Из жизни императрицы

Иногда мы живем в мечтах, подозревая, что это
лишь декорации, но все же безрассудно верим в них
Екатеринам :)

Императрица Екатерина проснулась рано, в половину девятого. Медленно потянулась, полежала недолго, снова потянулась и начала собираться. Императрицам спать долго не положено! На лицо был нанесен плотный слой белой пудры, щеки подрумянены. Работа не из легких. Попробовали бы вы хотя бы денек ее жизни. Все к тебе так и норовят подойти, сказать что-то неважное, попросить о чем-то. Кто-то приходит пешком, кого-то привозят в карете. Если в карете, то об этом становится известно еще до того, как экипаж покажется - слышан лай пса, бегущего впереди повозки. Появление пеших предугадать сложнее. А вообще, когда погода - не сахар, то и людей немного; когда же день ясный, то идут они иногда даже толпой, человек по тридцать. Горожане, гости столичные, провинциальные, а иногда заморские!
...Императрица шла ко дворцу. Просыпающееся рыжее солнце светило ей в спину, и каменья на платье горели маленькими звездами взамен исчезнувших на небе. Промерзшая еще зеленая трава хрустела под замшевыми сапожками, скрывавшимися под пышным ее одеянием. Еще не убранный дворниками ковер из осенних кленовых листьев устилал путь ко дворцу - прямо красная ковровая дорожка. Императрица шла по ней подчеркнуто медленно и величаво, как ей собственно и было положено.
Люди ведут себя по-разному - то им дозволено. Они могут напевать недалекие и пошлые песенки, могут паясничать и кривляться, могут бегать и прыгать. Императрица же, как я думаю, вы заметили, должна вести себя "как положено".
Из-за вековых деревьев Екатерининского парка показался дворец. Сине-белый он был подстать небесам, чем только подтверждал, что власть императорской семьи - хозяев - от Бога. В небольшом придворцовом садике позировали недподвижно скульптуры.
Императрица вышла к роскошному фасаду дворца. Недалеко, но ближе к лицею - она знала - уже довольно долго стоял Растрелли. Тот, который Франческо Бартоломео. У фасада Екатерину ждал Петр. Он, конечно, не был два метра ростом, но, наверное, все же около того.
Дворник Егорыч вышел на утреннюю уборку парковых улочек. Ковровая дорожка была безжалостно сметена к обочине. Поднятые метлой клубы пыли медленно оседали, заставляя Егорыча чихать через каждые три метра. "Меня вот только дворником и взяли", - бурчал он себе под нос... На что, впрочем, он еще рассчитывал - было непонятно.
Звонила София. Колокол бил гулко, и если небеса и не отвечали на наши молитвы, то "языкастый" уж точно.
Екатерина подошла к Петру. Пока нет еще посторонних, пока листья, поднятые ветром и метлой дворника опускаются в кучку к деревьям, пока не слышен лай каретной собаки, можно поговрить свободно о том да о сем, ни о чем в общем. Каждое утро они с Петенькой вынуждены были стоять у этого дворца и дожидаться гостей, потому что приветливые хозяева всегда встречают еще у порога.
Было не очень жарко, но в руках царица сжимала небольшой заморский (китайский) веер, который, как она сама себя уверила, подарен ей был послом далекой страны. Правда ли это или вымысел история умалчивает. Сюжета из какой-нибудь древнекитайской сказки на веере не было, просто незатейливый рисунок да англицкие (почему-то) буквы.
- ...недавно бородатого такого видел, а ведь бороды давно уже у нас не в моде... - ворвался в сознание задумавшейся императрицы голос Петра. Тут послышался лай.
Показался экипаж. Гости не спешили, хотя у дворца их уже ждали царь с царицей. Из кареты вышел невысокий джентльмен, предложивший своей спутнице руку. Мальчик, их сын, ловко спрыгнул с козел, отогнав недалеко эскортного пса. Возница, женщина лет тридцати в одежде кучера черно-белого цвета, пошитой на иностранный манер, развернула повозку, которая после этого в ожидании замерла и лишь лошади в белых ушках недолго били копытами землю. В дорожной пыли у лестницы купались воробьи. Они прилетали сюда нечасто - кормушки все же довольно далеко. Семья в плотную приблизилась к императорской чете, но через пару минут уже удалилась. Еще с полчаса никого не было, а потом начали съезжаться.
К четырем дня императрица уже притомилась. Была б ее воля... А так - еще с час нужно было терпеть. Из "Зала на Острову" долетела музыка, доносилась она тем же осенним ветром, игравшим пылью и листьями. Музыка хотя бы немного, но скрасила ей этот час, она заменила императрице настроение на томную грусть, окутанную в осенние цвета.
Но вскоре музыка прекратилась. Но тоска не исчезла - напротив, она только усилилась, тишина успокаивала, давая побыть царице наедине с самой собой. Даже колокол Софийский не смог ничего сделать с этим чувством, не удалось ему прогнать его своим громким голосом.
Екатерина шла домой. Нет, не во дворец - в противоположную сторону. Мимо "Молочницы", наверное, это ее грусть передавалась парку, мимо Турецкой бани в сторону Орловских ворот. Шагала по ковру из листьев - за день налетели. Завтра у Егорыча снова будет работа, у нее же - заслуженный выходной. Императрица поднялась к себе на последний четвертый этаж, отворила дверь и через пару минут обессиленно рухнула на кровать. Завтра туристов не должно быть много, потому и отдых. Как же ей уже надоели вспышки камер! Но это ее работа, она должна стоять, когда просят сфотографироваться, должна пожимать руки. Надоели ей дни из жизни императрицы.
Через несколько часов на город опустилась ночь. Екатерина (она по-настоящему была Екатериной) безмятежно спала. На окне ее сидела кошка, черная, как сама ночь. На небе блестела россыпь звезд взамен страз на платье, раскинувшемся на стуле.