За всё

  На несколько секунд в воздух взвился вихрь мелкого, сыпучего песка. Некоторые песчинки осели на кактусе, одиноко растущем в этой пустыне Африки. Последующие порывы ветра сносили их с него, и песок снова слепил глаза путнику, нетерпеливо подстегивающему свою лошадь. Он привычно щурил глаза, защищенные жесткими ресницами, как и у всех арабов. Поглубже спрятав лицо, все горящее от нестерпимо палящего в тот день солнца, в черный капюшон, араб, выждав, когда уляжется песок, снова подстегнул кобылу: «Давай, при вперед, окаянная. Фахру-д-Дин не намерен тащиться на такой черепахе».

  Стояла сорока девятиградусная жара. Несмотря на это путник был завернут в несколько слоев потрепанной одежды, а поверху в длинную черную абу – национальную одежду кочевых арабов, бедуинов, представляющую собой длинный плащ из верблюжьей кожи с прорезями для рук. На голове красовалась арафатка, или куфия - большой квадратный шерстяной платок, сложенный треугольником и обвязанный крепким шнуром из верблюжьей шерсти. Как мы уже сказали, часть ее не была видна из-за накинутого путником капюшона, но даже по цвету ее концов и их состоянию можно было догадаться, что этот араб был бедным, не имеющим постоянного дома и обеда.

  Лошадь его была хоть и не старая, но уже не быстрая и резвая – это было видно по ее ходьбе и шерсти. Шерсть где-то линяла, местами была нечесана, казалось, несколько месяцев. Удила и остальная упряжь всем своим видом выдавали отсутствие заботы и аккуратности. В гриве путались не только частицы песка, но и комья грязи.  Поступь кобылы была тяжела не только потому, что ее копыта увязали в песчаных дюнах, а было заметно, что силы от бешенного темпа хозяина с течением жизни покидают ее. Ноги часто подкашивались, и нередко она издавала жалобное ржание от непереставаемого и безжалостного кнута.
 
  Фахри торопился. Его сморщенное годами лицо выражало все раздражение, кипящее у него внутри. Порывы ветра холодили его тело, но вместе с тем сушили и обжигали оголенные части кожи. Араб привык к этому, так как уже много лет путешествует по пустыням, но никогда еще он так не торопился. Полуденное солнце подтверждало его мрачные думы – к началу операции со своими партнерами он не успеет. Надо было хотя бы засветиться в ней.
Наконец он заметил впереди какую-то конусообразную вершину песочного цвета. Довольная улыбка лишь на миг тенью проскользнула по его лицу, после чего Фахри снова стеганул свою лошадь. Здесь, вблизи города, пустыня была не такой угрожающей и опасной своим характером.  Путник согнулся, и заставил бежать кобылу рысью.
Через несколько минут Фахри уже стоял в полукилометре от пирамиды Хеопса. Он слез с лошади, чтобы она могла насладиться отдыхом жалкие пять минут, не подумав, как она нуждается в воде. Сам араб привык к жестким условиям существования; только в детстве он знал, что такое голод и жажда. Сейчас пропитание не было его главной проблемой.
Фахру-д-Дин направился к виднеющемуся неподалеку покосившемуся прилавку. На нем стояли потрескавшиеся с временем игрушки, запыленные повязки, и висело невероятное количество бус. Хозяин угрюмо сидел рядом на деревянной табуретке, обнажая в улыбке сгнившие зубы случайно забредшему в такую даль туристу. Заметив путника, он лишь повернул по его направлению голову и молча дожидался, когда тот подойдет.

- Ты сильно запаздываешь, Фахри.
- Не учи жизни, - грубо отрезал тот. – Сколько?
- Я не люблю людей, которые так равнодушно относятся к нашим планам.
- Вашим? – скривил губы в усмешке Фахру-д-Дин. – Твои, ал-Каззаб?
Торговец ничего не ответил.
- Быстро говори, сколько стоит, или ты уберешься из нашей компании куда дальше, чем думаешь.
- Девяносто пиастров, - ответил ал-Каззаб. – Со скидкой для нашей компании – восемьдесят, - быстро добавил он.

  Фахру-д-Дин бросил на него презрительный взгляд, отдал деньги, и, повернувшись, направился обратно, спрятав под абу небольшую коробку. Подойдя к тому месту, где он оставил свою лошадь, Фахри ее не обнаружил. «Проклятая кляча! – взорвался он. – Небось опять к траве поперла». С нескрываемым раздражением, и такой миной на лице, что любой полицейский тут же остановил бы его, араб быстро пошел к виднеющемуся впереди загону.
Он представлял собою «коробку» длинной в двадцать метров и шириной в пять. Травы как таковой там не наблюдалось, лишь сено и гнившие стволы деревьев более-менее оправдывали название загона. Фахри заметил шею и голову своей кобылы на противоположной стороне, и, с гневом борясь с песком, замедляющим его шаги, путник направился туда же.
Лошадь, словно почувствовав настроение хозяина, предупредительно попятилась. Она смотрела на него умными и умоляющими глазами, но все отходила и отходила. У Фахри не было времени гоняться за нею, и, понимая, что дорога каждая секунда, он примирительно приостановился. Складки на его лице разгладились, и кобыла безропотно позволила ему подойти и хлопнуть себя по морде.

  Араб хотел уже было взобраться на нее и ускакать поскорее, но вдруг его взгляд упал на подножие пирамиды Хеопса. Между ней и пирамидой Хефрена он заметил толпы туристов, группами ходящие к Сфинксу и остальным пирамидам. Это не было непривычной картиной; ежедневно в этом месте скапливалось более двух тысяч людей. Они деловито, с дорогими камерами и фотоаппаратами на шеях, сновали между древними постройками, безразлично проходили между торговцами, жалобно зазывающих к себе покупателей, и с интересом рассматривали верблюдов, которые лежали там же на привязи. Фахри смотрел на это со всё возрастающей злобой на лице. Он ненавидел эти радостные и изумленные лица, он ненавидел их одежду из дорогостоящей ткани, он ненавидел их важную походку и презрительный взгляд, который они изредка бросали на арабов. Он с ненавистью смотрел, как мама обнимает своего малыша, который стоял, хныкая, и показывал пальцем на верблюда. В горящих глазах Фахру-д-Дина проносились гиды, которые с равнодушным видам показывали туристам чудеса света,  эти археологическое достояния Египта и Каира, этих мест, раньше безраздельно принадлежавших арабам, а сейчас наполнившиеся нескончаемыми потоками европейцев. На него еще большей волной нахлынула злоба, когда он увидел, как красивый, рослый мужчина берет на руки маленького мальчика и с нежностью целует его розовенькую щечку. Фахри не мог оторвать глаз от этой картины; она притягивала его, и ему хотелось хотя бы представить, что чувствует этот малыш… Потом он переметнул взгляд на шарообразного господина с выбритым поросячьим лицом, держащим в руках хотдог и буквально «пожирающим» его с невероятной скоростью. Араб смотрел, как женщины прикрывают плечи шелковыми платками, как они щурят глаза, когда снимают очки со сверкающими стразами, как достают маленькие соломенные шляпки с разноцветными лентами…

  Тем временем лошадь снова потянулась было к загону, но Фахри, словно очнувшись от какого-то сна, жесткой рукой дернул ее за поводья. Какую-то долю секунды он смотрел в глаза кобыле, а потом с безумным криком сорвал висевший на седле кнут, и начал ее бить. Он бил лошадь не переставая, с возрастающим безумием. Она громко ржала, брыкалась, вставала на дыбы, пыталась вырваться и убежать, но араб крепко держал поводья и все так же неумолимо бил. Ему нравилось, как кнут рассекает воздух, как он ложится на кожу лошади, но больше всего ему нравилось ее жалостное ржание. Он бил и бил, не видя перед собой ничего, кроме этой лошади. Ему хотелось излить всю ярость, немощь и ненависть в этих ударах. Его глаза метали огненные искры.
Вокруг него и кобылы поднялся столб песка. Их почти не было видно, и в самом песке не было видно ничего, но Фахру-д-Дин продолжал наносить удары, продолжал держать поводья и продолжал произносить: «За все! На тебе за все! За все что было! Знай, как мне было…» Изнутри души рвалась боль, рвавшая его всего всю жизнь. Всю жизнь он был коком грязи на самом дне канавы, всю жизнь ему уделяли меньше внимания, чем самому обычному бездомному псу. Вот как и этой кобыле.

  Казалось, это никогда не закончится. Эму нравится истязать, нравиться, вдруг понял араб. Он ощущал наслаждение этой пыткой, он жаждал ее. Он наносил удары все чаще и сильнее. В его безумных глазах читалось торжество.

  Наконец лошадь вырвалась. С диким ржанием она понеслась прочь, а Фахри остался стоять примерно в двухстах метрах от загона. Тяжело дыша, он обернулся, и увидел, что некоторые туристы стоят и смотрят на него с отвращением и ненавистью. Он как будто читал по их губам: «За что он так зверски ее избил? Что она ему сделала? Что за зверь!» Его дикий крик на миг заглушил весь гам толпы, но некоторые так и не обернулись на него. Араб быстро пошел прочь, вслед за своей лошадью.

***

В тот день, когда группа туристов с Кипра ехала в автобусе на свой корабль, их окружили полицейские машины. Поступила информация, что там, откуда они только что уехали, горело здание какого-то важного министра. Все тревожно переглянулись.

  … Фахри стоял рядом со своими соратниками и смотрел, как пламя пожирает только что зажженное им здание. Сквозь завесу дыма он видел, как дом окружили многочисленные машины милиции и скорой помощи. Он и все его компаньоны оказались в засаде – теперь если они выйдут из своего временного убежища во дворе, их сразу же схватят или расстреляют. Он молча слушал разговоры окружавших его трех людей. Удовольствие от того, что он только что сделал, медленно исчезало. Араб был немного удивлен – за один день два раза насладиться какими-то событиями. Это очень странно и неожиданно.

  Фахри погрузился в свои думы, когда это удовольствие стало покидать его. Он пытался вспомнить, сколько раз в жизни он испытывал это чувство. В то же время, он смотрел на языки пламени, и вдруг ему на ум пришла мысль: «А я ведь всю жизнь горю в огне. Да, всю жизнь! Я все время обжигаюсь, мне все время жарко, АХ-ХА-ХА, все время! Я горю всю жизнь, горю! - безумная улыбка вновь появилась на его лице. – И уже ничто не сможет охладить меня, да! И разве теперь это пламя, которое я только что создал, не подчиняется мне? Вот что мне подчиняется! А я всю жизнь пытался подчинить действия, а подчиняется оно. Оно!»

  Его соратники продолжали обсуждать план спасения. Они пытались вырыть яму, но земля в этом месте была твердой и не поддавалась. Тогда они стали тихонько наносить удары по доскам, проверяя их на прочность. Вдруг их привлек шум. Они обернулись, и увидели Фахру-д-Дина. Он выполз из их убежища, на всех парах побежал к дому, и прыгнул в самое сердце огня. Через несколько секунд они увидели, как его обугленное тело тенью упало на землю.