- А если б он убил её после того, как разогнал нападавших?! Об этом ты не подумал? А если его поведение – это всего лишь притворство, чтобы выманить её из города, подальше от нас, её защитников, и потом убить?!
Нат снова расхохотался.
- Ему достаточно было б одного удара, чтобы обезглавить её! Нет, старик. Барон Улена навряд ли пустился бы на такие ухищрения. Это тебе не купчишка, от хитрости которого зависит его мошна. И потом, кого это ты называешь её защитниками? Себя, может быть, получившего по черепу так, что неделю от тебя не было вестей, или рыцаря Горта, который, как я понял, был вовсе и не рыцарем, а каким-то проходимцем? Или тех рабов, что удрали при первой же возможности, стоило Кинф Андлолор просто предложить им свободу? Нет; вы все просто шайка дураков. А он – он единственный, кто сделал что-то путное, пусть даже и не входящее в твои планы. Так что прекрати поносить барона Улена; ты ему не ровня, и он пересчитает тебе все зубы, когда узнает, каким словами ты вспоминал его – и притом за верную службу твоей королеве! Имя – чтож, я напомню его ему, если этого не сделала еще королева, но, думаю, это для него уже не тайна.
- Как быстро ты припомнил, что когда-то он был бароном Улена! – язвительно заметил старик. – А о том, что сейчас его называют Шутом, ты позабыл? И для кого он шутит – тоже?
Нат уничтожающе посмотрел на Савари, красного от гнева.
- Так, - тяжко произнес он, - значит, вот как ты думаешь. Вот что ты видишь в первую очередь своими слепыми старыми глазенками. А во мне ты тоже видишь лишь бездомного бродягу? Или все же постараешься разглядеть князя Ардсена?
Савари примолк, и Нат, еще раз сурово посмотрев на него своим свирепыми глазами, поехал вперед, оставив позади старика – там, где и полагалось ехать слуге. Он и в самом деле в последнее время позволяет себе слишком много!
Больше Савари не выступал. До него, наконец, дошло, что он зарвался.
Из Мунивер уехал и Серый Господин – он же Предатель, он же Враг, словом, тот человек, у которого имен было много, но ни одного доброго, одни позорные клички. В нашей истории его правильнее было б называть Одином, но приличного имени этот человек не заслуживает, так что я и дальше стану его называть всеми этими… позорными кличками.
Итак, Серый Господин отправился на поиски своих реликвий – кто-то пустил слух, что всплыли они на юге, и он, уж не доверяя никому, даже своим марионеткам из Ордена, решил раздобыть их сам, или проверить, правы ли те, кто это утверждает.
Тиерн, насилу оправившийся от побоев – а они оказались не такими уж пустяковыми, как ему показалось на первый взгляд, - тайком присутствовал при его проводах. Господина провожал лично Патриарх – и никого более рядом не было; по плоской подземной равнине ветер гонял холод и сырость, и Тиерн зябко кутал тощие плечи в одежды послушника Ордена – его понизили в звании, но все же не стали отказываться от его услуг. Тиерну думалось, что Господин просто выместил на нем свое зло, только и всего.
- Если обнаружите следы пропавшей Кинф, - распорядился Господин, скрывая надежнее свое лицо под капюшоном непримечательного ничем плаща, - тотчас же шлите гонцов вслед за мной! Выберете кого из канилюдов поумнее… И разошлите гонцов во все провинции, пусть разузнают, не объявились ли где Венец или дева?
- А если они в Кинф Аш Орн? – произнес Патриарх. Господин усмехнулся:
- Нет! Если б они там были, этот самозванец, сопливый лорд Терроз, давненько б их нацепил. Он так тщеславен, что точно не упустил бы случая стать королем таким простым способом. Да и кто б упустил?! Он тотчас же объявился бы, этот господин, в Мунивер и претендовал бы на престол, а там мы просто б отняли у него мои вещи!
- А если он не желает ехать в Мунивер? Если…
- Ты с ума сошел?! Разве может быть что-то, лучше, чем королевский титул?!
Патриарх смолчал; может, он еще помнил то время, когда был просто человеком, и когда были вещи, важнее, чем служение королю, например, семья и любовь, ради которых можно б и позабыть о величие и титулах…
- А если они на севере? Там, куда хода нет из-за этого лорда?
- Нет хода! Об этом ты мне говоришь?! Найди способ пройти туда… - Господин заскрипел зубами злобно. – Что за беда?! Сколько уж я могу ждать, когда страна, завоеванная мною, наконец-то станет моей?! Когда я смогу свободно ездить по ней?! Проклятье…
Патриарх благоразумно смолчал, хотя на языке его вертелся весьма язвительный ответ. Ответ, гласящий о том, что нельзя вечно сидеть в темном углу и поджидать, когда же муха запутается в твоих сетях. Нужно бы и самому что-нибудь делать.
Об этом подумал и подслушивающий Тиерн, и тоже смолчал. Впрочем, у него был план.
Его понизили до самой низшей ступени, до самого дна, до посыльного и варщика зелья. Работа эта была тяжкая и грязная, и если посыльным он еще мог быть без ущерба для своего слабого здоровья – много ли сил надобно, чтобы прокрасться и вынюхать, разузнать секрет или перерыть какие документы? – то варщику зелья приходилось несладко. Зелье варилось в огромном котле под присмотром старшего варщика – ему одному был известен рецепт, и он отмерял все ингредиенты на специальных, очень точных весах, а было это около сотни компонентов, не считая воды, вина и молока. Тиерн, черный, закопченный, раздетый до пояса, в абсолютно мокрых штанах, пот рекой тек меж его тощих лопаток, по груди, - наклоняясь над парящим котлом, огромной медной мешалкой размешивал все то, что подавали ему, и зелье приобретало едкий синий цвет. И старший варщик обычно весьма строго наблюдал, чтобы каждый ингредиент был всыпан чуть не до последней крошки. Однажды он даже побил Тиерна палкой, когда заметил, что в чашке, поданной Тиерну, что-то осталось, совсем немного порошка.
Но с отъездом Господина дисциплина соблюдалась уж не так строго; варщик, конечно, соблюдал рецептуру с тем же тщанием, но уже не заглядывал так пристально в чаши, которые опустошал Тиерн, и тот, помешивая своей поварешкой загадочное варево, размышлял о том, как бы повыгоднее для себя использовать отъезд Господина.
И он придумал.
Для начала, как следует побив ночью Тийну и оттаскав её за волосы, он заставил её признать себя его служанкой – так, просто так. Этим он тешил свое уязвленное постоянными унижениями и побоями самолюбие. Затем он выложил ей все, что знал об Ордене, и в том числе – об отваре, которым постоянно опаивали послушников, и которое отчего-то никак на него не действовало. Сколько б он ни вдыхал его ядовитых паров и сколько б чашек не выпил – а он еще и обязан был пробовать его перед тем, как напоить остальных, - покорности и желания преданно служить Господину у него не прибавлялось, и почтения к нему – тоже.
- Синего цвета, говоришь. И как ведут себя прочие?- задумчиво произнесла Тийна, потирая особенно болезненный его укус на руке (золотые духи торопливо зашивали пораненную кожу своими кружевными узорами). Странно, но краса её не блекла, как о том говорила старуха. Может, это происходило оттого, что Тиерн частенько приносил духам жертвы, колотя Тийну и пуская ей кровь – или же сам являлся исцарапанный и избитый, и, повалясь на ложе, засыпал без сил, а духи, безмолвно витая над его истерзанным тощим тельцем, пили его боль и кровь. И Тийна, день за днем разглядывая себя в зеркальце, не находила признаков увядания, а напротив, расцветала все больше, и душа её успокаивалась, и тупое беспокойство отступало, уходило прочь. Старуха, зловредная уродина, всего лишь обманывала, пугала, думала Тийна, из зависти оттого, что сама была отвратительна, а её, Тийну, духи наградили такой красой.
- Прочие обожают своего господина и смотрят ему в рот, - с досадой ответил Тиерн, плюхнувшись в кровать. Тощая грудь его тяжко вздымалась, он устал, избивая Тийну, но действие это принесло ему некоторую разрядку, и он успокоился и подобрел, и драться больше не собирался. – Не знаю, как выбирают Патриархов в этом Ордене, коли они все равны и покорны, как агнцы! Но у меня нет возможности выслужиться перед ним; я не могу быть так покорен, как прочие, а за ум и расторопность там никого не хвалят. Однажды я выступил со своим умом – и чтоже? Сколько ты лечила мне переломанные ребра?
- М-м, - протянула Тийна задумчиво. – А почему они все слушаются слепо именно Серого Господина? Отчего – не Патриарха? Коли б я знала секрет этого зелья, я бы могла сварить его так, чтобы они, скажем, слушались тебя.
- Что? – Тиерн даже подскочил. Глаза его заблестели. – Ты в самом деле сможешь сделать это?!
- Конечно. Старухи учили меня разбираться в травах и корешках… Если я смогла поднять мертвеца, то отчего же мне не по силам подчинить кого другого?!
Но раздобывать ингредиенты – это долго; да и палка у надсмотрщика весьма тяжела, на спине Тиерна и на его боках до сих пор красовались сизые кровоподтеки.
- А можешь сама сварить такое зелье, чтоб мне подчинялись? – произнес Тиерн весь подавшись вперед. – И окрасить его в синий цвет – а я заменю просто, и все?!
- Могу, конечно, - беспечно ответила Тийна, укладываясь на ложе рядом с мужем.
- Ты золотая моя! – Тиерн грубо ухватил её за бедро, тиская. – Ты умница моя! Иди-ка сюда, красавица моя, я приласкаю тебя за это!
Словом, Тийна изготовила такой эликсир, и Тиерн, улучшив момент, треснул по голове старшего варщика своей мешалкой и влил ему в рот своей отравы.
Конечно, эффект был иным, нежели у отвара Господина – варщик просто превратился в послушного зомби, но и это было кое-что.
Оставив подгорающий отвар, Тиерн затащил отравленного в укромный уголок, и, влепив ему оплеуху – так просто, вымещая зло, - он выспросил у него о составе.
Тот оказался так же несведущ, как и сам Тиерн. Радостно пуская слюни, он с готовностью рассказал, что всего лишь обладает знаниями, сколько надобно чего класть, но что это такое и как оно действует – он не знал. Он провел Тиерна в кладовую, где в огромных бочках хранились все ингредиенты, и Тиерн набрал всего, что указал этот человек, в маленькие скляночки. После Тиерн вернулся к своему котлу, чтобы не возбуждать ничьих подозрений, а его раб отнес добычу в укромное местечко, откуда Тиерн потом её забрал и передал Тийне.
Он даже перестал её бить и таскать за косы на то время, когда она занималась его порошочками и зернышками, опасаясь, что может так её отлупить, что она сляжет, и дело встанет на некоторое время, хотя у него по-прежнему чесались кулаки и на душе было прескверно оттого, что приходилось изо дня в день с поварешкой стоят над парящим котлом и выслушивать издевки и терпеть пинки прочих послушников.
И в один день, вернувшись из подземелья и без сил бухнувшись на кровать, пачкая чистые простыни копотью и желтым ядовитым потом, еле дыша от усталости, он услышал над своим плечом торжествующий голос Тийны:
- Вставай, Господин!
От слов этих он подскочил, как ужаленный. Тийна стояла над ним и протягивала ему с улыбкой склянку со знакомой ядовитой синей жидкостью.
Тиерн ухватил её трясущимися руками.
- И что? – произнес он охрипшим от ядовитых паров голосом. – Тот, кто выпьет её, будет меня слушаться?
Тийна покачала головой:
- Нет. Тот, кто выпьет это, будет слушаться того, кто назовется Королем. Зелье это одурманивает голову таким образом, что звук этого имени заставляет подчиняться куда лучше ошейника! Ты не подчиняешься ему вовсе не потому, что какой-то особенный; просто они, торопясь тебя подчинить, позабыли о том, что обычно приводит к присяге послушников сам господин. Он не сказал тебе своего имени, и не велел следовать за ним – оттого-то ты и переводишь эту отраву без толку.
А если ты сам, когда послушники в очередной раз будут принимать это зелье, во всеуслышание завопишь, что ты – Король, они последуют за тобой.
- И все?! – недоверчиво произнес Тиерн. – Все так просто? То есть, в любой момент я мог закричать, что я король – и все бы поверили мне?!
Он чуть не съездил Тийну по уху, и она ловко отпрыгнула, спасаясь от удара.
- Нет, - хитро прищурилась Тийна. – Это не все.
- Что еще?!
- Ты должен будешь произнести его имя, назвавшись им. Ты должен будешь присвоить его имя - знаешь, что за это бывает?
Тиерн знал; и по ту сторону гор Мокоа имя, так же как и в Пакефиде, было достоянием, и если б он купил себе имя Васи, убившего льва, ему все бы говорили: «Молодец ты, Вася!» Правда, и враги Васи автоматически становились его врагами – вот в чем была опасность покупать себе какие попало имена… Да и присваивать - тоже.
Но Тиерна не пугали перспективы мести настоящего Короля; если у него будет Орден – ха! Тогда Король останется совсем один. А враги… если Королю на самом деле столько лет, сколько он говорит, и если большинство этого времени он прячется в темноте, то старые враги его давно уж отправились к Тавинате, а новые даже не знают, кто он таков!
- То есть, нужно просто произнести имя, - сказал он. – М-м… а если так все просто, если любой пойдет за Королем, отчего этим зельем просто не отравить весь мир?! Подумай! Вылить его в воду, что люди пьют, и они все пойдут за тобою! Зачем воевать?!
- Идея хороша, – одобрила Тийна, – да только где взять столько зелья? А если б и было оно – разве сравнится власть над покорными тебе людьми с властью над свободным человеком? Нет; оттого-то твой Король и воюет до сих пор, и не отравил своим зельем весь свет лишь потому, что хочет услышать недовольство; страх; трепет; все те живые чувства, что родятся в свободный сердцах людей.
Но у Тиерна на то были свои взгляды.
Деятельный и целеустремленный, он во что бы то ни стало желал спихнуть проклятого Короля, что обошелся с ним так надменно, с его призрачного трона. У него не останется и его верного Ордена, со злорадством думал Тиерн.
Для начала он решил разузнать имя Короля, и это было достаточно просто. Он припомнил, что Король сам показывал ему книгу, где некий умник увековечил его жалкую жизнь – как самому низкому из всех прислужников Господина, Тиерну нельзя было касаться этой священной реликвии Ордена. Не то, чтобы это было тайной, нет, просто он считался так ничтожен, что одним своим присутствием мог все осквернить. И вообще – кто считается с чувствами и желаниями рабов?! Но она нужна была ему, и он дерзнул. Для начала он напоил своим зельем, превратив в послушного зомби, хранителя белого маленького домика посередине Мертвого Озера, и тот указал ему место, где хранилась история Короля. Тиерн тут же и влез в него, внутренне поражаясь легкости, с которой ему все удается. Да, Король привык полагаться только на свой отвар, позабыв о том, что люди тоже могут чего-то стоить! Наверное, ему и в голову не могло прийти, что кто-то из его послушников сможет хотя бы замыслить что-то недоброе, да и просто что-то свое, не входящее в его королевские планы.
Но, так или иначе, а Тиерн при свете факела, который услужливо держал в руках отравленный хранитель, в крохотной кладовой, кое-как пристроившись за столиком, на котором хранилась священная книга, открыл кожаный тяжелый переплет и погрузился в чтение.
Странное дело!
Сначала он всего лишь хотел найти имя короля, но чтение захватило его; и он, вечером закрыв книгу, точно уж знал, что придет сюда еще раз. И раз за разом приходя. Он снова и снова ставил подле себя послушного хранителя с факелом, и мир переставал существовать для него.
В книге он прочел много такого, что повергло его в изумление. Древняя история не лгала, нет! Тот, кто писал о Короле, не рассыпался перед ним в похвалах и не пел ему восторженных дифирамбов. Кое-что повергало Тиерна даже в некий трепетный ужас, так деяния Короля были величественны и ужасны. Но чем больше Тиерн узнавал о Короле – страшного, великого, отвратительного и прекрасного, - тем больше омерзения наполняло его сердце.
Где был этот великий и смелый человек, который когда-то перевернул весь мир? Который не побоялся гнева Драконов – вот чего Тиерн, да и, пожалуй, все его соплеменники, боялись больше огня! Где тот, от жестокости которого содрогались страны?!
Его не было; Король был велик – но именно был. Тот, что носил сейчас серые одежды, и был ими – всего лишь серыми тенями прошлого. Что могло случиться с таким великим воином, чтобы сердце его вдруг ощутило страх, и чтобы вместо сверкающих доспехов он вдруг надел серые неприметные одежды?! Как отважный лев вдруг превратился в трусливого шакала?!
На это ответа не было. И, прочтя последнюю страницу и закрыв переплет - уставший хранитель даже не скрывал своего облегченного вздоха, - Тиерн уж точно решил для себя, что, присвоив имя Короля, он не станет подобен ему – не станет прятаться в тени. Лучше умереть с мечом в руках, чем жить как таракан!
И Тиерн велел Тийне отравить её зельем все источники в городе.
И по желобам, по трубам, в фонтанах вдруг появилась странная вода. Играя на солнце бликами, она отсвечивала неестественной синевой, загадочной и завораживающей. Яд, смешиваясь с чистыми струями, становился почти незаметен, и те, кто остался в городе – и старцы, наполняющие свои кувшины в колодцах, что думали, что доживают свои последние дни, и распутные женщины, умывающиеся в фонтанах после трудной ночи, и те негодяи и головорезы, что бездумно предавались злодейским своим забавам, и даже голуби, что залетали иногда на серую площадь – все они пили этот колдовской отвар, а Тийна варила его каждый день, и по ночам выливала в главный фонтан. Тиерн, глядя с башни на площадь, молчал. Нормальный негодяй, рассматривая свысока дело рук своих, по всем законам жанра должен был бы хохотать, задирая подбородок выше носа, и потрясая кулаками; но Тиерн был парнем не смешливым. И прежде, чем потрясать над миром кулаками, он должен был убедиться, что у него все получилось.
И первой, на ком он опробовал свою отраву, была сама Тийна.
Она кричала и билась в его руках, не желая пить зелье, выплевывала его, а Тиерн, удушая её одной рукой, чтобы она раскрыла рот, другой лили, лил и лил на её перекошенное лицо зелье. Сколько-нибудь она все равно проглотит!
И она проглотила; и глаза её стали смотреть по-иному, когда он произнес, торжествуя, имя – Один, я Один! И она кротко поцеловала его руку, до того терзающую её, и назвала его Господином. И даже не попыталась увернуться, когда он ударил её и расхохотался. Да, теперь пришло время смеяться!
И однажды поутру, когда город просыпался под бой колоколов на башнях, Тиерн велел согнать народ на площадь – он хотел во всеуслышание объявить какой-то важный указ королевы Тийны.
И сонки врывались в дома и вытаскивали людей полуодетых, ничего не понимающих и напуганных.
И набралось много народу – глядя сверху на толпу, в которой не было ни единого светлого лица, Тиерн усмехался. Все эти продажные женщины, убийцы и мародеры – они достойны были той жалкой участи, которую он им приготовил!
- Слушайте меня! – прокричал он, склоняясь над притихшей толпой. – Я собрал вас здесь, чтобы на весь свет объявить свое истинное имя – Король Один! Так поклонитесь же мне и признайте во мне своего господина!
Эхо отдалось гулко от стен каменных домов и разнесло голос Тиерна, многократно повторив проклятое имя, и свершилось чудо – все люди, вся эта громадная толпа, все, как один, опустились вдруг на колени и, зачаровано глядя вверх, на маленького щуплого человечка, в один голос сказали:
- Да, о, Господин!
И глаза их сияли религиозным экстазом.
Ах, да! Совсем позабыл о канилюдах – а ведь они тоже попали в сети, расставленные Тиерном. Многие из них прибыли в столицу, служить на посылках у Ордена, и многие их полудикие вожди, которые имели прямо-таки скотские привычки купаться и пить из источников подобно животным, например, свиньям, поклонились Тиерну. А у канилюдов иерархия сильна; и, коли вождь приказал, то остальные просто помчались ровными рядами в направлении, им указанном, и никто не задал вопроса о том, почему надобно служить другому господину. Так что армия Тиерна пополнилась теперь еще и крепким посланниками – да и солдаты из канилюдов получались отменные.
Собрав сонков покрепче, Тиерн наведался и в тайное место короля, в подземелье. Те послушники бывшего Ордена, что не были на площади и, следовательно, не приведены к присяге, все еще служили королю, и за то поплатились жизнями. Можно было б и их обратить, но среди них было так много тех, кто в свое время унижал и избивал Тиерна, что тот с превелики удовольствием приказал убить всех, кто окажется в подземелье, а кое-кого прикончил самолично, с наслаждением наблюдая, как гаснут глаза умирающего.
Сонки в пух и прах разнесли все на своем пути; Тиерн не жалел о том. Белый дом посередине плоского острова жалобно скрипел оторванными ставнями, и крышу его лизал веселый огонь, когда сонки отплыли от острова прочь. Горело все – архивы Короля, его снадобье, все тайные ингредиенты (впрочем, таковые были у Тийны, и Тиерн совершенно ничего не терял), все его вещи и карты. В огне сгорал сам Один, все, что поддерживало в нем самом память о том, кто он. Теперь, даже если б он и осмелился, захотел открыться миру, он не смог бы доказать, что когда-то его звали Одином, потому что и его драгоценная книга горела вместе со всем его добром. Тиерн долго колебался, взять ли её с собою или же сжечь, и в конце концов решил, что незачем хранить память о том, кого желаешь уничтожить.
Не нашел среди поверженных братьев и послушников Ордена Тиерн и Патриарха – а к этому господину у Тиерна были особые счеты! Он лично желал выпустить ему кишки за давние обиды, да только не нашел его. Ну ничего, утешал себя Тиерн, не последний день живем, и это никуда не уйдет от меня! Так был уничтожен Орден по эту сторону гор Мокоа, и это не так уж и мало. Это очень много.
Правда, Тиерн основал свой собственный Орден, еще ужаснее прежнего, потому что теперь каждый его послушник творил зло кто во что горазд, потому что отваром Тиерн перестал их потчевать, и те, кто ранее служил ему и Господину по принуждению, теперь имели свой разум, а он им подсказывал, что выгоднее быть на стороне Тиерна, потому что он даровал им роскошный дар – жизнь, а не жалкое существование в качестве зомби.
Были утеряны все знания старого Ордена, магические книги сожжены, и новый Орден не смог уж плодить канилюдов, но зато великолепно умел потрошить и мучить людей. Словно в насмешку над поверженным врагом Тиерн присвоил все его знаки и регалии, и синяя ящерица украшала теперь его грудь. И во все стороны из столицы помчались гонцы, и по всем землям разнеслась весть, что явился миру новый господин, Король Истинный Один! И очень, очень удивился Господин в сером, когда услышал, что его именем кто-то воспользовался, и ярости его не было предела, когда он понял, что остался один, и что верные его слуги уже служат другому!
И его яростный горестный крик далеко разнесся по спящим Паондлогам, и Нат от него проснулся и в страхе сел торчком, стараясь разглядеть что-нибудь в ночной тьме, ибо он полагал, что это не человек кричал, а чудовище.
Да только он сдаваться был не намерен, этот Господин. Но об этом – позже.
Только так или иначе, а по всем землям быстро разнеслась молва, что Король истинный все же пришел; и он в Мунивер. И сонки, провозглашающие теперь его своим повелителем, и Тийна – злые языки поговаривали, что она безумна, так странно выглядело её фантастически прекрасное и одержимое фанатически лицо, - велела собирать вельмож всех, и каров, и эшебов, и сонских новоиспеченных господ, - чтобы те прибыли и поклонились Королю, в пользу которого она отрекается от престола, и которому клялась служить верно, как простая служанка.
И среди прочих приглашенных был и барон Рваола; он хотел было никуда не ехать, посмеиваясь про себя и думая, что это какая-то очередная хитрая задумка Тийны и Тиерна, но когда за ним прибыл довольно большой отряд серьезно настроенных солдат под бело-золотым флагом, он смеяться перестал и крепко призадумался.
При дележе тогда, пять лет назад, ему достался город Ладин, и прилегающие к нему поселки. Рваола по-своему укрепил свои владения, обнеся крепкой стеной, и у него даже имелся собственный флот, и верфь (напомним, что владения Рваолы населяли эшебы-полукровки), но даже с учетом всех этих факторов Рваола понимал, что стычка с бело-золотыми его если не убьет, то намного ослабит его позицию. А что, если новоиспеченный Король силен? Что, если кто-то уже встал под его знамена, и его, Рваолу, не поддержит уж никто? И Рваола подчинился, и в Мунивер поехал.
В Мунивер на коронацию Тиерна съехались многие, многие вельможи. Все они были растеряны и немного напуганы, ведь о Короле Истинном поговаривали всякое, и самого дурного свойства. Люди шептались, пытаясь хоть что-то разузнать друг у друга о человеке, которому без боя сдалась армия Тийны, но никто ничего толком не знал. Слышал Рваола и недовольство, витающее в воздухе подобно назойливому комару; лишь прихлопнешь его в одном месте, как оно начинает зудеть где-нибудь в другом углу. Люди посмелее не желали кланяться Королю – такому, о каком они слышали, - и размышляли, не податься ли к лорду Террозу в союзники, а еще лучше - к чему нам еще какой-то господин-самозванец! – не сколотить ли свой альянс. Набиралось много желающих сопротивляться; и Рваола, хмуря широкие брови, обдумывал, куда же податься ему?
Был уж назначен день торжественной коронации, гостей на которую сгоняли копьями, как овец, и должна была она состояться в зале мрачного Замка Откровения, внутреннее убранство которого было так устрашающе и омерзительно, что мороз бежал по коже, и самый храбрый человек почувствовал бы в сердце своем робость. И, оглядываясь на орудия пыток, коим был щедро уставлен замок, любой десять раз подумал бы, роптать ли или же благоразумно промолчать. Был еще вариант – опоить всех гостей разом настоем, но они отказались пробовать что-либо в гостях у новоявленного повелителя, потому что слухи о том, что он чем-то опаивает своих слуг, разнеслись по всем землям еще скорее, чем весь о его коронации, и от этой части плана пришлось отказаться.
И Тиерн гордо прошествовал меж притихшим гостями к трону, и Тийна на коленях стояла перед ним, униженно преклонив голову.
Тиерна в лицо знали многие, и многие знали, как его зовут, но лишь один из них во всеуслышание спросил – а где же твой Венец и Дева?
- Что? – оторопев, переспросил Тиерн, даже привстав от изумления со своего трона. Ради такого случая он приоделся, на свои неуклюжие сонские ноги он нацепил шитые шелком туфли с бантами и белые трико, поверх его нарядного раззолоченного камзола, на плечах, лежал королевский плащ и красовалась королевская цепь, но Девы на ней не было. И люди, до того, угрюмо молчавшие, подавленные жуткими картинами, вдруг оживились, переглядываясь. И в глазах их была одна и та же мысль – в самом деле, а где же Венец и Дева?
- Да-да, я говорю о тех реликвиях, что должны быть у Короля Истинного, - продолжил человек, выступая из тени, и то был именно неуемный Рваола. – Я и сам не прочь был бы взобраться на трон и есть кому меня поддержать; но признать меня согласится не всякий, и любой оспорит титул, коли я не приведу веских доказательств. Где же твои доказательства? Кто ты таков? Да, люди ждали пришествия Короля Истинного, и он должен был бы объявиться в Мунивер, когда та перестанет быть Мунивер и станет Мертвым Городом – но где то, что доказывает всем, что ты – Король, а не самозванец? Эй, люди, послушайте меня, - прокричал Рваола, обернувшись к остальным собравшимся, раскинув руки, словно всех их хотел обнять, – я – Король Истинный! И попробуй докажи, что это – не так.
И Тиерну нечего было сказать.
От ярости его лицо перекосилось, как у припадочного, он сжал кулаки, тщательно отмытые, но все еще хранящие следы въевшейся в кожу грязи и копоти, что пропитала его тело, когда он варил зелье в подземелье Господина, и подскочил на ноги.
- Тупые ублюдки! – совсем не по-королевски рявкнул он. – Трусливые твари! Вы и в самом деле заслуживаете власти такого короля, как Король Истинный, коли готовы поклониться любому, у кого увидите два никчемных куска металла! А что вы скажете о силе истинной?! О той, с помощью которой я вас сюда заставил прийти?
Люди ничего ему на то не ответили; и просто покинули его замок – да они затем и пришли, чтобы сказать, что не признают его. И коронации никакой не было.
И Тиерн остался один в своем жутком зале, в тишине и полумраке. Щеки его пылали от смешанного чувства стыда и ярости; он глянул в огромное, в полстены, зеркало, и увидел там себя, свой раззолоченный камзол и широкие, словно лодки-плоскодонки, туфли на красных каблуках и с нарядными бантами – нелепое, тощее, жалкое существо, напыжившееся, как индюк. И они смеялись над ним! Он в ярости содрал с ноги башмак и запустил им в зеркало; оно раскололось, треснуло, но не осыпалось, а так и осталось стоять в своей раме, уродливо искажая и разрывая отражение на неровные куски, и Тиерн видел себя в нем как монстра, как карлика, уродливого и двухголового. Недобрая примета – смотреться в разбитое зеркало! Но что может произойти хуже того, что уже произошло?
Тийна молча сидела у подножия трона, наряженная в парчовое золотое платье с открытой грудью, на которую спускалось роскошное ожерелье из грубо обработанного золота. Красивая дорогая игрушка! Тиерн, размахнувшись, влепил хлесткую пощечину Тийне, и она упала на каменный холодный пол, коротко вскрикнув, а Тиерн с нехорошим удовлетворением наступил своим широким башмаком на её рассыпавшиеся по плитам волосы и расшитое жемчугом покрывало.
- Ну, хорошо же, - произнес Тиерн с ненавистью, нарушив звенящую тишину пустого зала. – Не желаете по-хорошему – все будет по-плохому! Я разнесу в пух и прах все ваши городишки, и если вам и этого окажется мало, чтобы признать меня Королем, я всех вас перевешаю!
Тиерн яростно ухватил свой нарядный бант на шее и рванул его, вырвав с мясом еще и ворот; глупец, жалкий глупец! И как же стыдно…
Его правление и коронация в частности представлялась ему в мечтах его яркими картинками; и раззолоченные костюмы, и драгоценности на пальцах – все это было такое яркое, светлое, сродни детским мечтам. И тем разительнее было настоящее – оглянувшись, Тиерн увидел, что вместо цветов его окружают каменные горгульи, и зал каменный мешок, сырой и темный, а под далеким потолком раскачиваются не люстры, а старые пыльные клетки с жуткими остовами… Здесь он хотел быть счастлив? Здесь рассчитывал устроить яркий праздник?! Он в ярости шарахнул кулаком по каменному сидению, и сжатые его пальцы дрожали от боли.
И тогда в сердце его поселилась обида; нет, не ярость – она жила там всегда; и не злость – злость со временем затухает, забывается.
Обида, та, что сродни детским обидам, что запоминается на всю жизнь, поразила его так остро и сильно, что он вдруг заплакал, заплакал навзрыд, трясясь всем своим тщедушным тельцем, сгорбившись и сжавшись в жалкий комок. Он хотел просто стать королем, он не хотел ничего другого, просто хотел ходить в красивых одеждах, и..!
Верная Тийна как могла утешала Тиерна. Отерев побитое лицо, она на коленях подползла к нему и, ухватив его руку, со страстью поцеловала её.
- Господин, - кротко произнесла она, гладя его руку, - для меня ты король. Что с того, что они не признают тебя? Хочешь, я обольщу каждого из них, и они станут ест у меня с рук, а затем и признают тебя, коли я попрошу их об этом?
Но Тиерн её и слушать не стал. Он и в этом не желал уподобляться Королю – не хотел, чтобы чьими-то стараниями его признавали, но не за его заслуги.
- Нет, красотка моя, - ответил он задумчиво, отирая мокрое лицо. – Нет! Коли они считают, что я не Король Истинный, то пусть так и будет. Довольно поминать уже это имя! Не станет его больше. И я не буду так называться. Я добуду эти реликвии, чего бы мне это ни стоило, но лишь как красивые игрушки. А мир я завоюю! Я же не хотел никого убивать, и заставлять – тоже, я же ничего плохого не хотел! Я хотел все решить миром, я просто хотел, чтобы они признали меня! Но они не сделали этого; а зря! Не захотели по-хорошему – будет по-плохому! Они все пожалеют о том, что упустили шанс приблизиться к моему трону! Я слышал однажды, что настанут темные времена – и они настанут, о, да! Я сам принесу их; будет так черно, словно света в мире не существует вовсе! И все будут дрожать и выть в своих домишках от ужаса! А я буду слушать и смеяться…
И слова его начали сбываться; все выше поднимались старинные замки, башни и тюрьмы над каменными тротуарами, и крыши их смыкались в вышине, и стены их закрывали от людей солнце, и даже днем по улице невозможно было пройти без факела, да и факелы уж не разгоняли чернильной темноты, повисшей над городом, словно проклятье. И хрустальная Мунивер вдруг превратилась в страшный, отвратительный склеп, потому что мертвецов в ней было больше, чем живых, и в любом углу, в любом месте в заново перекроенном городе можно было найти скелет, замотанный в паутину. Любой прохожий, пересекающий с факелом мостик над черной, маслянисто сверкающей водою, казался не живым человеком, а бесплотным духом, тихим неслышным приведением, а всадник, проносящийся по улицам на храпящем коне, казался воплощением посланника смерти, и конь его был подобен адскому зверю. Всю ночь могла мостовая гудеть и дрожать, каменные плиты двигались, и хозяева в доме тряслись под одеялами, а на кухне с полок падали и разбивались глиняные горшки. Наутро люди несмело выглядывали из своих домиков, и обнаруживали себя в месте, совершенно незнакомом им. Либо плиты с их домом переезжали куда-то в другое место, либо вокруг дома их вырастали здания, каких ранее не видывали. И люди ощущали себя потерянными; можно было выйти из дому и не вернуться уж никогда. И страшно, как страшно было! Если б еще над городом кружились черные птицы на кожистых крыльях с хищными клювами – можно было б найти умелого охотника, чтоб отстреливался; если б рыкали в болотах кровожадные дикие псы с огненной пастью – и эта напасть была бы не так страшна, как нашествие злых людей. Ибо и от птиц, и от прочих тварей злобных всегда знаешь, чего ожидать; а чего ожидать от злых людей?
Город словно умирал, медленно, но неотвратимо погружаясь в эту чернильную темноту. Мунивер словно тонула, и её шпили казались рукой утопающего, что протянута из последних сил к небу, но уже слаба. Теперь уж не только солнце – но и ветер перестал проникать на улицы Мунивер, и перестали вертеться флюгера и плескаться весело на ветру флажки. Они словно тоже умерли; флажки повисли безжизненными лентами, серыми в навалившихся вечных сумерках, а флюгера стали походить на высохшие, сломанные игрушки, кораблики–призраки, грустные и одинокие. И их оплетали быстрые пауки – их расплодилось неимоверное количество, потому что улицы, укрытые от солнца, стали сырыми, и развелись комары, - и осыпала пыль, и всюду был тлен и запустение. Валялись на улицах обломки ящиков и старой мебели, горели костры – то ли мусор жгли, то ли пытались разогнать мрак вечной ночи, а то ли у них грелись бездомные, не знаю, - и повсюду можно было встретить солдат, посты и караулы. Они выныривали из темноты внезапно, и так же внезапно в ней исчезали, стоило было сделать один шаг. Кого они охраняли? Что сторожили? И для чего вообще были?
Столица превращалась в кладбище; жить в ней стало невозможно, и Тиерн хохотал, представляя, как страшно будет тем, кого пленит он, просто проехаться по этим улицам – тем более в качестве пленника.
И окна в домах всегда были накрепко закрыты, и звуки, что раздавились на улицах во мраке разрываемом чадящими факелами, в большинстве своем были ужасны и омерзительны, словно демоны справляли свои праздники, и бесились, гремели копытами по булыжникам улиц.
Но чтобы воевать, нужны были деньги; а их у Тиерна оказалось не так уж и много – Чет не оставил большого наследства! И тогда Тиерн в своей детской жгучей обиде вспомнил о тех, кто так его обидел, кто отверг его и унизил. Посмеялись над его красивым расшитым камзолом? Плевать! Он наденет черный плащ и черные башмаки; не захотели короля – будет вам палач! Так думал Тиерн, мстя неизвестно кому.
И страшные конники в темноте улиц мчались, и гремели гулко подковы.
И страшные черные слуги обкладывали дома огнем, ни о чем не предупреждая и ничего не спрашивая у хозяев его, и темную улицу озаряло кроваво-красное зарево, и выскакивали испуганные люди, и их хватали и тащили куда-то, в темноту, прочь от догорающего дома, от полыхающего клена под окном и от рассыпающихся красными искрами качелей во дворе.
Людей таких обычно доставляли в Замок Откровений – Тиерн, мстя всему свету, велел королевский дворец Андлолоров оставить, и объявил всем, что отныне королевским замком станет именно старая тюрьма с её пыточными камерами.
И смеялся, ой, как смеялся безумный, обиженный Тиерн, входя в каменный мешок, где томился его пленник, еще не тронутый грязными руками палача, но уже проведший некоторое время в застенках, связанный, с разложенными рядом с его клеткой жуткими инструментами, коими полагалось развязывать языки.
- Ну что, - ласково говорил Тиерн, присаживаясь на некий грубый стул, откидывая полы своего плаща, похожий на тощего, заморенного ворона. – Здравствуй! Как дела твои?
Несчастный, как правило, лишенный одежды и порядком продрогший за ночь, тотчас же ощущал, как кровь закипает у него в жилах, и на лбу его выступал пот.
- Чего тебе нужно, господин? – кричал он, глядя безумными глазами как палач деловито готовит свой инструментарий. – Что ты хочешь?! Я сделаю все!
Тиерн задумчиво качал головой.
- Вот как ты заговорил, - произносил он почти печально,- господин! Отчего же ты не спрашиваешь меня, где Дева и Венец?
Несчастный, вися на связанных руках, начинал поскуливать от ужаса, и ребра его часто вздымались.
- Я сделаю все, что ты попросишь! – белугой выл он. – Что мне сделать, чтобы ты простил меня, господин?!
Тиерн жестоко молчал, глядя на ужас и отчаяние своего пленника.
- Ты причинил мне боль, - медленно сказал он, - страшную боль! Знаешь, как это нестерпимо – когда тебе в лицо смеются, а ты беззащитен и открыт – вот примерно как беззащитен и гол сейчас ты? Лицо от стыда горит, словно его каленым железом прижгли. Я прощу тебя; может быть, я прощу тебя, но лишь тогда, когда сочту, что тебе так же больно, как и мне было тогда больно. Приступайте! – жестоко кричал он палачу, откинувшись на спинку своего сидения, и жертва испускала жуткий вопль, и извивалось, дергалось тело, к которому подступал мучитель.
Так несчастные прощались со своею жизнью; в слабой надежде вымолить себе прощение, и если уж не жизнь, то хотя бы смерть легкую, люди рассказывали Тиерну, где спрятаны их сбережения, и называли имена тех, у кого сбережения просто есть. Но Тиерн не прощал; людей мучили жутко страшно, а он смеялся, хохотал, глядя на то, отчего даже палачи седели. И жестокое сердце его не прощало, никого не прощало!
И вдвойне странным было появление именно в этот момент Патриарха – вот удивился Тиерн, обнаружив его однажды в тронном зале, у того самого зеркала, что разбил когда-то. Патриарх рассматривал трещины на блестящей поверхности старинного стекла, и был спокоен – странное дело!
Тиерн, не веря своим глазам, просто сжался в комок, притаился, как кот в траве, изготавливающийся прыгнут на птичку.
- Ты! – от потрясения он даже крикнуть не смог, и Патриарх обернулся на его шипение. – Как ты посмел..!
Впрочем, остатки разума подсказывали, что раз он тут объявился, значит, ему есть что сказать. А раз он не боится – Патриарх был совершенно спокоен, - значит, он уверен, что Тиерн его не тронет, и то, с чем он пришел, окажется важным, очень важным.
- Я,- сказал Патриарх наклонив голову почтительно. Это Тиерну понравилось; в жесте этом он не увидел ни заискивания, ни подобострастия, ни какого другого неприятного липкого чувства, что говорило бы о том, что Патриарх просто боится Тиерна, и будет врат и лебезить, чтобы тот его не тронул. – Я пришел потому, что подумал, что смогу быть тебе полезен.
- Да-а? – протянул Тиерн, присаживаясь на краешек своего каменного старинного трона. – И чем же это? Ты знаешь, что я все уничтожил, весь ваш Орден, это поганое гнездо? Все ваши знания, все ваши настои отвары – пух! – я сжег их. Чем ты можешь мне быть полезен без своих книг, э? Или ты помнишь наизусть все ваши секреты? Например, сколько людей надобно изуродовать и замордовать, чтобы получить одного канилюда?
- Немного, - бесстрастно ответил Патриарх. – Но весь рецепт, конечно, я не могу знать. У превращения этого много ступеней, и они заключаются не только в том, чтобы исправлять тела сталью. Потом еще нужно вливать всяческие эликсиры подопытному, а их несколько десятков, и у каждого свой рецепт и свое время для применения (интересно, что же это за яды, которые закрепляют изменения, сделанные хирургической сталью, на генетическом уровне?!). Разумеется, всего этого я помнить не могу. Жаль, конечно, таких знаний – они добывались веками, и получить можно ведь не только канилюда. Ты знаешь, что те, кто называют себя теперь сцеллами, были тоже созданы Орденом? Потом они сбежали и долгое время им удавалось прятаться. Представь как была бы сильна твоя армия, если б Орден наделал тебе сцеллов! Ну, да ладно. Я пришел вовсе не для того, чтобы сетовать на твою поспешность.
- Да? Ну-ка, ну-ка… а зачем же?
- Затем, - веско произнес Патриарх, доставая из-за пазухи некую книгу и шлепая её о столешню каменного стола (годного на то, чтобы и обедать за ним, и чтобы разложить на нем некую жертву), - что у меня кое-что осталось от знаний Ордена. И знания эти сокровенны настолько, что даже за века ты их не восстановишь, как, например, знания о том, как перекроить человеческую природу.
- Да? – протянул Тиерн, глядя на увесистый фолиант в темном переплете. Книга была, несомненно, стара и потрепана, страницы её пожелтели и крошились по краям. - ты не боишься, что я сейчас крикну стражу, тебя схватят, а я уж сам, без тебя, полюбопытствую, что там такое написано?
Патриарх покачал головой.
- Вовсе нет. Ты знаешь, что это такое?
Тиерн промолчал.
- Это заклятья, - произнес Патриарх. – Колдовство. Некоторые из них и читать-то нельзя, потому что каждое из этих заклятий отнимает жизненную силу, а некоторые из них – слишком много, и читать их можно лишь раз в жизни. Ты можешь погибнуть, просто открыв нечаянно опасную страницу – а можешь стать истинно могущественным королем, если применишь эти заклятья.
- Как горазд ты врать! – насмешливо фыркнул Тиерн. – Заклятья! Эликсир! Орден! И при всем этом твой Серый Господин продолжал сидеть в тени и мир ему не принадлежал! Скажи мне, лгун, чего не доставало ему, что есть у меня, и отчего ему мир не удавалось покорить, а у меня – получится?
- Оттого, мой господин, - твердо ответил Патриарх, глядя Тиерну прямо в глаза, - что Серый Господин, как ты его называешь, воевать не желал. Он боялся; у него в руках было все, чтобы завоевать этот мир, но он просто боялся, и это правда. Он и имя свое боялся назвать, чтобы беду не накликать- а ты назвался его именем. Это очень смелый поступок; ты смел, господин, и у тебя все получится.
Тиерн даже скалиться перестал.
- Так ты говоришь, - произнес он, и сердце его замерло в предвкушении желанного ответа, - что он… боялся? Просто боялся – и все?!
Патриарх наклонил голову.
- Истинно, - подтвердил он. – В этой книге боевые заклятья. Когда-то он с ним выступал на поле боя, и ему равных не было. Даже гнев Драконов ничего ему сделать не смог – для тебя же не секрет, что однажды они его настигли, и плевались огнем в него все сразу? Так вот ты разве никогда не задавали себе вопроса, отчего он остался невредим? Из-за знаний, что скрыты в этой книге.
- Но боится – кого он боится? – спросил Тиерн, замирая. – Кого можно бояться, если сам Дракон не страшит тебя?!
- Демонов, - жестоко ответил Патриарх. – Он сумел разозлить не смертных, о, нет! Месть их, и их потомков не страшила б его так, как он боится сейчас. За ним охотятся демоны. Но ты не бойся; ты, конечно, назвался его именем. Но эти уловки демонам не интересны. Это для людей имя что-то значит. Демонам же нужен не пустой звук – им нужен человек, и душа его. И они не согласятся ни на кого иного, назвавшегося этим именем. В подтверждение моих слов – твоя жизнь. Ты жив и невредим до сих пор. А много ли демонам надобно времени, чтобы добраться до жертвы своей? Миг; однако же, ты остался без их внимания, - Патриарх, осмелев, придвинулся ближе к Тиерну и продолжил голосом вкрадчивым и соблазняющим. – А ты смел; я слышал, ты сумел раздобыть немного деньжат, что до сих пор тихонько лежали себе в пыльных сундуках долгие годы, - он гнусно усмехнулся, обведя взглядом мрачный зал. – Денег тех должно хватить, чтобы снарядить небольшую армию, просто отряд. Во главе его можно поставить человека, который станет читать кое-что из этой книжечки. Этот крохотный отрядец завоюет тебе город, потом другой. Ты наберешь в свою армию больше людей, и оружия раздобудешь. А потом…
- И кого же я поставлю во главу такого отряда? – прошептал Тиерн. – Кому можно будет доверить такую книгу?
- Ты можешь доверить её лишь надежному человеку, - вкрадчиво произнес Патриарх, - такому, что не предаст, такому, что предан тебе всею душою – или же тому, кто имеет обыкновение пить эликсир, - Патриарх многозначительно посмотрел на Тиерна. – Твоей королеве, Тийне, например. А я мог бы присматривать за нею. Сам я читать из этой книги не осмелился бы…
- Отчего же ты думаешь, - грубо перебил его Тиерн, - что я её заставлю читать её? Сам говорил что это не безопасно! И она может погибнуть; а она все-таки мне жена, и я ею дорожу…
Патриарх хитро прищурился:
- Ты лукавишь, господин! Жену, которой ты дорожишь, ты бы не заставил пить эту отраву; а ты вливаешь её королеве постоянно. Будем уж откровенны – она для тебя просто красивая кукла, не более того. Да, жаль будет, если попортится такой замечательный экземпляр, но разве власть над миром не стоит того?! Кроме того, я буду за нею приглядывать, и не случится с нею никакой беды. А королева, пьющая отвар этот постоянно, предана тебе всею душою. Даже если б кто и пожелал, он не смог бы настроить её против тебя, даже я. Так что ты ничего не теряешь.
Тиерн размышлял.
- Небольшой отряд, говоришь? – спросил он, наконец.
- Совсем небольшой, - подтвердил Патриарх. – И ты увидишь, какое чудо он сотворит.
И Тиерн начал готовиться к войне.
Конечно, у него еще оставались силы, много сонков, которые, наконец-то, перестали исчезать в неизвестном направлении (вспомним, что Палачей, которые наказывали их за содеянные ими злодеяния, уж не было), которые были признанными богами войны, и те негодяи, что с удовольствием записались в армию к Королю, но Тиерн считал – и совершенно справедливо, - что сил у него все же маловато, и, как человек неглупый, он полагал, что с лордом Террозом он встретится с самым последним, когда в завоеванных городах он наберет себе армию побольше и вооружит её. Еще он мечтал – но мечты эти я бы назвал скорее фантастическими, - что неплохо было б лорда не просто убить, а пленить, а затем и перетянуть его на свою сторону, но в этом Тиерн не был уверен. Терроз производил впечатление человека упрямого, он в плен не сдастся, а коли и сдастся, то чем можно будет его подкупить? Опоить его? Черта с два; упрямый лорд издохнет, и в драке его придется убить, но ничего в рот себе налить он не даст. Пытками? Ответ тот же. Лорд не позволит издеваться над собою. Он просто устроит драку, и его опять-таки придется убить, чтобы усмирить. Заклятья Тийны… Патриарх, конечно, уверил Тиерна, что ими можно решить многое, но далеко не все. Сцеллы сильны; и когда у Тийны иссякнут её жизненные силы, что уносят заклятья, и она не сможет уж говорить магические слова, те из сцеллов, что останутся не очарованы, просто поубивают всех. И Терроз, что по праву считается самым сильным из сцеллов, мог долго им противиться, а потом просто придушить любого – для этого много сил не надобно, особенно для такого дохляка, как Тиерн. Терроз, Терроз…Тиерн даже Тийну подложил бы под него, если б это помогло, да только ответ он знал наперед. Лорд просто посмеялся бы над его даром. И победить лорда в бою нелегко будет, если удастся вообще… Хотя бы вспомним поражение, что нанес им лорд Терроз с совсем крохотной горсткой людей – вот если б сонки были равны по силам со сцеллами! Но Зеленый Барон, поговаривали, перетянул на свою сторону еще и сцеллов со всей Долины Великой Жабы, а значит, армия его сейчас, может, и не так велика, как у Тиерна, но сильна настолько, что сонкам с нею силами не поспорить.
Нет; начинать стоит с маленьких городишек, с самоуверенных людишек, отказавшихся поклониться ему, Тиерну, на коронации! Они наивно полагали, что Тиерн просто самозванец, который труслив и ни за что не осмелится напасть на них – а оттого и прибег к хитрости, просто объявив себя Королем Истинным. Присвоил имя? Чтож, значит, он еще и глуп, как пробка.
Тиерн, застигнутый врасплох Рваолой, совершил одну очень важную ошибку – позволил уйти людям со своей коронации, и это вселило в них еще большую уверенность, что он не стоит ничего. Это, в свою очередь, послужило причиной того, что почти все эти люди совершили, в свою очередь, ошибку еще более грубую, чем Тиерн – расслабившись, уверовав в его слабость, они снова посмотрели друг на друга, как на потенциальных соперников, и никакого объединения, о котором шептались в Замке Откровений, не последовало. Правда, кое-кто все же поехал к лорду Террозу, благоразумно полагая, что не лишним будет остеречься, но таких было очень мало, и люди эти потерялись в той пестрой толпе, что сейчас населяла Кинф Аш Орн.
Прочие просто разъехались по домам, насмехаясь над Тиерном, и их флаги еще выше взлетели над городами, отвергающими всякую власть кого бы то ни было.
Это-то и приводило Тиерна в бешенство, и он с мстительной радостью представлял, что сделает он с побежденными, тем паче, что опыт у него уже был.
- Ты нужна мне, красавица моя, - произнес Тиерн, подняв к себе лицо Тийны за подбородок и любуясь её сиянием. – Ты поведешь в бой мою армию! Я видел, как ты бываешь красноречива, и видел, как солдаты смотрят на тебя, и преисполняются отваги. А еще есть у меня один человечек, - он поманил Патриарха пальцем, и тот выступил из темноты, - он поможет тебе. Он даст тебе некую книжечку, и ты станешь из неё читать… Только, дитя мое, никогда ничего не читай из этой книги во вред мне, поняла?
И бело-золотые, собрав силы, пошли в бой.
Первыми пали Скет и Ганата, что на юго-востоке. Тийне даже не пришлось особенно стараться, вдохновляя солдат на бессмертный подвиг. Патриарх открыл свою заветную книгу на нужной странице, и Тийна прочла заклятье. Тиерн не верил в успех предприятия, и с интересом наблюдал за эффектом, который произведут слова Тийны.
Результат потряс его – как в переносном, так и в прямом смысле этого слова. Едва стих голос Тийны, как земля задрожала, зашатались стены, и защитники с криками попадали вниз. Каменная кладка рушилась; ворота треснули и слетели с петель, и захватчики проникли в город без особого труда. Тийна, бледная, повалилась на шею своей лошади и дышала с трудом; Патриарх, чьи глаза горели, как у одержимого, встряхнул её за плечи и заставил подняться.
- Рано, рано! – прокричал он, как одержимый. – Читай еще!
Тийна, еле шевеля губами, снова прочла нужный текст. Глаза её закатились, когда очередной толчок потряс землю, и она упала лицом вниз без памяти, но ни Патриарх, ни Тиерн на то не обратили внимания. Торжествуя, они смотрели с возвышения, как рушатся в городе стены, как в клубах пыли оседают башни со стрелками, и защитники гибнут под камнями собственных укреплений.
- Ну, что говорил я? – воскликнул Патриарх, торжествуя. – Как легко сдался этот город!
- Зато и королева сдалась без боя, - заметил Тиерн. Патриарх лишь беспечно отмахнулся.
- Это ничего! Это от непривычки. Не жалей её; я вот сетую лишь на то, что против неё не стоит противника поистине стоящего, мощного. Сразившись с ним – и даже проиграв, – она обрела бы умения и сил больше, чем за сотню боев с простыми смертными. Но на нет и суда нет; и придется нам учить её понемногу. Дальше, с каждым новым боем, она научится сопротивляться магии, и будет держаться дольше, и заклятья сможет читать куда серьезнее. Для этого нужно лишь время да опыт. Не переживай, мой господин; она скоро придет в себя. Лучше празднуй свою победу! Город теперь твой; что прикажешь сделать с ним?
Тиерн просто сказал, что город можно будет стереть с лица земли, забрав все, что нравится, себе, и город был сожжен.
В мелкие поселения война приходила подобно ветру-суховею, внезапно и сильно, опустошая дома, и унося всякую жизнь с собою, а те, кто остался жив, в ужасе рассказывали, как стены сами падали перед сонками и канилюдами, и что впереди всех шла прекрасная и жестокая Тийна, и города покорялись слову её.
Те, кто бежал к лорду Террозу, слушая эти вести, лишний раз радовались собственной мудрости. Те же, кто самонадеянно подумал, что беда их минует и ошибся, раскачивался теперь на столбах и крепких суках деревьев у порога собственного сожженного дома.
Тиерн, хохоча, рассматривал свои военные страшные трофеи, но его жестокому сердцу этого было мало. И, рассматривая очередного повешенного, Тиерн обернулся к своей свите и велел:
- У каждого завоеванного города строить теперь Башни, и называться они станут Башнями Откровения, так же, как и мой замок! Должен же я где-то принимать гостей, как радушный хозяин?!
И скверна поползла на юг, покрывая некогда цветущие поля серым мертвым пеплом и развалинами, и темнота шла вместе с ним. И, словно осколки страшного царства, вставали, поднимались в небо острые крыши Башен, ощетинившихся шпилями, похожими на остовы драконов, и в них оканчивали своим дни господа, что посмели оспорить у Тиерна его титул…
За всем этим наблюдали те, до кого длинные руки коротышки Тиерна еще не дотянулись. Рваола, например, встречая гонцов с юга, качал головой и размышлял, как уберечься, ибо он понимал, что рано или поздно, но и за ним придут, дело лишь во времени. Тиерн, захватывая город за городом, становился обладателем не только земель, которые он украшал своими мертвецким башнями, но и шахт с железной рудой, кузниц; и мастера в завоеванных городах ковали оружие для его армии, и крепких мужчин сгоняли плетями на его стройки, и крестьяне лишались своего урожая для того, чтобы накормить наемников Тиерна. И многие люди уже верили, что этот худой, изможденный, болезненный человечек с жестоким глазами и есть Король Истинный, и никто у него не спрашивал ни Венца, ни Девы, становясь добровольно под его знамена…
Лорд Терроз наблюдал за шествием Тиерна сквозь пальцы. Не то, чтобы совсем это не трогало его – нет; просто он справедливо полагал, что силы его, потрепанные достаточно стычкой весной, малы для полноценной войны, и он думал, что разумнее будет запереться, отстроить Кинф Аш Орн до такой степени, что она станет неприступна, и перевести дух. Кроме того Тиерн, сам опасаясь лорда Терроза (Тийна была еще очень слаба, чтобы читать таковые заклятья, с помощью которых можно было б подчинить себе волю самого лорда или просто сколько-нибудь более опасные, чем землетрясение), к его границам не подходил, и оттого ни лорд не представлял достоверно, что из себя представляет новоявленный монарх, ни Тиерн не знал, каковы на самом деле войска Терроза.
А меж тем Патриарх настаивал, чтобы Тийна разузнала это; хотя бы на небольшой отряд напала! Это пошло бы ей на пользу, настаивал Патриарх, да и у пленных можно было б расспросить, что там, в Кинф Аш Орн. Чем сильнее сопротивляются люди, тем сильнее становится она, и если б сцеллы подарили ей своей ярости, то она, может, смогла бы открыть такую страницу, которую он сам не дерзнул бы прочесть никогда! Тиерн с сожалением смотрел на свою покорную любовницу. Несомненно, она может погибнуть; её могут безвозвратно покалечить, и тогда прикасаться к ней будет просто неприятно. Калека… каковой она была до своего чудесного превращения. Бр-р! Но Патриарх лишь качал головой, сетуя на несговорчивость Тиерна.
- Подумаешь – девка, - произнес он с досадой. – Да все девки всех земель станут твоими! И потом, отчего ты решил, что кто-то сможет её убить?! Дай ей сил поболее, если не веришь в силу моей книги.
Побольше сил? Нет; Тиерн не дал ничего, и отряд, которым руководила Тийна, остался небольшим, просто крохотным.
Впрочем, был еще один человек, которому не по вкусу было, что некий проходимец – и к тому же кар! – рассматривает Тийну, как некий предмет для своих исследований. Это был новоявленный Первосвященник – вы ведь о нем не позабыли, верно? Он, в отличаем от Тиерна, любил Тийну; и даже несмотря на то, что она вдруг стала послушной марионеткой в руках нового государя, и уж не звала в свои покои тайно Первосвященника – он все равно любил её, и был ей предан. Сердце его разрывалось от боли, когда она снова и снова надевала свой красивый шлем-бабочку, и брала в руку меч, которая уже не дрожала от его тяжести. И он всегда, всегда следовал за нею, с её отрядом; и когда солдаты, повинуясь взмаху этого меча и призыву её, кидались в бой, Первосвященник оставался рядом с нею, с оружием наготове. Он никогда не оставил бы её, и сделал бы все, чтобы спасти её в случае, если пришла бы на то надобность.
И он высказался против того, чтобы Тийна шла на сцеллов. Глядя прямо в глаза Патриарху, он сказал, что это - верная гибель. И коли ему не жаль людей, что погибнут безо всякого смысла, то пожалел бы он хоть королеву, а не ёе саму – так тех возможностей что она дарует им.
- Сам ты, как я понял, читать из этой книги боишься? – произнес Первосвященник. – А если она погибнет, кого найдешь ты, чтобы спрятаться за её спиной?
- Ты многого не знаешь, сонк, - насмешливо произнес Патриарх, глядя прямо в глаза сонку. – Но я уже тоже читал кое-что из этой книги. Я проверил на королеве силу неких заклятий, и все обошлось. Так что если она и погибнет, мы ничего не теряем. Я смогу читать эту книгу; и прятаться мне больше не нужно.
И тем Патриарх доконал Тиерна; и решено было напасть на небольшой сцеллий поселок на границе Паондлогов. Он как будто и не принадлежал владениям Терроза, но и не отвергал его власти. Жили там преимущественно сцеллы, которых темные времена научили, за какой конец держат меч, и Патриарх, потирая ручки, предвкушал предстоящую битву. Тиерн с неприязнью смотрел на него – в радости своей Патриарх не мог скрыть, что все происходящее для него в большей степени любопытный опыт, эксперимент, коих Орден в свое время провел превеликое множество, не заботясь о материале, из которого он вылепливал свои создания. Что до Первосвященника, то он, неотступно следуя за любимой госпожой, и под ним был самый резвый и сильный конь из конюшен Чета. Он твердо был уверен, что быть им битыми сцеллами, и готов был увезти свою госпожу с поля боя в случае надобности.
И однажды днем, когда Один сиял как никогда ярко, у стен своей маленькой крепости сцеллы обнаружили отряд, состоящий из сонков и канилюдов. Они стояли полумесяцем, пересекая поле на границе Паондлогов от края и до края; и канилюды, рыча и потрясая головами так, что доспехи их громко гремели, рычали своим лужеными глотками, выпуская пар в осеннее небо. По силам они ближе к сцеллам, чем сонки, и для рукопашной Тийна приберегла именно их, разместив их за лучниками, набранными из числа каров, перешедших на сторону Тиерна. А сонки деловито налаживали машины войны, и лучники занимали позицию.
Тиерн тоже был здесь; рассматривая стены этой маленькой крепости, он размышлял над тем, в чью сторону сегодня обернется удача. Среди защитников поселка много охотников и стрелков, но они особенно страшны в рукопашной. И Тийна тоже это знала; даже странно было, но то, что её солдаты раздробили б ворота, снесли их с петель и ворвались бы в крепость, означало б неминуемый их проигрыш.
- Сцелл в рукопашной бьется за десятерых, и стоит насмерть, - сказал Тиерн, и Патриарх согласно кивал головой. Этого можно было б не говорить, он итак знал, на что способны творения его Ордена! Знал он и о том, что в рукопашной сцелл не просто бьется – он жаждет крови, и битва такая ему в радость, пусть даже и последняя в его жизни. – Ни у единого сонка шансов нет против сцелла; а это означает, что полагаться надобно именно на дальний бой. Обстрелять защитников, и идти с ними в рукопашную только когда их останется совсем немного.
- Сцеллы могут об этой уловке догадаться, - заметил Первосвященник, с неприязнью рассматривая спокойное лицо Патриарха. Кар, выслушивая все соображения сонков, только кивал головой да чуть улыбался, собака! – И сами могут выйти из-за ворот и напасть. Ты не видел, как они бьются, и не знаешь, как любят они убивать. Так что не думаю, что хоть один из них задумался бы о ценности собственной жизни, когда кровь ударяет им в голову и застит глаза. Они выйдут непременно.
- В этом-то и дело! – гаденько рассмеялся Патриарх, склонив в знак согласия голову с опрятно приглаженными волосами, вьющимися на висках. Даже напомадил их, скот, перед дракой… - Есть в моей книге заклятье… вреда оно им не принесет никакого – если рассматривать, конечно, только вред телу. Но зато оно посеет страх в их сердцах, даже в самом безупречном сердце. И представь себе ужас того, кто радовался обычно битве, и вдруг сладость убийства покинула его? Ему заново придется переосмыслить, а зачем же в руках его меч; и он должен будет найти весьма веские причины, чтобы его не бросить!
Тийна меж тем проскакала мимо рядов, выстроившихся в ожидании начала. Её прекрасное лицо горело вдохновением, и в нем было столько неземной силы, столько уверенности, что невозможно было не поверить ей – а она, привстав на стременах и взмахнув своим мечом, прокричала:
- Воины мои! Сегодня мы пришли сюда, чтобы победить. Это всего лишь маленький островок из владений Зеленого Барона, но если мы победим сегодня, то он поймет, что сцеллы тоже смертна, и миф о его непобедимости рассеется в прах! Вперед же, мои воины!
И потрясая оружием, орали неистовые канилюды; и сонки ухали, лупя мечами о щиты. И в сердцах их расцветала ярость и смелость, безумная, граничащая с фанатизмом, ибо их прекрасная королева верила в то, что они – непобедимы.
И целая туча стрел накрыла город, и стены, ворота, крыши оборонительных башен ощетинились стрелами. Сцеллы отвечали той же монетой; и у них стрелять выходило куда ловчее, чем у сонков. Пусть пехота и прикрывала стрелков щитами, и стрелы с хрустом пробивали дерево, обтянутое кожей – сцеллы умели находить бреши меж их кругами, и падали, крутнувшись на месте, лучники, и канилюды, не уберегшиеся от смертоносной стрелы, выпадали из строя, опускали щиты, и в брешь тотчас же устремлялся целый поток злых, как осы, стрел, выкашивая задние ряды.
- Давай же! – вскричал Тиерн; конь под ним нервно плясал, прядая ушами, и Тиерн грязно ругался. Ему не нравилось, что его люди гибли так бесполезно.
Тийна, подняв фанатичное лицо к небу, воздела к тучам меч и прокричала что-то голосом, полным страсти и силы. Словно тьма накрыла город, и гадкое карканье воронов разнеслось по округе. И дрогнули руки у непобедимых охотников. И половина их обычно таких метких стрел была пущена мимо цели. Сонки орали и грохотали в щиты свои, торжествуя, и катапульты, разнося стены, начали обстреливать городок.
Только сцеллы не зря прозывались бесстрашными; зря думал Патриарх, что они побоятся выйти из-за стен. Он был слишком молод, и читал о сцеллах лишь в книгах. Что он мог знать?! Ничего!
Поняв, что руки их дрожат, и уже не могут поражать цель с прежней точностью, сцеллы со стен исчезли. Что это означало – никто в стане сонков не понял, но лишь до того, как начали открываться ворота, и сцеллы с диким воплями ринулись в бой. И канилюды, дрогнув, отступили и крепче сдвинули ряды свои, потому что в сердцах их родился ужас от кровожадного боевого крика сцеллов.
Ибо горячая кровь никуда не денется! И никаким заклятьями её не остудить; и не заставить сцелла испугаться, ведь битва – это самая жизнь его.
Они летели над полем, почти не касаясь его, прикрывшись небольшим щитами, и даже стрелы не могли остановить их стремительного полета. И канилюды, теснившиеся плечом к плечу, не смогли удержать их бега, и дрогнули; и ряды их были пробиты ворвавшимися в строй сцеллами, и треснули не выдержавшие удара щиты, и повалились канилюды под ноги нападавшим. Возникла свалка; и в ней уж сцеллы чувствовали себя как рыбы в воде, разя направо и налево врагов мечом и ножом. И кровь лилась рекой, и та река напоила сцеллов силой и смелостью.
- Не помогло! – вскричал Патриарх в исступлении. Глаза его стали словно у безумца, когда он смотрел на кровавую кашу, в которой увязли его войска. - А ну-ка, еще!
Тийна еще раз вскричала свое заклятье, потрясшее надвигающиеся грозовые тучи, и в небо взвились тонкие ветви Силы, оплетая её первыми несмелыми лозами. И Патриарх, увидев это, застыл; в его безумных глазах разгорелось торжество. Эти побеги означали, что Тийна стала сильнее.
Однако, и повторное заклятье не помогло; сцеллы не желали бояться; они рубились так отчаянно и так яростно, словно ничего не означали раскаты грома над их головами, словно это не на них призываются страдание и тлен. И они голыми руками разрывали тела канилюдов, крепче которых не было в мире, и сила в них была ужасна, как пенящийся поток, как сель, спускающийся с гор и все сносящий на своем пути…
- Делай что-нибудь! – заорал Тиерн, бесясь. Сцеллы прорывались все ближе к его ставке, он уже мог различить, какого цвета глаза у самого близкого к нему нападающего. Патриарх открыл книгу и перелистнул три страницы.
- Читай! – прокричал он сквозь грохот надвигающейся бойни. И Тийна, уж бледнея от напряжения и упадка сил, прочла – и словно ударная волна пошла прочь от неё, и попадали на колени все, прикрывая головы руками.
То было заклятье, призывающее на головы сцеллов бессилье. И они, отходя от грохота, с удивлением смотрели на свои руки, которые были непривычно усталыми, и на мечи, которые были для них тяжелы.
И рычали радостно канилюды, учуяв слабину. Они с новыми силами ринулись вперед, и уж без опаски обстреливали сонки стены, руша их. И защитники, отбиваясь, начали отступать – небывалое дело! Только отступали они так, как отступают сцеллы; лишь умерев. И захватчики завоевывали пространство, лишь убив защитника и став на его место.
- Получилось! – вскричал Тиерн, торжествуя. – Получилось, клянусь Чиши!
Он потряс своим кулачком, обтянутом жесткой желтой кожей, и прокричал хулу сцеллам. И канилюды его продолжали наступать, шаг за шагом приближаясь к полуразрушенным стенам.
Но что такое?!
Просвистела, пропела злая стрела, и вонзилась в горло сонку, что заряжал катапульту, и он, захлебнувшись кровью и ревом, кувыркнулся в сухую желтую траву. Запели десятки, сотни стрел, и канилюды были остановлены в нескольких шагах от стены.
- Лучники?! – вскричал Тиерн, подпрыгнув от злости. – Откуда?!
Но то были не лучники, а лучницы. Они появлялись то тут, то там на разрушенной стене, в проломах, в башнях, и натягивали тугие луки. Среди сцеллов никогда не было женщин-кинф; но зато были жены охотников. Сестры охотников; подруги охотников; охотницы. И они прекрасно знали, как надобно пустить стрелу, чтоб подстрелить зверя, и как прилажена шкура к тому или иному животному. А разве канилюды не животные?!
И женщины в зеленых, коричневых, серых платьях до колен, в мягких охотничьих сапогах, с колчанами стрел, изготовленных специально на крупного зверя, такого, как лось, с наконечниками, которые специально изготовлены так, чтобы входить меж ребер животного, косили канилюдов, и такой богатой добычи ни у одной из них никогда не было!
- Проклятые ведьмы! – завопил Тиерн, горяча коня. Он выхватил меч и с отчаянья сам хотел ринуться вперед, в раскрытые ворота. Им нужно показать, как следует себя вести с мужчинами, чтоб знали свое место!
Да только они сами вышли к нему, и яростный крик Тиерна захлебнулся, и сам он побледнел как полотно.
Женщины из сцеллов никогда не брали в руки меч; но зато неоднократно держали в руках этих нож, с которым приходилось ходить и на волков.
А чем от волков отличаются сонки?!
И крик их, ужасный, яростный, полный горя и страсти, поверг в ужас не только Тиерна – дрогнули и канилюды, отступив. Ибо женщины не уступали по силам своим мужчинам; а увидев поверженных женихов, братьев, отцов, они рассвирепели. И ярость, боевая ярость сцеллов, накрыла и их. И это были уж не женщины; и даже не богини войны – это были демоны, беспощадные и ужасные, и летели по ветру их косы, а от перекошенных, искаженных лиц шарахались и канилюды, и сонки. И распарывали охотничьи ножи коричневые шкуры канилюдов, пуская кровь и кишки, и куртки сонков, и весь мир пополам!
Тийна вновь прочла заклятье, сильное и ужасное, лишающее сил женщин, и те падали, пораженные, но не сдавались. Ведь разве может быть что-то, сильнее, чем горе женщины, что придает ей сил?!
Впрочем, Тийна зря тратила силу свою на женщин – а она обессилила вконец и рухнула на шею своего коня, и покатился по полю её красивый шлем.
От этой ярости, что обуяла их женщин, пришли в себя мужчины; они пересилили проклятья, ибо нет ничего более святого для жестокого кровожадного сцелла, чем женщина – подруга, мать, сестра, любовница. И чтобы защитить их, сцеллы готовы превозмочь невозможное. И даже разрушить заклятье. И оно с противным звяканьем лопнуло, рассыпалось в мелкие осколки. И сцеллы начали наступать, закрывая собою смелых защитниц.
Тиерн не хотел видеть, чем окончится бой; для него он уж окончился. Он лишь пришпоривал коня, и тот летел, пожирая милю за милей, а всадник боялся лишь одного – как бы не настиг его один из ножей, пущенный дикой рукой злобной дьяволицы. Вслед за ним несся и Патриарх, прижимая к груди свою заветную книгу; его не страшил гнев Тиерна, люди которого погибли во имя очередного жестокого эксперимента Патриарха. Он также боялся метательного ножа.
И последним летел Первосвященник; но он был последним не оттого, что оказался самым храбрым, нет. Просто его конь нес двойную ношу. Впереди него в седле сидела бесчувственная Тийна, о которой не вспомнили, отступая, ни Тиерн, на Патриарх. И Первосвященник пришпоривал своего коня, закрывая Тийну собою от уходящей далеко назад схватки.
И поражение это еще раз подтвердило мысль Тиерна о том, что надобно собирать большое войско, и что с Зеленым Бароном спорить нужно лишь имея кулак побольше.
Патриарх же, несмотря на поражение и выволочку от Тиерна, битвой остался доволен.
- Господин мой, - неуместно скалясь, произнес он, хотя Тиерн, багровый от злости, только что орал на него, понося его последними словами. – Это было последнее её поражение. Она готова к тому, чтобы использовать эту книгу в полную силу!
И Тийна шествовала дальше, набирая сил от боя к бою и отряд её стали называть в народе либо Непобедимыми, либо Одержимыми, либо Безумными, потому что любой, кто оставался чудом жив после набега бело-золотых, рассказывал всюду, как страшно наступали канилюды, словно ослепленные чем-то, как они прыгали на копья, своими телами ломая их и ценой своих жизней помогая другим пробиться в бреши, и как поддерживала своих воинов криком их королева, Тийна. И тот крик придавал им сил и смелости, и они смерти уж не боялись, и боли не чувствовали; а врагов он, это крик, либо убивал, либо лишал сил. И говорили теперь, что она – ведьма, и это было страшно.
Так рождались легенды, многие из которых были чистой правдой.
Этот случай не остался безо внимания лорда Терроза; и он явился в поселок сразу же, как слух о бойне, что устроила Тийна под стенами сцелльего поселения, достиг его ушей.
Увиденное повергло его в шок и в ярость одновременно. Многие нашли свою смерть на том поле, и к зрелищу смерти лорд был уж привычен. Но на этот раз все было иначе; павших было так много, что хоронить их приходилось женщинам. И в погребальных кострах в небо уходили сцеллы и сонки вместе. Канилюдов же, о которых никто не знал, как следует их хоронить и что упокоит их души, приходилось закапывать. И могилы им рыли все те же женщины, теми самыми ножами, которыми выпустили их души из могучих тел.
Воины Терроза тотчас же спешились, чтобы сменить уставших у погребальных костров а сам лорд, потрясенный, побелевший, в изумлении рассматривал огромное поле, пожелтевшая трава на котором была украшена многочисленными черными подпалинами. По перекошенному лицу его лились слезы, и кто знает, от ярости ли или от горя.
- Кто? – только и спросил он.
Женщина, что стояла перед ним, была с черной траурной повязкой на голове. Она своим руками предала огню тела брата и отца.
- Это была королева Тийна, - ответила она, и лорд издал злобный, полный боли рык. О, как бы он хотел повернуть время вспять! Как бы он хотел вернуть тот день, когда сонки были разбиты им, отступили, но не ушли, а остались неподалеку зализывать раны! Он тогда бы напал на них, он стал бы преследовать их, и тогда не было бы погребальных костров здесь и сейчас!
- Кинф Аш Орн расширять на восток! – взревел он, и конь под ним заплясал от испуга. – Наши границы будут проходить здесь, и, клянусь, ни единый сонк или канилюд не переступят их, или мне самому придется лечь здесь, под стенами!
**********************************************
Рваола хмурился; он бы и сам уж не раздумывая рванул к Террозу, всяческих благ Зеленому Барону и долгих лет ему жизни, но меж его Ладином и юной Кинф Аш Орн стояла Мунивер, и Тиерн только того и дожидался, чтобы некто неосторожный вышел на дорогу. Там уж его непременно поджидали; а в ближайшей Башне откровений всегда было кому выслушать рассказ путника о том, куда это он направлялся и с какой целью. Где искать союзников? Тогда-то Рваола и вспомнил о недавнем своем друге, Длодике, и обернул взгляд смой на север.
Ах, благословенный север! С одной стороны прикрытый сцеллами, с другой стороны защищенный Рваолой и теми, кто еще не покорился Королю истинному, он хранил молчание. Что там, за великой рекой? Кто властвует? Кого поддержат?
В раздумьях этих минула весна, и уж катилось к концу лето. Юг все больше и больше тонул во мраке, и дороги его все страшнее укрывал серый неживой пепел…
И Рваола решился; собрав небольшой отряд, он собрал корабль и направился в Норторк примерно тем же путем, каким добирался домой Йон, то есть по реке, до притока, впадающего в озеро Куля с Серебром. Там он рассчитывал пристать к берегу и наведаться и в Норторк, и в Эстиль. Эшебы скрытны; и то, что они до сих пор не вступили в войну, еще ни о чем не говорило. Не верилось Рваоле, что это происходило от их боязни – эшебы не трусы, и на севере их не страх удерживает. И не отсутствие любопытства – наверняка уж и в Норторке слыхали о том, что не все покойно в столице. Значит…
Что это означало, Рваола не знал, и свирепо кусал ус, яростно накручивал его на палец, глядя вперед, на спокойную гладь реки.
7. ЕДИНЕНИЕ (НАЧАЛО).
Рваоле не удалось пройти по узкому протоку в озеро Куля, как он на то рассчитывал; в том месте, в котором он рассчитывал высадиться, эшебы выстроили поселок, и с башенок его корабль обстреляли, не стараясь, впрочем, никого убить, а так, для острастки. В Норторк по какой-то причине его пускать не желали – а вам я могу эту причину назвать. То был барон Йонеон Ставриол, который жил в Великом Северном Городе, и в войну ввязываться не желал, не хотел ни губить собственного народа, ни вообще воевать. У него был медовый месяц, растянувшийся чуть не на полгода, и он просто велел всяческих гостей с юга отгонять, чего бы они не желали.
Рассматривая стрелы, наколупавшие острых щепок в бортах его корабля, Рваола весьма справедливо решил, что лучше пройти еще немного по реке и высадиться в неком отдалении от северной столицы, и где-нибудь в мелком поселении разузнать настроения, бродящие в народе.
Однако, настроения бродили самые что ни на есть серьезные. Проплывая по реке, Рваола и днем, и ночью слыхал стук топоров, и мелкие поселки ощетинивались частоколом, а по ночам горели костры, и сторожа всматривались в ночную темень, охраняя покой своих соплеменников. Больше никто не предпринимал попытки напасть на Рваолу, и даже напугать его – он мог клясться, что поселки, мимо которых он проплывал, укреплены хорошо, и, раз эшебы не гоношатся, значит, уверены в своих силах.
Впрочем, и другой берег вел себя не менее самоуверенно. Война, идущая прямой дорогой, намного обогнала Рваолу, выбравшего пут куда более извилистый, и вот уж впереди замаячили Башни откровений, и, проплывая в известной близости от берега, команда Рваолы в смертельной тишине и молчании рассматривала жуткие украшения, раскачивающиеся на стенах башни, а были то железные клетки с заключенными внутри них телами. Скрюченными в предсмертной муке, и еще не истлевшими.
Это было жутко и жестоко настолько, что северяне просто не могли оставаться равнодушными к такого вида картинам. Но они бездействовали.
Из этого Рваола сделал вывод, что север действительно не боится, а не хочет войны. И, коли он един в этом своем решении, то и господин у него один… Вот только кто он таков?
Путешествовать Рваоле пришлось намного дальше, чем он рассчитывал; частоколы и сторожевые вышки не кончались до самых Драгоценных Островов что располагались посередине реки прямо перед последним её изгибом перед выходом в море. Там, насколько Рваоле было известно, тоже был поселок эшебов, искателей серебра, рядом с рудником, и далее – опасные, всем известные своим коварством Ядовитые Поля, на которых ничего иного не произрастало, кроме прекрасных красных ягод, которыми травились по неосторожности оголодавшие путники, что пересекали эти земли; вот там-то, на каменистом бесплодном берегу, на пронизывающем ветру он и высадился на берег, и поприветствовал север, и долину Луны.
Поселок, о котором он вспоминал, был на своем прежнем месте, и, более того слишком обитаем. Ранее – насколько Рваола помнил, - это было совсем захолустное селение, там и обороняться-то некому было в случае чего (оттого-то барон и выбрал его местом своего десанта, так сказать). На этом берегу даже деревья толком не росли, любой побег тотчас же пригибался к каменистой земле суровым холодным ветром, и люди, что жили в крохотных домишках, сложенных из обтесанных камней, высеченных все в том же руднике, кормились тем, что продавали добытое серебро в Эстиле, и выручали немного денег – достаточно лишь для того, чтобы не голодать, ведь рудник был старый и запасы его уж оскудели.
Теперь же удивленный барон еще с берега приметил, что над серыми домишками вьется дымок, и ветер таскал над берегом соблазнительный запах вкусной еды, изобилием которой этот край уж давно не хвастался. На веревках вместо рыбачьих сетей бились развешенные для просушки разноцветные ткани, режущие глаз своей яркостью среди этого унылого и скучного пейзажа, походные палатки соседствовали с домиками эшебов, сновали расторопные солдаты (а одежка-то пакефидская, эге!), и некий несуразный тип, разодетый в пух и прах в голубой королевский бархат, слонялся среди деловитых, занятых своим делами людей, с грубой глиняной миской в руках и что-то со смаком пожирал оттуда большой ложкой. На боку типа висела в кожаном крепком переплете книга, за спиной располагался лук, словом, это был ни кто иной, как принц Торн собственной персоной.
Рваола еще помнил, как неласковы бывают к сонкам пакефидские принцы; но, по тому спокойствию и даже равнодушию, с каким пакефидцы отреагировали на появление сонков, Рваола заключил, что они и сами гости на этой земле, и поселок им не принадлежит, а отчего бы тогда им кидаться на первого встречного, пусть даже и сонка?
Однако, за Торна обеспокоилась охрана; и когда Рваола со свитой приблизился на некое известное расстояние к рассеянно жующему принцу, расположившемуся на бревнышке, сваленном прямо во влажный песок у горящего костерка, перед ним тотчас выросли дюжие айки, наряженные в яркие желтые кожаные одежки, и скрестили у его носа свои копья. Однако!
- Да ладно, – бросил принц, лишь глянув на вооруженных людей, и наречие, на котором он говорил, походило на речь жителей восточных кнентов, - они пришли с миром, и, думаю, убивать меня не станут. Пустите их к костру да подайте угощение.
Айки, сверля сонков своими темными узкими глазами, повиновались с известной неохотой, и Рваола усмехнулся. Принц был совсем молоденький, едва ли достиг семнадцати лет, а айки были его старше, а значит, могли и помнить, каковы в свое время были худшие пакефидские кошмары, а потому настороженно относились к ним, восставшим из небытия… А как витиевато сказал-то! Лучше бы написал, что Рваола подумал, что Торн под стол пешком ходил, когда дурная слава о сонках гремела на все Мирные Королевства! Потому-то он так гостеприимен и рассеян.
Да, это было так. Да только и Торн понял, кто перед ними. Не мог не понять.
Его голубые глаза посмотрели на Рваолу лишь раз, и то без особого интереса, и принц даже жевать не перестал. Зато он кивнул Рваоле, приглашая его присесть рядом с собою на бревнышко, и сказал спокойно натянутому, как струна, капитану:
- Да в самом деле, не стоит беспокоиться, капитан. Думаю, даже у сонка достаточно ума не устраивать тарарам в лагере принца Зеда и не нападать на принца Торна.
- Принц Торн, Чиши меня поимей! – совершенно неприлично ругнулся Рваола, взвившись вверх, как ракета (до того он уж успел приземлиться рядом с жующим). С суеверным ужасом он рассматривал розовые щеки и тонкие светлые усы, еле пробивающиеся над верхней губой мальчишки, и понимал, что незнакомец не врет – такие имена не крадут и не присваивают, о, нет! Это и верно был тот самый Торн, Равновес Торн, принц Давра Натх Ченского, что исчез вместе со своим другом Зедом как раз примерно в те самые времена, когда сонки были вынуждены покинуть родные земли. Слава тогда о них (о принцах, разумеется) гремела на все Мирные Королевства, а им было всего по семнадцати, а то и того меньше. И Торн, видимо, не сильно изменился с тех пор, хотя уже должно бы ему входить в пору зрелости… Обострившимся зрением Рваола приметил и некую блестящую черную фигуру, слоняющуюся немного поодаль, и понял, что там командует Зед. И сонк сделал отрицающий беду знак, отступив в замешательстве от гостеприимного Равновеса, с которым не то, что обедать – и сидеть-то рядом опасно!
Торн и к этому эмоциональному проявлению страха отнесся равнодушно, продолжив свою трапезу.
- Да не бойся ты, - сказал он, – я тебе дурного не пожелаю. Я добрый. Расскажи лучше, каким лихим ветром тебя занесло сюда, и как зовут тебя?
Айк, выполняя приказ господина, насильно впихнул сонку в руки глиняную миску с дымящимся угощением, едко усмехаясь. Рваола, отходя от испуга, перевел взгляд на еду. Это были какие-то круглые белые клубни, очищенные от кожуры и щедро политые желтым сливочным маслом и присыпанные зеленью.
- Могу и тебе задать такой же вопрос, сиятельный, - с трудом выдавил из себя Рваола, присаживаясь с опаской на краешек бревна. – Отчего это ты шатаешься по чужим землям, когда тебе положено быть рядом со своим сувереном и заниматься его делами?
Принц усмехнулся, колупая ложкой очередной клубень. О цели своего визита в Эшебию он рассказывать первому попавшемуся – равно как и кому другому, - он не спешил. Это тайна великая есть.
Его позабавило то, что насмерть перепуганный человек умудряется с ним, с Равновесом, зубатиться. Впрочем, вопрос он задал скорее, из вежливости, потому что Рваоле на миг показалось, что принц как бы между делом рассеянно и неторопливо копается у него, Рваоле, в голове (вот ужас-то! Прикинь, как страшно было сонку, на уме которому пришла такая идея?!), и, листая его память, как книгу, выискивает там нужные ему ответы. И вставали перед глазами принца и страшные Башни Откровений, и маршировали свирепые канилюды… Принц покачал головой, словно увиденное его поразило глубоко, но промолчал, а на лице его отразилось сострадание.
- И что, - произнес он таким тоном, будто не выудил знания из черепа Рваолы сам, а Рваола рассказал бы ему все это, не скупясь на подробности, - неужто это так жутко, что даже сонка смутило?
Рваола покраснел и опустил голову, колупая ложкой странное угощение.
- Я солдат, - глухо произнес он. – Я убивал, грабил и насиловал, но не так!
Принц снова взглянул на Рваолу, и того передернуло. А чем твои подвиги отличаются от того, что сейчас приводит в такой ужас тебя, говорили строгие глаза Равновеса, и Рваола устыдился.
Да, в общем-то, ничем, ответил он сам себе. Тем лишь, что тогда, пять лет назад, это были чужие люди и чужие земли. Тогда Рваола не знал ни мостика через ручеек близ Ладина, и осень не одаривала его своими щедрыми дарами, а люди, что попали в мясорубку войны, никогда до того не смотрели ему в глаза, и он не жил с ними под одной крышей.
Теперь же все изменилось.
Он привык считать городок своим, и пусть там суровы ветра и долгая осень – да, большая часть лета проходила в Ладине под её багрово-золотым знаменем, - и вместо роскошных пышных сонских девиц его населяют тощие карянки да эшебки, но Рваоле город уж стал родным. Позволить канилюдам Тиерна истоптать пышную рябину у стен города? Перерезать торговок на базаре? Опалить черным пламенем войны белые стены?
Равновес снова усмехнулся, рассмотрев все это в глазах сонка.
- Отчего же там, в Мирных Королевствах, ты ничего родного не находил, барон Рваола? – спросил Равновес. И имя его выудил из головы сонка!
Тот лишь покачал головой, не найдя ответа сразу.
- Только здесь я понял, что я – не животное, что я – человек, - ответил он гордо. – Благодаря Чету, которого в Пакефиде преследовали и презирали! Он раздавал нам, сонкам, титулы и дарил города! Он не думал, дурно ли мы станем управлять ими или хорошо, он нам просто доверил их, и мы получили кусочек своего, того, чего в Мирных Королевствах у нас никогда не было! Какой бы пакефидский владыка доверил сонку город, не опасаясь за его жителей?! Конечно, куда важнее сотни добропорядочных горожан, чем один неумытый дикарь! Да только…
Равновес снова усмехнулся; странный разговор у них выходил, и об этом-то и казал ему подошедший принц Зед, плюхнувшись рядом с Рваолой на бревнышко.
- Да брось ты его воспитывать, Торн, - весьма неуважительно перебил Зед страшного Равновеса, ничуть не опасаясь его гнева. – Он итак… достаточно воспитанный. Уж коли сонк в ужасе от войны, значит, в голове его кое-что завелось помимо браги! Ты ешь, ешь, барон, и его не слушай. Сердце Равновеса всегда полно боли, сострадания и жажды справедливости, и, дай ему волю, он насмерть тебя замучает вопросами, ответы на которые мучительнее, чем пытки каленым железом!
Зеду Рваола подчинился с радость, главным образом оттого, что уже чувствовал, как Равновес начал наказывать его, погружая в пучину раскаяния и болезненного безумия, призывая воспоминания, и именно теми самыми вопросами, задавать которые он был мастер.
Клубни на вкус оказались хороши; Зед, шмыгая покрасневшим на ветру носом, уплетал их просто в неимоверных количествах, и Рваола, рассматривая его исподтишка, поражался и прожорливости принца, и его виду.
Нет, то, что пакефидец был разряжен в пух и прах, Рваолу не смущало, и даже наличие бриллиантов на одежде ничуть не удивило его. Дело было в другом – принц выглядел ничуть не старше своего друга-Равновеса, то есть сопляком лет восемнадцать, или даже семнадцати. Равновес – дело особое, о них никто ничего никогда наверняка не знает, и даже столетний старик Равновес может притвориться мальчишкой. Но Зед Равновесом не был. А выглядел так же, как и Торн – пацаном. Чудеса!
- Ты-то куда направляешься? – вполне нормально спросил Зед, покоряя сердце Рваолы своей простотой. – Ну, война – и отчего же ты не воюешь? Поразогнал бы к чертям собачьим захватчиков, и вся недолга. Или культурные сонки и воевать разучились?
Рваола усмехнулся.
- Как скор ты на решения, принц! Я слыхал, конечно, что ты привык все вопросы решат взмахами своего клинка, да только мой меч далеко не так проворен, как твой. И я хочу разузнать, кто сейчас управляет на севере и согласится ли он пойти со мной против Тиерна в случае надобности. Один я не решу ничего; одному мне место лишь на Башне, в железной клетке.
- Торн! Надо же так изуродовать человека всего за пять минут, он все простые слова позабыл!
- А простыми словами говоря, - веско произнес Рваола, - у Тиерна много сил, больше, чем стоит за мной. Одна Тийна с её безумным отрядом чего стоит! Немного попортить ему настроение я еще смогу, но и только, а против Тийны вообще не стоит воевать мужчинам, потому что глядя в её глаза невозможно нанести удар.
Когда он, этот Тиерн, объявил себя королем, кое-кто заговорил об объединении, но стоило мне лишь заикнуться о том же самом, как надменные кары отвернулись от меня тотчас! Дураки; они дорого поплатились за свою надменность, и теперь пинают ветер на Башнях Откровений. Ты вот давеча спрашивал, чем хуже то, что творит новый владыка, чем то, что творили мы? Знаешь, разница есть. Я мог поймать девку, изнасиловать, да и повесить её к чертям собачьим, - Равновес, поражаясь такой жестокости, помотал головой и глаза закатил, и Рваола вновь ощутил прилив раскаяния, безумия и чего-то еще, начавшего терзать его душу стальными когтями. То были муки совести, ранее ему неизвестные. – А новый господин тем не удовлетворится. Его враги погибают медленно и мучительно, от голода, холода и боли, а он упивается их страданиями. Мы вешали и убивали лишь тех, кто нам сопротивлялся, и разоряли их дома, а домочадцев… гхм… я уже говорил. А Тиерн велит убивать всех; он просто превращает города и поселки в бесплодную пустыню, и украшает её этими жуткими строениями, смердящими протухшим трупами, где живые соседствуют с мертвыми – это ли не ужас?! И как жить в этом ужасе, как вдыхать отравленный воздух, как смотреть на эти мертвые украшения?!
Зед слушал это внимательно, и свои любимые клубни жевать перестал.
- А запад? – спросил он. – Я слышал, там покой, и господин там суров, но справедлив. У него сила; отчего ты к нему не направился?
- Оттого, что между мной и ним и лежит эта империя Зла, - ответил Рваола, - и пересечь её я не смогу. Да и лорд Терроз не примет меня с распростертыми объятиями. Он сонков не выносит; и именно против сонков он в свое время выступил, и от них защищает свой народ и свои земли. Коли мы тут перегрызлись – то наша беда, скажет он, да еще и посмеется.
- А как же Башни Откровений и повешенные? – горячо вступился Равновес. – На это ему тоже плевать?! И он останется равнодушен?!
Рваола закивал.
- Да. В сущности, он редкий мерзавец – так, по крайней мере, о нем говорят те, кому пришлось иметь с ним дело. Он устроил свой мир в угоду себе самому, и не пойдет воевать за чужие земли. До сих пор он позволял нам вытворять все, что заблагорассудится, лишь бы мы не касались его лесов и не обижали сцеллов. Так отчего же сейчас ему вдруг начать вступаться за каров?
- И что на севере творится, ты не знаешь? – подытожил Зед, снова возвращаясь к своему излюбленному блюду. Рваола кивнул.
- Кроме того, что вооружилась вся река – ничего, - ответил он. – Это единственное место, пожалуй, где можно высадиться. Повсюду, на всех поселениях, возведены укрепления, и дозорные обстреливают тех, кто им чем-то не приглянулся. Кроме того, слышал я легенды о том, что река эшебов любит и не предаст – а значит, тот безумец, что осмелился б атаковать эшебов с воды рискует быть потоплен русалками, и непременно проиграет это сражение.
- Ага! – задумчиво произнес Зед, приставив палец к носу. – Значит, если война придет на север, то придет она именно с этого берега?!
Рваола оглянулся на свой корабль. Да, принц умел быстро соображать.
- Да, принц, - ответил он честно. – Война идет по моим следам, и она может нагнать меня прямо сейчас. Для того Тиерну надобно просто завоевать карянский город на берегу и так же, как и я, взять корабли.
- Ну, корабли, - небрежно заметил Торн. – На них не привезешь сюда всю армию.
Зед еще раз оглядел берег – думается мне, он просто прикидывал, много ли сил у него самого, чтобы выдержать первый натиск, разведку боем, так сказать. По сему выходило, что ему не выстоять. У него был лишь небольшой отряд – конечно, может, около сотни, но что они такое в сравнении с ордами, полчищами Тиерна! Правда, были еще эшебы – они тоже копошились в поселке, занимаясь своими делами, - но и только.
- Нам надобно уходить, принц, - сказал Рваола. – Если Тиерн нас настигнет, то худо нам придется. Ты не сможешь справиться с ним.
Зед поднялся во весь свой гигантский рост и со смаком потянулся.
- Коли играть честно, то, конечно, ты прав, - весело ответил он, - и нам не сладить с его войсками. Но имея два козыря в рукаве, да еще и самых крупных, можно рассчитывать на успех! Мы никуда не поедем, сонк, по крайней мере – не сегодня. Мои люди устали, и порядком оголодали за время перехода, им требуется отдых, и пока на нас никто не нападал. Да и оставить радушных хозяев без охраны после их гостеприимства – разве это достойно приличного человека?!
Рваола оживился.
- Я, кстати, очень хочу спросить, - произнес он, - что за чудо-клубни научились выращивать эшебы? Здесь не растут толком ни ягоды, ни овощи, потому что холодно, и ветер ломает всякие стебли. Но это… Очень вкусно. Это вы привезли их?
Зед озорно усмехнулся.
- Нет, Рваола, - ответил он, - это всегда здесь росло. Вон на тех полях, что все называют Ядовитыми, - Рваола, до того со смаком жующий чудо-клубень, поперхнулся и блеванул себе под ноги, вызвав дружный гогот принцев. – Вы же, как дети, господи прости, тащите в рот все яркое и красивое, ягоды вот, например. И в голову вам не придет копнуть землю и достать корни – а именно они, такие коричневые и неприглядные на вид, и съедобны. Ну, не строй таких рож, не то сейчас тебя удар хватит. Это правда съедобно. Мы уже неделю их едим, и ни один из нас не отравился.
Словом, сонк расположился рядом с пакефидцами, разбив рядом с их пестрыми палатками свой лагерь. Эшебы отнеслись к тому спокойно; принцам они верили безоговорочно – видно, за неделю, проведенную с ним бок о бок, они были покорены их благородством; а значит, и гостей своих благодетелей приняли весьма гостеприимно и радушно, и клубней, на которые Рваола все же поглядывал с опаской, отварили щедро, тем более, что он привез такие вести – о надвигающейся войне, - и, значит, предупредил заранее. А кто предупрежден, тот вооружен, как говорится. И эшебы начали спешно собирать пожитки, благо, что их было немного. Что могли они кинуть на этой каменистой, скупой земле? Лишь свои каменные дома, в которые потом можно будет вернуться, когда война обойдет их стороной. И до темноты эшебы собирались в путь. Женщины и дети – на север, глубоко в Ядовитые поля. Никто из сонков не знал их тайны, а, следовательно, никто б и не сунулся в них, опасаясь бесславной участи иных отравившихся. Зато беглецам там достаточно было б еды, и свиньи и козы, которых разводили эшебы, откармливая чахлой травой и рыбой, выловленной в реке, весьма охотно пожирали отваренную шкурку чудо-клубней. Этим можно прожить целую зиму. Мужчины же собирались на войну; они намеревались уйти в лес, к руднику, и там приготовить себе все необходимое для обороны. Одного решено было направить в Норторк, к барону Ставриолу – о, подумал Рваола, вот и имя неизвестного властелина Севера, и, сдается, его-то Рваола даже слышал ранее, - в второго на запад, к некоему господину Назиру, в храм Яра, и кто-то из них да должен был поспеть отразить первую атаку. Барон Ставриол, Ставриол размышлял меж тем Рваола. Интересно, где отсиживался этот барон все эти годы?
Словом, эшебы уходили, и к ночи поселок был ими оставлен, и даже верных псов люди увели с собою. И пакефидцы остались одни; а Зед обещал хозяевам защитить их жилища хотя бы от первого набега.
К вечеру заскучавший Зед позвал Рваолу в свой лагерь хлебнуть винца, и сонк не преминул воспользоваться приглашением. Торн тоже был там, и его походная книга в кожаном переплете была раскрыта и перо его строчило, покрывая чистые страницы историей.
Шатер принцев охраняли тщательно, хотя Рваола про себя подумал, что это принцам впору охранять всех этих людей, потому что в свое время Зеда недоброжелатели называли Легкой Смертью за то, что убивать он умел молниеносно, и враг его, мертвый, еще даже не начинал понимать, что уже мертв, а Торн… Гхм, подумал Рваола, глянув на умиротворенное лицо Равновеса, записывающего что-то в свою книгу. Да, прав Зед – что может быть крупнее, чем козырь Равновес?
В палатке все было рассчитано на двоих – два спальных места, два кресла у стола (для Рваолы айк, кривясь всем своим лицом, притащил еще одно), но, однако, рядом с шатром принцев располагался еще один, устроенный с известным шиком. Женщина, подумал с удивлением Рваола, рассматривая яркие орнаменты на плотном войлоке, неужели один из принцев таскает с собою в походе свою женщину? Сами принцы довольствовались простым шатром, в котором было довольно прохладно, ветер так и пронизывал полотняные стены, и айки то и дело подсыпали раскаленных камней в жаровни, чтобы хоть как-то согреть принцев. В шатре же напротив наверняка было тепло и без этих мер, и охрана зря не поднимала полога. Там наверняка должна была быть женщина. Любовница? Однако, что-то его заставило подумать иначе.
Что-то зловещее было в этом нарядном шатре, украшенном цветным веселым флажком. Может, стража – люди, что охраняли вход в молчаливый шатер, были одеты так же как и прочие солдаты, в кожу, выкрашенную в черный и желтый цвета. Только было в их лицах нечто, что пугало и завораживало – их глаза. Воины были абсолютно слепы, слепы, как каменные сфинксы, и полагались лишь на собственный слух. Должно быть, они прекрасно ориентировались в пространстве, и заметили б любого лазутчика, если б кому пришло в голову приблизиться к охраняемому ими шатру. Когда Рваола проходил мимо, они проводили его взглядами своих слепых страшных глаз, и ему показалось, что они принюхиваются к нему совершенно как хищники. Кого охраняют такие страшные стражи? Что за женщина должна быть внутри, которой было б не жутко видеть эти лица рядом с собой? Любовница… впрочем, кто знает, что за любовница может быть у Равновеса, например?!
Все это произвело на Рваолу такое впечатление, что в гости к принцам он ввалился мертвенно-бледный, словно приведение увидал, озираясь – не гонится ли за ним в темноте вурдалак?
Зед, удобно расположившийся в кресле у стола, освещенного свечами и светом маленькой жаровни, усмехнулся, глядя на перепуганное и беспомощное лицо Рваолы.
- Да что с тобой, смелый воин, - произнес он, вертя в пальцах бокал с красным и густым напитком, - подумаешь, немного необычные люди… ты разве никогда слепцов не видел?
- Видел, - ответил Рваола, присаживаясь опасливо в предложенное ему кресло и подозрительно рассматривая принцев – а ну, как они тоже обернутся в вурдалаков и начнут сосать из него кровь?! – Да только слепцов, умеющих видеть, мне встречать не доводилось. Какого демона они там охраняют? И не он ли вырвал им глаза, выжег их своим безобразным образом?
Зед неприлично зафыркал, потешаясь над темнотой Рваолы (он вообще был весьма смешливым парнем!), а Торн, не прерывая своего занятия, и даже не улыбнувшись, ответил:
- Ты прав, барон. Там действительно демон, и смотреть на него не безопасно. Но вовсе не оттого, что его образ глаза выжжет – напротив, демон этот хорош собою, и привлекателен. Опасность тут таится в другом; глянув на эту женщину, ты рискуешь стать её рабом, и если она прикажет тебе прыгнуть в костер, ты прыгнешь не раздумывая. Оттого-то и стражи её слепы – чтобы не смогли обольститься. А так они совершенно обычные люди, просто хорошо ориентируются, несмотря на свое несовершенство, и воины отличные. Там госпожа Суккуб – слыхал ты что-нибудь об этой чародейке?
- О! – произнес с благоговением Рваола, пригубив предложенное Зедом вино, и щеки его порозовели. – Нет, ничего о ней я не слышал, но имя её говорит само за себя. Она ваша пленница?
- Нет, нет, - развязно ответил Зед. – Она наш союзник, и тот козырь, о котором я говорил давеча.
- Отчего же вы охраняете её? Не доверяете ей? Может сбежать?
- Да нет; у нас нет повода ей не доверять – а коли б она и надумала от нас сбежать, то никакая охрана её остановить не смогла бы. Просто с нею там еще одна женщина, и её имеет смысл охранять. А так как они вынуждены делить один шатер, то и слуги их должны быть слепы. Госпоже Суккуб не нужны лишние жертвы.
Рваола лишь подивился тому; лишние жертвы… кто думает об единицах, когда гибнут сотни?! Ему не понятно было милосердие Великой, которая могла погубить любого одним взглядом. Разве её сила не развлекает её? И разве власть такая не радует сердца?
Но, видно, Рваола был еще не так умен, чтобы понять такие сложные вещи…
К ночи забеспокоился Равновес. Он то и дело выходил на улицу, и подолгу стоял под ледяными ударами налетевшего с севера ветра, прислушиваясь. Лицо его покраснело, но не от холода, как разумно полагал Рваола; дохнувшее ледяной стужей небо разразилось вдруг дождем, и капли исчезали, испарялись с щек Торна, едва коснувшись его кожи. Он горел словно в огне.
- Я слышу, идет буря, - произнес он, наконец, когда друг, измученный его беспокойством, вышел вслед за ним в холод и мрак. – Они идут, Зед. Они нас догнали!
Торн был болен; он смотрел слепыми глазами в небо, плачущее над его головой, и бредил наяву. Он видел врагов, что завтра поутру высадятся на этом берегу, видел бой и смерти, и видения эти мучили его. Он не видел победы, или, напротив, поражения – он видел лишь схватку, и это причиняло ему боль. Он знал, что ничего не сможет сделать, чтобы предотвратить её, и сердце его разрывалось от боли.
- Кто ведет их? – спросил Зед осторожно. Торн некоторое время не отвечал. Перед его глазами, глядящим в завтра, мелькали картины одна страшнее другой, он видел сонков и канилюдов, яростных, озверевших, терзающих своих врагов, и предводителя их, сидящего на коне неподвижно на некотором возвышении. Торн присмотрелся повнимательнее; на враге был красивый голубой шлем-бабочка, и плащ из фиолетовой благородной ткани, отделанный золотым шитьем. Человек в видениях Торна повернул голову, шевельнулся, и принц с отвращением скривил губы.
- Тийна! – выдохнул он, и в голосе его было столько отвращения, словно ему пришлось раскусить надвое жирную белую гусеницу и выпустить ей зеленые кишки прямо в свой рот, на розовый теплый язык…- Я её вижу! Мерзкая юродивая…
Рваола с интересом прислушался к бреду Равновеса.
- У неё спутанные тусклые волосы, - продолжал Торн, - безумные глаза идиотки и слюнявый перекошенный рот, и она скалится, она все время скалится от злости! – внезапно Торн расхохотался и потер покрасневшие глаза рукой; смех вернул его в этот мир, и кожа его остыла, и дождь перестал с шипением испаряться с его щек. Зед поддержал его под руку, потому что сам Торн, вымотанный видением, едва мог держаться на ногах.
- Держу пари, мы уже знакомы с нею, - весело сказал Торн, хотя голос его хрипел и дрожал, а ноги подгибались. – Помнишь принцесску, которой Давр Натх расписал когтем физиономию? Так вот это она. Я узнал его знак! У неё шрам на щеке.
Рваола лишь дивился. На расстоянии увидеть врага, да еще и описать его в подробностях – это ли не чудо?! Да только…
- Постой, принц, - робко встрял Рваола, - как же так – шрам?! То есть, он там был, конечно, но некоторое время назад Тийна успешно его заговорила, и стала хороша, ой, как хороша собою..!
Торн посмотрел на Рваолу, и глаза его были пусты и смертельно усталы.
- Не верь глазам своим, барон, - еле ворочая языком, произнес он. - Это наваждение, мираж. Я раньше тоже не верил в колдовство, но с некоторых пор – верю. Она где-то раздобыла нарядную оболочку, которую на себя натянула, как платье, и с тех пор носит. Но под нею-то она не изменилась! И у неё все такие же странные глаза, и перекошенный рот, и изуродованное лицо. Она костлява, худа, и тело её источено болезнями. Стоит только стянут с неё эту нарядную оболочку, как тело её распадется в прах, в пыль, в ничто. И еще… человек… человек с нею… он обычно прячется за её спиной, но он опасен, намного более опасен, чем она сама. Он говорит, он всегда что-то говорит ей на ухо, и это плохо, это очень плохо. Если бы этого человека убить... или хотя бы заставить замолчать…
Зед торопливо подхватил Торна под руки и увлек его в палатку, бормочущего и шепчущего что-то. Видения его снова настигли и завладели его разумом, и Рваоле стало страшно. Он не хотел даже входить, даже приподнимать полог шатра, в котором теперь лежал Равновес, словно там был прокаженный или больной чумой.
Вынырнул Зед, на ходу оправляя пояс.
- Ты можешь уйти сейчас, - сказал Зед. – Кажется, ты искал союзника, барона Севера? У тебя теперь есть все шансы встретиться с ним. Он скоро прибудет сюда; а мы постараемся удержать здесь завоевателей подольше. Ты можешь встретиться с ним на полдороги, если поедешь к нему навстречу. Если ты расскажешь ему все, что знаешь, он будет рад стать твоим союзником.
- Спасибо за предложение, - ответил Рваола, - но я пришел сюда не бегать от врагов, и негоже мне оставлять вас, внезапных друзей, в опасности. Да и не ваша это война – отчего же вы остаетесь воевать, а мне предлагаете бежать прочь? Нет! Думаю, мы дождемся здесь барона Ставриола вместе.
- Иди спать, Рваола, - сказал принц спокойно. – Завтра нам придется сразиться! Не о чем не беспокойся; Торн нам не даст погибнуть. Я же пойду к госпоже Суккуб, скажу…
Рваола, потрясенный, бегом направился к себе. Зубы его выбивали звонкую дробь, рука, сжимающая рукоять меча, тряслась. Не предстоящий бой пугал сонка – о, нет! Напротив, он думал, что весьма ловко и удачно нашел себе союзников. Но каких союзников! Союзники эти страшнее врагов… И это он еще Суккуб не видал. А вторая девка, небось, чудище о двух головах, коли сидит в шатре безвылазно и никому своей рожи жуткой не показывает?! Двух жутких рож…
Но, так или иначе, а отдохнуть Рваоле не удалось; воспаленное его воображение без конца рисовало ему жутких стражей у шатра с женщинами, и слепые их глаза горели, и сон его наполнялся чудовищами, стоило Рваоле лишь на миг забыться, и самым страшным из них был Торн, что-то пишущий в своей книге.
Утро было холодным, просто обжигающе-холодным. Ветер принес с реки липкий туман, и сырость вкупе с пронзительным ветром пробирали до костей. Рваола даже натянул поверх стеганой куртки традиционный сонский медвежий плащ. На его угрюмое, бледное от бессонницы лицо спускался капюшон, скроенный из медвежьей головы, и черный сморщенный медвежий нос от осевших на нем капелек влаги блестел, как драгоценность.
Рядом с пакефидцами, разодетыми как на праздник, ярко и вычурно, в их отглаженных камзолах, перетянутых ремнями с тиснением, с блескучими драгоценностями на плечах, в масках, украшенных жемчугом и мелкими капельками драгоценностей, он выглядел совершенным варваром и дикарем. Ну и плевать, сварливо подумал он, становясь рядом с Зедом, от которого даже духами пахло. Рваола злился; Торн, подлец, так напугавший его вчера, сегодня был как огурчик, выспался, и его белесая физиономия, прикрытая нарядной полумаской, просто лучилась здоровьем. А Рваола чувствовал себя так, словно его всю ночь пинали и колотили.
Зед, посматривая в роскошную подзорную трубу на реку, неторопливо отдавал приказы – размещал своих солдат в наиболее выгодных для наступления местах на берегу. Людей Рваолы он вежливо предоставил ему самому, как-то особенно подчеркивая, что они служат именно ему, и подчиняться Зеду не обязаны. Рваола этот жест уважения воспринял молча, и сонкам велел тоже прятаться, как и люди Зеда. Торн обещал, что корабли Тийны, - а их должно было быть три, - появятся ближе к полудню, и к тому времени надобно было занять оборону так, чтобы потери были минимальны.
Сегодня Рваола имел возможность как следует оценить, сколько же на самом деле сил у принцев, и был приятно удивлен. Кроме солдат, которыми командовал Зед, объявились еще и лучники, которых вчера Рваола не приметил, может, оттого, что часть из них ходила охотиться на вепрей в ближайший лесок, а часть отдыхала после ночного дозора. Шатались здесь и эшебы – ими Зед не командовал, эшебы готовились к бою на свой лад, и Рваола совершенно не понимал, чьи это люди, и отчего они вместе с Зедом? Это были не шахтеры, нет; по форме их носов, по разрезу глаз и цвету их кожи Рваола определил, что они относятся к самым северным племенам, даже, скорее всего, к северо-западным. Его предположение подтверждали и их одежды, что-то среднее между одеждой каров и пакефидцев. Интересно, почему же они с Зедом?
Шатер женщин меж тем оставался тих; странно, подумал Рваола, ведь Зед вчера собирался сказать Суккуб о битве. Отчего же она не выходит? И вторая, чудище о двух головах… Рваоле стало нестерпимо любопытно, очень захотелось отодвинут прочь полог и посмотреть, кто там внутри? Или хоть бы кто выглянул… Но не выглядывал никто; слепой охранник меж тем отнес тужа завтрак – на блестящее блюдо он поставил две тарелки с супом из тончайшего фарфора, и положил приборы из натертого, начищенного серебра, которые достал из сундука черного дерева, - и глубокую посудину с парящей горячей водой, и все. Обитательницы шатра показываться не спешили.
- А что госпожа Суккуб? – поинтересовался нетерпеливый Рваола, которого любопытство доконало. – Примет ли она участие в битве?
- Непременно, - кратко ответил Зед, думая о чем-то своем. – Но позже.
Слепой слуга тем временем вынес приборы и тщательно их вымыл, ополоснул горячей водой и уложил обратно в черный сундук. Сундук унесли, и молчаливая стража вновь застыла неподвижно на своих местах.
Ближе к полудню дозорный, что наблюдал за рекой с каменистого холма, защищающего деревню от порывов злых восточных ветров, подал знак – он увидел приближающиеся корабли. И принц Зед оживился:
- Наступают! – мощно крикнул он. – Сонки идут!
И клич этот разбудил обитательниц таинственного тихого шатра; и полог, отдернутый сильной рукой, затрещал.
Рваола вскрикнул и сделал знак, отрицающий беду, потому что, из любопытства постоянно глазея на шатер, он глазами встретился со взглядом вынырнувшей внезапно из шатра женщины, и был ослеплен, словно посмотрел на солнце.
Это была прекрасная молодая кинф, чьей красы неземной не портила даже грубая походная одежда, серая куртка охотника и коричневые трико, так соблазнительно обтягивающие стройные ноги. Глаза, в которые так неосторожно посмотрел Рваола, были чудесного изумрудно-зеленого оттенка, подобные водам теплого южного моря, а волосы, золотою волной спадающие чуть не до самых колен женщины, были подобны горящему на солнце снопу соломы… нет, какое грубое сравнение, не имеющее ничего общего с правдой! Золотая река – так точнее будет, потому что кудри красавицы были так солнечны и ярки, что Рваоле показалось, будто над каменистой равниной взошло солнце, и все осветилось его благодатными лучами, и стало теплее.
Над безмятежным ликом красавицы словно склонялись посекретничать ангелы, и сама женщина была так хрупка, соблазнительна и нежна, что Рваола невольно облизнулся и мысленно согласился с именем – Суккуб. Да, с нею бы он…
И так не вязался это ангельский образ, эта сияющая головка со всем остальным, в частности – с грудой одеждой и руками, одетыми в окованные железом перчатки. И одна из этих рук, которой полагалось бы быть нежной и слабой, и рванула полог так, что он затрещал. А вторая сжимала меч, и он готов был убивать.
- Уж близко? – спросила красавица у Зеда, быстрым взглядом осматривая берег.
- Немного подожди; скоро, - кратко бросил Зед, все так же изучая позиции. – Познакомься, кстати – барон Рваола. Ищет союзников в этой войне. Барон – это леди Мелиссандра из Ладина. Нет, не госпожа Суккуб, как ты подумал. Говорю же, на неё смотреть не безопасно; а ей лишние жертвы не нужны. Она зря не покажется.
Впрочем, то, что это не Суккуб, Рваола уж понял и без объяснений Зеда, лишь немного отойдя от изумления. Он прожил в Ладине достаточно, и много шатался по стране, чтобы узнать одну из веточек, распустившихся именно на одном из благородных деревьев северного карянского города. Сдается ему, что он и с матушкой её был знаком когда-то. Такие черты не забываются, нет! Болезненная и хрупкая дама умерла в первый же год после завоевания им Ладина, потому что ей недоставало питания, а черствый хлеб здоровья никому не прибавлял, гхм…
Знала это и леди; но она поклонилась сонку с достоинством и уважением, весьма почтительно, и никакое дурное или низменное чувство не исказило этих черт. Воспитание!
Тем временем корабли подплыли так близко, что стали видны борта, расписанные жутким рисунками – такое могли придумать и изобразить лишь канилюды в своей звериной простоте и жестокости! Видны стали и сами завоеватели, потрясающие оружием, орущие страшные проклятья и угрозы. Зед очень умело разместил свои войска, и лучники Торна спрятались так, что ни единый след на песке не выдавал их присутствия, и берег был пустынен и тих. Никто из людей и не подумал бы, что здесь его подстерегает опасность, глядя на эти каменистые пустынные земли; любой – но не канилюд.
Но канилюды, строго говоря, и людьми-то были не особенно; раздувая красные огненные ноздри, пышущие жаром, они принюхивались к ветру совершенно по-звериному, и чуяли людей – не только эшебов, от которых за милю смердит невыносимо всякими духами да зельями, от которых кое-что в штанах оживает и начинает шевелиться, - но еще и каких-то других людишек, от которых пахло крашеной кожей и жиром, которым они мазали волосы. Особую радость и гогот в рядах этих тварей вызвал запах женщин – на берегу были женщины! Будет с кем позабавиться!
- Проклятое зверье, - ругнулся Зед, в свою трубу наблюдая, как беснуются эти монстры, как блестят их поросшие конской шерстью тела, перетянутые кожаными ремнями, словно сбруями. Их красные горячие глотки выпускали в серое небо клубы пара, и головы в кожаных шлемах тряслись от злобы. – Не дайте им пристать к берегу!
Торн, не говоря ни слова, выхватил из колчана, что висел у него за спиной, стрелу и натянул тетиву своего лука. Он переболел жалостью вчера. Сегодня ему никого не было жаль, тем более – этих чудовищ, этих гнусных похотливых жеребцов, которые заметили, наконец, леди Мелли и сулили ей теперь такое, отчего она уж точно скончалась бы.
Три стрелы принца Торна, свистнув в воздухе почти одновременно (этакого чуда Рваола не видывал никогда в своей жизни!), поразили три разных мишени. Три могучих жеребца, захлебнувшись своим грозным рыком, шлепнулись в воду за борт.
То был знак лучникам; и они разом натянули свои луки, и в небо взвилась черная туча стрел. Лучники Торна стреляли далеко не так же, как он сам; но и их умения достаточно было, чтоб канилюды падали в реку, словно переспевшие сливы. Щиты тех, кто уцелел, ощетинились стрелами, как дикобраз иглами.
- Славно! – похвалил Зед.
Лучники продолжали обстреливать корабли, и борта их, повернутые к защищающимся, уж утыканы были стрелами. Стрелы иссекли паруса; и от чьей-то горящей вверх по ткани взбирался быстрый язык пламени. Канилюды, прикрывающиеся щитами, заорали страшными голосами, пришли в движение…
- Не дайте им высадиться! – проорал Зед. – Стреляйте! Жгите паруса!
Но этим канилюдов было не остановить; и внезапно они, страшно и дико завыв, начали прыгать в воду, все разом, опустошая корабль, который теперь плыл сам по себе, пустой, похожий на призрак. И люди, до того обстреливающие корабли, в изумлении опускали оружие, в благоговейном страхе глядя на воду, ничего не понимая.
Нормальному человеку купание в северной реке принесло бы смерть – да, думаю, и канилюдам приятного было мало, и некоторые из них потонули непременно. Кто-то уходил на дно, схваченный судорогой, кто-то увлекался в темноту вод, отягощенный железом, укрепленным на кожаных ремнях. Канилюды не могли не знать опасности, исходившей от ледяных вод; и все же они прыгнули туда, все разом, словно по приказу – только какому приказу можно подчиниться так бездумно и самоотверженно?!
И над водою повисла тишина, дурная, жуткая…
- Это Тийна приказала, - ответил Рваола, стоящий за плечом Зеда. – Я же говорил – она имеет странную власть над людьми. Она прочла одно из своих заклятий, и теперь властвует над душами этих людей. Бойся, принц! Сейчас они выйдут из воды; и близкая смерть разъярит их настолько…
Договорить он не успел – словно призрак, словно монстр, из воды у самого берега выпрыгнул, вырвался первый канилюд, и от рева его люди отступили, дрогнули – Рваола видел, как один из лучников, оступившись, шлепнулся на зад, - хотя он был один против многих.
Но на воде возникали все новые и новые тени, и, словно морские чудища из глубин, выныривали канилюды и лезли на берег. И спешно отступали легко вооруженные лучники, и выскакивали из своих укрытий солдаты Зеда с копьями и мечами; и берег огласился страшным громом – то люди и чудовища сшиблись, треснулись крепко друг о друга плечами, сойдясь в схватке, и первая кровь пролилась на серую каменистую землю.
Торн остался позади, с лучниками; его метко пущенные стрелы косили канилюдов, казалось, он играючись находит уязвимые места в защите чудовищ и вгоняет метко стрелы в почти незаметные щели под их нагрудные панцири, под шлемы… Зед же выхватил свой меч и рванул туда, на берег, к своим солдатам, и Рваола, взвыв, ринулся вслед за ним.
И, обгоняя сонка, бежала вперед и леди со своим эшебами (вот кому они подчинялись!), и её легкий меч с черно-белой рукоятью, оканчивающейся нежным перламутровым зеленым кольцом, перечеркивал тела канилюдов легко, словно это была не прочная броня и крепкая плоть, а мешки, набитые тряпками.
Нападающих было много, чудовищно много; со второго корабля уж никто в воду не прыгал, потому что защитники не могли удержать первую волну, как ни старались. И пусть стрелы Торна косили канилюдов десятками, а Зед, вертящийся словно волчок, таки вовсе разил врагов без счета – наступающим не было числа. И Рваола, спина к спине стоящий с леди Мелли, видел, как на первом корабле, торжествуя, появилась Тийна, сидящая верхом на лошади, и северное солнце ярко сияло на её красивом голубом шлеме.
Она что-то крикнула, протянув вперед руку – Рваоле не хотелось бы знать, что именно. Больше всего на свете ему вдруг захотелось зажмуриться и отвернуться от Тийны. Он прекрасно помнил, как сам сражался под её знаменами, и как убедительны и величественны могут быть самые простые слова в её устах. И чем проще слово, тем страшнее оно могло быть в её исполнении, ибо что может быть проще, чем слово «убейте»? И Рваола знал, что канилюды всего более на свете жаждут сейчас исполнить то, что она приказала им, пусть даже ценою своей жизни, позабыв обо всем.
Казалось, весь мир потонул в сплошном мелькании лоснистых плотных тел, от которых нестерпимо воняло зверьем, и Рваола уж пожалел о том, что надел плащ, пот градом катил у него по вискам и стекал горячей струей по спине; он рубился отчаянно, страшно, и ему казалось, что смерть уж сжимает пальцы на его горле, несмотря на все его усилия – а видят боги, он бился, как никогда! – несмотря на то, что рядом бился могучий Зед, несмотря на то, что стрелы Торна, словно град, поливали головы наступающих. Но темные звероподобные тела, словно волны, захлестывали, наползали, и Рваола уж захлебывался, задыхался, тонул..! и понимал, что погибнет, что не вынесет, и смертная тоска сковывала сердце его, и разум вопил – а где же Суккуб, где же обещанный Зедом козырь в рукаве?! Неужто она выйдет уж после, неужто она не спасет его, Рваолу?!
- Ну, достаточно, пожалуй. Тише.
Это был странный голос.
Он был негромок, но перекрыл весь гул и вой драки. И в нелепых позах застыли и нападавшие, и отбивающиеся, и весь мир словно застыл по слову её. Точнее, так и было – одно слово чародейки, её заклятье, словно синяя капля в воде, растеклось в воздухе над берегом, окутывая тела морозными синим узорами и фантастическим цветами, заставляя опустить меч.
То была госпожа Суккуб. Верно, она уже стояла некоторое время, никем не замеченная, наблюдая схватку, и ветер развевал её волосы и разглаживал сурово сведенные брови, трепал белоснежную воздушную блузу, слишком тонкую, не защищающую от непогоды и холода.
Но она не обращала внимания на колючий ветер и обжигающее дыхание осени.
- Тише, - повторила она, и из губ её снова порхнуло заклятье, и стихло все, даже ветер перестал завывать.
А госпожа Суккуб, приподняв подол платья, чтобы не цепляться об острые камни, шагнула вперед, и трубка – не та, а другая, - свисающая с её пояса на длинной красивой тонкой цепочке, качалась и позвякивала вычурными подвесками…
И она шла, едва касаясь туфельками темного песка, меж защитниками и врагами, и всяк отступал, уступая ей дорогу. И платье её из красного бархата не пачкалось кровью, обагрившею камни, и склоненное лицо, обнаженные плечи и шея её были светлы и ясны, как весенний снег.
Рваола, переведя дух, опустил дрожащую руку с намертво зажатым в ней мечом, и отступил тоже от прошедшей рядом с ним женщины в суеверном замешательстве. Она не глянула на него, но он почувствовал немой укор. Вокруг него лежали поверженные люди – неимоверно много канилюдов, просто чудовищное количество, как на бойне. Но были среди мертвецов и солдаты Зеда, и эшебы леди, и даже несколько лучников Торна. Они погибли, говорила суровая госпожа Суккуб Рваоле, так отчего же ты считаешь себя лучше них? Отчего же так эгоистично требовал спасти тебя, когда другие отдали свои жизни? Кажется, вчера тебе еще непонятны были мое беспокойство об излишних жертвах. Отчего же сегодня ты подумал, что станешь – излишним?
И она шла, суровая и торжественная, отдавая дань уважения и благодарности павшим, и никто не посмел бы сейчас задать ей этот вопрос – отчего же ты не спасла их, ведь ты могла?! Ибо и она скорбела по ним.
Да, госпожа Суккуб нарочно не вышла в начале битвы; все эти люди, что лежали теперь на земле, были именно принесены ей в жертву, и принесены намерено. Это понял Рваола, переведя взгляд на Тийну, вокруг которой кружился и беспокоился золотой рой, напившийся крови и силы в последний раз. Это для него были все эти смерти, и его напоили они колдовской силою. Суккуб шла за ним; остановить всю эту неимоверную силу она еще могла, но не уничтожить. А эта далеко не самая последняя – и не самая крупная! – схватка, думалось ей. Сколько их впереди? И скольких можно спасти, сказав лишь слово? Но для того нужны были ей её золотые пчелы; и они должны быть сильны, напоены кровью. Жертва была велика, но необходима.
Канилюды съеживались, скрючивались, словно горящий, выкручиваемый пламенем лист бумаги, когда госпожа Суккуб проходила меж ними, и оцепенение, подобное смерти, сковывало их. Чародейка еще не решила, что сделать с ними; а потому просто велела им застыть, замереть, оцепенеть. Люди же отходили от её первого слова; и сонки, что сражались на стороне канилюдов, и лучники Торна, но ни один из них не посмел нарушить священный покой и прервать шествия чародейки.
Да если б и посмел – что он мог сделать ей?! Думаю, она уничтожила бы дерзкого единым взглядом. Но ей не нужны были больше ни смерти, ни кровь. Подчинив себе врагов, она шла к их предводительнице.
Тийна, застыв, неподвижно сидела на своем коне, не смея даже вдохнуть от ужаса, ибо перед нею стояла сама смерть её. Пришла расплата, та, о которой ей кричали, пророчили растерзанные ею люди!
Госпожа Суккуб со времени их последней встречи сильно изменилась; но в этой черноволосой молодой красавице Тийна безошибочно узнала странную старуху из Мунивер. По платью ли с туго зашнурованным корсетом, красивее и вычурнее которого не было ни у кого, или по тонким фарфоровым пальцам, перебирающим жемчужинки на корсете, по гибкому стану или белой коже – но, так или иначе, а чуждое, незнакомое лицо Тийну не обмануло, и она вскрикнула в ужасе.
- Ну, здравствуй, маленькая юродивая принцесса, - произнесла госпожа Суккуб, улыбаясь одним глазами. – Узнаешь меня?
- Поди прочь, ведьма! – вскричала Тийна. Золотой рой все еще окружал её, но она чувствовала, как золотые пчелки уже покидают её, и нетерпеливо жужжат, ожидая лишь слова, лишь звука, что прикажет им вернуться к их госпоже. – Пошла! Мы заключили честную сделку, и я сполна заплатила! Ты не имеешь права отнимать у меня мою красу! Уйди!
Это было не просто словом – это было заклятьем; и на него Тийна потратила последние свои силы, утекающие, словно песок сквозь пальцы. Сказала – и упала лицом вниз, тяжко дыша. Конская грива прилипала к её мокрому лбу, и щеки были бледны.
Пошла волна силы – она была видна всем, как прозрачное выпуклое стекло, движущееся вперед, и вокруг него заплетались, расцветали загадочные знаки и буквы древних писаний, и красивые зеленые ветви небывалых цветов. Странно, подумал пораженный Рваола, глядя, как небывалое п красоте своей оружие движется прямо на стоящую перед ним яркую красную фигурку женщины, а ведь сила эта не производила впечатление недоброй или просто той, что могла бы убивать и калечить. Отчего же тогда она призвана для того, чтобы убивать?!
Зеленый щит двигался прямо на госпожу Суккуб, и все больше пространства над берегом было заполнено, оплетено гибкими извивающимися лозами этой силы, зелеными и свежими, в противовес морозным вычурным и изысканным узорам силы госпожи Суккуб, плывущим в воздухе, кружащимся в неторопливом танце. Налетев на берег, зеленый щит повалил всех, кто стоял на его пути – люди разлетались, как кегли, подброшенные вверх, шлепались в воду, с криками летели в воздухе. Но, долетев до госпожи Суккуб, волна разбилась вдребезги, подобно стеклу, с громким звоном, и осколки её повалили еще больше людей, словно взрывами, но не причинили вреда госпоже Суккуб. Лишь волосы на её голове зашевелились, словно ветерок слегка коснулся их. Переплелись воедино и морозные узоры с зелеными цветами; на миг они, наложившись друг на друга, выписали некое слово, ослепительно вспыхнув, и тотчас же погасли, исчезли. Слово госпожи Суккуб было сильнее.
Госпожа Суккуб удивленно вскинула брови; заклятья? Откуда юродивая знает их? И именно их – а они знакомы были госпоже Суккуб, оттого-то она и нашла верный способ противостоять им. Её сафьяновые башмачки ступили на темную воду, и волны покорились ей, и она шла, словно посуху, а вода под её ногами становилась покойна и тиха, словно зеркало, и волшебные голоса в её толще усыпляли всяческое горе и беспокойство, и цвела весна, и небо прояснилось, и запахло тонко деревьями. Ей было интересно, кто это там прячется за спиной Тийны – именно он подсказал ей такие слова, что вызвали этот удар, - и потому она решила поближе подойти к качающемуся на волнах кораблю.
- Я и не отниму твоей красоты, - тихо пообещала она. – Но кто сказал тебе, что я навсегда отдала тебе моих пчел? Я лишь поручила им тебя на время; и ты хорошо кормила их. Я даже не рассчитывала на такие драгоценные дары. Ты принесла им такие жертвы, которых я им не дала бы никогда. И я благодарна тебе за это. Но время твое вышло; теперь, когда тело мое крепко, и не разобьется, как хрупкий сосуд, я сама смогу носить их. Верни мне их.
Человек с книгой в руках, скользнул вниз, спрятался, и госпожа Суккуб почувствовала, как он торопливо запечатывает над собою люк, чтобы она не проникла к нему. Дурно; госпожа Суккуб нахмурилась. И это заклятье она узнала, да и книга, которую она увидала мельком, ей показалась знакомой. Радовало лишь одно – они, эти двое, могут читать лишь самые простые заклятья, он, правда, сильнее Тийны, но все же – слаб. Ему не поспорить с госпожой Суккуб, и его щит не спас бы его, коли б она хотела пройти к нему.
Губы Тийны жалко затряслись; слезы хлынули из её глаз, и закапали с подбородка на грудь.
- Не тронь их, - прошептала она. – Не тронь, прошу! Я погибну тогда! Я обещаю тебе кормить их, я обещаю тебе приносить им такие жертвы, о каких ты и мечтать не могла..! Мой возлюбленный покинул меня, и если улетят твои пчелы, я погибну!
- Я тебя о том предупреждала, - легкомысленно произнесла госпожа Суккуб, пропуская мимо ушей горячечные заверения Тийны. – И ты на это условие согласилась. И легкомысленно позволила твоему возлюбленному уйти, думая что я обманула тебя, так? Ты уверовала в свою безнаказанность и всемогущество, а зря. Разрушение началось с первого же дня, как исчезла твоя любовь. Но ты думала, что все сможешь поправить, принеся пчелам жертву. Долгое время так и было. Но если бы ты послушала меня, тебе не пришлось бы приносить этих жертв. Так что все честно.
- Не отдам! – яростно прорычала Тийна, хватаясь за меч, висящий на боку. Её безумные глаза стали совершенно красными от горя.
- Попробуй, если сможешь, - просто ответила госпожа Суккуб, чуть покачиваясь на набегающей легкой волне.
И войска были позабыты; да и не нужны они были сейчас - как могли они решить исход этой встречи, если женщины, что стояли друг напротив друга, не на силу надеялись, а на сокровенную тайну, что ведома лишь им одним? Тийна, собрав все свои силы, подняла лицо к небу – в глазах её было отчаянье, - и прокричала, выдохнула со страстью что-то на непонятном языке.
Словно невидимая рука хлестнула госпожу Суккуб по лицу, взлетели к небу с новой силой зеленые ветви, оплетая снежную корону над головой госпожи Суккуб, и голова её мотнулась от невидимой пощечины. Вода под её ногами прогнулась, словно невидимая сила вдавила Госпожу Суккуб в водную гладь. Коли б это был кто иной, ему бы начисто оторвало голову, а то и разорвало пополам; но она лишь потерла покрасневшую щеку и улыбнулась грустно, словно сожалея о чем-то. Тийна, чей голос прервался на самой высокой ноте, без сил шаталась, еле сидя. Помертвевшими губами она пробормотала еще что-то, и некий ажурный купол, сплетенный из остатков её силы, из самых тонких лоз, накрыл её; и внутри него бились, жужжали плененные золотые пчелы – так Тийна в отчаянье пыталась защититься и предприняла безумную попытку удержать волшебный рой.
Госпожа Суккуб не стала кидаться заклятьями, от которых разверзлись бы небеса и грянул бы гром – спецэффектов на сегодня было продемонстрировано достаточно! Она молча протянула руку, и лопнул защитный купол вокруг Тийны, так легко, словно был мыльным пузырем, и пчелы с радостным жужжанием устремились к хозяйке. Радостно они подхватили свою госпожу и закружили её над водой, обхватив её чудесным золотым вихрем. И все, стоящие на берегу, замерли в благоговейном восторге, очарованные красотой и чудом госпожи Суккуб.
И это было самое сильное волшебство из всех что люди увидели сегодня, и самое прекрасное из всего, что они когда-либо видели или еще могли увидеть в своей жизни.
Рой поднял женщину высоко, закружил её, и она откинулась в его объятьях, раскрыв блаженно руки и рассыпав по плечам смоляные волосы. Тонкие искрящиеся золотые ленты оплетали ноги госпожи Суккуб, превращая её юбку в подобие нераскрывшегося цветочного бутона, волшебные кисти, цветы, золотые бутоны и алые цветы распускались вокруг лица чародейки, золотые искры пробегали в волосах и осыпались на опущенные ресницы, скользили меж её пальцев и ласкались к ней, как нежный любовник, а она подставляла шею и грудь под их тонкие прикосновения, и тонкая золотая струйка вливалась в полуоткрытые нежные губы, словно самый изысканный и вкусный напиток. И, клянусь, я не видел ничего более сладострастного, чем этот красивый танец.
На лице её было написано блаженство, словно и она скучала по своему золотому рою. И её прекрасная атласная кожа наполнялась дивным свечением; золотые духи проникая в тело её, в кровь, зажигали свои огоньки уже в ней, и все эти прекрасные цветы и листья, растворяясь в женщине, словно отдавали ей свою невероятную красоту. Госпожа Суккуб больше не походила на простую смертную; сила её, вернувшись в тело, влившись в её раскрытые губы, впитавшись в кожу, оставила свой знак – вокруг ног чародейки беспрестанно кружился обруч из золотого света, и на нем древним письменами, подобными узорам, было написано имя её, а земля под её ногами с каждым шагом её на миг прорастала тончайшими золотыми нитями, словно корешками. И эти тонкие светящиеся жилки пили силу из матери-земли и отдавали её своей госпоже. Теперь уж и просто смотреть на неё было невыносимо. Хотелось разорвать сию же минуту грудь свою и подарить ей свое еще трепещущее сердце только ради того, чтобы она всего лишь кротко улыбнулась твоему дару.
И все мужчины опустились на колени перед этим чудом, склонив головы, и враги стояли рядом, очарованные, не смея даже взгляда отвести от своего божества, не смея и руки протянуть, чтобы найти выпавшее из неё оружие и защитить себя – ведь никто не гарантировал того, что сию минуту тебе кто-нибудь не отрубит голову.
С Тийной тоже происходили изменения. Нет, она не дурнела на глазах, она оставалась все такой же, но все же что-то происходило. Уходило очарование; кожа её уж не светилась, как расплавленный воск в горящей свече, и в глазах не было звездопада, а волосы уж не напоминали потоки черных небесных рек, в струях которых плескались ангелы. Гас свет; и видны стали какие-то мелкие недостатки, вспухший на щеке прыщ и покрасневший нос, из которого текло от холода.
И самое неимоверное, самое прекрасное украшение Тийны, золотой цветок на её щеке, уж не казался вышитым в прозрачной коже золотыми нитями. Он погас, выцвел, посерел, и теперь был просто желтым рисунком.
И, глядя на свои руки Тийна издала вопль ужаса, потому что они стали – смертны, и раны её уж никто не залечит, и волдыри-мозоли оставят некрасивые грубые рубцы, а сбитый сустав наверняка искривится, и вырастет уродливая кость…
Госпожа Суккуб раскрыла глаза – два сапфировых озера, расплавленных и переливающихся, - и негромко велела:
- Прочь.
И сонки, еще минуту назад торжествующие победу, торопливо повскакивали с мест, к которым до того было припечатаны заклятьем чародейки, и помчались к своим кораблям – им понадобился всего один из них, потому что мало их осталось. Мало настолько, что не было возможности увести два других, команды на них не хватило бы, и они вынуждены были их бросить.
И корабль, скрипя, растворялся в наползающем с реки тумане, превращался в призрак, и стрелы на его бортах были словно колючки на теле неведомого зверя.
- Отчего ты отпускаешь их? – спросил Зед, подойдя к госпоже Суккуб. Он накинул на её плечи плащ, и она торопливо натянула капюшон на голову, пряча свои опасные глаза. Свою же щегольскую маску принц снял, явив миру юное лицо. Маска была бесповоротно погублена брызгами крови, перечеркнувшими широкой полосой бархат и испачкавшей чистый жемчуг. Под плащом гас волшебный свет, и очарование рассеивалось, и волшебница снова становилась просто женщиной, и уже не смущала так разум людей.
- Что они могут сделать? – спросила она. – Те, что уцелели, вряд ли смогут еще раз выйти на поле боя. Они утратили веру, и та, что их вдохновляла, лишилась своей силы у них на глазах. А они привыкли полагаться на неё!
- А Тийна?
- Тийна погибнет сама. Что за доблесть – добивать поверженного врага?
- Но она умеет колдовать! – не отставал обеспокоенный Зед. – Ты же видела – она может! И этот тип с книгой – отчего ты не догнала его, не отняла книгу?
- Я не могу взять её, - ответила госпожа Суккуб. – Если б у меня был хоть шанс, хоть полшанса! Но очень давно было поставлено условие – я не могу брать эту книгу, и мою взамен того не возьмет никто.
- Так послала бы меня!
- Ты бы не прошел; тот, у кого эта книга в руках, выставил защиту. И твой друг Равновес не прошел бы тем паче, потому что тот, кто скрылся, очень этого не хотел.
Госпожа Суккуб обернулась к остальным войскам; колдовство её понемногу рассеивалось, и люди отходили, начинали неуверенно двигаться, разминать тело словно бы от долгого сна.
- С канилюдами что? – спросил Зед, возвращая меч в ножны. Госпожа Суккуб внимательно рассмотрела крючившуюся у её ног в неестественной позе фигуру, и губы её презрительно скривились.
- Уродливые ублюдки, выкидыши, противные природе, - процедила она с презрением. – Награжденные разумом, но такие ничтожные в своей тупости! Пусть вернутся в лоно природы, там им и место!
И тела канилюдов в самых нелепых позах на глазах изумленных людей застывали, покрывались жесткой корой и нежной зеленой порослью; и вот уж весь каменистый берег покрывал слой плодородной земли, и на ней распускались цветы и зеленела трава, а с невысоких кряжистых деревьев свешивались лианы и целые каскады пахучего яркого мха. В искореженных стволах с перекрученными суковатыми ветвями еще можно было узнать черты искаженных лиц канилюдов, но жизнь, все больше завоевывая пространства зелеными побегами, оплетала коричневые стволы пышными мягкими зелеными шапками, и не было войны, не было боя, ничего не было, ничего…
8. ЕДИНЕНИЕ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)
Госпожа Суккуб раскинула руки и с наслаждением вдохнула обжигающий холодный воздух. Ах, как хорошо! Несмотря на то, что северная осень была куда более сурова, чем, скажем, осень в середине королевства, и ветер, раскидавший тучи, был ледяным, госпожа Суккуб наслаждалась им. Этим холодом и этой бескрайней свободой, что открывалась перед нею, стоило только солнцу выйти из-за облаков. И под его лучами преобразилась вся каменистая унылая долина; чахлые деревца засверкали богатой золотой и багряной листвой, их причудливо перекрученные стволы, выпирающие из каменистой земли корни, покрытые капельками влаги после тумана, блестели, как лакированные, а жесткая сухая трава в ярком свете осеннего солнца из серой превратилась в ярко-желтую, до самого горизонта, горящего особым осенним светом, от которого даже в самый ветреный день тепло.
И Рваола, наблюдающий изподтишка за чародейкой, блаженно щурящейся от слепящего солнца, сообразил, что Суккуб-то эшебка. Об этом говорило её отношение к холоду – её не смущал холод, от которого прятался под меховым плащом Зед, - и её раскинутые обнаженные руки, открытая грудь, смуглые, как и у всякого эшеба. Её набеленное жемчужной пудрой лицо вводило в заблуждение, но цвет её тела открывал правду. Эшебка… да и какая еще земля могла родить женщину страстную настолько, чтобы в неё был влюблен целый свет?! И эти старинные платья – когда-то давно такие носили великие эшебы, осколки царства которых разбросаны теперь по вольным лугам.
- Так-так! – весело произнесла Суккуб, потянувшись как следует и расправив плечи. – Значит, наш безупречный моралист, что сетовал на то, что я подарила одно заклятье простой смертной, одарил её же всеми своими знаниями! Интересно, чего в нем больше, в этом старом дураке – лицемерия или рассеянности? Прогнила ли его старая башка настолько, что он позабыл свою книгу в Мунивер, или же он сам вручил её Тийне? С его стороны странно было б думать, что о том никто не узнает…
Зед поспешил накинуть на женщину плащ, и она надвинула капюшон глубоко на лицо, чтобы не было видно глаз.
- И что же? – пытливо произнес Торн. – Что делать с этим?
Суккуб неторопливо подтянула трубку, стала набивать её табаком. Весь её вид был полон задумчивости.
- М-м… - протянула она немного раздраженно. – Кто бы подсказал! Я чувствую, как этот старый дурак мечется из стороны в сторону, как он идет – он скоро достигнет этих земель, - но какую весть он принесет нам? Будет ли он нас союзником, или, напротив..?
- Да о ком ты говоришь?!
- О старом-старом знакомом, о великом маге. Он умел прятаться в тени, и о его истинной силе знали немногие. Как правило, он служил кому-либо, я даже презирала его за его раболепие и собачью преданность. Страшиться гнева смертного короля, когда в руке твоей больше силы, чем во всей его армии, ха! Однако ж, ему просто необходимо было, чтобы кто угодно с короной на голове вытирал об него ноги… и мне страшно даже подумать, что теперь ноги об него вытирают те, кто понастроил этих великолепных Башен Откровения.
- Отчего ты так говоришь? Может, он потерял свою книгу, или…
- Оттого, мой мальчик, что такие вещи, как эта книга, не теряют! И не забывают их нигде – ты же ни единой из своих книг не оставил, пусть тебе и приходилось уходить с боем? Однако же она в чужих руках. В чужих ли? М-м, вот в чем вопрос!
Лицо Зеда стало напряженным.
- Так это он идет сюда? – спросил он. – Его приближение Торн чувствовал так долго?
Суккуб молча кивнула, выпустив из-под капюшона первое колечко дыма.
- Он идет, - произнесла она зловеще и таинственно. – Всех нас позвала Сила, та, что древнее всех иных сил, та, что пробудила нас в свое время! Скоро и Феникс присоединится к нам. За Феникса я спокойна; в нем я уверена, как в самой себе. Он встанет по одну сторону со мною. А Савари?
- Савари?! – встрял нетерпеливый Рваола. – Тоесть, если позволите, придворный маг принца Зар… гхм… принцессы Кинф Андлолор?!
Госпожа Суккуб резко обернулась к нему.
- Что тебе об этом известно? – произнесла она быстро. – И откуда тебе известны эти имена?
- Да как же! Ведь принцесса эта, с вашего позволения, была в Мунивер и оттуда бежала, когда королева Тийна её тайну раскрыла и собиралась жениться на ней! А старик все рядом отирался, - продолжал Рваола, ободренный молчанием Суккуб. – А Кинф Андлолор сбежала. Но он служил ей, и покинул столицу, не присягнув ни Тийне, ни её мужу Тиерну. И этот, самозванец… Горт! Всех подробностей я не знаю, но Горт оказался неким злодеем. Он заманил старика в ловушку да и проломил ему череп! Может, тогда и книгу эту отнял? Старик пролежал без чувств много времени.
- Проломил череп Савари?! – насмешливо переспросила Суккуб. – Ты не путаешь ничего, сонк? Я говорю тебе о человеке, который взмахом руки усмирял армии, а ты мне толкуешь, что некий мошенник просто проломил ему череп?!
- Он был не просто мошенник, - веско возразил Рваола. – Если я верно понял всяческие слухи и сплетни, то это был Король Истинный, прихода которого ожидают и страшатся по всем землям.
- Король Истинный! – выдохнула госпожа Суккуб. – Ты уверен?
Рваола кивнул.
- И все те вещи, что происходят в Мунивер, я связываю только с этим именем, - твердо сказал он.
- Так, значит, - произнесла госпожа Суккуб задумчиво. – Савари чуть не убил Король… Впрочем, думаю, скоро у нас будет шанс спросить у него это лично.
К вечеру госпожа Суккуб села ворожить; её слепые слуги надежно завесили вход в её шатер, так, что даже искорки света не было видно, а леди кинф вынуждена была пережидать это время в палатке принцев. К ночи поднялся холодный ветер, притащивший с собою снег, с реки налетел настоящий шторм, и серые ледяные волны лизали зеленый берег, травяные кочки, в которые превратились канилюды, срывало и уносило в море.
Леди спряталась в постели Торна, накрывшись всеми теплыми одеялами, что смогли ей предоставить принцы, и, кажется, заснула. Мужчины же, закутавшись в плащи, грели руки горячими кружками с красным вином.
Неимоверно темно было, лишь вспыхивал красным огоньком табак в трубке Зеда, а за полотняными стенками шатра бушевала непогода и яркими вспышками до самых небес взлетала золотая Сила госпожи Суккуб, пронзая прекрасными стрелами темные грозовые тучи.
Рваоле было страшно; весь мир словно потонул во мраке и дожде, и грохот воды о скалистый берег, казалось, заглушал даже собственные мысли. Но Рваоле все время казалось, что сквозь непогоду, ночь, мрак и грохот он отчетливо слышит негромкий голос чародейки, слышит его так ясно, словно она бубнила свои заклятья прямо у него над ухом. И в священном трансе горят её глаза, ярче уголька в её трубке, и осколки Силы, брызжущие во все стороны подобно раскаленному металлу в горниле, разлетаются по всему свету, творя чудеса.
Иди сюда, просто иди сюда.
Госпожа Суккуб звала; она не могла подчинить себе человека, которого ожидала, ибо по силам они были равны с ним, и он непременно начал бы сопротивляться её чарам. Она просто звала его, окликала; голос её разносился над землями, и многие, многие откликались на её неслышный зов, сами не понимая, отчего в эту суровую страшную ночь дорога позвала их.
Рваола в изумлении слышал, как разрывают ночную тьму скачущие кони, как пышут жаром из красные ноздри. Люди, что были значимы на севере, спешили сюда, и сами не могли сказать, что за беда заставила их среди ночи начат эту безумную скачку. Их госпожа Суккуб позвала машинально, скорее всего потому, что Зед нечаянно обмолвился, что сонк ищет поддержки у господ наместников севера, и Рваола ей был за это благодарен. Но ей, в трубке которой уже курились благовония, а не табак, и глаза которой разгорались все ярче и ярче в темноте и тишине палатки, на его благодарность было плевать.
Рваола все это видел; думаю, все видели, что творит госпожа Суккуб, ибо чары её не были тайными.
Вот большой осколок Силы нечаянно попал в человека, простого скромного извозчика, что зарабатывал себе на жизнь перевозя в своей повозке людей туда, куда им надобно было. Колеса его тележки словно оплело золотом, и сам он был окроплен капельками его. То был нечаянный дар госпожи Суккуб; и люди охотнее пользовались его услугами, словно магнитом их тянуло к тому человеку, и дар чародейки надолго даровал ему нечаянное богатство и удачу.
В некую женщину, что сочиняла нехитрые истории, тоже попала искра той силы, и женщина ощутила неведомое ей дотоле вдохновение. Сила приоткрыла завесу над древними легендами и прекрасными тайнами, и женщина почерпнула оттуда столько занимательного и великого, что сказки её очаровывали всякого, кто лишь краем уха слышал их. И её слушали с охотой; и от вдохновения её смеялись и плакали, и были счастливы. И словно золотой дождь, словно пчелы госпожи Суккуб, сыпались золотые в её скромный кармашек.
Иди-ка сюда! Давно не виделись. Давно…
Золотой вихрь с непогодой налетал на крыши домов, и супружеские пары, до того бывшие в ссоре, мирились и счастливо грелись у огня, обнявшись. Покой и счастье обнимали землю; это было нужно для того, чтобы тот, кого ожидала госпожа Суккуб, понял, кто его зовет.
И только в самом центре этой Силы, бушующей, как стихия, было страшно и темно.
Иди же!
И ароматы струились из её сжатых пальцев, из глубины тлеющего уголька в трубке, которую она уж не курила, и блестела ярко цепочка, свисающая с её талии, на которой крепилась трубка, и мир встал – а кое-где, напротив, ожил, и пришел в неистовое движение.
И он откликнулся; сначала госпожа Суккуб не поверила своим чувствам, и погасшая трубка выпала из её пальцев от изумления. Но тот, кого она приманивала, даровав земле на многие мили вокруг блаженство и счастье, откликнулся. Голос его был скорбен и печален. Но он услышал госпожу Суккуб и шел к ней, не таясь.
- Странно, странно, - произнесла она, кутаясь в покрывало из грубых тканей, которые леди Мелли позаимствовала у эшебов. – Я уж было думала, что он притворится, что не расслышал меня.
К утру спал ужасный мороз, который был силен даже для севера в это время года, и набегающие на берег волны ломали хрупкие пластинки льда, намерзающие друг на друга и строящие замысловатые крохотные пирамидки у береговой линии.
Госпожа Суккуб встретила утро на берегу; ветер колыхал её нищенское покрывало, которое странно смотрелось с её роскошным алым платьем. Лицо её было обращено к западу, с которого дул ветер.
- Он там! – произнесла она. – И он идет!
- Да кто идет-то? – с нетерпением спросил Зед, который вечно ошивался рядом. Видно, он не боялся не проклятий, ни чего иного, подумал с уважением Рваола.
- Савари, - ответила госпожа Суккуб. – Вечность… странное имя для человека неглупого.
Вскоре ожидание её вознаградилось; и по реке, что была укрыта туманом, обычным для этого времени года, скользили корабли – боевые корабли эшебов. И люди принцев попрятались п их велению ибо было видно, как трепетно и тщательно река защищает их как её воды обнимают борта их… Верно, те сказки, что рассказывают о любви меж эшебами и рекой, правдивы.
Принцы же бесстрашно вышли на берег встречать приплывших. Они плечом к плечу стояли на камнях, и Зед сунул руки за пояс, выставив вперед ногу, словно все происходящее было для него всего лишь странным, дотоле невиданным зрелищем, а он – простым зевакой. И эшебы, рассматривающие его с опаской со своего корабля, не палили почем зря.
Наконец, сквозь толпу молчаливых татуированных матросов протиснулся еще один человек. лицо его, темное, как и у каждого эшеба, не было татуировано, зато было богато разукрашены веки. Его черные волосы были гладко зачесаны назад, и бледно-голубые глаза походили на льдинки.
К чему такие подобности?! Просто скажи, что это был господин Назир собственной персоной, и люди поймут, о ком идет речь. Ему всего лишь надобно было переправиться через реку, чтобы оказаться на месте событий.
Ну да. Это был Назир. С интересом он рассматривал пакефидцев – откуда они в этих краях?! Чудо небывалое! Если шли через Ядовитые поля, то отчего живы?!
- Эй, вы кто такие и почему топчете мою землю? – задиристо крикнул он, и в углах его глаз собрались веселые морщинки. По всему было видно, что иностранцев он гонять не собирается; и обиды от них не ожидает – пакефидцы отличались всегда благоразумием и мирным нравом, как, впрочем, и некими мистическими силами, которых побаивались и по эту сторону гор Мокоа. Но, видимо, чин он имел таковой, что просто обязан был наводить страх на незваных гостей.
- Земля эта нем ничем не выказала принадлежности тебе, - так же нахально ответил Зед. – А пришли мы сюда по делам, что касаются нас одних. Мы люди мирные, никого обидеть не желаем, никому зла не причиняем.
Назир усмехнулся, рассматривая останки погребальных костров, на которых аккуратные эшебы отправили в мир иной сонков.
- Кое-кто, - крикнул Назир, - сказал мне, что тут нас ожидают великие воины и великие беды. А вы называетесь мирными путниками, и вижу я, что вы нахально мне врете. Что на то скажете?
- Помолчи-ка, мальчишка, - негромко велела госпожа Суккуб, выступая из-за спины Торна и все так же неторопливо покуривая свою трубочку. Руки её дрожали, как от сильного волнения. – Тут не время и не место зубоскалить! Дай Великим поговорить.
И Назир, стушевавшись, исчез из поля зрения.
Корабль приставал к берегу, и люди похожие на мурашей в растревоженном муравейнике, бегали, карабкались…
В первую очередь с корабля спустили роскошный гроб. Я не знаю, дань ли это традициям, или же человек, что покоился в нем, был велик настолько, что мог идти первым даже и мертвым, но эшебы, что несли деревянный, искусно разукрашенный резьбой и цветными рисунками саркофаг, были сплошь одеты в погребальные черные кожаные юбки до самой земли, и лица их были черны от траурных рисунков. Вслед за ним исследовал господин Назир – он был тоже одет в кожаную юбку, но короткую – кажется, мы упоминали как-то об этой вещи его гардероба, и это была его одежда для войны и битвы, - и последним спускался старик с белой бородой чуть не до колен, с благородными седыми кудрями, блестящими серебром, опирающийся на боевой посох.
Но госпожа Суккуб словно не заметила его – его, которого с таким тщанием подзывала всю эту волшебную ночь! Бросив свою трубку, табак из которой просыпался и испачкал подол её платья, она кинулась к гробу и обняла своими прозрачными волшебными руками его резной бок. В глазах её, которые она прятала ото всего мира под покрывалом, стояли слезы.
- Как же так?! – горько произнесла она, и пальцы её гладили разукрашенное дерево. – Как же так…
Руки её искали хот искру жизни, хоть каплю силы, но под крашеным деревом было всего лишь мертвое тело.
- Он мертв, Эльвира, - тихо произнес Савари, приблизившись. – Мертв и пуст. Сила его утекла, и я даже не знаю куда. И следа её я не почуял – кто-то взял её себе, и оттого Радиган умер.
- Что случилось? – в испуге произнес Зед, когда она тихонько, совершенно по-бабьи зарыдала, сгорбившись.
- Это он нам сейчас объяснит! – гневно выкрикнула она, и от взгляда её Савари, подошедший было к ней, словно потоком ветра был сдут к кораблю и размазан, распластан по его борту, корчась и хрипя. - Расскажи мне, отчего я вижу мертвого учителя, ты, трус! Никто не мог взять просто так его силу! Значит, он сражался, а ты, раз нашел его, был с ним рядом! Так расскажи мне, отчего ты не помог ему?!
- Не гневайся, старшая, - негромко произнес еще один человек, и его плечи закрыли свет солнца. Нат, смиренно встав на колено перед отчаявшейся женщиной и склонив перед нею черноволосую голову, был почти одного с нею роста, как отец и маленькая дочь, и женщина, переведя свой страшный взгляд на него затихла, и ослабила свою хватку. – Мы нашли его таковым – мертвым. С кем он бился – нам неведомо, и мы ничем не могли помочь ему. Прости.
И госпожа Суккуб – неслыханное дело! – рыдая, припала ему на грудь, и он поднял её, словно маленького больного ребенка и отнес прочь – Зед суфлерски мотнул головою в сторону её шатра.
- Это лорд Радиган, - пояснил Назир, хотя имя это ничего лично мне не говорило. – Как надобно похоронить его? Он так стар, что я даже не смог определить, какой он национальности, и каким богам следует молиться, чтобы они встретили его.
Рассказ Ната – а поведать все об их с Савари странствиях взялся именно он, - был и загадочен, и страшен одновременно.
- Мы ехали на юг, - сказал Нат, неторопливо затягиваясь табачком, что любезно предложил ему Зед. – Савари рассчитывал найти приют в Аннаре – там когда-то старый король Андлолор несколько раз принимал его, и даже подарил ему дом. Мы ехали долго; уже кончились Паондлогские болота. Но однажды… - от воспоминания об этом «однажды» могучие плечи Ната вздрогнули, и Назир, с интересом слушающий эту историю, верно, не в первый раз, прижался к земле, словно кот, готовый наброситься, и его светлые глаза сверкали, как холодные звезды.
- Дорога наша проходила по Паондлогам, в том их месте, где они совершенно нехожены. По левую руку стояли могучие дерева, немного прореженные топорами дровосеков и оттого выросшие здоровыми и прямыми, а по правую руку была непролазная чаща, сплошное сплетение корявых стволов и сучьев. Что за ним таится – только богам, верно, и известно, что смотрят на леса с высоты. Но там таится древнее зло, - Нат обвел слушателей взглядом, - говорю вам! Однажды я проснулся ночью от яростного и жуткого крика. Крик это не могло издавать существо, в сердце которого хоть сколько-нибудь есть милосердия и жалости. От этого крика погас огонь, возле которого я грелся, и стало темно так темно, словно мир еще не родился! Я слышал, как шумят и скрипят вековые деревья, как стонет непролазная чаща, сквозь которую пробирается неведомый зверь – или же человек в обличие зверя, стальные когти которого ломают и крушат деревья. Я бежал; клянусь, я человек не робкого десятка, и врага, будь то сонк, эшеб или кто иной, я не устрашусь. Не страшны мне и многие сотни врагов, но врагов из плоти и крови. То неведомое, что шло в темноте за нами, я испугался. Я знал, что сила его превосходит силу человека во много сотен раз, и смерть – это самое простое и легкое, что со мной может приключиться от встречи с этим существом.
- М-м, - протянула госпожа Суккуб, разжигая благовония в своей трубке. – Говоришь, стало темно?
- Очень, - кивнул Нат. – Даже звезды погасли. Я на ощупь нашел свой меч, и он был ледяным, словно дыхание зверя, погасившего все горячие звезды, и его коснулось. В темноте я насилу нашел Савари, ухватил его за полу одежды, и бежал. Лошади наши еще раньше сорвались с поводов и умчались прочь, пока тьма не окутала леса, и я бежал по тропе, вырываясь из темноты, унося Савари на плече, бежал, покуда ужас и мрак не остались позади и не выпустили меня из своих объятий, и пока я не увидел ночные звезды и свет их.
- Ты мудро поступил, что убежал оттуда, - сказала госпожа Суккуб. – Этот Зверь мне известен. И не только смертный не сладит с ним, но и бессмертный тоже. Это верный страж Короля Истинного, запертый в Паондлогах. И он выл оттого, что чуял своего господина, - произнесла чародейка, и трубка в руке её хрустнула. – О, у меня с ним древние счеты! По понятным причинам он избегает встречи со мною, но уж если выпадет шанс, я им воспользуюсь в полной мере! А ты, старик, – её голова, прикрытая покрывалом, обернулась в сторону смирно сидящего Савари, - отчего не почуял Зверя? Отчего смертный спасает тебя, а не ты, Великий, бережешь его?
Савари покаянно поник головой.
- Колдовство этого Зверя одурманило меня, - произнес он. – Ты же знаешь, как он хитер и опасен! Он, верно, долго за нами следил, напевая свои песни, и мы заснули. Это счастливая случайность, что Нат оказался так могуч, что колдовство Зверя его не победило. И что Зверь был голоден – это великое счастье! Он не вынес и взвыл, предвкушая добычу, и Нат его услышал.
- Нат! – насмешливо произнесла госпожа Суккуб. – Ты, который является спустя века и с укором вопрошает – на что потратила ты Силу свою?! – на что сам истратил свою, а? Расскажи мне, Савари, как могло получиться, что ты стал так слаб? Расскажи мне, отчего с тобою, словно с малым ребенком, нянчатся все, кому не лень? Отчего некто, называющийся Гортом, проламывает тебе голову, а ты так легко попадаешься в его ловушку? Расскажи мне, Вечность – какое напыщенное, громкое имя! – где твоя книга? Или, может быть, ты объяснишь мне, отчего я видела её в руках юродивой принцессы? Кажется, ты негодовал, сильно негодовал, когда я подарила ей своих болотных духов, чтобы они немного подкормились молодой кровью – это ведь такая малость! А сам вручил ей свою книгу, всю, без остатка. И она листает её уж не на первых страницах.
- Что?! – вскричал Савари, и ринулся к вещам, что Нат свалил в углу. В ворохе плащей, тряпок, он дрожащим руками нащупал серебряный плоский ларец, похожий на переплет книги, огромный и тяжкий, искусно украшенный узорами. На первый взгляд кому-то они могли показаться просто вычурными украшениями, но я точно знал, что это охранные заклятья, и каждый узелок, каждая точечка что-то означает.
Савари под взглядами собравшихся поколдовал над своим ларцом – он большей частью закрывал свое сокровище от нас спиною, и я лишь смог разглядеть последнее его действие, когда он повернул против часовой стрелки стрелку часов, и застежка на ларце отщелкнулась.
Как и следовало ожидать, ларец был пуст. Паучок, издеваясь, сплел паутину в его темном углу, и мелкие мошки, что наивно залетали в самые крохотные щели искать себе убежища от злого огромного мира, становились его добычей. Госпожа Суккуб, заглянув через плечо потрясенного старика, усмехнулась и отошла, раздувая огонь в своей трубке.
- Теперь твое хранилище годно лишь на переплавку, - издеваясь, сказала она. – Продай его, и выручишь немного монет себе на старость.
Савари молчал, потрясенный.
- Но как?! – прошептал он. – Когда?! Да и кто мог знать о моем тайнике?! Я много лет не прикасался к нему! – стонал Савари. – Я думал, что никогда уж не наступит время, когда мне придется читать эту книгу! Я не давал ни малейшего повода думать обо мне иначе, чем как об рядовом колдуне, вроде тех, кто вызывают дождь или варят успокаивающие отвары. Кто мог знать, что я…
- Великий, – ехидно подсказала госпожа Суккуб. – Правда, теперь и я в этом сомневаюсь. Ты обленился и оброс жирком, и не почуял опасности, а ведь она была рядом с тобою долгие годы! Тот человек, что разбил твою тупую голову, тот, кто назвался Гортом и следовал с тобою и туда, в Мирные Королевства, и обратно. Тот, кто притворялся простым слугой, почти бессловесным и преданным, как ты это делал – неужели ты не разгадал свой излюбленный трюк?! Он был вхож к тебе и юной наследнице, он охранял вас, и знал, где что лежит. И при первом же удачном случае он тебя ограбил, оставив лежать с разбитой головой! А когда-то ты был хорошим боевым магом, а не старым растяпой, - холодно закончила она.
- А твоя книга, Эльвира?! – вскинулся Савари в ужасе. – Я и её не вижу! Я вообще не вижу с тобой вещей кроме этой вот трубки, которой ты одурманиваешь головы людям! Где она, твоя книга? Или и её ты отдала вместе со своими золотыми пчелами юродивой?!
- Я сожгла её, - отрезала госпожа Суккуб. - Не будет у меня преемника, никому я не пожелаю такой муки и такого проклятья.
- Но и сила твоя уйдет в могилу вместе с тобой! – в ужасе воскликнул Савари. – То чудо, что Радиган открыл миру! Ты не имеешь право так эгоистично его отнимать у людей!
- Попробуй заставь меня, - зло ответила госпожа Суккуб, и голос её загремел грозно и мощно. Она готова была напасть, и сила её была велика. – Я – единственная, кого на этой земле когда-либо называли Соблазнительницей, и так оно и будет.
- Тише, тише, Великие! – прикрикнул Нат. – Как вы воевали вместе, если и часа не можете провести рядом, не поссорившись?!
Савари и Эльвира, до того стоявшие друг против друга, словно готовые накинуться враги, расслабились и отступили. Нат покачал лишь головой и опустил взгляд на огонь, тлеющий в жаровне.
- Я продолжу, с вашего позволения, - произнес он. – Итак, мы бежали. Савари на моих руках был словно куль с тряпьем, без чувств, и я уж думал, что он мертв, - Нат глянул на чародейку. – Колдовство этого неведомого зверя было направлено на него, это он был целью! Зверь шел за нами; но лес удерживал его, и он отставал. Зато впереди было что-то спасительное.
- То был лорд Радиган, - подсказал Савари. – Это его Сила удерживала нечистую тьму от распространения по всему лесу. Он услышал, что идет охота на путников, и помог Нату бежать.
- Да только мы не смогли помочь ему, - закончил Нат. – Силы Зверя ослабили меня, и я едва смог выбраться из его владений. Когда клубящаяся тьма осталась позади, и я понял, что она уж меня не догонит, я рухнул без сил.
Впереди, там, где было спасение и свет, вдруг тоже потемнело. Я видел, как нечто темное, Темный Рыцарь, прошло мимо нас, не заметив, туда, к свету, и потемнело все кругом. Это был тот, кто назывался хозяином Зверя, Король Истинный. Мы лежали в подлеске, в кустах, а та тьма, от которой я убегал и которая, казалось, отстала, теперь снова нас нагнала и окутала все кругом. Мы оказались в самом её центре; но она нами не интересовалась более – её манил тот, что освещал эту непроглядную ночь. Он уходил на север, и Темный Рыцарь шел вслед за ним. Темные силы струились по земле, и я чувствовал, как их холодные скользкие тела то и дело пробегали по моим рукам, по спине. Радиган выманивал Темного Рыцаря все дальше от меня.
Госпожа Суккуб лишь закрыла лицо руками. Её пальцы тискали и терзали покрывало, словно хотели сорвать его, вместе с лицом, что спрятано под ним.
- Темный Рыцарь уходил все дальше, - продолжил Нат, - и тьма уходила за ним. Когда настало утро солнце уж не смогло пробиться сквозь её плотную пелену. Тьма рассеивалась, но я знал что тот, кто уберег нас, пал – потому что все кругом было обессиленное и неживое, а Темный Рыцарь, торжествуя победу, прокричал страшно. И черное пламя его меча, поразившего Радигана, пронзило небеса.
Еще долго я отлеживался в подлеске; кажется, я был без памяти, и страшные картины застилали мне разум. Потом память вернулась ко мне, и я увидел Савари. Он склонялся надо мною с отваром, который вернул мне силы.
Мы продолжили путь,. Но чем дальше на юг мы уходили, тем больше убеждались, что надежды найти приют у нас нет. Тьма, та, что так напугала меня в лесу, никуда не ушла. Она бежала впереди нас. Мы шли тайными тропами, остерегаясь трактов, по которым разъезжали сонки, и выходили вечерами – но находили лишь пепелища вместо деревень и Башни Откровения вместо поселков. Король Истинный ведет войну, и ему покоряются все новые и новые земли.
- Это не Король, - возразил Рваола, - это Тиерн ведет войну! Это его войска строят эти Башни!
Нат покачал головой.
- Значит, Тиерн либо ему служит, либо действует для себя, но по его плану, и останется ни с чем в результате, - сказал он. – Так или иначе, но мы дошли до Аннары. Она всегда считалась городом неприступным, и завоевать его трудно было. И теперь она стоит цела и невредима, нетронута – но над стенами её развевается бело-золотое знамя. Аннара примкнула к силам Тиерна сама.
Назир от злости стукнул кулаком по колену.
- О, нет! – прорычал он. – Аннара! Та, что устояла перед напором сонков и сдалась лишь оттого, что защитники стали голодать и умирать от голода в осаде! Аннара! Да кто же этот враг, что сам открыл ворота Тиерну?!
- Некая кинф Мариса, - ответил Нат. – Злобная Всадница. Когда-то она была одной из наложниц Андлолора, и, говорят, одной из самых любимых. Она и сейчас хороша собой, на голове её богатым венком лежат золотисто-рыжие волосы, убранные в затейливые косы, и она по-прежнему красит лицо, а щеки её украшает самая затейливая эшебская зеленая роспись, так идущая к её зеленым глазам! Да только вместо платья одалиски на ней темные латы и панцирь под бело-золотым плащом. И те из врагов, что попадают в плен к ней, завидуют мертвым! Она сама выстроила Башню подле Аннары, и её украшают самые жуткие мертвецы. Говорят, сердце её преисполнено злости и ненависти, такой, что она не побоялась сама лично явиться в Мунивер к Тиерну и Тийне, и, глядя на неё, ни один из них не усомнился, стоит ли принимать её в союзники. Может, оттого, что в её глаза смотреть было страшно, а может оттого, что на её копье болталась чья-то голова. Говорят, - Нат многозначительно обменялся взглядом с Рваолой, - что Мариса наполовину сцелл. Будто бы некий отступник-сцелл нарушил тайно запрет своих богов, женился или сошелся с эшебкой, а дитя, рожденное в такой порочной связи, продал тайком в Аннару.
- О! – воскликнул Рваола. – Тогда все ясно! В мире нет существа опаснее разъяренного сцелла! И нет воина, благословеннее эшеба, в этих землях! Военная удача должна благоволить к ней.
- Так и есть, - кивнул Нат. – Мы все это разузнали в поселке близ Аннары. Я и сам несколько раз выходил посмотреть на неё, хотя и трудно это было. Если б госпожа заметила, что я роста огромного, она бы велела напасть на меня и либо убить, либо притащит силком в её армию.
- Как можно заставить человека служить ей? – поразился Зед. – Даже если и под пытками – человек в удобный ему час кинет свой меч да и сбежит!
Нат рассеянно пожал плечами.
- Кто бы знал, мой принц, - ответил он. – Кто бы знал! Но, говорят, что самые преданные солдаты в её отряде, все сплошь женщины-кинф, такие же свирепые и жестокие, как и она. А прочие, те, кого отлавливают и пытают – тут ты прав, без этого не обходится! – вроде как одурманены и подчиняются ей как зомби. Это сделала Тийна, тайно посетившая Аннару, и Марису тому научила. Это всего лишь слухи, но, возможно, они правдивы.
- И угадайте, из чьей книги она вычитала это заклятье, - как бы про себя пробормотала госпожа Суккуб.- Ты натворил неописуемых бед, старик, когда пришел сюда и привел с собою юную Кинф Андлолор. Я знаю, ты понадеялся на свою силу, о которой никто и не подозревал, как думал ты. Но был один человек, что знал все о тебе. Тот, что назвал себя Гортом. Тот, что долгое время отирался рядом. Выжидал. А ты был послушным орудием в его руках! Ты приютил на своей груди врага, который терзал нашу землю еще тогда, когда мы были молоды, и о котором нам говорил слепой Радиган. Никто из нас не встречал его, кроме тебя, но ты свой шанс упустил, и еще и отдал ему в руки свою книгу и силу. Как думаешь, заслуживаешь ты казни за свою беспечность или нет?
Савари смолчал.
- Из Аннары мы тайно уехали, и долго скрывались в лесах, - продолжил Нат. – Но куда бы мы не пришли, всюду было одно и то же – мрак и опустошение. И башни, много Башен!
В Паондлогах много тайных троп; и мы шли по ним. Я местности не узнавал, но вскоре понял – это были те самые места, где мы впервые встретили Темного Рыцаря. Там-то мы и нашли Радигана. Савари узнал его лишь по остаткам одежды. Тело его уж истлело; в нем не было силы.
Савари, поникнув головой, сидел в самом темном углу, словно ему было невыносимо стыдно оттого, что он сидит здесь. Глаза его были полны слез.
- Я стал стар и немощен, - произнес он. – Ты права, Эльвира, я ни на что не гожусь больше. Я долго скрывал это от самого себя, но теперь я уж не могу отрицать очевидного – я стар.
- О, достаточно заниматься самобичеванием! – раздраженно воскликнул Назир. – Лучше давайте подумаем, что делать дальше. Господин барон хотел оградить север от войны, но, видно, ничего у него не получится. Война сама придет на север.
- Господин барон? – осторожно произнес Савари. – А кто сейчас называется бароном севера?
- Тот же, кто им всегда назывался – Ставриол, - ответил Назир.
- Который же из Ставриолов?
- Тот, кто единственный остался жив – Йонеон Ставриол.
- И его признали?!
- Хотел бы я посмотреть на того, кто не согласился бы признать его, - усмехнулся Назир. – Он умеет уговаривать. Кроме того, с ним Кинф Андлолор. Двое законных наследников бывшего королевства лучше чем один.
- Кинф Андлолор! – вскричал Савари, и госпожа Суккуб снова едко усмехнулась.
- Что, одним грехом на душе меньше? – произнесла она. – Хоть его не нужно отмаливать у богов?
Но Савари был так рад, что на очередной её выпад просто не обратил внимания.
Кинф, блуждающие звезды. книга третья. армия велик
© Copyright: Квилессе, 2009
Свидетельство о публикации №209111601022
Свидетельство о публикации №209111601022
Рецензии