Интеллигенция россии в начале хх века

В. П. РАКОВ
Ивановский государственный университет

ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ РОССИИ В НАЧАЛЕ ХХ ВЕКА: КУЛЬТУРНАЯ ТРАДИЦИЯ И ПОЛИТИЧЕСКИЕ СТРАТЕГИИ

Проблема национального своеобразия интеллигенции, особенно рус-ской, кажется, переживает кризисное состояние. Сколько бы ни говорили и ни писали на эту тему, у читателей остается чувство горечи и разочарования: каждый специалист в области интеллигентоведения стремится построить некую модель понятия, мобилизуя при этом ресурсы рационалистических методов. Вы скажете: а как же иначе? Наука потому и есть наука, что не от-ступает от принципа разумности всякого дискурса. В противном случае она превратилась бы в сплошную лирику. Спорить с этим никто не собирается, мы хотим лишь указать, что чисто сциентистское толкование категорий "ин-теллигенция" и "политика" весьма далеко от сущности той и другой. Причин этого – много, однако среди них есть главная, именно, осуществляемая ис-следователями редукция духовного контекста национального бытия, взятого во всей его глубине и многообразных тонкостях, вплоть до таинственных и мифологических. Культура насыщена экзистенциально важными смыслами, потому она и определяется "как умение жить"[1]. Существование интелли-гента развертывается не только в системе "концептов", но и в пространстве того, что можно назвать интуициями, которые подчас ярко и глубоко пере-живаются, но не всегда столь же интенсивно и прямо осознаются. Духовная жизнь есть диффузный сплав разума и чувства, логоса и алогии, света и мглы, энергии порыва и покоя безмыслия. Вся эта полнота жизни обогаща-ется и расцвечивается всякого рода индивидуальными реакциями, жестами – словом, выразительной клавиатурой поведенческого стиля, часто отдаленно-го от какой-либо рационализированной, не говоря уже о научной, самореф-лексии. Однако история – не идиллия, она то и дело дает примеры социаль-ных потрясений и катастроф. Вот тогда-то, в роковые времена, она взывает к разуму интеллигенции, дабы осмыслить самое себя. На высоте задач оказы-ваются, к сожалению, не все, истину видят немногие, а на ее защиту встают лишь единицы. Их прозорливость поддержана такой мыслью, которая дана как интеллектуальная форма чувственности, морали и неизъяснимой интуи-ции. Такая мысль – не уплощенна, а – сферична. Часто она не вмещается в жанр лозунга, афоризма, тогда как крикливые призывы находят лапидарную форму, звучат остро и воспринимаются как максима и императив. И все же историк политической культуры с полным на то основанием может утвер-ждать, что ценностный подход к текстам и их содержанию сильно колеблет и дискредитирует уличную риторику и эмфатику. Он отметит также, что глубинная проблематика эпохи нередко выступает не в форме всем доступ-ных лозунгов, а в таком строе речи, который есть плод "тихих дум" (С. Н. Булгаков ). И в этой духовной заводи выделяются такие слова, точнее, име-на, которые для каждого человека дороги и милы, бесконечно высоки и да-же священны. Для участников знаменитого сборника "Вехи" одним из клю-чевых имен является "Родина". Это имя насыщено расширяющимися смыс-лами, историческими, социальными, нравственными и интимно-личностными переживаниями. Точнее было бы сказать, что имя "Родина" по своему универсальному содержанию и его важности для тех, кто им опери-рует, выступает в качестве мифа, если под последним понимать лосевское его определение. "Развернутое магическое имя" и "в словах данная личност-ная история"[7, 8]–вот что такое миф.
Фундаментальная значимость "Родины" определяла мышление и дей-ствия интеллигентов-политиков, в первую очередь думавших о судьбе, то есть об историко-цивилизационных и культурных перспективах Отечества. Мы говорим о политиках консервативного направления, которых еще и до сих пор иногда именуют "черной сотней". Отстаивая свою стратегию, эти люди хорошо понимали собственную обреченность на поражение: эпоха бы-ла охвачена страстями, часто слепыми и безответственными, так что диалог между партиями был невозможен [10]. Насколько драматичными были  пе-реживания интеллигентов "почвеннической" или "органической" ориента-ции, хорошо видно из их недавно опубликованных писем [9]. Бросается в глаза и то, что спектр идей, связанных у консерваторов с именем "Родина", диктовал не только, как принято говорить, линию, но и стиль социального поведения. Историк, социолог, психолог, специалист по этике найдут в жиз-ни и литературном наследии "органиков" то идейное и эмоциональное бо-гатство, которое до сих пор остается актуальным; оно может служить "в ка-честве программы для современной, сегодняшней борьбы в сфере идеологии и, в конечном счете, политики"[6].
Приступая к изучению революционной эпохи, истории Государствен-ной Думы и политических метаний интеллигенции, необходимо воочию представлять картину социального и духовного разорения, в пучину которо-го была ввергнута Россия. И здесь тем более важной представляется нравст-венная высота, благородство и мужество широко мыслящих людей, воспри-нимавших происходящее – из глубин своего внутреннего мира. Этот мир был религиозно и патриотически устойчив и так же тверд перед угрозой раз-рушительных идеологий. Выразительным примером может служить коло-ритнейшая фигура С. Н. Булгакова, чье духовное местоположение распола-галось между почвенническим "органицизмом" и революционностью, и все это заострялось в сторону созидательной философии жизни и против скеп-тического отношения к ней. "Культурный консерватизм, почвенность, вер-ность преданию, соединяющиеся со способностью к развитию, таково было, по словам мыслителя, ‹...› здание, которое и на самом деле оказалось бы спасительным в истории, если бы было выполнено"[3]. Эта формульно из-ложенная программа, кажется, сближала Булгакова "с осколками славяно-фильства"[3], но все же в одном пункте и отторгала от них. С Д. Самариным, И. Мансуровым, М. Новоселовым, В. Кожевниковым он дружил лично, но им не хватало экзистенциально обустраивающей целеустремленности. Под-купало отрицание ими нигилизма, "но они не были его преодолением", а "были, в сущности, духовно сыты, и никуда не порывались души их, никуда не стремились"[3]. Эта анемичность политического поведения друзей вос-принималась Булгаковым с тем большей остротой, что сам он жил с "общим ощущением мира и истории, каким-то внутренним апокалипсисом", захва-тывающим все его существо [3]. Мировоззрение философа тех лет–трагично. Более того, он испытывает чувство безысходности и отчаяния, что обостряет его видение как общей ситуации в стране, так и во второй Государственной Думе, куда он был избран от Орловской губернии. Булгаков писал, что из Думы он "вышел таким черным, как никогда не бывал"[3,302]. В чем причи-на столь резкого мировоззренческого перелома?
Ответ на этот вопрос – не из трудных. Высокие представления Булга-кова об Отечестве, а также одна из его характерологических "доминант" – идея "сыновства"[2], предрешили остроту его взгляда на людей – участников заседания ответственного государственного органа. Он отмечает "всю без-надежность, нелепость, невежественность, никчемность этого собрания, в своем убожестве даже не замечавшего этой своей абсолютной непригодно-сти ни для какого дела, утопавшего в бесконечной болтовне ‹...› Я, заключа-ет он, не знавал в мире места с более нездоровой атмосферой, нежели зал и кулуары Госуд. думы..."[3,302] Но где был выход из этого абсурдного тупи-ка? И был ли искомый выход таким шагом, который утверждал бы высшее человеческое чувство – любовь к Отчизне? Политическая биография Булга-кова дает ясные ответы на эти вопросы.
Убежденность мыслителя в долженствующей человечности политики побуждало его к неприятию "классовой" разнузданности" сословий[3,305]. Индивидуальная особенность булгаковского отношения к социальной хто-нике окрашена благой энергетикой христианина, исходящего из мысли о ес-тественной обязательности превозмогания и победы над слепыми и разру-шительными инстинктами – во имя единения народа. Он неколебимо от-стаивает ценностные критерии поведения на общественной арене, провоз-глашая тезис, и ныне звучащий, если не экстравагантно, то непривычно: "Есть любовь и в политике"[3,303]. Конечно же, это чувство понимается им не абстрактно, но во всей его жизненной актуальности и конкретности, то есть строительно, что связано с исторически создававшимися устоями об-щества. Речь идет не о чем ином, как о государственности, мыслимой в мо-нархическом ключе. Заметим, что эволюция политической мысли Булгакова к этому результату была обусловлена теми высокими представлениями об Отчизне и долге, о которых мы писали выше. Власть монарха мыслится фи-лософом как "высшая природа власти, не во имя свое, но во имя Бо-жие"[3,303]. Булгаков указывает, что "царь несет свою власть, как крест Христов, и ‹...› повиновение ему тоже может быть крестом Христовым и во имя Его"[3,303]. Надо сказать, что дело тут не в богословствовании о власти, а в ее моральных принципах, могущих создать скрепы, в том числе и духов-ные, для разнообразных творческих сил нации. В научной литературе, начи-ная со знаменитого трактата Данте [4], о монархии написано множество тру-дов, где провозглашается телеологическая идея власти, ее консолидирующая и даже спасительная роль в обществе. Опыт истории показывает, насколько благотворной является подобная философия. Что же касается русской мыс-ли, именно "органического" направления, то она углубленно разрабатывала проблему власти, личности и исторической призванности монарха. Выдаю-щимися трудами, посвященными данной теме, по праву считаются научные произведения И. А. Ильина, автора книги "О монархии и республике", а также такого текста, как "Понятия монархии и республики", которым мы и воспользуемся для целей нашей статьи.
Личность монарха осмысливается Ильиным в системе многообразных измерений, среди которых им особо выделяются аспекты внутреннего дела-ния, совершенствования себя и религиозности. Последнее из названных ка-честв внушает подданным "уверенность ‹...› в том, что монарх сам ставит себя перед лицо Божие и сам измеряет свои дела и решения критериями бо-жественного откровения"[5]. Фигура или, будет лучше, если мы скажем: фе-номен властителя, оценивается исследователем с позиций уже упоминавше-гося долженствования, как это и заявлено еще в философии Платона с его идеальными эйдосами, а также Аристотелем, который в обоснованиях идеи правителя использовал понятие энтелехии [см.: 5,546]. Ильин, далее, пишет: "Горе царю, если он ‹...› сам не культивирует в себе эту священную глуби-ну–духа, любви, благой воли, справедливости, мудрости, бескорыстия, бес-страстия, правосознания и патриотизма"[5,546].
Как видим, личность монарха, в его эйдетическом или энтелехийном смысле, подается Ильиным как отвечающая самой строгой шкале ценностей, что и является гарантией разумности его правления. Идеи Булгакова во мно-гом совпадали с государственно-монархической философией Ильина.
Морально-политическая концепция Булгакова, если смотреть на нее с позиций истории как свершившегося, выглядит утопичной. Но это вовсе не указывает на ее неистинность. Мысль об отсутствии в истории сослагатель-ного наклонения нам представляется известной данью фаталистической фи-лософии развития. В России это "если бы..." не осуществилось, а вот Англия и Испания, например, не утратили своих монархов. Этим странам удалось совладать с тем, что М. Шелер называл "преступными формами выражения классового ресентимента"[11]. России оказалось не по силам справиться с этой задачей. Если бы был услышан голос таких мыслителей и политиче-ских деятелей, как Булгаков, то, возможно, не случилось бы катастрофы 1917 года: ведь христианство и есть та преграда, которая стоит на пути са-моотравления душ чувством ненависти, злобы и т. п.
В этих кратких заметках нам хотелось не столько воссоздать мировоз-зрение Булгакова с исчерпывающей полнотой, что, понятно, невозможно сделать в одной статье, сколько показать трагическое несовпадение фило-софских и политических усилий личности и направленности истории, забы-вающей о принципе толерантности и обольщающейся энергией иррацио-нальности, за греховность которой расплачивается уже не одно поколение России.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Аверинцев С. С. "Скворешниц вольных гражданин..." Вячеслав Иванов: путь поэта между мирами. СПб.,2001. С.44.
2. См. об этом: Акулинин В. Н. С. Н. Булгаков: Вехи жизни и творчества // Христианский социализм (С. Н. Булгаков). Новосибирск,1991. С.7.
3. Булгаков С. Н. Агония // Там же. С.299.
4. См.: Данте А. Монархия // Данте А. Малые произведения. М.,1968.
5. Ильин И. А. Из лекций "Понятия монархии и республики" // Ильин И. А. Собр. соч.: В 10 т. М.,1994. Т.4. С.545.
6. Кожинов В. Россия: Век ХХ ( 1901–1939 ). М.,2002. С.12.
7. Лосев А. Ф. Миф – развернутое магическое имя // Лосев А. Ф. Миф. Чис-ло. Сущность. М.,1994.
8. Лосев А. Ф. Диалектика мифа // Там же. С.151.
9. См.: Минувшее. Исторический альманах. 14. М. – СПб.,1993. С.145-225.
10 .См.: Соловьев Ю. Б. Самодержавие и дворянство в 1907-1914 г.г. М.,1990.
11. Шелер М. Ресентимент в структуре моралей. СПб.,1999. С.44.