Упасть на норму

На последнем звонке школьные учителя, с облегчением расставаясь со мной, произнесли сакраментальное пожелание, копившееся долгие годы. «Ничего, жизнь крылья тебе обломает, и станешь в шеренгу,- доброжелательно пообещали они, вручив на память аттестат спелости. Без сложной скромности скажу, что не был дураком, хотя всегда к этому стремился. 
Я завис над сценой, привязав к серебряному шнурку листок с оценками, и пару минут мы с воздушным змием потешали публику. Последующее помню смутно, кажется, была встреча рассвета, замершего на пару часов в позе лотоса. Светило созерцало новобранцев, выпущенных из человечьего питомника. 
Улетевшие в астрал пожелания о крыльях, приобретали оттенок, близкий к проклятью. После первых закрытых дверей, я осознал, что они стали путеводным канатом судьбы. 
Я вошёл во взрослую шизнь на бреющем полёте разукомплектованного бомбардировщика. На моё счастье , подо мной оказалась не выжженная солнцем пустыня, а прозрачная гладь воды. Ударная волна брызг вхождения до сей поры исчисляется радиусом эклиптики Альфа-центавры. Я полюбил воду, но привычная скорость полётов, которая всегда будоражила воображение, резко шла на убыль. Крылья мутировали в плавники. Ещё бОльшие неприятности доставила деволюция речевого аппарата. Он беспощадно и необратимо превращался в жабры. На дне было много интересного и забавного. Но ностальгия по призрачному воздуху и облетаемости пространства заронила плевела сомнений о том, туда ли я попал. Я искренне пробовал, не прогибая мир, уговорить его на кратковременное перемирие. Когда он отозвался, я пообещал контрибуцию молчания в виде золотых слитков затонувших кораблей. 
Торжественная передача первого жёлтого прямоугольника не состоялась в процессе устройства личной жизни. Это произошло 8 марта, когда я собирал осколки глиняного горшка, по неосторожности подаренного любимой в роковой праздник. Розовая шапка азалии удостоилась короткого косого взгляда. Тайный намёк названия сосуда показался кощунственным посягательством на Вечную Женственность. Пока я собирал черепки, Женственность включила на всю громкость «Миллион, миллион, миллион….алых». Магнитофон победоносно взирал на моё сумняшееся ничтожество и перепачканные землёй руки. 
На мою беду или радость, я не только ещё не был художником, но даже не имел видов на какой-нибудь мало-мальски ликвидный домик. 
Вдохнув воды поглубже, я постарался предотвратить самую настоящую катастрофу – разлюбить розы. Но, океан милостив, и я по сей день испытываю необъяснимую эйфорию, растекаясь хрусталиком по ещё скрывающему красоту бутону. На моём подоконнике, абсолютно не возражая против горшков, цветут две карликовые – из того недосягаемого миллиона. Розы, цвета охры и вишни, когда мне становится грустно, приглашают в свой континуум, где мы летаем втроём. Процесс торможения взяли на себя шипы. 
Добившись непоколебимых провалов в поисках альтер-эго противоположного пола, я так и остался в подвешенном состоянии над потолком своей безличной жизни. 
Следующим испытанием учительского проклятья стала работа. 
Я всегда полагал, что главным стимулом её существования и оправдания должны быть не номинированные государством фантики, а радость. И даже не того, кто делает, а для кого исполняется. 
Принять в воде позу роденовского мыслителя сложно, но многообещающе. В инсайте одной из таких попыток мне попался корень зла. Вырвав его , я вернулся к словам учителей. Они , наверняка, бы удивились, узнав, что я посягнул на этот святой промысел, имея прошлый отрицательный опыт. 
В школе я продержался недолго. Мой эксперимент по стиранию граней между учителем и Учениками не вписывался в учебно-методические пособия, по рельсам которых катится образовательная дрезина. Мы сорвали очередной урок. Я упал в глазах ошалелого завуча, взирающего на де-факто пустой класс, который де-юро должен был изучать образ осени в классической литературе ХIХ века. Мне вернули мою единственную несгораемую книжку со скучным названием «Трудовая..» 
Подозрительный случай массовой левитации под строки «Есть в осени первоначальной…» был обсуждён на закрытом педсовете с последующими расписками членов коллектива о неразглашении.