Текст, задуманный меж строчек

Прощай, приток душевных сил -
Пропавшая бесследно юность,
Ушла из снов, не оглянулась,
Напрасно звал и голосил…
Похоронить в своем саду,
Поставить крест позолоченный…
Так нет - на вечность обреченный
В молчанье призраков иду.
И сам, как призрак чьих-то снов,
Как текст, задуманный меж строчек,
Уйду, оставив, впрочем, прочерк,
Взамен невысказанных слов.
(Н. Куликов, однажды вечером)

               В голове сквозь обширный похмельный фон прорывалось какое-то бульканье, какие-то  размеренные звуки, похожие на фрагменты тяжелого рока. «Сосед, что-ли из новых русских, сволочь, на своем внедорожнике…» тускло пробилась мысль в его размытых алкоголем мозгах.  А ведь всего пару часов  назад (или сколько?) было так хорошо, в бутылочке еще плескалось и  на вчерашние дрожжи все ложилось путем, и отпускала хандра… «Что там было? Вспоминалось детство? Что-то легкое и светлое?» Он тужился так, что когда вспомнил, понял, что уже не спит, что снова голова тяжелая и очень близка пропасть настоящего - стоит только открыть глаза… открыть глаза… И он решил пока глаза не открывать, думая, что уже все выпито и вряд ли что увидишь, кроме перекошенных оконных рам, в которые стекает тяжелая осенняя муть со стороны улицы. Девочка! Он всего пару часов назад вспомнил девочку, правда, без имени. Глаза ее блестящие и черные, косу до пояса… Она была дочкой их хороших семейных знакомых, почти друзей. Правда, вся его семья состояла из двоих - он, да мать. Отца не было с первого послевоенного года. Но как-то карабкались, лезли, экономили… Потом стало веселее, потом стали частыми праздники, появились друзья, в том числе и бывшие фронтовики, от которых мать была без ума. Соседи тащили в дом столы, скамейки - а дом у них был деревянный и крепкий, рубился  (а может, был перевезен откуда-то?) еще дедом. Дед был мастеровой по дереву, потому и дом и пристройки были что надо. Каблуки стучали по полу весело и дробно, гармошка заливалась и вдруг кто-то из бывших военных  начинал «Катюшу» или женский голос затягивал «Хаз Булат удалой…». По одну сторону перепляс, по другую неимоверная печаль, долгий и  безнадежный путь бродяги через Байкал. Кто первый дал ему стакан с мутноватым самогоном, ему, красивому еще по-детски мальчугану?! Мать кому-то пьяно хвастает : а уж память, память! Вот прочитает книжку и помнит, что на какой странице… Вась, а Вась, ну-ка , скажи, что ты там  прочитал в последний раз, а, Вась… А потом его рвало…

               Глаза все-таки открылись. В голове смешались звуки голосов из прошлого, ощущение головной боли настоящего и неожиданный грохот чего-то железного по полу. Пришлось неестественно даже для трезвого человека запрокинуть голову, чтобы посмотреть, что там загремело. А-а, это - его женщина. И все вспомнилось и объяснилось… Эти бульканья - везде понаставлены ведра, корыта, тазики… В них капает с дырявой крыши, потому что идет дождь. Если б не женщина, дом бы совсем прогнил. А так хоть воду сливает. Правда, могла бы поосторожнее, не греметь.  Черт, а что там, на буфете! Точно, забыл ведь, что осталось почти пол бутылки. Ах, женщина, греми тазами, сейчас все будет в порядке. Капает? Ну да бог с ним, ближе к природе. Давай, вставай. Главное, сам вчера разделся, видишь, в трусах - значит, дома тепло? Сделал три больших глотка и поймал ускользающий огрызок яблока. Еще на раз осталось, значит еще часа четыре без проблем. Женщине сказал, чтобы шла домой, она тут недалеко живет. Правда, грязновато идти… Он всегда помнил, где и когда ее подобрал… Тогда он набрался в вокзальном  киоске какой-то гадости. До дома не дошел и рухнул в грязь, попытавшись встать на отдых у чьих-то незапертых ворот. Упал прямо во двор. Там-то она и подошла, там-то ее и взял. Тогда, помнится, он как раз окончательно распрощался с работой по причине, опять же, стабильных прогулов. Домой в тот вечер идти уже не пришлось. Утром она отпоила его козьим молоком. Конечно, это  не водка, и даже не самтрест, но ее успел разглядеть. На вид ничего, даром, что не замужем. Вот с тех пор она безмолвно стала ходить к нему, подставлять под капель ведра, затыкать сквозные щели на улицу под порогом и в окнах…

            А вот теперь бы добраться до кровати, упасть и накрыться одеялом как прошлым.
…В тот вечер на улице не спеша падал снег, кажется, была поздняя осень. Худое время, когда на дворе уже дел никаких, по вечерам скучно и потому взрослые предпочитают ходить по гостям. В тот вечер они с девочкой играли в прятки, бегая вокруг дома. И вот девочка пропала! Он осторожно заглядывал  за калитку в палисадник - нет. Может, на улице… нет. Точно, в сараюшке, где дровяник. Там темнота, жуть… Он едва двигался вглубь, готовый умереть от страха и предчувствий всяких кошмарных событий и, когда уже нужно было бежать наружу, вон, случилось то, что потом он будет вспоминать часто и не к месту. На него сверху свалилось что-то мягкое, теплое, и обняв его за шею, повисло на нем. Он чувствовал ее горячее дыхание на щеке, пахло леденцами и щекотало ресницами…
 
            А спустя три зимних месяца они уехали. Идиотский его характер, всю жизнь мешающий нормально жить. И почему он такой - помнит детские впечатления, скулит в душе бездомным псом и видит мир чужим и холодным… Пока не выпьешь. Да, да, пора встать и - к буфету, пока есть порох в пороховницах. Спинка кровати, стенка, труба отопления, буфет. Три метра пути и на нем успел опрокинуть таз с водой, хотел вдарить его ногой, да так качнуло, что чуть не упал, хорошо стенка рядом. И больше ничего и никого. А где моя женщина? Черт возьми, почему ее нет! Вот так всегда, кто нужен, тех нет. Как у этого, как его… Когда все ходят не те… Нужно взять себя в руки и выйти на улицу. Правда, там дождь. Дома не лучше - тоже капает. Нет, все же лучше, здесь буфет. Да, был друг когда-то, который во всякий неудобный момент говорил - Ну, я в буфет - и забивался в угол.  Это уже было после армии. До армии потерялись. Друг слинял куда-то в тайгу и оставался для всех здесь романтической личностью. И все-таки он, сволочь, виноват в том, что оставшимся здесь всегда казалось: в жизни чего-то не хватает. Дорог и туманов? Вот и пили до полного тумана в мозгах, дрались на танцплощадках, плясали рок-н-ролл, сидели в КПЗ… После армии встретились – будто и не было шести лет. Понеслась высокая материя, студентки, студенты… По выходным приезжал, рассказывал всякие басни про студенческую жизнь и снова казалось, дружок недосягаем. Пришлось поступить в техникум, правда, заочный. Работа, техникум - техникум, работа. На работе мужики при формировании железнодорожных составов умудрялись добывать вина в неимоверных количествах. Несли канистрами и бидонами - коротали ночные смены. Бывало, не уходили домой неделями. Вот жизнь! Так и проснулся однажды Василий, а рядом под боком Света - кассирша с вокзала. Как, когда, почему? Наверное, от тоски и одиночества вот так вот – раз и сошлись, на тулупе, за электрическими сборками, когда напарник усвистал по своим делам на всю ночь. И так - пока не нажили дочку… Василий вдруг понял, что глаза закрыты, что он сидит на полу перед буфетом, вместо того, что так сейчас нужно - глотка из бутылки - вспоминает черт те что! А когда открыл глаза и уперся взглядом в нее, родимую, похолодел - будет ли там этот глоток!

             Ну как же! Опять жизнь поехала в сторону, даже когда появилось дитя. Почему-то скоро перестало тянуть в общежитие, в маленькую комнатенку с ободранными обоями, где его ждали две особы, так похожие между собой и вместе - на него. Виноват опять дружок. Или сам такой. Потянуло на свободу, подышать, отдохнуть в лесу, в компании. Красавиц вокруг, куда ни плюнь! Вру я, все вру, там точно была любовь, точно. А, может, и нет, может обычная мужская ненасытность, даже, точнее - кобелиная. Правда, сама любовная и семейная история не успев начаться, закончилась. Зато следы от нее на всю оставшуюся жизнь. Первый след там, где ты ушел из общежития. 
Было жалко себя, жалко их, мать дома смотрела хмуро и осуждала, потому идти домой не хотелось, общежитие тоже перестало быть домом. А выпьешь - тоже плохо. Вспоминалась ее всегда виноватая улыбка, готовность принять любое безрассудство и выпендреж с его стороны. Вспоминалось - вот странно то, что помада на ее губах всегда лежала неровно, с какими-то извивами и оттого лицо ее иногда принимало шутовское выражение скорби. Неуместное и потому раздражающее. Потом они уехали к своей матери куда-то в деревню под Шатуру и ему стало проще - с глаз долой - из сердца вон.

             И все же на глоток еще осталось. Сейчас вот глотну, телогреечку и – на улицу. На двор! В скошенную дверь мимо газовой колонки. Работает! Уже три десятка лет как работает и греет. В щели дует, а она греет! В терраске вообще пол заставлен корытами и тазами и все так весело звенит! С крыльца если налево - на улицу. Если направо - в туалет. Хотя, одно слово - туалет! Трех досок вообще нет и пола тоже нет. Дверь и скособоченные столбы. Такие туалеты на забытых богом полустанках и автобусных остановках… Сарай… Где ты, девочка с леденцами и ресницами? Ха! Такая же старая как и я. А помнишь тот снежок с небес, тот холодок от предчувствий и зимнего вечера? Или это только со мной? Сарай так осел, что верни все вспять на «эн» лет и тогда бы не смогли войти не пригнувшись. Черный проем двери и вместо пола осенняя жижа там, где ты первый раз почувствовал девичьи объятия. И посмотри, какая гадость сейчас: ветер, дождь, дом почти рухнул… В этот дом приходит теперь тетка в сером плаще и иногда спит рядом. А дом-то, дом похож на верблюда проваленной серединой крыши и торчащими вверх коньками-горбами.
 
             Он шел по грязной улице, почти не размахивая руками. Махать приходилось только при необходимости привести себя в равновесное состояние. Дверь оставил открытой. А кто позарится? Дверь все время открыта. Заходите, товарищи хорошие, мы гостям всегда рады… С тех самых пор, когда еще были гусарами. И друг был. Все цеплял на мероприятия. Студенточка одна… Господи, может там все главное и прошло мимо?  Как вся жизнь теперь – мимо. Пока не выпьешь. Уж не любил ли ты ее, приятель? Теперь-то сознаться себе можно. Или я уже думал об этом сегодня? Веселая, чернявенькая и вроде тоже поиграть в любовь не против. Дурак, эх дурак! Куда там, казалось, какая пара! А с другой стороны - бабы – они и есть бабы. Инженер ты, или самый распоследний железнодорожник, как ваш покорный слуга. Теперь вот кривая дорожка под осенний свист до магазина и остатки пенсии в кармане телогрейки. Он криво усмехнулся: завтра будем пить молоко.

            Впереди, аккуратно обходя грязные лужи, шла женщина, громко ругая мальчишку, зачерпнувшего грязи в ботинки. «И куда тебя носит, неужели обязательно лезть в эту грязь, когда рядом чисто!»   А как же у меня-то, вот так же… рядом было чисто, а я в грязь все время мордой - подумал Василий в пьяной самокритичности. Ну влезло дитё в грязь, подумаешь! Когда его вторая жена дергала и постоянно наставляла мальчишку (не его, слава богу, хотя от этого не легче), он старался уйти из дома. А куда? – В ларек. Копейки в кармане были, все же постоянные поездки на работу, обеды, которые проходили без аппетита. Да уж лучше на эти копейки из-под прилавка сто, нет, сто пятьдесят. Потом визг и крики дома. Уходил к матери, пока была жива. Тогда еще рука держала топор, было какое-то желание поправить пороги, рубероид на дырку в крыше напялить. Мать и ругала и жалела. Потом получила квартиру как участница войны, а дом - вот додумались! - переписали на вторую жену. Чтобы квартиру получить двухкомнатную. А кто теперь он? Он-то знает кто. Бомж. Может и мать из-за него быстрее шла по печальной дороге в никуда. После второй женитьбы он сразу понял, что опять не то, что все снова закручивается по уже отработанному сценарию, и снятая для второй семейной жизни квартира стала чужой через полтора месяца. Сожрали его семейные неурядицы, как когда-то белую мышку, случайно взятую им в детском садике, слопала его трехцветная умница-кошка. Тогда дружок сильно его критиковал… за то, что взял, за то, что съела… А кто ответит, что его съели с потрохами? В толпе не заметно, что в более-менее целой оболочке перемещается в пространстве нечто пустое, давно ненужное даже для удобрения, перетертое, трижды проклятое тело. В магазине было пусто и знакомая продавщица обслужила его по привычному варианту - ноль пять на прилавок. Долго упаковывал бутылку в карман. Сколько раз обжигался - мимо кармана. Нет, на сей раз не выйдет! - кому-то мысленно пригрозил Василий. Из магазина он поспешил к дому и все же не успел дойти - желание одолело. Возле старой кирпичной будки, в которой уже не один десяток лет гудел трансформатор, остановился, зачем-то оглянулся - безлюдно - достал и раскупорил бутылку. Быстро сделал несколько глотков, закрутил пробку и начал совать в карман, однако, тут же снова вытащил и приложился еще раз. Потеплело и полегчало. Идти стало проще, будто высушило все лужи и застелило асфальтом дорогу. Он шел гордо и прямо и скоро, совсем скоро будет дом, его дом. А чей же? А дверь, я же дверь не закрыл, нужно скорей! А это кто? Мальчик, молодец, мальчик, а что ты один гуляешь? Он погрозил ему пальцем - смотри, в грязь не попади, маме стирать надо. А если попадешь, не бойся, скажи, дядя разрешил! Мальчик удивленно смотрел, как сивый и небритый мужик в телогрейке, что-то бормоча, шел по лужам, выписывая круги и  взмахивая не в такт правой рукой. Левую он прижимал к груди.
 
            У старого с проваленной крышей дома стояла машина. Видно, хорошая, может к соседям кто… Василий хотел вдарить ногой по колесу, да вдруг отвлекли внимание двое, выходящие из калитки его - его! дома. -Вы что там делали, козлы, кто вас звал, пошли… А этот, поменьше, что-то вякает, а ну-ка я его бутылкой по тыкве! Не дали, не дали даже замахнуться, отняли бутылку и поставили у калитки. Что-то еще говорили, да какое там слушать, когда отняли. От замаха даже пустой рукой Василий провалился куда-то вниз, а пока поднимался - машина тихо пошла от дома к повороту, откуда он пришел. – Ладно, черт с вами, - он потихоньку приблизился к своему сокровищу, крепко-крепко взял его за стеклянное горло и понес в продуваемый всеми ветрами, но свой дом, звенящий каплями сквозь худую крышу.

            В машине тот, что поменьше, тихо сказал водителю: не узнал… и надо же допиться до такого состояния… Водитель кивнул, сбросил газ: машина въезжала в очередную лужу, в которой можно было встретить все, что угодно. Вдоль когда–то чистой и покрытой зеленой травкой широкой улицы поднимались недостроенные приметы нового времени - кирпичные коттеджи. Большегрузные машины с прицепами давно размесили травку и засыпали осколками битого кирпича, кусками проволоки, бетонными плитами все то, по чему в детстве так бегалось босиком. Детство прошло, да и все, пожалуй, прошло. Встреча, которая так скоротечно и неожиданно состоялась, тоже уже в прошлом. Настроение плакало, как этот дождь за стеклом автомобиля. Безжалостное время било по глазам назойливыми одряхлевшими приметами прошлого. Казалось уже, что ничего хорошего в том прошлом не могло быть и надо уезжать… уезжать.