Интро. Десять лет назад

Ноябрь. Питер. Воскресенье. Предсумерки. Иду по Невскому от института к метро. «Грибонал» закрыт, неспешно топаю к Михайловской.

Народ гуляет. Гомон, звуки, будто в оркестровой яме находишься. Каждый настраивает свой инструмент соответственно тембру и размеру. И вдруг в эту привычную слаженную какофонию вплетается дребезг. Четвертая струна бьет на третьем ладу. Нет, на четвертом – «фа-диез». «Да-а-ай бабушке, дай…», - струна дребезжит о порожек. О, эти пресловутые «ленинградки» из березовой фанеры! «Дай бабушке»… Хорошо, что у меня студенческая карточка, не надо думать о покупке жетонов на метро. «Да-а-ай бабушке»… У ступенек магазина с синтетической красотой ссутулилась некрупная старуха. Бабка как бабка, классика жанра: серо-коричневый пуховый платок, свалявшийся от старости и стирок, серо-черное пальто, когда-то бывшее драповым, суконные боты. «Дай бабушке»… Дребезжание струны становится невыносимым. Надо дать бабке мелочи, была же мелочь в кармане, что-то около рубля.

Что я делаю, это последняя десятка! На нее можно прожить день, это полхлеба и бутылка молока. Мятая бумажка с десятизначным номером какого-то С. Николая наискосок. Пальцы мои тянут десятку из кармана. Бабка управляет мной, как игровым автоматом, тащит из шуршащего аквариума свой законный приз. «Возьми, бабушка, с Богом», - глухое, недожатое «фа» на шестой струне. Теплое и мягкое касается моих пальцев. Кошачья лапка без коготков что-то вложила мне в руку. Что-то маленькое, неровное, узловатое, шершавое. Поднимаю голову, вглядываюсь в бабкино лицо. Лицо как лицо, темная плиссированная кожа, несколько седых волосков торчат над верхней губой, тонкой и прямой. Но глаза! Бабкины глаза не выцветшие, нет. Яростные, темно-серые, с чистыми и светлыми белками. «И ты возьми себе с Богом», - чистое «соль». Смотрю в свою руку. Так, узелок с грецкий орех. Неопрятный такой узелочек. Ситчик, напоминает наволочки в больнице, в мелкий фиолетовый цветочек на уже не белом фоне. Развязываю хвостики тряпочки. Оркестр перестал настраиваться и грянул увертюру. Два колечка. Два тонких серебряных кольца, похожих на обручальные. На одном – пять искорок, три зеленых и два белых камушка. Во второе вмяты три темных крошки. Почти черные, нет, синие, сдавлены с краев рельефными звездочками. Два одинаковых колечка. «Возьми с Бо…», - струна порвалась. «А это…», - поднимаю глаза.
А бабки нет. Возле крыльца стоит и курит подросток в «гадах».

PS. Интересная история, однако, произошла с этими колечками. Первое, с зелеными камушками, утонуло в болоте, выброшенное брюнетом с низким хриплым голосом.
А второе, с крошками сапфира, у высокого блондина стащила сорока ...