Рыжик

РЫЖИК

Помнишь, Людочка, тетя Таня рассказывала?.. 
Cкажет кто-то: «Было там совсем по-другому!»
Но ты то знаешь: все было именно так…


Всё смешалось в доме Картошкиных: мебель, сумки, мешки, ребятишки… чемодан, ровесник еще Петра, гордость фамильная, - ветхий Картошкиных герб…  Это ж сколько добра? – чудеса!  Вот скажи, ну не чудо – авоська?  В мирное время трех булок не унесешь – что купчиха стоит: ни обнять, ни поднять!  А мешки? - кули, не мешки!  Это ж сколько всего?!  Про богатство такое своё Картошкины и думать не думали.  По-всему видать: не зазря жизнь-то трудную мучились, не задаром по ней их колдобило.  Даже гордость взяла.  А только, думают, и без чуда здесь никуда.  Кинулись кровать разбирать (верой-правдой она – раритет!):
- спинки вертикальные, две  -  обе тут.  Постарели за столько-то лет - как ни крути, чемодана постарше - но стоят, как положено;
- горизонтальная… вроде тоже.  А то-то что «вроде»!  За вертикальные-то не держится!  Крючочков-то нет, поди - подержись!  И давно видно нет.  Толи спёр кто, толи сами отклеились?  А как же висит?
Живешь так, чудо каждый день в руках носишь, спишь на чуде, дом – чаша полная; а все плохо тебе.  Жалуешься на скуку зеленую, на серость житейскую.  Кабы не встряска, кабы не переезд – нипочём не узнать, как чудесно-то все!
А оно, и правда, чудесно.  Наследство!..  Слово какое буржуйское.  Но это тебя пока не касаемо; а так ничего слово, радость в ём есть.  Ведь в самом, аж, в Сочи наследство!  Не в Сибири, чай, - возле самого Черного моря!  Целый, аж, дом!  А в Сочи!.. песок там!.. пальмы, может…  Сосед тут Картошкиным целый весь вечер рассказывал.  Хотя, тот соврет, ничего не возьмет.  Ну откуда ему, алкоголику, про Сочи-то знать?!
Померла там, слава Господе, бабка какая-то (пусть земля пухом ей, и Царствие Божие): и в глаза ту бабку не видывали, и слыхом о ней не слыхивали – бумага пришла.  Так, мол, и так: преставилась нонче такая-то и сякая (фамилия сходится); вы, мол, одни у нее, а других уже нет…  Просила меня, если что…  Так что занимайте, обживайте да лихом не поминайте.  И подпись: Лизавета, подружка бабкина.
Да какое там «лихо»?!  Мы тебе, бабушка, ровно Ленину! чтобы, как у людей! чтобы, кто чего не сказал: мол, от радости совсем от них совесть-то съехала, - и оградку, и крестик!..  Спасибо тебе…
В суете боком как-то, вскользь, промелькнуло:
- Мы вот и слыхом не слыхивали, а она?..  Как узнала?  Жила как?  Одни, говорит, у нее…  Постой, сколько ж там нацарапано?  Девяносто один?!!  Бог, Ты свят… - Промелькнуло да и затерлось.  Тут этих мыслей… Да важные все.  Это жизнь…

Во всей этой Картошкинской суете не участвовал только один из Картошкиных – Картошкинский кот.  Рыжий, от ушей до хвоста такой умный, он и на полкоготка семейную радость не разделял. 
- Так вот с бухты-барахты?!  А позвольте спросить: в честь чего?  В честь какого-то Сочи?  Да кто вас там ждет?!  А на месте - слыхали, небось? – и камень мхом обрастает.  Знайте, несчастные!  Переехать, что – погореть!!  Помните!  Не место нас красит! – Очень мудро поучал кот глупых Картошкиных. – Горе вам горькое – ОДИНОЧЕСТВО…  Оно ведь все как: здесь вы всех знаете, знают вас; и не пнут без особой нужды, и камень к вам в огород не забросят.  Как говорят: от знакомой собаки и шерсти клок! – Здесь он что-то напутал, понял это и фыркнул с досады. Да и как не напутать,  как не фыркать?! Расстройство одно.  Нет, что его не возьмут, в голове не вмещалось.  Расстройство было в другом: как он, кот Василий Картошкин (для друзей просто Рыжик), гроза всех соседских котов, мечта всех кошек, аж до крайних домов, оставит ВСЁ ЭТО – двор, деревья, чердак?..
- Ведь кошка – не человек! – Хотел он крикнуть Картошкиным. – Кошкам от этого больно… - но передумал.  Вспомнил про бабку и передумал.  Понял, что не поймут.
- Значит, судьба, - подумал Василий, - значит, Сочи, мать его за ногу.

Еще пару дней и все утряслось.  Баулы (и что от Петра Алексеича) в контейнер затиснули, квартиру на соседку повесили, на верную тётку Марусю.  Слез-то было!  Будто не в Сочи Картошкиных выпроваживали, будто в каторгу, на Соловки. Все сбежались!  С кем на Пасху-то и здоровались, и те все в слезах. Как от сердца, будто кровинушки.  Рыжику бантик вцепили по случаю: со справкой теперь он, по-другому в самолет не возьмут.  Так не так, а еще пуще зауважали Василия.  Только что не по отчеству с ним (не знают видать): и корзинку ему, и в корзину…  (Как это у людей? – без бумажки букашка ты.  Ох, и глупый народ!)  А ребятишкам понатащили! - в мирное время такого не кушали, – трескают… 
Все одно, до них, до ребятишек, из Картошкиных первых дошло:  заревели вдруг, засопливели.  Это потом уж родители – в один голос, все, как Рыжик сказал:
- Может, к черту, Сочи-то эту?  Может, здесь?  На месте-то, слышь, и камень мхом обрастает.  Может, можно еще?.. 

Поздно.  Газик подъехал, как черту прочертил: где сидим – уже было, а будет…  А что с ними будет?  Кто их ждет?  Поспешили, видать, Картошкины, не обдумали.  На чужбину ведь, аж на самое Черное море!  Жаль что поздно; газик уже, как серпом…  Будто сердце на две половинки.  А у людей не положено так.
- Значит, судьба, значит, Сочи, мать ее за ногу!

Жили Картошкины дружно; всякое, конечно, бывало – жизнь… но на самолетах вот ездить не ездили.  Вроде как страшно и вроде как радость.  И то, слава Богу.  Домчал их знакомый газик, всплакнул чем-то там под капотом и бросил: ваша, мол, жизнь - вы ее и живите.  И шофер всплакнул, тоже знакомый.  Обнял всех на прощанье, сказал, как сумел, и айда вместе с газиком.  Одни остались Картошкины.  Народу кругом – пруд пруди!  А они одни, как отрезало.  Ребятишки насупились; родители как в воду опущены: вот и радость им.  А все Рыжик!  Где он, черт рыжий?!  Каркал, каркал – накаркал?!
- Рыжик, чтоб ты скис, чего притаился?! – Ох ты, Господе!  Пустая корзинка.  Не уберегли Картошкины Рыжика: потерялся, - думают.
Снова слезы – навзрыд, до икоты, до синих губёнок.  Потерялся Василий, а самолеты не ждут, и искать уже поздно, и билетам не пропадать.  Поехали.  Со слезами да с охами.  Думают для себя:
- Кот у нас, у Картошкиных, ладный.  Даст Бог, прибьется.  Даст Бог… свет-то, он не без добрых людей.


Но Рыжик не потерялся.  Кошки редко теряются; не люди, поди.  Просто в миг, когда газик уехал, оборвалось будто все.  Понял:
- Не сможет!  Черт с ней со справкой, а только никак.  Это Картошкины: билеты им, видишь ли, жалко.  Двор им, видишь, не жалко!  Деревья…  Может, не пропадут без него?  Может, попадут в хорошие котовские лапы?  Сколько он от них претерпел?!  А, гляди, как печёт.  Дай им Бог, Картошкиным этим!  Дай им Бог…

Он старался идти все время на запад.  В голове будто компас: «Твой дом там».  Иногда, случалось, плохо указывал.  Компас работал исправно, если ходу на сутки.  А тут завезли Василия в Тмутаракань, в край Земли, верст за двести!  И сбивался прибор от этой огромности, в сторону уводил.  Тогда плутал Рыжик – долго, неделями.
Весна в том году унылая вышла: таяло, опять намерзало, наметало еще.  И так весь апрель.  Хуже было ночами – холодные, с ветром, с собаками.  Василий старался переждать их в деревне, на чужих чердаках.  Потом идти стало легче – теплее и суше.  В деревни Василий заходить перестал (внешний вид, -  напугать всех боялся): одичал, высох весь, ветром шатало, шерсть всклокочилась.  Да все бы оно ничего - компас совсем захандрил.  А дома все нет, и нет сил, и все чаще виденья…
- Вот выйдет, бывало, все уважают, каждый дотронуться хочет; «золотой», говорят.  Врали, конечно.  Но было приятно.  Очень, знаете, было приятно!  Где сейчас это все?  Может, лечь да совсем не вставать?!
Но что-то властное, будто Сверху какая-то сила: «Надо идти.  Твой дом там…»

Как оно всегда и бывает, что ждал он так долго, внезапно пришло:
- Запах! – Как гром среди ясного неба. – Здесь!  Уже рядом!  Теперь доползет, теперь хоть там что, хоть там тресни!
Вот и двор.  Листья  желтые.  Кажется, осень…  Как долго он шел…

Кот лежал под любимой березой, смотрел на любимый чердак, на любимые окна; и не было сил, чтобы радоваться, даже себя пожалеть – пусто было.  Почему-то он думал: будет все по-другому.  Понял: Картошкиных нет.
- Надо было с собой их тогда…  Ну помучились бы, ну поплутали.  Зато вместе бы.  Чего уж теперь…

- Свят, свят, свят! – Остановилась какая-то тетка, за сердце схватилась; плохо, видно. – Рыжик, случаем не ты?

Поднялся Василий, подошел, заплетаясь, обнюхал:
- Верная тетка Маруся.  Как не признать?  Шуму всегда от нее, как от железной дороги и сосисками пахнет.

- Люди!  Да куда ж вы?..  Чтоб вам скиснуть!  Рыжик вернулся!  Да что ж это, Господе?!  Люди!  А-а-а!!!

А люди уже из подъездов бежали, высовывались из окон, на балконах толпились; кто-то уже заревел…  Что тут сталось!
- А он то думал: забыли.  Ревут – значит, помнят.  Значит, правильно шел; правильно его Сила вела.  Теплей, что ли стало?  Уснуть бы.  Постой, о чем они там?  Спорят, где ему жить?  Ничего, можно и у тетки Маруси.  Заполошная, зато – верная.  Всегда она тут, в их дворе; а это главней.  Ишь, сцепились!  И каждый себе.  Все хотят.  Шепчут на ухо, «золотым» называют.  Врут, небось, как всегда.  Пусть…  Глупый, конечно, народ, но КАК ЖЕ ЕМУ ИХ НЕ ХВАТАЛО…  Неужели сбылось?  Или снова эти виденья? - Кот поёжился, глазами повел, берёзу увидел, чердак, лица… эти глупые-глупые лица! – Ну, уж нет!  Теперь не обманешь.  По-настоящему все.  Он пришел…

2000 г.