Старая Черданская церковь

    – Мам, пойдем, погуляем, я устал.

    Подтянув испачканные штаны и шмыгнув носом, Мурыжик бросил тоскливый взгляд на противоположную сторону озера. Там, где дома. Много домов: больших и маленьких, красивых и не очень, каменных богатых дворцов и худых деревянных покосившихся избёнок. А за ними непроглядная стена леса.

    Плохо скрывая радость от предвкушения спокойной рыбалки, муж подпел:

    – Прогуляйтесь! Погода вон какая хорошая.  – А сам поудобнее устроился на краешке здорового, как кресло, камня и тут же о нас забыл.
 
    Я вздохнула – идти не очень-то хотелось, впрочем, как и рыбачить. Домой бы. Да, фигушки, сама ж решила, что сын должен пойти по стопам предков: приобщаться таинств ужения рыбы, как до него прадеды, деды, баушки, дядья и отец. Полезно для мальчишки. Наверное. Сама я до сих пор так и не "приобщимшись", но малому надо – пусть добытчиком растёт.

    Водохранилище в чаше Черданского посёлка озорно подмигнуло нам с рябоватой поверхности воды солнышком, указало путь облаками. Ветер подкрался в подпалённой кострами и топтаной рыбаками траве и легонько толкнул в спину – идите, мол, не бойтесь.

    И вот мы с ребёнком медленно шуршим подошвами кроссовок по главной дороге, единственной асфальтированной улице поселка. Тихо вокруг, народу никого – как будто уснули все, а мы с сыном бредём по заколдованному царству. С обеих сторон дороги дома глядят на нас пустыми чёрными окнами, машут вслед ветками яблонь да рябин. Птички разве что поют о жизни, да машины шелестят по трассе близ края домов. И мокрым лесом пахнет.

    По правую руку встаёт заброшенная церковка, обнесённая хромым тыном. Дитё ухватывает цепким глазом прореху в заборе, и не успеваю крикнуть, как исчезает меж расшатанных досок.
 
    Взвиваюсь, как соколица над ворогом, влетаю за отпрыском в щель и замираю – место обитаемо. На меня мгновенно нацеливаются три пары глаз. Изучающие взгляды перемахивают с меня на шустрого мальчишку и обратно. Гастарбайтеры?

    – Пошли отсюда! – хватаю чадо и волоку обратно к лазейке.
    – Мама, – начинает канючить сын, - я посмотреть хочу.
    – Нечего смотреть, дяди строят себе и строят. Пошли давай.

    Неудобно как.

    Ребёнок хоть и сопротивляется, но деваться некуда: горестно оглядываясь на интересных дядь, шевелит за матерью ногами к выходу. Едва вынырнув за забор, вырывается и в мгновение ока оказывается перед массивной входной дверью. Теперь уже шевелю ногами я.

    Кто  бы мог подумать: храм работает! На обшарпанных, но ещё величественных дверях висит расписание: службы, крещение – всё чин чином.

    Я подёргала дверь – закрыто. Странно. Ещё раз близоруко вглядываюсь в белый листок:

    – Мы опоздали! Уже никого нет, мой хороший.

    Мурыжик тоскливо щурится на окна, оглядывает дверь. Уже неохотно отходит от здания, как с неба падает:

    – Вы хотите зайти?

    Озираюсь по сторонам и никого не вижу. Ребёнок же задирает голову вверх и радостно кричит:

    – Да! Хотим!

    Тоже задираю голову: с колокольни над входом повис торс седого мужчины в красной футболке.

    – Сейчас спущусь, – торс исчезает.

    Через пару минут церковь распахивает перед нами свои тяжёлые двери, словно руки. Провожатый делает приглашающий жест:

    – Проходите.

    Осторожно – всегда себя в храмах чувствую настороженно – входим за гостеприимным человеком. Замечаю у него на седом затылке короткий модный хвостик, кудрявый от природы, но увожу глаза – неудобно, не на хвостики смотреть зашли. Сын проходит в здание, как к себе домой: уверенно, по-хозяйски.

    Полутёмное помещение сильно порушено: большая часть стен облупилась до кирпичной кладки вековой давности. Во главе его стоит сооружение, похожее на беседку, деревянной вязью обрамляет оно большую икону Божьей Матери. Будто странница с ребёнком присела передохнуть с изнурительной дороги в освежающей и спасительной тени. Побитые стены украшает богатая коллекция икон.

    – А почему у храма купола нет? - спрашиваю нашего провожатого.
    – В революцию пушками расстреляли. Потом клуб сделали. Храм на деньги прихожан поставлен сто пятьдесят лет назад.
    – А вы что здесь делаете?
    – Тружусь вот, – скромно как-то у него это получилось, будто неловко даже говорить. – Сам я из Москвы.
    – Дядя, а можно наверх залезть? – Мурыжик вонзил в провожатого взгляд, полный надежды и любопытства.
    – Куда!?
    – Наверх, где колокольчик висит, – в сыновых глазах сверкнула хитринка.

    Мужчина задумался, перекрестился:

    – Думаю, Бог нас простит, это ребёнок. Пошли за мной.

    Я остаюсь наедине с ликами. Нахожу Угодника: не сильно-то я ходок по церквям, с бабушкой разве что, но если пришла, его навещу обязательно. Почему, и сама никогда не понимала. Здесь в какой-то нереальной тишине смотрю на изображение в приглушённом свете, льющемся из окон, – свечку, наверное, поставить надо, да негде взять. Совестно почему-то становится.

    За думками не замечаю, как возвращается сын.

    – Понравилось?

    Сияя глазёнками, что лучиками, кивает. В такт чему-то своему пританцовывает ногами по холодному пыльному полу.

    – Ребёнок сказал, как в сказке, – отвечает за него наш провожатый.
    – Да! – задорно соглашается сын. – Дядя сказал в Паску приезжать, тогда можно будет позвонить в колокол! Поедем, мам!

    Я улыбаюсь. Благодарю человека, приветливо распахнувшего перед нами двери в неурочный час. Сын по-взрослому протягивает руку для рукопожатия. Вот и всё. Нам пора к папе – он, наверное, уже на две ухи наловил и всех местных диких котов накормил.

    Слушая сыновы восторги, беру его за руку и увлекаю вниз к озеру, к отцу. В голове моей человек: с седым кудрявым хвостиком, в красной футболке и грязных штанах трудится он там, где кто-то когда-то взял всё и порушил – надо же. В какой-то момент невольно оборачиваюсь.

    На холме стоит храм. Тихим, с историей, светом озаряет он свои подшефные территории: порой зеркальную с белыми облаками, порой хмурую в водяных барашках явь озера, карамельные домики, величественный и – хотелось бы верить – вечный лес, серую дорогу у посёлка, которая полоской дыма тает в далёкой зелёной сказке.