Элиэзер

- Привет, старушка! – и голос, и обращение из прошлой жизни…
- Привет старый еврей! – даже и не представляла, что этот телефонный обмен любезностями настолько быстро снимет тревогу перед готовящейся встречей – 20 лет большой срок…
Оставшиеся три дня  пыталась вспомнить, почему же мы звали его Лешей, если прекрасно знали, что – Леонид.  Но теперь уже не переучиться, и это будет единственной неловкостью в дальнейшем общении: и новое не произнести, и другое как-то не к месту…
Каждый день он добирается из Иерусалима в Тель-Авив, где издательство, потом – обратно. Чаще общественным транспортом. Но утром назначенного дня забросил мой чемодан в багажник своей Тойоты на перекрестке в 20 минутах ходьбы от нашей гостиницы – в Тель-Авиве очень сложное движение, в котором разбираются только местные.
В четыре отправились в Иерусалим, и дальнейшее общение происходило наполовину именно в автомобиле. Леша рассказывает о семье – детях, внуках, женах, обо всех чуть-чуть, без особых подробностей, о работе, о проблемах с арабами, а поперек всего этого – бесконечные разговоры по громкой связи: подчиненные, жена, младшая (она – по инерции на иврите, он  – изображает неузнавание, пока девушка не переходит на русский)…  С женой говорит раза три, уточняя встречу… Дает наставления  ей, потом корреспонденту, занимающемуся последним, невероятным для Израиля по жестокости, убийством ("… и никакой мафии, пожалуйста…")  И как-то все это получается у него спокойно, с легкой иронией, но уверенно и авторитетно…
Меня, конечно, занимает история его предыдущей жены, с которой  когда-то почти дружили, но тут как раз "подхватываем" по дороге новую…  Что могу сказать: в судьбах людей мало случайностей – я, вот, все выходила замуж за математиков, а Леша женится на довольно крупных блондинках, спокойных и хозяйственных, удивительно мягких по характеру, на первый взгляд,  и таящих удивительную силу под округлыми формами. Мне его жены нравятся очень… И еще очень нравятся характеристики, которые он им дает – качества, которые ценим в других, иногда говорят о нас лучше, чем любые  другие попытки представить себя…
На поседевшей голове – серенькая вязаная кипа, но и без того известно, что Леша сионист. В этой стране религиозные убеждения значат, и мы имели некоторые опасения по поводу  совместного проживания и трапез – кашрут есть кашрут...  Нам сразу сказали, что вот, этой посудой, и этой ("молочной") раковиной пользоваться можно, а потом  сидели за большим  столом, пили вино, ели замечательную стряпню Шуры… Мужчины перешли на воспоминания детства – у еврейских мальчиков в черте оседлости всегда особенные воспоминания. Тут как раз выяснилось, что с Лешей мы учились вместе не в той школе, что у рынка, а в другой – напротив тюрьмы… И я только слушала, испытывая даже некоторую любопытную зависть оттого, что была непричастна ко всем этим историям, потому что мои ранние годы прошли в шляхетских глупостях…
Но какой смысл чего-то добиться в жизни – гласит американская поговорка – если об этом не узнают на родной ферме. И Леша вытащил нам свой "представительский"  альбом: обычная маленькая  книжица для фотографий 10х13 – а в ней наш друг с президентами, премьерами, знаменитыми артистами. В приоткрытую дверь стенного шкафа в той комнате, где спала, заметила десятка полтора других, больших и маленьких, альбомов – там, наверное, семья, внуки, но он был бы совсем другим человеком, не тем, с которым мы дружили когда-то, не тем, встреча с которым сделала мою поездку по-настоящему полной, если бы захотел переплести свою "славу" в пергамент или кожу…
Еще до ужина Элиэзер повез нас смотреть Иерусалим…