Сказка про Заповедный колодец. Часть 4

Часть 4
Ангел-Варенька

К вечеру похолодало. Посеревшее небо провисло брюхом почти до самой земли и стало швыряться в прохожих пригоршнями снежной крупы. Миша прятался от непогоды под опорой сломанной скамьи в сквере. Эта скамейка плохо укрывала от непогоды, даже когда была целой, а сейчас от нее почти ничего не осталось: обломки поперечных перекладин, некогда раскрашенные в веселенькие желто-зеленые тона, торчали из крайней стойки, как сломанные зубы, а средняя стойка упала на землю так давно, что поросла травой, бойкий вьюнок приобнял ее за каменное плечо, того и гляди зазеленеет, а то и зацветет.

Когда-то здесь был сквер, клумба по центру с цветами – красота, Миша этого, правда, не застал. Сейчас от клумбы остался только холмик земли и беспризорные мальвы по старой памяти вырастают на нем каждый год, да еще изредка пробивается чахлая тигровая лилия. Некогда унавоженная, ухоженная земля кормит сорняки, а кирпичи, ограждавшие клумбу, почти все раскрошились… словом, о сквере напоминают только обломки скамейки, распоясавшиеся кусты сирени, да тополя по четырем сторонам.

Одна местная энтузиастка (из людей, естественно) решила как-то раз восстановить сквер своими силами. Сама нагасила извести в ведре, принесла цветочную рассаду. Детвора была просто счастлива, по очереди мешали известку, а кое-кому даже удалось бросить белый известковый камень в воду. А вода в ответ зашипела, забурлила и стала белой, как молоко. Три замызганные мочальные кисти разобрали в драку-собаку и принялись за дело.

Побелили все, до чего дотянулись: тополиные бока на метр в высоту и даже землю вокруг них, сирень и покосившиеся бетонные стойки, добрались даже до кирпичей вокруг клумбы, какие нашли. Залили известкой весь двор, свою одежку, обувку и волосы. А на клумбе высадили цветы: садовые ромашки, бархотки, настурции и лилии. Ну и мальвы, конечно же.

К сожалению, красота буйствовала не долго. Энтузиастке крепко досталось от родителей за испорченную одежду, и затея умерла, едва родившись. Было это лет пять-шесть назад, великолепная известка облетела давно, а сорняки отвоевали сытную клумбу обратно. Только мальва не сдалась, она, говорят, сорнякам родственница, а потому живучая. Тощие мальвины стебли дрожат на ветру, снежная манка шуршит по пустым семенным коробочкам, если прислушаться, можно расслышать мелодию, которую бесприютный ветер играет на струнах высохшей травы, тоскливую протяжную песню:

Весна еще не скоро
Холодно нам, стыло
Не пережить холодов
Будет тепло
Но не для нас…
Нет, не для нас…

Бр-р, лучше не прислушиваться. Где же, в самом деле, Варенька? Ах, да, я же не сказала, кого ждет Миша битых два часа на ледяном ветру. Ее зовут Варенька, ангел – Варенька, Мишина подруга. Она жутко умная и такая красивая, что Миша забывает дышать в ее присутствии. Вы бы видели, как она летает! Так, словно ей это не доставляет никакого труда, как и должно летать птицам.

Казалось бы, ей – юной сороке, которой уже два раза удался полицейский разворот, должно быть скучно с Мишей: ведь он-то летает приблизительно так же, как топор плавает. Но нет, у них всегда находятся темы для разговоров. Познакомились они всего ничего – два месяца назад, но успели стать «не разлей вода». Миша рассказывает ей обо всем на свете, о своих страхах, об отце и о бабушке, словом, обо всем. И Варенька никогда не смеется, внимательно слушает, наклоняя голову влево, и ее замечательные черные глаза, поблескивая, смотрят на Мишу так… так… как никто и никогда еще не смотрел. Такая вот она, Варенька!

Срочно надо было с кем-то поговорить, и Варенька подходила для этого лучше, чем кто бы то ни было. Миша сбежал из дому, чтобы не видеть, как мама вздыхает и теребит платочек, сказал, что ему нужно идти и выскочил из душного гнезда вон. Тут же и пожалел, что выскочил, такая муть царила в мире, будто океан опустился на грешную землю, вытеснил воздух и проглотил солнце навсегда. Ничего не видно на половину крыла и трудно дышать. С трудом нашел скамеечные останки в сквере, и в который раз бегал вокруг стойки, чтобы согреться.

Ну, где же Варенька? Никогда в жизни ему не было так холодно! Угораздило родиться на Урале! Одно название, что весна! Уже и снег весь растаял – снова-здорово, зима вернулась! Как было бы хорошо, будь сейчас май месяц! Можно представить себе, что под ногами не ледяная корка, а теплый весенний ручеек, что солнце победило тучи и ласково треплет нашего юного сорочонка за щеки, зовет тихим голосом:

– Миша! Миша! Проснись, замерзнешь! – солнце становится назойливым, кричит в самое ухо – Миша!
«Плюх» – мягкая солнечная рука совсем не нежно, ощутимо и звонко треснула по щеке.
– Ой! – с  трудом разлепил веки, но перед глазами поплыли огненные бублики, пришлось снова закрыть.

Так хорошо! Тепло и тихо! Но свежая плюха вернула Мишу в заснеженный сквер, прямо к ногам обожаемой Вареньки, которая готовилась  влепить ему третью пощечину ото всей своей птичьей души.
– Ты с ума сошел? Что ты творишь? Замерзнуть хочешь? Ты… я… Кошмар! – Варенька не могла подобрать слов.
– Да я…
– Что ты тут делаешь вообще?!
– Тебя жду! – заорал в ответ Миша.
– Ты что, не мог дома подождать?! Сумасшедший! У тебя даже перья к земле примерзли!

Действительно, когда Миша попытался подняться, несколько перьев навсегда остались во льду. Ночь спустилась неожиданно. С неба продолжало сыпаться снежное крошево, но ветер поутих. А холодно-то как!
– Бежим скорей! – Варенька первой кинулась в темноту, взлетела и стала кружить над Мишей, подгоняя. – Туда, под крышу! Ну, взлетай, Миша! Лети, я помогу!

Ох, лопнул бы со стыда, кабы не так холодно. Сам не понял, как оказался у разбитого чердачного окна. Скорее, скорее внутрь, в спасительную душную тьму. Кубарем ввалились в дыру и упали в пыль. Местные жители были очень недовольны, шумно завздыхала пожилая сова «ох, ох, у-ух», голуби заворчали:
– Молодежжжь – молодежь, гур, гур, гур!

А какая-то залетная сойка и вовсе решила, что на нее охотятся, заорала дурным голосом, заметалась, переполошила всех. Назревал натуральный скандал, только полоумная сойка сослепу врезалась в балку под крышей и со стуком упала между сороками на пол.
– Что с ней? Дышит? – спросил Миша.
– Дышит, кажется. – Варенька, потянула сойку за крыло, та ощутимо дернулась. – Живая. Пошли, найдем место потише.

И там, в пыли и духоте чердака, под журчание горячей воды в трубах Миша в лицах пересказал Вареньке всю историю с визитом к старому ворону.
– И что? – спросила Варенька сиплым шепотом.
– Что «что»?
– Что он тебе сказал?
– В том-то и дело, что ничего толком не сказал! Крылья, говорит, хорошие!
– Раз говорит, значит хорошие! Карл Израилевич – умнейшая…
– Да, знаю я! Умнейшая птица! Толку-то от этого «птица»! – фыркнул Миша.

– Толку очень даже много, просто ты не хочешь понять! – втолковывала Варенька.
– Я очень хочу понять, только тут понимать нечего! «Вы, молодой человек, можете летать», – передразнил Миша Карла Израилевича. – Как это понимать? «Можете», но не «можете»! Бессмыслица! Бред!
– Нет, не бред! Если не понятно, это не значит, что бред, это значит, что мы не слишком умные! – Варенька подперла голову кулачком и стала очень похожа на маму.

– Я-то, может быть, и не очень умный, но ты… Ты-то умная. – Миша покраснел и отвернулся, чтобы Варя не увидела. – Что делать, ума не приложу? Я думал, что мне скажут – пойди туда-то и туда-то, сделай то-то и то-то. Одна надежда на чудо.
– Чудо, говоришь? Как у тебя все просто! Хочешь, чтоб умнейшая птица все за тебя решила? Три раза топнул, два раза плюнул и готово дело, ты – толстый рыжий кот, греешься на солнышке, а толстая хозяйка тебя сосисками откармливает? Так что ли?
– Ну…

На самом-то деле, именно так Миша и думал, только в устах Вареньки Мишины мечты выглядели как-то не очень привлекательно. И, пожалуй, впервые в жизни Мише не хотелось быть кошкой. А Варя поднялась на ноги и решительно направилась к разбитому окну:
– Одна просьба – когда станешь котом, постарайся меня не съесть!

И выпорхнула в темноту. Напрасно Миша кричал ей вслед, напрасно звал по имени, в ответ только снег шелестел по крыше, хохотал ветер, да выла собака на частном дворе.

Вот и все! Еще утром был полон надежд, еще днем, под обломками скамейки, его согревали мысли о Вареньке, казалось, она все понимает, все может простить! Теперь все кончено! И домой возвращаться тошно, да и с крыши спуститься в такую погоду страшновато.

Надо что-то делать, а голове пусто, и такая ярость дикая в душе, хочется что-нибудь сломать, сделать кому-нибудь больно. Желание было такое сильное, Мише стало трудно дышать. Он стал носиться по чердаку туда-сюда, под ноги попалась заплесневевшая винная пробка, и Миша в ярости пнул ее, будто это она во всем виновата. Обиженная пробка скакнула в стену и рикошетом отлетела Мише прямо в голову! Отомстила. Он оступился, запнулся об лежащую под ногами сойку, потерял равновесие, вскрикнул неожиданно громко «И-и-и!».

И тут опять начался ералаш! Сойка от удара очнулась и заблажила пуще прежнего, а Миша, пытаясь устоять на ногах, замахал крыльями, что есть силы: многолетняя свалявшаяся пыль взвилась к потолку, проснулись и загалдели голуби. Кто носился по полу пешком, кто встал на крыло, шум, грохот, уронили какое-то корыто. Скандалисты-воробьи, пользуясь случаем, затеяли драку, погнались за толстым сизым голубем, орали всякую чушь и по очереди клевали беднягу в затылок. Жуть.

А наш виновник переполоха с позором отполз в угол. Он тяжко дышал, отплевывался от пыли, чихал и мечтал теперь только о том, чтобы провалиться сквозь землю.

Суматоха улеглась примерно через час. Мише казалось, что он всеми костями и перьями, весь – от клюва до кончика хвоста, вклеился в стену, боясь пошевелиться. Осторожно оторвал одну лапу от земли, вторую. Хрустнула щепочка – и Миша перестал дышать.

Фу, пронесло, Миша заспешил к разбитому чердачному окну, прочь от позора, но вдруг услышал отчетливый шорох позади себя и оглянулся. В свете взошедшей луны он разглядел, как огромная черная тень двинулась в его сторону по стене. Хищная оскаленная пасть и горящие огнем кошачьи глаза – вот что видел его отец перед смертью! И та же смерть смотрела сейчас на Мишу желтыми глазами громадного черного кота.