Время

Из старых снов.

Это старый пустой квартал. Светят оранжевые фонари, и высотки смотрят пустыми глазами в тишину переулков. Здесь только играет старой газетой ветер. И  она превращается в серую птицу с причудливыми узорами.
Шорох отдается от серых стен.
А из-за колючих ребер многоэтажек медленно смотрит равнодушное небо цвета морской волны. И подсвеченные больным заревом города белесые облака так же равнодушны. Их западные  растрепанные края светятся розово-желтым.

Шорох. Фонарь заморгал, освещая неясный  круг под собой.  Пересекла узкую улочку синяя тень. Оранжевый блик метнулся по фиолетовым волосам, задрожал и скрылся в тени. Девочка остановилась и озадаченно посмотрела из тени на одинокий фонарь. Её присутствие в тени выдавал только блеск глаз и тусклый блик на волосах, стриженных в строгое каре.
Она посмотрела на свет и медленно тронулась дальше, шаркая старыми оранжевыми кроссовками. Наверное, так бы звучали секунды, если бы они тут были.
Её зеленые джинсы были в пятнах мела, как сиреневая с растянутым воротом водолазка. Темно-зеленый узор на ней раскрошился от давности носки. Фиолетовая куртка с психоделическим оранжевым мехом на капюшоне тоже пестрела меловыми следами. И руки, и даже лицо – все было испачкано в цветном меле.

Скрипнула повисшая на разболтанной петле дверь. Резко оборвался шорох.  Девочка окинула взглядом высотку. Та стояла по колено в земле, и чернота её окон была особенно грустной. Из распахнутой форточки призывно махала занавеска, когда-то белая, а теперь наверняка серо-желтая, кружево обветшало и оборвалось.
Девочка приветственно вскинула испачканную в семи цветах руку и неспешно пошла в черный подъезд. Её тень кралась за ней, вытянутая светом.
У расшатанной двери девочка остановилась и уверенно постучала. Пустой подъезд повторил стук и усилил его. Тогда она кивнула фиолетовой головой и, всё шаркая старыми кроссовками, вошла и направилась на верх. Звук повторился на девятом этаже. На том самом этаже, откуда звала фиолетовую кружевная занавеска.
И снова стук разлетается по коридору, отдаваясь от стен. Прекрасная акустика.
Щелчок. Узкая полоска бледного-бледного света из ночных кошмаров выпадает из квартиры в общий коридор. Полоска стремительно растет и рисует силуэт человека. Все это можно заметить только неправдоподобно обострившимся зрением.
Звук шагов утопает в пыли. И, кажется, будто остались лишь звуки с улицы, да еще едва слышно, как вздыхают дома. Но нет, вот снова глухой щелчок. Глядя на эту богатую люстру, можно было ждать, что она разгорится огнем, но лишь странный сумрак вместо света вязко охватывает комнату.
Стало ли светлее?

Но теперь можно разглядеть серый силуэт на фоне чуть более светлой стены.
Шорох. Шорох – это мелом рисуют на стенах. Один цвет, другой, третий. Как-то ей удается различать цвета в безликом сумраке.
Нет времени. За окном все те же сумерки цвета морской волны. Все так же шелестит газета, все тот же мертвый сумрак на стенах. Только вот уже пустота трех стен заполнена рисунком. Не разобрать каким.
Девочка рисует долго. На каждой стене. Но времени нет.
«Она рисовала всю ночь», «сумерки померкли и снова расцвели рассветом»? Где время? Ничего не меняется, абсолютно ничего, только растет на стенах рисунок.
Девочка отходит на середину комнаты, и в её руке вспыхивает ярким белым светом фонарик. Круг света выхватывает часть стены, и она оживает цветами. Нарисованное переливается и живет.
Странно.

Дом, кажется, на мгновение открывает глаза, просыпаясь от бесконечного и безначального сна, и заглядывает вглубь себя. И, взглянув, успокоено засыпает вновь. Ветер на улице еще треплет изорванную бумагу, но занавеска в окне безжизненно опадает.
И снова от стен домов прыгает шарканье оранжевых кроссовок, и снова бесконечная тень разбивает улицу надвое.
Где-то разбитое окно звездочкой светит в блестящие глаза фиолетовой девочки, и она заходит в вязкий сумрак дома, что погружен в клиническую смерть. Или из глубин дома раздаются особенно жалостливый скрип-стон. И тогда девочка сворачивает со своего необъяснимого пути и заходит в пустоту едва дышащего дома.
Как давно? Откуда берет начало её путь?

Но, кажется, она видела свет в окне.
Фиолетовая останавливается и задирает голову. Вон он, пятый этаж. А вон нарушитель покоя. И там действительно свет. В нем есть что-то от жизни.
Стук. Нет ответа.
Шаги беззвучны, хотя и пыли нет. А дверь не заперта, и длинная серо-желтая полоса тянется через весь коридор и вползает на чужую дверь. Запертую.
Фиолетовая не успевает постучать. Дверь отворяется, и за нею черный силуэт. Тоже невысокий.
Силуэт отступает вглубь помещения, держа дверь открытой. Фиолетовая входит и блестящими глазами смотрит на нарушителя.
Это девушка лет двадцати с бесцветно-русыми волосами и глазами, в которых еще живая, но очень уставшая душа. Её одежда – это сочетание пыльных цветов: бледного сиреневого и серого.
- Я думала, что одна, - голос, хриплый как карканье вороны, едва срывается с губ. Кажется, что серая говорит впервые.
- Одна. Мой путь случаен. Я уйду, - а голос девочки звонок, хотя и его без остатка жадно съедают стены.
Молчание. Та серая девушка смотрит на фиолетовую с неясной мольбой. И тогда фиолетовая говорит:
- Я разрисую твои стены.
- Только правые, хорошо? – украдкой улыбается серая, отвернувшись к окну, где пустые окна ревниво заглядывают на её свет.
- Ведь они поблекнут быстрее, - фиолетовая заходит и достает мелки, которые как новые, хотя нарисовали уже миллионы картинок на стенах.
-Да.
Фиолетовая пожимает плечами, синий мелок касается бетонной, без обоев и краски стены.
- Я знаю.


Надо заходить сюда немного чаще. Ведь случается здесь томятся души, сбившиеся со своей дороги, и прирученная временем вечность не дает им продолжать свой путь.
Когда-нибудь фиолетовая вернется сюда и изрисует дорогу на центральной улице. Тогда по ней пробежит первый трамвай, робко проснется человек, опаздывая на работу, с гиканьем дети кинутся гонять голубей, а дома сбросят с себя бесконечно тяжелую ношу безвременья. Все заживет. И облака, вечно горящие розовым с левого бока, стронутся в путь. Их брюхо ярче зажжется больным заревом спешащего города. А ветер покинет фонарь, оставив его образ в своей непостоянной душе, и загонит газету в мусорный бак. Затем отправится искать фиолетовую, но едва ли сможет её найти.
Но только заплутавшие души в этом гомоне останутся. Их будет очень-очень мало и никто не сможет им помочь, потому что свое дело Время сделало.
Или не изрисует. Тогда коматозные дома так и будут стонать от груза вечности. Ведь он неподъемен. И иногда фиолетовая будет находить в этом квартале самые старые души и даровать им Исход. Может статься, что когда Время зайдет сюда в последний раз, её будут окружать одни руины. И единственный дом, измученный бесконечностью будет махать ей серой кружевной занавеской. Тогда она подарит ему покой.