1955. Каникулы в деревне -1-

1955. Каникулы в деревне (1)

Прошло шесть лет с тех пор, как я уехал из деревни после окончания первого класса. Природа и быт изменились мало. Моя жизнь распалась на четыре основных составляющих: рыбалка, вечерний выпас коровы, улица (так по-местному назывались деревенские танцы под гармонь) и работа с дедушкой на кровле крыш. А еще я много бродил по окрестностям.

Поплавочную удочку я собрал самым примитивным образом, тем не менее она все-таки хоть как-то позволяла ловить. Однако самые впечатляющие моменты рыбалки состояли в одиноком созерцании еще девственной природы, ибо тракторы, сельскохозяйственные удобрения и упаковочные материалы еще только зарождались. Каждый кусок природы был бесконечно очарователен, и мне казалось, что так будет всегда.

В моей жизни было только два момента, когда я полностью мог отвлечься от всяких забот и предаться неспешному созерцательному раздумью, а именно: деревенская рыбалка и одинокие прогулки по берегам подмосковной Скалбы – в солнечные листопадные дни (уже в послешкольные годы). И вот что интересно: в эти моменты никаких событий не происходило, а по впечатлительности они дали мне не меньше, чем вся классическая музыка. Как мало нужно человеку для счастья!..

Любопытен еще один момент: в 1955 году земля представлялась мне идеально чистой, не замусоренной (кстати, и в городе тоже). Коровьи лепешки и овечьи шарики на дороге не создавали ощущения грязи. Иногда нога невзначай попадала в свежий коровий помет, но это не вызывало никакого чувства брезгливости: вытрешь слегка ногу о траву и идешь себе дальше.

Россия еще не была спившейся. Не был изобретен вездесущий мусор, а деревенская дорога, неуклюже мощеная во времена царя Гороха и уже основательно разрушившаяся, казалась нормальной, домашней. Тропы на крутых склонах холмов, по которым скот шел от деревни до пастбищ, были такими же, как и сто лет назад, – узкими и будто выметенными, пахнувшими известняком и историей предков…

И было удивительное чувство безопасности, усиливавшееся тем, что думать о ней не было ни малейшего повода! Родина – это место, где тебя не обижают. Увы! К великому сожалению, теперь не только обижают, но и убивают…

***

В отличие от лесных и равнинно-степных зон, холмистая лесостепь иногда радовала меня приятным зрелищем: плывущими по земле проекциями облаков. В эти минуты в голову всегда приходила мысль, что так было и сто, и тысячу, и миллион лет назад. Каждому ребенку знакома загадочность явления солнечного зайчика. Души взрослых людей обычно уже мертвы, а для детей это была фантастика: ведь зайчик мог забраться туда, куда даже на лестнице не подняться. К тому же, зайчик мог двигаться с колоссальной скоростью! А как бегают за зайчиками котята!..

Но если зайчики теребят в душе струнку веселья, то тени навевают грусть, а то и легкий страх. Облака заменяли нам картинные галереи, в них мы находили то, о чем мечтали или чего боялись: диковинных животных, лица ведьм и колдунов, заморские замки…

А по вечерам, когда зажигали керосиновую лампу и внезапно охватывало желание поиграть в сказку, черные тени от гибких пальцев сестры Таси создавали на стене таинственный и в то же время страшный мир хищников: волка, лису, акулу…

Как-то я взял в деревенской библиотеке «Хаджи-Мурата», в слабой надежде, что смогу что-нибудь почитать, но… кажется, за все время не прочел ни одной страницы. И, уезжая в Москву, забыл сдать книгу в библиотеку. Так она и пролежала в доме до следующего (через год) моего приезда в деревню.

Каждое воскресенье в деревенском клубе показывали кино. Денег на кино (50 копеек) у меня не было, но я совершенно спокойно переносил неравенство. Тем не менее, когда мои приятели предложили пойти в кино бесплатно, я не отказался. Для этого нужно было войти в кинозал за полчаса до сеанса и, забравшись через дыру под сцену, дожидаться там начала фильма. Таким способом мне удалось посмотреть несколько фильмов.

Поскольку электричество в деревню только-только начали подводить, кино снабжали током от движка. Через какое-то время электричество стали подавать и в дома, но всего на два часа по вечерам. Однако и это стало для всех праздником.

От деревенских забот молодежь находила себе отдушину в полуночных танцах, обычно после кино. Танцевали под гармонь. На деревне было два-три гармониста, но чаще всего играл Ванька Жуков, обыкновенный (можно сказать, неприметный) парень лет тридцати пяти. Между тем, у девушек он пользовался большим уважением.  Танцплощадка ничем, кроме вытоптанного круга травы, не выделялась. Танцевали только девушки – от 16-ти и до замужества, ребята стояли по периметру круга, ну а мы, мелюзга, просто путались у всех под ногами. При этом я не замечал, чтобы после танцев ребята уводили девушек в кусты – обычно все провожали всех. Сексуальной «революции» в России еще не было…

Мы же, подростки, после окончания танцев, просто бездарно убивали время. Мои бывшие одноклассники по первому классу относились ко мне уважительно, но между собой были беззлобно дерзки. Однажды, уже под утро, мы улеглись спать под желтой акацией (в нашем палисаднике) прямо на голой земле. Утром проснулся от шума: оказалось, Толик наложил на ухо Ивану большую кучу! На таком уровне шутили в деревне…

***

На бугре за рекой, напротив середины деревенской улицы, стояли голые добротные стены ничем не огороженного бывшего барского дома. Благодаря такому расположению барин (или его приказчик) мог видеть практически всю деревню. Наверное, для этой цели и было выбрано такое место для дома. Но это я сейчас предполагаю. А в те годы заброшенный добротный дом без окон и крыши производил гнетущее впечатление – намекая на то, что с какого-то момента вся история деревни может пойти по неестественному пути. Подспудно уже тогда я это чувствовал, но ни выразить, ни объяснить свое чувство не мог. (И сегодня, когда в России идет вакханалия со «вставанием с колен», а полстраны поет дифирамбы талантливому менеджеру террора, этот остов разрушенного жилища остается для меня символом нашествия чумы…)

Мой ночлег был устроен по-деревенски – на нарах в сарае. Матрасом, простыней и одеялом служили тулупы и половики. Но благодаря упоительному запаху лозинового плетня, из которого была изготовлена верхняя половина стен сарая, спать было легко и крепко. К тому же, на перекрытии сарая был сеновал, от которого густо веяло луговыми травами и цветами.

В мое отсутствие рядом с домом был построен простенький дощатый туалет, так что теперь для удовлетворения естественной потребности не было нужды шагать по колено в коровьей жиже в дальний конец хлева. Позже появилось еще одно важное бытовое удобство – рукомойник. До этого все умывались, поливая друг другу из кружки…

С ровесниками я проводил время только по воскресеньям, после ночных танцев. А все остальные вечера – от вечерней дойки коров до глубокой темноты, когда местонахождение коров еле угадывалось, – я вместе со всей детворой нашей части деревни (Азаровки) пас коров на полоске луга между приусадебными огродами и большаком.

В этой пастьбе коров участвовали еще две девочки-москвички, приехавшие на каникулы к соседям через дом, – Нина и Вера Стольберги. Нина была щупленькая (моя ровесница) и носила сильные очки от близорукости. Она мне казалась слишком отвлеченной и начитанной. А Вера была «кровь с молоком» – полненькая и с цветущими яблоками-щеками. Но она была на два года моложе своей сестры, и потому я с сожалением воспринимал ее как малолетку.

Еще в нашей «пастушьей компании» была девочка Люба, тоже «малолетка» – на два года моложе меня, пятиклассница. Кто-то мне сказал, что Люба в меня по уши влюблена, но я ничего не замечал и никак на это не реагировал!..

Главной заботой во время вечернего выпаса было не пустить коров за большак, за которым начиналось колхозное поле. Это было несложно, поскольку со стороны деревни полоса луга была достаточно широкой – метров в тридцать, с двумя колхозными сараями. Под выступающим краем прелой соломенной крыши одного из сараев лежало толстое бревно. Здесь мы прятались от непогоды, болтали и играли в колечко. Интересно, что все дети были «уличными», но никаких развратных действий и даже помыслов не было. А вот тайные симпатии, доходящие до влюбленности, были, но… не у меня – они остались в подмосковном Пушкино.

Однажды нас с сестрой Тасей послали в Крапивну за хлебом. С нами пошли еще две Тасиных подружки лет семнадцати, приехавшие на каникулы из Тулы. Хотя я и был на три года моложе их всех, но ощущал себя моложе их всего лишь на год. Так что компания получилась вполне товарищеской.

От Малыни до Крапивны семь километров извилистой приречной грунтовой дороги, многократно перерезаемой оврагами, а потому со множеством спусков и подъемами. Подобные дороги – это особый, неведомый горожанам мир. Строго говоря, это не дорога – из пункта А в пункт Б, это – Путь, который нельзя проглотить залпом, а можно только не спеша пить, как самоварный чай на повечерье. От оврага до оврага – это кусочек жизни – за разговором ли, в молчании или в созерцании полукосмоса…

Из деревни вышли затемно. Шагалось легко и благостно. Заря была теплая и сухая, она догнала нас уже на полпути. Где-то в стороне вырисовался контур соломенного стога. Еще немного – и мы в слободе. Дорога в тополевой аллее стала постепенно подниматься вверх, а река, напротив, уходить вниз – Крапивна стояла на высоком холме.

У хлебного магазина, расположенного в древнем здании торговых рядов, уже толпились люди. Мы заняли очередь. Буханки душистого, горячего ржаного хлеба были двухкилограммовые. Сложив по десять буханок в мешки, мы тронулись в обратный путь.

Солнце уже начало припекать, и когда мы оказались напротив стога, появилась жажда отдохнуть. Отупевшие ноги хлебнули свежести, а мы – бескрайней тишины. Лишь одна телега прогромыхала в сторону Крапивны…

Зато, вернувшись домой, мы с упоением уплетали за обе щеки духмяный (душистый) хлеб с утренним молоком. Ох, и вкусно же было!

===============

На фото: "Пастухи" и "пастушки". Слева направо: Люба, третий - мой брат Витя Сорокин, четвертый - я. 1956 г.