Старая Черданская церковь

    – Мам, пойдем, погуляем, я устал.

    Подтянув испачканные штаны и шмыгнув носом, Мурыжик бросил тоскливый взгляд на противоположную сторону озера. Там, где дома. Много домов: больших и маленьких, красивых и не очень, каменных богатых дворцов и худых деревянных покосившихся избёнок. А за ними непроглядная стена леса.

    Плохо скрывая радость от предвкушения спокойной рыбалки, муж подпел:

    – Прогуляйтесь! Погода вон какая хорошая.  – А сам поудобнее устроился на краешке здорового, как кресло, камня и тут же о нас забыл.
 
    Я вздохнула – идти не очень-то хотелось, впрочем, как и рыбачить. Домой бы. Да, фигушки, сама ж решила, что сын должен пойти по стопам предков: приобщаться таинств ужения рыбы, как до него прадеды, деды, баушки, дядья и отец. Полезно для мальчишки. Наверное. Сама я до сих пор так и не "приобщимшись", но малому надо – пусть добытчиком растёт.

    Водохранилище в чаше Черданского посёлка озорно подмигнуло нам с рябоватой поверхности воды солнышком, указало путь облаками. Ветер подкрался в подпалённой кострами и топтаной рыбаками траве и легонько толкнул в спину – идите, мол, не бойтесь.

    И вот мы с ребёнком медленно шуршим подошвами кроссовок по главной дороге, единственной асфальтированной улице поселка. Тихо вокруг, народу никого – как будто уснули все, а мы с сыном бредём по заколдованному царству. С обеих сторон дороги дома глядят на нас пустыми чёрными окнами, машут вслед ветками яблонь да рябин. Птички разве что поют о жизни, да машины шелестят по трассе близ края домов. И мокрым лесом пахнет.

    По правую руку встаёт заброшенная церковка, обнесённая хромым тыном. Дитё ухватывает цепким глазом прореху в заборе, и не успеваю крикнуть, как исчезает меж расшатанных досок.
 
    Взвиваюсь, как соколица над ворогом, влетаю за отпрыском в щель и замираю – место обитаемо. На меня мгновенно нацеливаются три пары глаз. Изучающие взгляды перемахивают с меня на шустрого мальчишку и обратно. Гастарбайтеры?

    – Пошли отсюда! – хватаю чадо и волоку обратно к лазейке.
    – Мама, – начинает канючить сын, – я посмотреть хочу.
    – Нечего смотреть, дяди строят себе и строят. Пошли давай.

    Неудобно как.

    Ребёнок хоть и сопротивляется, но деваться некуда. Горестно оглядываясь на интересных дядь, шевелит за матерью ногами к выходу. Едва вынырнув за забор, вырывается и в мгновение ока оказывается перед массивной входной дверью. Теперь уже шевелю ногами я.

    Кто  бы мог подумать – храм работает! На обшарпанных, но ещё величественных дверях висит расписание: службы, крещение – всё чин чином.

    Я подёргала дверь – закрыто. Странно. Ещё раз близоруко вглядываюсь в белый листок:

    – Мы опоздали! Уже никого нет, мой хороший.

    Мурыжик тоскливо щурится на окна, оглядывает дверь. Уже неохотно отходит от здания, как с неба падает:

    – Вы хотите зайти?

    Озираюсь по сторонам и никого не вижу. Ребёнок же задирает голову вверх и радостно кричит:

    – Да! Хотим!

    Тоже задираю голову: с колокольни над входом повис торс седого мужчины в красной футболке.

    – Сейчас спущусь, – торс исчезает.

    Через пару минут церковь распахивает перед нами свои тяжёлые двери, словно руки. Провожатый делает приглашающий жест:

    – Проходите.

    Осторожно – всегда себя в храмах чувствую настороженно – входим за гостеприимным человеком. Замечаю у него на седом затылке короткий модный хвостик, кудрявый от природы, но увожу глаза – неудобно, не на хвостики смотреть зашли. Сын проходит в здание, как к себе домой: уверенно, по-хозяйски.

    Полутёмное помещение сильно порушено. Большая часть стен облупилась до кирпичной кладки вековой давности. Во главе его стоит сооружение, похожее на беседку, деревянной вязью обрамляет оно большую икону Божьей Матери. Будто странница с ребёнком присела передохнуть с изнурительной дороги в освежающей и спасительной тени. Побитые стены украшает богатая коллекция икон.

    – А почему у храма купола нет? - спрашиваю нашего провожатого.
    – В революцию пушками расстреляли. Потом клуб сделали. Храм на деньги прихожан поставлен сто пятьдесят лет назад.
    – А вы что здесь делаете?
    – Тружусь вот, – скромно как-то у него это получилось, будто неловко даже говорить. – Сам я из Москвы.
    – Дядя, а можно наверх залезть? – Мурыжик вонзил в провожатого взгляд, полный надежды и любопытства.
    – Куда!?
    – Наверх, где колокольчик висит, – в сыновых глазах сверкнула хитринка.

    Мужчина задумался, перекрестился:

    – Думаю, Бог нас простит, это ребёнок. Пошли за мной.

    Я остаюсь наедине с ликами. Нахожу Угодника: не сильно-то я ходок по церквям, с бабушкой разве что, но если пришла, его навещу обязательно. Почему, и сама никогда не понимала. Здесь в какой-то нереальной тишине смотрю на изображение в приглушённом свете, льющемся из окон, – свечку, наверное, поставить надо, да негде взять. Совестно почему-то становится.

    За думками не замечаю, как возвращается сын.

    – Понравилось?

    Сияя глазёнками, что лучиками, кивает. В такт чему-то своему пританцовывает ногами по холодному пыльному полу.

    – Ребёнок сказал, как в сказке, – отвечает за него наш провожатый.
    – Да! – задорно соглашается сын. – Дядя сказал в Паску приезжать, тогда можно будет позвонить в колокол! Поедем, мам!

    Я улыбаюсь. Благодарю человека, приветливо распахнувшего перед нами двери в неурочный час. Сын по-взрослому протягивает руку для рукопожатия. Вот и всё. Нам пора к папе – он, наверное, уже на две ухи наловил и всех местных диких котов накормил.

    Слушая сыновы восторги, беру его за руку и увлекаю вниз к озеру, к отцу. В голове моей человек: с седым кудрявым хвостиком, в красной футболке и грязных штанах трудится он там, где кто-то когда-то взял всё и порушил – надо же. В какой-то момент невольно оборачиваюсь.

    На холме стоит храм. Тихим, с историей, светом озаряет он свои подшефные территории: порой зеркальную с белыми облаками, порой хмурую в водяных барашках явь озера, карамельные домики, величественный и – хотелось бы верить – вечный лес, серую дорогу у посёлка, которая полоской дыма тает в далёкой зелёной сказке.