Вкус понедельника

ВКУС ПОНЕДЕЛЬНИКА

Закончилась воскресная служба, и выходящие за церковные ворота видели, как моложавый, подтянутый мужчина энергично выговаривал бомжу.
– Я – настоящий мужик, – крутил он ключи от машины, – вкалываю – и получаю! Карьеру сделал, дом – полная чаша, и всё – без доброго дяди, не будь я Мирон Охочий! За свои полвека сам поднялся, детей поднял. А мы, похоже, ровесники…
Неожиданно пошёл дождь, Мирон распахнул зонт.
– А ты? – ткнул он в мокнувшего нищего. – Бродяга… И пьешь… Говоришь – от тоски, мол, никого не встретил… А счастье-то – рядом, только руку протяни! А то выйдешь глубоким стариком, а она: «Вот же я – в соседнем подъезде всю жизнь тебя прождала!» Обидно-досадно? А кто виноват?
Собралась толпа, вокруг одобрительно кивали. Чувствуя поддержку, Мирон расходился всё больше.
– Пойми, я не хвалюсь, зачем? Просто хочу, чтобы ты понял, чего на свете ст;ишь! Вот и сейчас хнычешь… Не стыдно? Работать надо, а ты – на паперти…
Сплюнув, он порылся в кармане, вынув мятую купюру. Протянул, держа двумя пальцами за край. Нищий взял за другой. В этот момент Охочий моргнул. И оказался в тесной квартирке на первом этаже, с окнами во двор. Шёл дождь, он смотрел как вороны в помойном баке расклёвывали арбузную корку, и в кармане у него лежал паспорт на имя Демида Пустобега.
В подворотне виднелся храм, ворота уже закрылись, и паперть пустовала. Там где был нищий, блестела лужа. И Мирон понял, что занял его место в жизни. Он огляделся – грязный пол, убогая мебель, продавленная, узкая кровать. В столе он наскрёб немного мелочи. На хлеб без масла. Стены давили, оставаться было невыносимо, и он выскочил на улицу. Кое-как Мирон добрался домой – передвигаться без машины было непривычно, а трамвай громыхал бесконечно долго. Но в подъезд его не пустил охранник. Потоптавшись на улице, Мирон дождался жену. Когда садилась за руль, окрикнул. Она удивлённо обернулась.
– Мне бы Мирона… – уже безнадёжно спросил он.
– Муж в офисе – хлопнула она дверцей.
Пока трамвай вёз обратно, Мирон обзвонил друзей. Его не узнали. Тогда он удалил все номера. В Москве он был теперь, как Робинзон на своём острове. И у него не было даже Пятницы. Вернувшись, Мирон долго сидел, обхватив голову руками, потом взял лист бумаги, расчертил на клетки и, как это делал в прежней жизни, заполнил их неотложными делами, распределяя по степени важности. На первом месте оказалась «Работа». Всю следующую неделю он обходил бывших деловых партнёров, предлагая те же выгодные проекты, которыми занимался раньше.
Его выставляли за дверь.
«Ничего, с моей-то квалификацией…» – храбрился он вечерами.
И, заводя будильник, падал на визжавшую ржавыми пружинами кровать.
По утрам он находил в ящике стола небольшую сумму, так что голодная смерть ему не грозила. Но упрямо искал работу. Купив газету вакансий, обходил место за местом, заполняя бесчисленные анкеты, оставляя резюме, но всюду разводили руками: «Возраст…» Молоденькие секретарши выпроваживали его с той обворожительной, холодной улыбкой, с какой выставляла нежеланных посетителей его собственная. Но Мирон не сдавался. Выбритый до синевы, он ходил и ходил. Неделя за неделей. Давал он и объявление, предлагая открыть совместный бизнес. Никто не откликнулся. И постепенно он стал ненавидеть мир, где трясутся за кресло, без которого превращаются в ничто. Его квартирка оказалась дворницкой, и, чтобы не выгнали, приходилось подметать двор. Поначалу Мирон впрягся в эту работу, но она не отвлекала от мыслей. Приглядываясь к прохожим, Мирон видел, что они тянут лямку, вцепившись в привычную жизнь, выпав из которой сходят с ума. «Как всё зыбко, – бормотал он, ширкая метлой, – как случайно…» Раньше его график был забит, а неделя пролетала, как один понедельник. А теперь будни не отличались от праздников, и он целыми днями не знал, куда себя деть. Чтобы уйти от щемящей пустоты, пробовал читать. Но книги, от которых давно отвык, казались скучными и быстро утомляли.
Был серый, унылый день, кропил дождь. Растянувшись на кровати, Мирон вспоминал, как в детстве боялся смерти, о которой в последние годы не задумался ни разу. Он гнал эту мысль, вытесняя чередой повседневных забот. По воскресеньям он ходил в церковь, сжимая свечу, молился, исповедовался, каялся, но всё – механически.
– Ты верил детским сказкам, – рассмеялось пятно на обоях, – а попал во взрослую!
Мирон узнал Демида Пустобега.
– Надеюсь, ты понял, почему «деньги» существуют во множественном числе, а «горе» – в единственном?
Мирон кивнул.
– Вот-вот, каждый за своё цепляется, тяжело прожить и не рехнуться…
А перед Мироном проплыли бывшие знакомые, с холёными лицами и потухшим взглядом. «Подтухшим! – оскалился Демид. – Чтобы узнать себе цену, не нужно карабкаться на Эверест, достаточно отключить «мобильный», отрезав себя от прошлого…
И Мирон понял, что раньше у него было всё, но своего – ничего. А теперь обнажилась его душа, а там – пустота, в которую он страшился заглянуть.
«Ну что, Мирон, понял теперь, чего ты ст;ишь?»
Мирон задрожал и с головой накрылся одеялом.
Шло время, Мирона по-прежнему душила тоска, от которой он забывался теперь за бутылкой. Он опустился, оброс щетиной и пил с окрестными бомжами. Мучаясь похмельем, он чувствовал себя на тысячу лет и относился к жизни, как к громоздкому чемодану, нести который тяжело, а бросить жалко.
– И главное, ничего не изменить, – каждый вечер долбил Демид. – Кто как жил, так и помирать будет…
Он издевательски кривился.
– А знаешь, какая у тебя будет эпитафия?
И выждав, хохотал:
«Ай, да Мирон, подвинься хоть здесь на микрон!»
Светила луна, и её отражение в лужах дробилось под каплями дождя. Мирон лежал с открытыми глазами и думал, что провёл жизнь, как заводная кукла. «А теперь зав;д кончился», – прошептал он и истерично расплакался. В шею ему упиралось что-то твёрдое. Под подушкой Мирон нащупал пистолет. Решительно, как делал всё в жизни, прислонил его к виску и, зажмурившись, спустил курок. Раздался сухой щелчок. Мирон распахнул ресницы – он стоял у церковной ограды, протягивая нищему мятую купюру.
Воскресенье кончилось – начиналась трудовая неделя.

Джафар Афаров. «Сказки для офисных работников» (2009)