Я у мамы дурочка

Мне было плохо. Недели две я пыталась бороться своими силами — крапива, лекарства — ничего не помогало. И мама, несмотря на все мои протесты, вызывает «скорую».
— В больницу! Немедленно! — голос у врача гремит на всю нашу комнату.
— Я не хочу в больницу.
— Мало ли что! Мамаша, вы будете слушать эту ненормальную? Вам дочь нужна вообще?
Скорая уезжает, и регистратор посылает меня искать место в палатах.
Я не могу идти, держусь за стенку, и кто-то из женщин обегает палаты вместо меня.  Место нашлось, но я падаю в коридоре.
И тогда всё начинает двигаться в ускоренном темпе. Меня ведут в операцион-ную, укол, и я снова теряю сознание.
Последнее, что я видела,  — резиновые перчатки сливочного цвета, медленно облегающие руки врачихи.
Очнулась от ледяного холода. Меня волокли по кафельному полу. Голую, за руки. Я дёрнулась, наверно, потому что женщины, что тащили меня, остановились.
— Да живая она!
— Слава Богу, живая. Тогда давай её на кушетку. Ну, что же ты, дурочка, не сказала, что у тебя аллергия на новокаин?
— Я не знала, — губы не слушались меня.
— Как это не знала? А когда зубы вырывали?
— Мне не вырывали…
— И абортов, что ли, не делали?
— И абортов.
— До палаты дойдёшь сама?
— Не знаю… Дайте мне рубашку.
Кровать, что мне нашли, пуста, но не перестелена ещё. Рваные рыжие просты-ни, старое армейское одеяло, сбившийся матрас весь в пятнах…
Сесть, а тем более лечь, я не решаюсь, хотя меня шатает.
В палате пять женщин, и наверное, полное самообслуживание — кто-то снима-ет грязное бельё, другая приносит чистое. Заправляют мгновенно, и я ложусь, нако-нец.
На меня смотрят сочувственно.
— Кровотечение?  Бывает, когда мужика нет. Что же у тебя мужика нет? Моло-дая, красивая…
Эту операцию проходят тысячу женщин, когда хотят избавиться от будущего ребёнка. Я никогда не хотела избавиться от ребёнка, но Бог мне его так и не дал.
Одна женщина в палате на сохранении, остальные после абортов. У всех мужья и дети, и это для них обычная история, залетела — иди, ложись.
— Чёрт бы побрал этих мужиков, всё им надо, а ты мучайся потом.
— А ты его веником, веником!
— А сама-то обломала веник об него?
— Об него обломаешь! Об него и оглоблю не обломать! Четверых настругал…
Палата хохочет, и я смеюсь вместе со всеми непослушными губами.
— Чаю тебе надо. Принести?
— Спасибо…
— Мать-то есть? Что мужа нет, это мы поняли. Матери скажи, чтобы бульон приносила в термосе. Сколько будешь здесь, пей бульон.
Мама и сама догадалась. Но у неё ужас в глазах.
— Всё прошло, мам…
Палата воспитывает меня. Я так выгляжу, наверно, — все пытаются меня вос-питывать, не зная, что дело это безнадежное.
— Выходи замуж поскорей, кто позовёт, за того иди. Или заведи мужика посто-янного. У тебя возраст такой, или на лекарствах жить, или из кресла в кресло.
— А что, это может повториться?
— А ты как думала!
Какой ужас…
— Слушай, слушай знающих людей! Для здоровья нужно.
— Да, для здоровья — а как же любовь?
— Любовь, любовь…— они повторяли это слово, будто пробуя его на вкус, будто забыли его давным-давно.
— Да её выдумали, чтобы морочить таких дурочек, как ты!
— Да что вы такое говорите! Всё в мире держится на любви!
— На нас, бабах держится, на нас!
И я вдруг рассказываю им историю, — не свою, конечно, свою разве расска-жешь — любила чужого мужа…
Эту историю мне рассказывала одна знакомая про тётушку свою. Тогда она бы-ла для меня символом настоящей женщины…
— Знаете, мне рассказывали — женщина очень любила одного человека. А он уехал, бросил её. Ну, погоревала она, а потом встретила другого, замуж вышла, сына родила. Лет десять уже было мальчику, жили в посёлке.
И вот она как-то возится в саду, и вдруг калитка открывается  — медленно, медленно, и кто-то идёт по дорожке… Он! Она лопату бросила, и стоит… А он взял её за руку, и увёл. И она ушла с ним, как была, в халате и тапочках.
Вот это любовь!
— Какая это любовь? А сын? А муж? О них не задумалась? Любовь.. Выдума-ли, тоже — лю-бовь! Тьфу!
Мне оставался год одиночества, только год…