Иллюзион

Иллюзион.

(фрагмент из мистической повести «Черви»)

     Когда же это произошло? В марте 1970 года? Нет, вспомнил, в феврале, когда, сдав свою первую сессию в «1-м Московском Меде», мы с моим однокурсником Мишей Когановичем, стояли в кассах кинотеатра «Иллюзион» в очереди за билетами на цикл картин Луиса Бунюэля. Год был, юбилейный и на фоне бесконечных фильмов о революции, это был единственный заслуживающий внимания абонемент.
     Стояли очень сильные морозы, с резкими порывами ветра и мелким, колючим крошевом снега. Очередь из любителей зарубежного кино, почти полностью заполнила небольшое помещение касс кинотеатра, однако тепла не добавляла, и я постоянно переминался с ноги на ногу, постукивая подошвами промерзших войлочных ботинок.
     Неожиданно, высокая дверь, с массивной бронзовой ручкой, впустила вместе с облаком морозного воздуха невысокую рыжеватую девчонку в короткой цигейковой шубе и по-детски ярких полосатых варежках.
     Ни минуты не раздумывая, она остановила взгляд своих зеленых, нахальных глаз, украшавших круглое, немного опухшее лицо, на моей скромной персоне. Выбор был довольно странным, поскольку я тогда представлял собой - высокого, худого очкарика, в старом пальто, кожаной ушанке и ботинках «прощай молодость».
     Подойдя ко мне практически вплотную так, что я ощутил ее бедро через плотную ткань отцовского перелицованного габардинового пальто, она обратилась неожиданно низким, хрипловатым голосом:
    -Володя, угости сигареткой.
     Я почувствовал сильное смущение, готовый сказать ей, что произошла ошибка, и она обозналась, когда на сцене появился Мишка Коганович:
     -Таня, Володя не курит. Я – Миша. Хотите «Золотое руно»? – и он протянул ей початую пачку сигарет. «Откуда он знает её имя? Может, назвал первое попавшееся?», - промелькнуло у меня в голове, когда я услышал ответ девушки:
     -Спрашиваешь, Миша! Пойдем, покурим? – и она смело, взяв Когановича под руку, повела его в тамбур. Наблюдая, через дверное стекло как они откровенно кокетничают, оживленно болтают и хохочут, я ощутил легкую зависть.
     Коганович был самым старшим из студентов нашей группы и уже успел окончить медицинское училище, отслужить в армии, жениться и вновь стать холостым.
    Жгучий брюнет, с роскошными кавказскими усами, Миша, несмотря на небольшой рост и излишнюю полноту, пользовался неизменным успехом у противоположного пола, и был для нас, вчерашних школьников, непререкаемым авторитетом в вопросах взаимоотношений полов.
     Девица осталась докуривать в тамбуре, а Коганович деловито подойдя ко мне, тихо произнес:
     -Шалаву умотал до двух с полтиной с носа. Готова прямо сейчас обслужить нас за пятерку. Говорит, что живет рядом. Предупреди, что мы скоро вернемся и пошли, а то она там совсем окоченеет, - и он решительно потянул меня за рукав.
     -Миша, о чём ты говоришь? – задал я нелепый вопрос, хотя мужское естество уже отреагировало на столь заманчивое предложение.
     -Виталик, не прикидывайся шлангом. У тебя, что – баб не было? – и, не дожидаясь моего очевидного ответа, тут же предложил. – Трахнешь первым.
     К месту предполагаемого блуда шли очень быстрым шагом в полном молчании: впереди девица, а мы, с Михаилом, отстав на несколько шагов. У меня от сильного возбуждения промокли трусы, и даже, надетые под брюки для тепла тренировочные штаны, которые теперь на морозе неприятно холодили живот.
     Обитель разврата находилась в старом двухэтажном деревянном доме, где-то в районе Берникова переулка. Девица быстро поднялась по скрипучей лестнице на самый верхнюю площадку, на которой была только дверь, ведущая на чердак. Через единственное окно, полностью затянутое плотным инеем, пробивался серый, зимний день, освещая неприглядную картину человеческой жизнедеятельности.
      На грязном, заплеванном полу, валялись - обрывки газет, куски ваты, несколько бутылок из под портвейна «Агдам», консервная банка полная окурков, а в дальнем, темном углу - громоздилась куча тряпья, наверное, служившая кому-то постелью.
     Девица, молча, взяла сигарету у Михаила, скинула сапоги и, стянув через левую ногу рейтузы вместе с трусами, взгромоздилась на подоконник, широко раздвинув худые ноги.
     Мишка подтолкнул меня в спину, потому что я просто остолбенел, увидев прямо перед собой предмет моих ночных фантазий и томительных мечтаний, в обрамлении колечек рыжеватых волос.
     Распутница закурила сигарету и, увидев мою растерянность, ловко расстегнула пуговицы моего пальто, а затем и молнию черных вельветовых брюк (а ля джинсы) сшитых матерью по выкройке из рижского журнала мод.
     Вытащив, неожиданно холодными пальцами, мой негнущийся от возбуждения член, она указала нужную дорогу и выпустила в лицо ароматное облако «Золотого руна».
Мои очки тут же запотели, и я полу ослепший, схватив сучку за костлявые бедра, смело бросился в бой. Лоно девушки обожгло таким нестерпимым жаром, что я успел сделать всего несколько судорожных движений и бурно, со стоном кончил.
     Девица по всей видимости поняла, что она у меня первая женщина и проявила удивительную деликатность, никак не прореагировав на мое полное фиаско.
     Я торопливо убрал в брюки своего мокрого, опавшего друга и уступил место Когановичу.
     Миша, деловито снял девицу с подоконника и, развернув лицом к окну, заставил шире раздвинуть ноги. Затем, как-то снизу, буквально поддел ее на свой толстый «обрез» и начал отоваривать - то, замедляя, то, ускоряя темп. Девица, все больше и больше втягиваясь в предложенные правила игры, начала активно помогать Мишке своим тощим задом и даже кончила вместе с ним, огласив подъезд коротким, хриплым вскриком.
     Я, вновь возбужденный этим великолепным зрелищем, тоже не стал отставать от них и – окончательно перепачкал семенем свои трусы.
     Господи, ладно бы трусы. Дома обнаружилось, что я посадил на гульфик брюк два больших белесых пятна, которые, после моих попыток замыть следы страсти, стали еще больше, окончательно испортив шедевр маминого швейного искусства.
     На девичий крик страсти, дом прореагировал скрипом двери на первом этаже и ответным воплем, но уже противным, скандальным голосом:
     -Верка, ****ь, будешь возвращаться, купи хлеба и пельменей – дома жрать нечего!   Грубый окрик сразу вернул нас к реальности и, расплатившись с Веркой, мы, смеясь, быстро выкатились из импровизированного борделя, на скрипучий снег старого московского дворика.
     На третий день каникул позвонил Михаил и поинтересовался моим самочувствием. Вопрос мне сразу показался странным и после недолгих отпирательств, приятель сообщил, что у него вскочил большой прыщ на мошонке.
     Я. естественно, как всякий начинающий медик, сразу нашел у себя все симптомы как минимум двух венерических заболеваний. Поэтому, все каникулы я занимался самолечением, макая причинное место в различные дезинфицирующие растворы: от марганцовки до настойки прополиса и испытывая страх оттого, что мать может узнать о моей постыдной болезни.
     Ситуация усугублялась ежедневными сводками Когановича о состоянии его прыща, приобретшего за последние дни буро-фиолетовый окрас и большую белую головку.
     Наконец, когда фурункул уже стал мешать Мишке при ходьбе, мы, потея от страха, отправились в Боткинскую больницу к его знакомому хирургу.
     Диагноз оказался смешным - воспаление луковицы корня одного из волос в промежности, ликвидированное, одним движением скальпеля и тампоном с зеленкой.
     На радостях мы нажрались «в хлам» в «антисоветской» шашлычной на Ленинградском проспекте.
     После этого происшествия, я два года избегал половых контактов, заменяя их безопасной мастурбацией на великолепные модели из журналов «Playboy» и «Penthouse».
     Кстати, журналы я приобретал (по три рубля за экземпляр) у Дмитрия Николаевича, работавшего подсобным рабочим в американском Посольстве.
     Впрочем, это совсем другая история. Сентябрь 2007.