III

Август.
 
  Уже сейчас, сидя где-то за гранью того времени, за гранью чувств и желаний, я не могу контролировать себя, вспоминая. Август... мой ненавистный месяц, мое ненавистное несчастье, ударившее меня в тот момент.
  Внутри сидит раненый зверь, он грызет и грызет меня изнутри, заставляя совершать поступки, раньше совершить которых не хватило бы смелости и не было бы желания.
  Эта боль от этих воспоминаний не денется никуда: она камнем живет в моем сердце.
  Накал именно  здесь, отсюда я умираю, а что говорю дальше – говорю устами покойницы, не обретшей покоя.

***

  Теперь мне хочется убить слепую наивность, откуда-то взявшуюся во мне. О, как же я ее ненавижу. Наивность эта проявлялась, когда, звоня ему и нежно шепча: «Я соскучилась», слышала в ответ: «Я занят. Нет, сегодня не смогу. Да, работаю.» Тогда, когда собственными глазами видела, что его нет, и слышала, как в подтверждение: «Его сегодня нет. У него выходной», чувствовала словно удар, но продолжала улыбаться и закрывать на это глаза.
  Мне казалось, что я в паутине. Он, как паук, сплетал вокруг меня одну лишь ложь, а я наивно хлопала ресницами, верила, - всегда... Как тесно мне было в этом коконе, как не хватало места и как что-то говорило в душе, что все его слова – сплошная лишь ложь.
 Все проще: я прекрасно понимала, что он мне изменяет, но так надеялась, что до сих пор любит.
 
  Я, так ненавидевшая правила, условности, так плевавшая и зависевшая от чужого мнения, разыгрывала ничего не понимающую женушку.

  Однажды я не выдержала. Один звонок – я еле-еле как выжала из себя «все кончено», хотя понимала, что поступаю правильно. Мы даже не поговорили тогда, и я думала: он любит, любит, все еще любит меня. Не может быть по-другому.
  Какая глупая...

  Это было начало кошмара, я подступилась к нему невозможно близко, но еще не понимала этого.
  Это лето казалось слишком обычным и все же моим, я не упускала его и не хотела, чтобы мой ненавистный август проходил по-другому.
   Просто, чтобы ты знал и промолчал, потому что не узнаешь этого: я вставала каждое утро необычно рано для себя, и мне ничего не снилось. Я просыпалась, молча смотрела в потолок и тихо улыбалась самой себе, ведь если не улыбаешься – слезы покатятся с глаз. Вставала, проходила по пустой квартире, которую не узнавала, шла под горячий душ, горя заживо. В одиночестве я хохотала от ничего, как ненормальная: столько дурноты скопилось во мне.
  Я не разговаривала с ним и судорожно смотрела на телефон. Ведь спокойно могла: надо было лишь набрать номер, снять маски – и вуаля!.. Но я не могла. Нет, не было сил, не было желания, смелости... Что бы я ему сказала? Я тогда свихнулась, слетела с катушек, могла бы только безудержно хохотать – этим ужасным несчастным смехом.
  Я не хотела опять переворачиваться из-за чувств, которые к нему все еще сохранились, и я знала, что я умру на ненаписанных страницах.
  Сказали бы, какой день, какое число, по утрам напомнили бы, какой месяц – и я бы ничего не поняла. В моем понимании отложились лишь цифры, дурацкий набор цифр – его номер. Ненужное. Ненужное, когда все куда-то ведут, зачем-то пытаются развеселить, когда сама я – весела и красива, а в душе – огромная брешь. Когда есть имя, которое при мне нельзя произносить, иначе все, разлетелась бы на кусочки.
  Но от меня тогда и так остались одни кусочки. Я спала по три-четыре часа в сутки, не чувствовала усталости, голода, я вообще ничего не чувствовала. Иногда, когда отчаяние достигало кульминации вместе с болью, я могла очнуться и вспомнить его. Не так, как каждую минуту, а по-другому. Таким, каким он для меня стал – неизвестным, незнакомым. Как же я тогда была с ним не знакома. Мои руки были бессильны, голова не работала, а глаза не видели. Видела лишь одно: я скучала и не скучала по нему, и это сводило меня с ума.
  Я ведь потеряла тебя тогда?.. Скажи, правильно ли думала, что потеряла? Боялась, что пока не поговорю с тобой, я не вернусь к самой себе. Та сумасшедшая дурочка, которая смеется целыми днями, окончательно мной завладела.

  Близился разговор. Он должен был быть, как предчувствие чего-то опасного, ранящего.
  Сложно назвать это разговором. Скорее его слова были ударами, каждое его слово было таким. Фигурально: он избил меня до смерти.
  Лучше бы избил...
  Он спешил и явно был намерен уделить мне секунды времени. Это был не он, это был кто-то другой: он никогда не мог бы причинить мне боли, мой любимый, мой хороший, странный мой мальчик. Какая-то его часть, которую я так любила, навсегда его покинула, я не могла позже в нем ее отыскать. Как змеиная кожа, он навсегда скинул ее.
  Что это был за человек, который сидел передо мной? Что он сделал с улыбкой, которая меня так грела, вместо нее мне становилось холодно от его ухмылки. Лицо, это лицо, которое я буду любить и вспоминать всю жизнь, исказила какая-то незнакомая мне раньше гримаса. Но главное: что он сделал с теми глазами, которые я так любила и видела в них целый мир, где так хотела побыть. Глаза эти изменились, в них поселилась пустота.

  Все было очень просто. Я просто спросила его, любит ли он меня.
  Он просто ответил, что нет.
  Также просто я поинтересовалась, изменял ли он мне, он кивнул и сказал: «Было такое». И все спокойно, хоть убей, как будто о погоде говорил.
  А я... я.... мне-то казалось, что уже никогда не встану.
  Я кусала губы, рвала на себе волосы, пыталась унять дрожь и думала – боже, дай мне умереть. Пока он говорил, говорил, ударяя меня с каждым разом. Сказал, мол, - спьяну, ты не переживай, просто снял рога, которые ты мне так упорно ставила. Что это все для меня – чтобы послужило уроком, что не такой уж он плохой человек, и вообще мне пора, пора... А я глупо повторяла: «Не уходи. Я боюсь».
  Нет, я не хотела возвращаться в его руки, которых он мне и не протягивал, и ненавидела его в тот момент, но как же было страшно. Мыслей. Страшно было, словно и вправду чувствовать осколки сердца, казалось, они резали меня изнутри.
  В общем-то, избитое выражение: «разбитое сердце». Так часто я повторяла о своем «разбитом сердце», делала несчастное лицо и горестно вздыхала. Все то пустое, наигранное, а тут игры не было: оно действительно разбилось, и все тут.
  Как больно было смотреть на него. Смотреть и понимать, как я себя ненавижу за эту глупую любовь, которую все равно к нему испытываю. Встать да уйти от него подальше, но я пыталась собрать остатки себя, ничего не понимая.
 
- Ты влюблен? – каждое слово давалось мне с таким трудом, каждое движение лишало меня силы.
 - Нет. Но меня тянет... сильно.
  Потом мы молчали. Нам нечего было сказать. Вспомнить эти дни, поцелуи, эти руки, взгляды, горести, счастье - все сложить, а где равно – поставить ноль. 
  - Так странно, - я улыбнулась.
 - Странно что? – раздраженно бросил он.
  - То, что мы столько пережили, столько было вместе, столько любили... И теперь даже смотреть друг на друга не можем.

  Мы дошли до перекрестка, была ночь. Холодно пожали друг другу руки, разыгрывая терпение, и пошли прочь, в разные стороны. По разные дороги.
  Мне хочется рассказывать. Странное чувство постепенно охватывало меня все сильнее и сильнее, раньше я никогда не ощущала его настолько явно, настолько по-настоящему. Это слишком просто, чтобы меня беспокоить и вообще как-то отзываться на это: простое безразличие ко всему миру. Я толком ничего не хотела, а была бы моя воля, не хотела бы ничего. Я шла по улице, и в подарок вместе со мной гулял ветер, дающий дышать в этой сжигающей жаре. Я не могла не улыбаться, я смотрела на мир, видела каждый листик, каждую травинку, каждый задумчивый взгляд у прохожих и отражение своего – горького.
  И я подумала: жаль, нельзя сейчас сказать ему, как хорошо, как прекрасно.
  Тогда я посмотрела в небо и, глотая слезы, сказала самой себе, что жить без него будет невыносимо. Но я смогу, смогу, сама в это не веря.
  Ведь он где-то в сердце, в мыслях, в душе, все чувства и получувства становятся ярче, стремительней, осознанней в тысячу раз. Солнце – ярче, улыбки – теплее.
  А вот без него... Без него мне осталась лишь эта холодная ночь, так меня утешающая.
  Так просто и так сложно, что я сама уже давным-давно запуталась. Это так глупо – бежать от самой себя.
 
Что я хотела? Малую толику того, чего я хотела...
 Так странно бывает, вот человек, которого ждала, а уже не тянет так сильно, не улыбается так радостно. Сказать что-то хочется так, а говорить нечего, и ищешь слова, а не находишь, они где-то в горле застревают, и откашливаешься долго так...
  Хотелось бы ему сказать.
  Вот ведь как бывает. Я хотела равнодушно смотреть, когда он грустит, не реагировать, когда он злится, пожимать плечами просто и легко, а потом говорить тебе: «Ты меня раздражаешь, понимаешь?..» И по хрен все, верил бы, по хрен. Я о нем больше думать не хотела, я бы его переросла, перешагнула, переступила, перебежала... перелюбила. Да-да, так вот. Вот так... Я хотела видеть уверенную, свободную, веселую, хотела выкинуть наконец эти цепи тяжелые, которые он, сам это прекрасно понимая, мне повесил, да так крепко, что я умирала с ними уже, а я этого не хотела. Я смотрела на него, а его фотки уже не хотели задерживаться в моем телефоне, его слова долго грузились во мне и выкидывались потом, как что-то ненужное, а про него ни слова почти, ни слова – в мыслях только. Так бывает, когда можно, но только думаешь: а нужно ли?
  Хотелось ему сказать: «Ты только меня не зови, не говори мне ничего. И не встречайся, мне все заново переживать не хочется».

 Запутавшись в себе, я пыталась разъяснить что-то для него. А что я могла ему сказать?.. Пусть готова потерпеть, пусть готова пережить, подождать, погрустить, как всегда. Нет ни одной слезинки, ни одной, - но это что, это ладно... это лишнее. Зачем кому-то что-то знать сейчас; зачем, когда я сама ничего не знала? Когда в голове сигаретный дым... Голос чем-то забит, я не могла говорить, не хотела. Я не эгоистка к нему, - нет, не эгоистка. Разлюбил, не готов?.. Знаю.
  Уходи. Уходи до завтра, уходи до утра. Только приходи, но не сейчас.
  Сейчас мне, пожалуйста, песни, чтобы были как вновь, не пережитые еще, пожалуйста; джина с запахом елки, пошире открыть этот мир, чтобы было, чем дышать; от сигарет уже тошнило и било в висках. Ах да, еще ножик – не пугайся, чисто символически.
  Чтобы посмотреть на него и ухмыльнуться: «Надо же... Ты поставил новую зарубку на сердце».