Если забуду тебя, Гуш-Катиф...

«Посреди песков воткнули саженец, растили его много лет, а когда дерево принесло плоды, его срезали под корень. Вот что произошло с нами в августе 2005-го», - с горечью произносит Шломо Васертайль, бывший житель поселения «Ганей-Таль», вызвавшийся быть моим проводником по музею Гуш-Катифа, расположенному в центре Иерусалима.

Музей маленький – в нем всего несколько комнат, но за год с небольшим в нем уже побывало 50 тысяч посетителей со всех концов Израиля и из других стран. Стены одной комнаты выкрашены в оранжевый цвет, стены другой – в траурный, черный. Здесь же множество экспонатов: правительственные решения в деревянных рамках; фотографии бывших домов и теплиц, превращенных в груды мусора и камней; менора и свиток торы из поселений, которых уже нет; ключи от разрушенной синагоги; мезузы от уже несуществующих домов. Очень грустный музей. Он стирает улыбки с лица всякого, кто в него заходит.

***

Мой проводник по музею – в прошлом школьный учитель, иерусалимец, променявший в свое время спокойную и размеренную жизнь столичного жителя на судьбу первопроходца в девственных дюнах на юге страны.

Шломо Васертайль родился 60 лет назад в Алжире, где в ту пору находился с важной миссией его отец, посланник Мосада Ашер (Оскар) Васертайль, вывозивший в Израиль евреев. До того Ашер был одним из командиров «Эксодуса» и руководителем временных лагерей, созданных на юге Франции для уцелевших в Катастрофе еврейских подростков, которых переправляли в Палестину. Мать Шломо была одной из них. Выходцу из Германии Ашеру удалось спастись чудом, когда к власти пришли фашисты.

- Отец тогда жил в Дормштадте, и было понятно, что дни евреев там сочтены, - рассказывает Шломо. – Он пришел своему однокласснику, работавшему в гестапо, и попросил помочь ему покинуть страну. Тот сказал: «У тебя есть всего три дня на то, чтобы добыть сертификат из любой страны, находящейся за пределами Германии и готовой тебя принять. Если не успеешь, то считай, что мы с тобой больше не знакомы и произойдет то, что должно произойти». Мой отец в тот же день отправил четыре телеграммы своим знакомым в разные страны. Там была всего одна фраза: «Если у меня в течение 72 часов не будет сертификата, я окажусь в Дахау». До истечения назначенного гестаповцем срока у отца на руках были четыре сертификата – из Лондона, Нью-Йорка, Парижа и Хайфы. Он выбрал Израиль. Я как-то в шутку спросил отца: «Почему ты не выбрал тогда Америку? Возможно, был бы уже миллионером», на что он ответил вполне серьезно: «Потому что отсюда меня уже НИКТО НИКУДА не выгонит». Спустя много лет я напомнил ему тот разговор и сказал: «Отец, ты ошибся. Твоего сына, внуков и правнуков выгнали из Гуш-Катифа…» Так завершился этот круг.

Я рос в Израиле, воевал. Ариэль Шарон был командиром дивизии, в составе которой я находился во время Войны Судного дня, и мы прошли с ним один и тот же тяжелый путь, где было много потерь, а в конце его получилось так, что он выгнал меня из дома…

В Гуш-Катиф я попал довольно случайно, - вспоминает Шломо. - Мы с женой тогда жили в Иерусалиме и оба работали в школе. Оказавшись однажды на юге, я был поражен красотой тамошних дюн, и, вернувшись, рассказал об этом своему другу Цви Генделю: мы тогда с армейскими друзъями искали место, где сможем построить дома для своих семей. Он ответил: «Мы собирались перебраться в зеленый уголок, а ты хочешь затащить нас в пески?» В те же дни Лее попалось на глаза газетное объявление, где сообщалось о сионистском проекте, и молодым семьям предлагали строить дома как раз в том месте, о котором я рассказывал. Мы поехали туда уже всей семьей, чтобы осмотреться. Дети поднялись на дюну, увидели море и сказали: «Мы хотим жить здесь». Так что эта история фактически началась для нашей семьи в 1977 году, но планы пришлось поменять. Меня неожиданно направили посланником Сохнута в Страсбур, где мы с Леей провели два довольно успешных года: все наши тамошние воспитанники впоследствии репатриировались в Израиль и живут здесь уже много лет.

И вот ведь какое совпадение… А, может, судьба? В первый же вечер после возвращения из Страсбура нам неожиданно позвонили друзья из Гуш-Катифа – они не могли знать, что мы уже вернулись, просто позвонили наудачу - и позвали к себе, в Ганей-Таль. Я сказал Лее: «Что случится, если мы попробуем хотя бы год пожить там?» За первым годом, последовал второй, потом третий, и, вопреки ожиданиям, попытка растянулась на 30 очень счастливых лет. Мы приехали в пески с тремя детьми, а в Ганей-Таль у нас родились еще трое.

Я хорошо помню наш первый вечер на новом месте, и то, как мы с женой вышли из своего бетонного куба и, усевшись на стульях, посмотрели вокруг и не увидели ничего, кроме песков. Ни птицы, ни мыши, ни бабочки, ни даже мухи или комара. Только пустыня, мы и наш бетонный куб среди безжизенных песков. Помню, в те дни к нам приходили местные арабы, спрашивали: «Вы сошли с ума? Что вы здесь делаете?», а мы отвечали: «Собираемся тут жить. Пускаем корни», на что они отвечали: «До вас тут были турки – ушли. Были англичане – ушли. И вы уйдете». Когда у нас появились теплицы и поднялись первые деревья, те, кто говорил эти слова, не верили своим глазам. Я и сам поначалу не верил. В прежней, учительской жизни я умел только резать помидоры в салат, а теперь научился сам выращивать и помидоры, и многое другое. Через 30 лет у меня было уже 40 дунамов теплиц, миллион саженцев герани, которую я продавал в Германию и другие страны Европы. Да и само место довольно быстро преобразилось: теперь здесь было все. А грызунов и насекомых развелось столько, что, желая сохранить урожай, мы вынуждены были с ними уже бороться.

Вот как выглядел наш дом и сад за день до размежевания, и вот что от него осталось, - Шломо протягивает мне две фотографии. На одной – дом под красной черепичной крышей в окружении высоких деревьев, семья, сидящая за столом на зеленой лужайке. На второй – груда развалин и мусора.

- Ты знаешь, я по крайней мере мог бы спать сейчас спокойно, - с горечью произносит он, - если бы нашлась хотя бы одна причина, оправдывающая случившееся: например, что в результате нашего изгнания государство выиграло, обеспечив себе большую безопасность, повысило свой международный имидж, стало более стабильным в экономическом плане. Я бы сказал себе тогда: мы заплатили свою тяжелую цену не зря и надо смириться с этой болью. Но по прошествии нескольких лет для многих стало очевидно: дело не в наших разрушенных домах, а в национальном унижении, которое мы, евреи, сами же себе и устроили. Я ненавижу эту фразу «Мы вас предупреждали», мне больно о ней думать и тем более, ее произносить, но в итоге она оказалась пророческой: после освобождения Гуш-Катифа весь юг Израиля подвергся обстрелам, а теперь на вооружении палестинцев появились уже ракеты, способные поразить Тель-Авив. Такое ощущение, что наши враги словно иллюстрируют те слова, которые мы произносили летом 2005-го, пытаясь убедить правительство не совершать ошибки, отдавая палестинцам Гуш-Катиф.

***

- Я невольно думаю и о том, насколько все в истории повторяется. – Шломо указывает мне на стену, где обозначены периоды еврейского присутствия в Газе и сам отсчет начинается с древнейших времен, еще до нашей эры. Он показывает мне фрагмент мозаики, которая украшала пол крупнейшей синагоги, выстроенной здесь евреями в прошлые века. Рассказывает о том, что месяц назад в музее Гуш-Катифа побывал 94-летний житель Тель-Авива Йосеф Агиф, который был изгнан из этих мест вместе с родителями в начале прошлого века - в период турецкого присутствия. Показывает запись оставленную Йосефом в книге посетителей: «Надеюсь, тот, кто родился в начале нынешнего века, еще увидит наше возвращение в эти места. В следующем году - в Газе». Продолжает листать альбом, читая выдержки из других записей: «Наш долг – не забыть о том, что случилось с Гуш-Катифом, для нашего будущего» (спикерде Кнессета Руби Ривлин); «Ваша боль – и моя боль. Жаль, что я не сделал достаточно для того, чтобы это предотвратить. Надеюсь, что мы увидим еще и хорошие дни после той тьмы, которую прошли» (актер Азулай Голан); «Меня не покидает ощущение, что я вышла отсюда уже немного другим человеком. Весь Израиль должен пройти через музей Гуш-Катифа, чтобы ощутить эту связь… Наше государство создано для процветания и мы не должны проходить больше того, что случилось здесь» депутат Кнессета Юлия Шамалова-Беркович). Многие записи начинаются словами: «Мы не знали… не думали…не верили…даже представить себе не могли, чем это обернется…»

- Кто сегодня вспоминает о разрушении Ямита? – говорит мне Шломо. – Есть несколько книг, и все. Мы не хотели, чтобы история разрушения Гуш-Катифа была предана забвению подобно истории с Ямитом. Для нас это вопрос национального самоуважения. Мы хотим, чтобы люди знали о том, что за 35 лет нам удалось вырастить на песках цветущие сады, развить лучшие технологии, построить прекрасные дома и синагоги. Это была прекрасная модель интеграции, которая возникла волею случая, без особой поддержки государства. А те ссуды, которые мы выплачивали 25 лет, обошлись нам в итоге слишком дорого. Наша молодость прошла в этих песках, мы отдали Гуш-Катифу все свои силы и знания. Теперь мне, как и многим, кто в свое время здесь начинал, уже под 60. Начинать жизнь с нуля на новом месте? Поздновато. Да и где набраться душевных сил после полученной травмы, когда бульдозеры Арика Шарона крушили созданное нами за 35 лет? В чем разница между нами и жителями Ямита? Они прожили там всего несколько лет, а мы – больше 30. Они, когда это случилось, были еще молоды, а нам уже от 50 до 60-ти. Для них задолго до случившегося были подготовлены места, куда они смогут перебраться. Для нас, как потом выяснилось, ничего не подготовили, иначе многие жители Гуш-Катифа не были сейчас безработными и не жили во времянках.

Кстати, когда рассматривался проект закона о размежевании, в нем была такая строчка: «Каждый, кто останется в своем доме по истечении назначенного срока, будет считаться нарушившим закон. Государство снимет с себя ответственность за его имущество и выплату компенсации». Я в те дни выступил на заседании юридической комиссии Кнессета и сказал: «Вчера, когда я вернулся домой, все уже спали. Я попытался снять со стены картину и не смог, при том что она не весила полтонны. Просто не смог... У меня было ощущение, что тем самым я разрушаю самого себя. Мои дети задают вопросы, на которые невозможно ответить. Мой сын идет в армию, не зная, куда он вернется - у него уже не будет дома». После моих слов воцарилась гробовая тишина…Через несколько дней эту строчку в законе изменили.

Помню, что за два месяца до размежевания меня спросили: «Ты все еще продолжаешь возиться со своими саженцами? Какой в этом смысл? Все равно дом и теплицы придется оставить», на что я ответил: «Когда мы сюда пришли 35 лет назад, не было ничего более законного, чем наше присутствие здесь. Если размежевание произойдет, все и так пропадет. А если решение отменят, я должен позаботиться о своем урожае на следующий год».

Сейчас у меня нет теплиц. После размежевания я пытался что-то восстановить: сначала в мошаве «Ткума», потом в районе Нетании. По разным причинам дело не пошло и целый год я вообще не работал. У меня нет средств, чтобы поднимать новое дело. Какую ссуду я могу взять в 60 лет? Кто ее будет покрывать? Нам твердили, что для всех жителей Гуш-Катифа есть решение. В результате его не нашлось даже для людей, не говоря уже о деревьях и саженцах. Чтобы вывезти содержимое только одних моих теплиц, понадобилось бы 100 больших грузовиков. Да и куда все это было везти? С тех пор, как мы оставили «Ганей Таль», прошло уже четыре с лишним года, а мы все еще живем в каравилле в районе Гедеры. Мой пример – всего лишь один из очень многих…

***

Я спрашиваю Шломо, как возникла идея создать музей Гуш-Катифа, а он вспоминает, что еще за год до размежевания начал заносить в компьютер все происходящее, создал с друзьями политический форум.

- Наверное, это и было уже началом создания музея, только мы тогда об этом не думали, - тихо произносит он. Мы находимся в последней комнате музея, стены которой выкрашены в черный, траурный цвет. На экране снова и снова крутится один и тот же сюжет, снятый в тот самый день, когда жителей Гуш-Катифа изгоняли из их домов.

- Я помню, как в тот день один из жителей Гуш-Катифа, врач, вдруг надел военную форму, в которой каждый год ходил на резервистские сборы, - вспоминает Шломо. - Мы спросили его, зачем он это сделал. «Чтобы у моих детей потом не было травмы от вида военной формы». Позже я понял, насколько он был прав. Мой сын, отслуживший в свое время в Ливане, ходит теперь на сборы в гражданской одежде: он не может заставить себя надеть военную форму. То же произошло и с дочерью...Три поколения нашей семьи жили в Ганей Таль и не знали ничего другого: все прошлое моих детей и внуков было стерто в один день. Они не могут вернуться в места, где прошло их детство. Видишь этот экспонат? – Шломо указывает на картонную коробку с эмблемой ЦАХАЛа, брошенную в углу среди бетонных блоков. – Это всего лишь одна из тысяч коробок, которые солдаты привозили в Гуш-Катиф летом 2005-го. В них нам предлагали упаковать всю нашу прежнюю жизнь. Многие из этих коробок пятый год находятся во времянках вместе со своими хозяевами, для которых до сих пор нет решения.

Напоследок Шломо заводит меня в небольшой кинозал, где демонстрируется хроника авгстовских событий 2005-го года. Впрочем, не только. Один из фильмов был снят совсем недавно - на месте развалин. Снят палестинцем, которому заплатили за это немало денег. Двенадцатиминутная хроника о том, что осталось от синагог, по поводу сохранения которых с палестинским руководством было подписано специальное соглашение. Из 22 синагог целыми остались лишь две: в одной палестинцы разместили свой оффис, другую приспособили под птичник. На месте остальных - руины…

Фото: Михаил Левит