Шел и встретил женщину

ШЕЛ И ВСТРЕТИЛ ЖЕНЩИНУ

Какая же она была, та девчонка, с глазами в зеленую крапинку?!



Нет более неблагодарного занятия у нас, у художников, чем натуру женскую рисовать - так, как есть она чтоб, в естестве неприглядном, без ретуши.  Что ты кистью крути, что пером наворачивай, жить спокойно тебе, пока натура копию свою не узрит или слово твое о себе не услышит. Все мы, представители утонченного меньшинства (не путать с меньшинствами!), понимаем это прекрасно, но – черт нас возьми! – снова и снова, будто черт тот нас за ногу дергает, наступаем на грабли.  Чисто все в синяках – Рембрандт, я, Александр Сергеич (ишь, куда Пушкина занесло!)…  Но чего не претерпишь за правду?!  Авось на этот-то раз пронесет, авось померла…

Итак, исследуемое «тело» перво-наперво стервой мне показалось.  То есть не такой, конечно, о которых мужики пьяные плюются, а такой, что дыхание в зобу перехватывает!  Пройдет такая, вильнет; вроде, как и нет-то тебя - так, реже воздуха; а ты стоишь, как (прости меня, Господе)… и нет, чтобы плюнуть, как нормальный мужик, а наоборот всю слюну в себя тянешь!  В общем, встретились: оглянулся (черт дернул), вильнула, и обалдел.  Нет, лучше так: я - увидел ее!..   Потом уж мы встретились.
А произошло это - как оно и бывает, как об этом в романах пишут - однажды, совершенно случайно, тихим июльским вечером, в синеньком советском троллейбусе – рогатом, скрипучем, но – конечно! - уютном; как и все, если помните, четверть века назад.  Мы знались всего остановку.  Ровно столько, чтоб успел про погоды я ей обсказать, себя осветить да чуть-чуть Корвалана задеть: мол, наладился что-то из ананасового своего далека, - не к добру.  Впрочем, лучше бы только о себе и погодах.  Именно Корвалан, как наивному мне показалось, насторожил «объект» и взвинтил; так некстати размазав тем, проклюнувшуюся было на космическом уровне, интимно-интеллектуальную связь.  Дальше больше.  Уже через пару кварталов «тело» начало озираться по сторонам, вращать хищными кошачьими глазками, фыркать, испуская мокрую, правда, довольно приятную смесь, гнуть змеиную шею – словом, норов стало являть.  Помню, перед тем как покинуть общественный транспорт, подумал: «Не стерва.  Те другие бывают.  Ехидна!  Но какая?! – до мрачной пещеры, - до первых родов…»
Я заболел…

И вот, уже паутинами сентябрь пролетел, прошуршал всем, что под ноги бросил, холод принес на хвосте, грусть сезонную и еще…  Но про то вы у Пушкина, он у нас сентябрем…
Она стояла посреди разнузданной толпы наших общих знакомых до неприличия элегантная, красивая и громко смеялась, - неестественно громко.  Долговязый дебил Васька, с радиотехнического, что-то плёл ей на покрасневшее ушко (видно, погоду передавал), а она – ну просто покатывалась!
Я подошел прямо к ней - такой естественный! в своем стареньком свитере, больше дырявом, чем красном (но бесконечно дорогом, потому как единственном), с видавшей всякие виды гитарой, с Барбарой Брыльской на деке, небритый слегка…  Было видно, что я произвел…  Мог бы мимо пройти, но хотелось узнать: чем дебила прогноз, смешней моего оказался? от чего у нее покраснело ушко?? кто «ОНО», наконец, что три месяца спать не дает???

Две минуты хватило мне, чтобы понять (чтоб тебе рыжая Ата!):  передо мной не Ехидна была, не Евтерпа, а – нормальная баба!  С породистой женской наружностью и глупым умом.  Что-то вроде Пандориной дочки.  Понял так же, что Корвалан (будь он трижды неладен!) и не мог беспокоить ее, как подумалось раньше, по причине преступной безвестности в ее личном не очень широком кругу.  Догадался вслед и о том, что столь же далеко от прекрасного «тела» блукали друзья Луиса – Анжела и ЧЕ – бесстрашные рыцари, страх оголтелого североамериканского империализма.  Добило последнее: не ушко у нее покраснело, а – УХО!  Долговязый, под предлогом передачи прогноза, нещадно кусал его (дебил! одно слово; нет, чего умного рассказать), а она…
Так уж вышло: я ее разлюбил.


1998 г.