Записки флагеллятора. Часть 2

Часть 2. Рассказ аспирантки Марины

После теоретических занятий с «главным флагеллятором Российской Федерации» как-то сама собой сформировалась тема моей будущей кандидатской диссертации: «Психологические аспекты порки: эротической, наказательной и медицинской». «Старую гвардию» факультета такая, пожалуй, даже скандальная тема поначалу шокировала, но на дворе были «лихие девяностые», а не «застойные семидесятые» и всяческий экстрим (в том числе, и психологический) уже прочно вошёл в моду, поэтому тему мне утвердили.

Неудивительно, что скандальность диссертационной темы (которую мне очень хотелось считать оригинальностью и неожиданностью) заметно повысила мою если не популярность, то уж точно известность не только на моей кафедре, но и на факультете психологии (и, наверное, даже во всём МГУ). Несомненно, даже во всём МГУ, поскольку однажды мне на кафедру позвонила аспирантка экономического факультета и предложила поделиться своим опытом «наказательной порки». Я, разумеется, согласился. Потом выяснилось, что это была только первая из многих десятков таких историй, которые мне предстояло выслушать. Причём не только в России.

Мы встретились в небольшом уютном итальянском кафе на Большой Никитской (за прошедшие с начала перестройки годы такие кафешки появились чуть ли не в каждом доме и чуть ли не на любой вкус). Марина оказалась стройной миловидной женщиной лет двадцати пяти или около того, изящно и стильно одетой, с безукоризненными манерами, безупречным макияжем и изящным каре тёмно-каштановых волос, которое ей очень шло.

Я заказал свой любимый американский маффин и капуччино стандартного размера, в очередной раз воздав хвалу монахам ордена капуцинов, которые в XVI веке изобрели этот божественный напиток (иногда мне кажется, что всё достойное внимания в этом грешном мире изобрели католические монахи). Марина же, явно внимательно следившая за своей с моей точки зрения просто идеальной фигурой, ограничилась свежевыжатым апельсиновым соком. После того, как мы удовлетворили свои гастрономические потребности, Марина вздохнула и приступила к изложению своей, на мой взгляд, довольно необычной истории.

- Я росла и воспитывалась в неполной семье. – осторожно начала моя собеседница. Своего отца я не знаю, поскольку… - она на мгновение запнулась – я стала, как это называется… плодом случайной связи…

Марина невесело улыбнулась.

«К сожалению, обычная история» - столь же невесело подумал я.

Аспирантка продолжила:

- Меня воспитывала, как это тоже сейчас говорят, мать-одиночка. Хотя… глупое это название. Нас же ведь было двое – я и мама. Первые двенадцать лет она меня даже пальцем не трогала, хотя некоторые её… нотации выводили меня из себя.

«Психологическое давление» - подумал я. «В экстремальных случаях переходящее в самый настоящий психологический террор. Неудивительно, что и дети, и жёны в таких случаях предпочитают боль физическую. Порку, то есть. Ибо боль физическая далеко не так неприятна, как боль психологическая. И проходит быстрее, как и физические синяки. А вот психологические раны могут причинять боль всю жизнь»

- А когда мне исполнилось двенадцать… - Марина ещё раз глубоко вздохнула – мама привела меня на кухню (все наши серьёзные разговоры почему-то происходили именно на кухне) и сообщила мне о том, что я нахожусь на пороге очень серьёзных перемен в моей жизни (через год я стану тинейджером со всеми вытекающими из этого очень и очень серьёзными последствиями) и поэтому она вынуждена предложить мне новый подход к моему воспитанию и вообще к нашим отношениям (до того, надо отметить, очень и очень близким).

- Предложить? – удивился я.

- Да, именно предложить – подтвердила моя собеседница. – Потому, что с самого раннего детства она давала мне практически во всех ситуациях право как минимум совещательного голоса. А то и решающего.

- Либеральная у вас мама – не удержался я от, наверное, не совсем уместного комментария.

- Скорее демократичная – вежливо поправила меня Марина. – Кроме того, учитывая радикальность предложенных перемен, думаю, что это было совершенно правильное решение.

- Я тоже так думаю – поддержал её я. Не будучи, впрочем, уверенным в том, что она нуждалась в такой поддержке, уж больно уверенной в себе и в правильности своих поступков и своей жизни выглядела моя собеседница.

- Мама сказала мне – продолжила Марина – что ей уже сейчас очень трудно контролировать меня (она очень много работала, чтобы обеспечить мне достойный уровень материального благосостояния) и она очень боится двух вещей. Во-первых, что я поддамся искушениям, количество которых в моей жизни в самое ближайшее время увеличится на порядок, что может крепко испортить мне жизнь и, во-вторых, что мы начнём отдаляться друг от друга и довольно быстро можем стать друг для друга совершенно чужими людьми.

«Правильная мама» - подумал я. «Уважаю. Заранее беспокоится о самых важных вопросах. А вот подавляющее большинство мам (да и отцов) об этом даже не задумываются… пока не становится уже слишком поздно и ничего нельзя поправить. Или, по крайней мере, чрезвычайно сложно»

- Чтобы избежать этого, мама предложила… - аспирантка запнулась -… меня регулярно пороть. 

«Не сказал бы, чтобы это было совсем уж неожиданное решение» - подумал я. «Любопытно, как она предложила его реализовать»

- Она предложила… - Марина снова запнулась – чтобы я… каждую неделю сообщала ей о своих… неправильных поступках, искушениях, которым я поддалась, после чего… мы вместе определим, какое наказание… то есть, сколько ударов я заслужила, и… она меня выпорет. Ну, и конечно, если она меня поймает на чём-нибудь нехорошем… вранье, например, то я буду выпорота немедленно и в соответствии с масштабами прегрешения. Причём… пороть она меня будет настолько сильно, чтобы мне было очень больно с тем, чтобы перенесённая боль помогала мне как можно дольше сопротивляться искушениям и воздерживаться он неправедных поступков…

Моя собеседница замолчала. Затем неожиданно обеспокоено спросила:

- А что Вы об этом думаете? Как психолог? Это было правильное решение?

«Так вот зачем она хотела со мной встретиться» - неожиданно понял я, несколько даже обрадованный, что моё довольно циничное отношение к женщинам получило подтверждение (я считал, что каждая женщина в первую очередь думает о себе и о своих интересах… впрочем, и во вторую, и в  третью, и в четвёртую).

- Сложно сказать – честно ответил я. Ибо к тому времени моё мнение по вопросу телесных наказаний детей в семье ещё не сформировалось. – Логика Вашей мамы мне понятна и основана на весьма эффективных и давно используемых психологических технологиях.

Беспокойство Марины заметно уменьшилось. Я продолжил.

- Подобные ритуалы – почти как между исповедующимся грешником и исповедующим его – или её – священником действительно способствуют формированию устойчивых и близких эмоциональных отношений… разумеется, если исповедь искренна, а наказание (епитимья по-церковному) справедливо и осуществляется с любовью.

-  С этим у нас никогда проблем не было – заверила меня аспирантка.

- Если обратиться к истории христианства, в первую очередь, католичества, то можно легко заметить, что флагелляция (порка, то есть); в первую очередь, самофлагелляция, в течение столетий была широко распространённым и важным средством борьбы с искушениями и удержания себя на «пути истинном». Причём  в качестве как собственно наказания за проступки («после того» или ex post), так и в качестве средства борьбы с искушениями («до того» или ex ante).

- Профилактическая порка? – улыбнулась Марина

- Вы и об этом договаривались? – удивился я

- Нет, об этом мы не договаривались… - задумчиво произнесла моя собеседница. – Хотя… несколько раз мне пришлось об этом просить маму…

- И? – вырвалось у меня. О чём я немедленно пожалел.

- Вы хотите детали? Это был не вопрос – это было утверждение.

Я счёл за благо промолчать. Хотя это ничего не изменило.

- Извольте – вздохнула Марина. – Я пришла к маме… мне тогда было… шестнадцать лет, по-моему и я просто очень, ну очень хотела переспать со своим одноклассником. Тем более, что он тоже явно меня хотел. И тоже очень. Но я твёрдо решила, что пойду под венец девственницей…

«Правильное решение» - подумал я. Моё уважение к Марине, и без того немалое, поднялось ещё на несколько пунктов.

- И что Вы сделали? – не без любопытства спросил я

Аспирантка несколько неодобрительно посмотрела на меня, очевидно, решив, что я редкостный кобель. Нельзя сказать, что она была уж очень далека от истины.

Но, тем не менее, ответила.

- Пришла к маме, честно обо всём рассказала. Мы подумали, поискали наиболее эффективный вариант борьбы с этим искушением…

«Точнее, с демоническим наваждением» - подумал я. «Коим является любая безумная страсть»

- … и пришли к выводу, что мне нужна хорошая, качественная порка. Долгая, сильная и очень болезненная (чтобы болью выбить из меня это дьявольское искушение). Я разделась догола (меня всегда пороли голой – для усиления эмоционального воздействия), легла на лавку (у нас к тому времени уже давно была очень удобная раскладная скамья). Мама привязала меня и начала пороть. Порола сильно, долго и очень больно. Чтобы не пугать соседей, мы пользовались кляпом… да и для меня это было лучше – иначе бы я, наверное, все голосовые связки сорвала криком. Так было больно.

- А чем порола? – заинтересованно спросил я (немалую часть моей диссертации должно было занять описание физиологических и психологических реакций человека на различные инструменты флагелляции)

- Первое время ремнём, а к тому времени мама уже научилась делать свои собственные дивайсы.

- Какие? – не унимался я.

- Плети, в основном – вздохнула Марина. – Однохвостые, двухвостые, пятихвостые… Ну, и кнуты.

- Кнуты? – удивился я

- Да, кнуты – подтвердила аспирантка. – Иногда меня мама порола кнутом. Длинным таким кнутом, метра полтора, наверное. Или около того. Как в стихотворении Некрасова…

Вчерашний день, часу в шестом

Зашёл я на Сенную

Там били женщину кнутом,

Крестьянку молодую

Ни звука из её груди,

Лишь бич свистел, играя…

пронеслись в моей голове бессмертные некрасовские строки.

- Никаких звуков я тоже не издавала – улыбнулась Марина. – Но не потому, что могла терпеть; меня мама специально порола так, чтобы боль была почти нестерпимой…

- Для большего и более длительного «сдерживающего эффекта»? – предположил я.

- Именно так – кивнула головой моя собеседница. – Поэтому мне в рот мама вкладывала кляп…

- Шарик?

- Да, пластиковый шарик – снова кивнула головой Марина. – Который я сжимала зубами всё время порки.

- Неужели вас…

- Можно на «ты» - неожиданно разрешила аспирантка.

- Неужели тебя… старшеклассницу, мама порола кнутом? – удивлённо спросил я.

- Да нет, конечно. – улыбнулась моя собеседница. – Года два, то есть, примерно с 12 до 14 лет мама порола меня самым обычным ремнём от джинсов. Потом… потом я, уже наверное, слишком привыкла к ремню, поэтому достичь необходимого «воспитательного эффекта», не нанося сильных повреждений кожи уже стало затруднительно. Поэтому она стала делать плети. Так, чтобы можно было очень больно пороть, не только не повреждая кожу, но и вообще практически не оставляя следов на моём теле. На пятой точке, то есть.

- А кнут?

- Кнутом меня мама стала пороть позже, когда я уже училась в университете. Наша квартира – в сталинском доме, комнаты по двадцать пять квадратных метров.

- Есть где размахнуться – пробормотал я.

- Именно – кивнула Марина. – Мы прикрепили к стене два ряда колец – для моих запястий, локтей, талии, коленей и лодыжек… чтобы я не дёргалась, иначе можно промахнуться… с весьма неприятными последствиями.

«Обстоятельно» - подумал я. «И предусмотрительно. Заботливая мама».

- Обычно порка начиналась именно с кнута – продолжала аспирантка. – После определения размера наказания я раздевалась догола, снимала коврик, который закрывал кольца от взгляда наших гостей, подходила к кольцам, поднимала руки вверх и вытягивалась в струнку. Мама тщательно привязывала  меня и наносила пять-десять ударов кнутом. Редко больше, потому, что… в общем, у меня было такое ощущение, что она порола меня не кнутом, а раскалённым железным прутом. Потом она меня отвязывала, я ложилась на лавку и получала оставшееся наказание уже другими, более мягкими дивайсами.

Вообще, мама старалась использовать разные инструменты для порки… ну и меняла частоту, ритм, силу ударов, сокращала время между сериями, чтобы у меня не уменьшалась чувствительность к боли. Точнее, чтобы я постоянно чувствовала достаточно сильную, почти нестерпимую боль. Ведь в этом весь смысл порки – наказание…, точнее, исправление болью. Она, кстати, в детстве и юности фехтование занималась. Та что и рука тяжёлая, и с точностью попадания никаких проблем нет.

Летом, когда по выходным мы выезжали на дачу, и мама несколько разнообразила наказания…

- Чем же? – осведомился я.

- Крапивой, в основном – вздохнула Марина. – Иногда я должна была на неё лечь и пролежать некоторое время; но чаще мама просто проводила солидным таким пуком крапивы по моему голому телу – так больнее. Это в дополнение к порке. Точнее, перед поркой.

Она рассказывала об это очень спокойно, с полной (теперь, после моих комментариев уже, пожалуй, окончательной) уверенностью в правильности, даже, пожалуй, праведности «мер физического воздействия», которые к ней применяла мама в течение, как выясняется, многих лет. И с огромной благодарностью и любовью к своей маме.

- Тебя пороли и после окончания школы?

- Меня мама порола до замужества – улыбнулась Марина. – Она перестала меня пороть примерно за пару недель до первой брачной ночи. Чтобы не смутить моего супруга.

- Меня и сейчас наказывают поркой – гордо улыбнулась она.

- Кто? – вырвалось у меня. Хотя, конечно же, я прекрасно знал ответ на этот вопрос.

- Муж, конечно – не менее гордо произнесла аспирантка.

Этого следовало ожидать. Не такая уж редкая ситуация.

- Давай я расскажу всё в хронологическом порядке – предложила Марина. – А то мы так целый день будем перескакивать с темы на тему.

Я согласно кивнул.

- Итак, мама сделала мне предложение о регулярной порке через неделю после того, как мне исполнилось двенадцать – возобновила своё повествование аспирантка – Я сразу же согласилась, потому что и сама думала о том, что в моём воспитании нужно что-то радикально менять.

- Правда – с улыбкой добавила она – я не думала, что настолько радикально.

«Да уж» - подумал я.

- Но мама сказала, что над таким предложением нужно очень серьёзно подумать и дала мне время до следующего вечера. Более того, я должна была дать своё согласие в письменном виде.

- В письменном виде? – удивился я

Вместо ответа Марина открыла изящную сумочку, достала небольшой листок бумаги, развернула его и протянула мне. Я с немалым удивлением прочитал:

"Я, Ковалёва Марина, двенадцати лет, свободно, без какого-либо принуждения, даю своё согласие на получение от своей мамы, Ковалёвой Валентины Андреевны, регулярной порки, а также немедленной порки в случае совершения достаточно серьёзного проступка. Число ударов, которые я должна буду получить, мы будем определять с  мамой совместно после еженедельного обсуждения моего поведения, а также в случае, если я буду уличена или добровольно сознаюсь в совершении проступка, заслуживающего немедленной порки.

Число и подпись"

- Удивительно – только и мог сказать я, возвращая моей собеседнице этот действительно необыкновенный документ. 

- Да – гордо подтвердила Марина, возвращая документ в сумочку. – Всё по-взрослому. Всё серьёзно.

- Ну вот – продолжила она – после того, как я подписала этот документ – разрешение на порку, то есть, осталось решить три вопроса. Во-первых, оголять ли мне только «пятую точку» или же раздеваться догола. Мы почти сразу решили, что лучше меня пороть полностью голой – для максимального усиления эмоционального воздействия. Во-вторых, привязывать меня или нет. Поскольку порка должна быть максимально болезненной, стало очевидно, что привязывать меня нужно. К счастью, на моей кровати было к чему привязывать. И, наконец, вопрос кляпа. Поскольку мне должно быть очень больно (иначе пропадает весь смысл порки), ясно, что кляп был нужен. Пока решили обойтись тряпкой, сделанной из старой майки. Потом мама попросила привезти специальный кляп своего знакомого, который не вылезал из заграницы и был неплохо знаком с тамошними секс-шопами.

После того, как эти вопросы были решены, мы решили не откладывать дело в долгий ящик и немедленно провести мою первую порку (тем более, что основания для этого были). Мама принесла два шарфа (она и потом никогда меня не привязывала верёвками, только шарфами – берегла мои запястья и лодыжки), тряпку для кляпа и ремень. Средней ширины ремень от своих джинсов – очень удобный, хорошо в руку ложится.

Я разделась догола… мама сначала была против, она считала, что мне нужно раздеваться только перед самой поркой, но я её убедила, что каяться мне тоже нужно голой – показывая тем самым свою покорность и открытость…

«Ничего себе мудрость… В двенадцать-то лет» - подумал я.

Марина продолжала:

- Встала на колени… не на пол; мама сняла с табуретки мягкое сидение и я встала на него. Не в качестве физического наказания (для этого у меня была пятая точка), а в качестве символа покорности. Руки завела за голову, смотрела в пол…

- Тебе было страшно? – спросил я

- Нет – улыбнулась моя собеседница. - В первый раз страшно не было. Было любопытно. Потому, что я ещё не знала, что такое серьёзная порка ремнём. Страшно было во все последующие разы – когда я уже знала, что меня ждёт.

- А стыдно не было?

- Нет – спокойно ответила Марина. Было понимание, что нагрешила и желание достойно принять заслуженное наказание. И больше не грешить… хотя я прекрасно понимала, что не грешить не удастся и что с этого дня регулярная сильная порка плюс изредка незапланированная порка станет постоянной и неотъемлемой частью моей жизни. И что мне нужно привыкать к тому, что как минимум раз в неделю мне придётся достойно терпеть очень сильную боль. Это, кстати, очень здорово закалило мой характер. Помимо всех прочих положительных результатов этой новой программы моего воспитания.

Постаралась максимально подробно вспомнить свои прегрешения за предыдущую неделю и наиболее важные – за последний месяц (мы договорились, что копать глубже – это уже перебор, а то меня так и до больницы засечь было можно). Мама предложила тридцать ударов ремнём. Я согласилась.

- Не многовато ли тридцать ударов для первого раза? – обеспокоено спросил я.

- Сколько заслужила, столько и получила – спокойно и уверенно ответила Марина. – Я с раннего детства была здоровой и крепкой девочкой, поэтому ни у меня, ни у мамы не было ни малейшего сомнения, что я без каких-либо нежелательных последствий перенесу эти тридцать ударов.

Она сделала паузу, вздохнула и продолжила:

- Я встала, подошла к кровати, легла на живот, вытянулась в струнку. Мама аккуратно связала мне ноги и руки шарфами и привязала их к кровати. Затем немного подумала, подложила мне под бёдра подушку, приподняв попу, чтобы было удобнее целиться. Затем, на всякий случай, взяла длинную бельевую верёвку и прижала с её помощью мою талию к подушке, чтобы у меня вообще не было возможности дёргаться и чтобы не попасть куда не надо.

- Было очень больно? – участливо спросил я.

- Очень – вздохнула Марина. – Мама подошла к моей порке очень ответственно и… наверное, правильно. Я тут почитала разные статьи про порку детей в семьях и поняла, что мало кто из родителей умеет пороть свои чада. Либо жалеть начинают и не бьют, а… массаж делают. Экстремальный, конечно, но массаж. А не порку. Либо, наоборот, бьют со всей злости. И со всей дурацкой мочи.

- А твоя мама…

- А моя мама чётко поняла свою задачу. Нанести мне тридцать ударов ремнём, чтобы причинить мне максимально сильную боль, которую я только смогу вытерпеть и при этом оставить как можно меньше следов. Ну, и здоровью, конечно, не повредить.

- Непростая задача…

- Непростая – согласилась Марина. – Но мама блестяще с ней справилась. – Первые десять ударов приноравливалась, а потом… у меня было ощущение, что меня поливали крутым кипятком – так было больно.

- Она перерывы делала?

- Практически нет – снова вздохнула аспирантка. – Только чтобы я смогла вздохнуть полной грудью. Секунд десять-пятнадцать, не больше. Пять ударов – пауза; ещё пять – пауза; десять –пауза. И последние десять. Чем дальше, тем сильнее и чаще, чтобы тело не успело привыкнуть и боль не ослабла. И чтобы боль разливалась по всему телу. Последний удар был вообще самым сильным – у меня в голове словно шаровая молния взорвалась.
- И как ты это воспринимала? Не злилась? На маму, что так тебя порет, на себя, что подписалась на это?

- Нет – спокойно и уверенно ответила Марина. – Не злилась. Наоборот, несмотря на просто жуткую боль, у меня было ощущение правильности и того, что мама со мной делает и того, как она это делает. Что я должна лежать на кровати обнажённая и обездвиженная, а мама должна меня пороть. Очень сильно и очень больно. И ещё чувство благодарности маме. Потому, что я прекрасно понимала, что она это делает не для себя, а для меня и ради меня. Из огромной любви ко мне и ради моего… счастья. И ещё у меня было какое-то странное ощущение душевного покоя, внутренней чистоты… Впрочем неудивительно – говорят же «телу страдание – душе очищение»…

- И ты это понимала и чувствовала в двенадцать лет?

- И я это понимала и чувствовала в двенадцать лет – повторила моя собеседница.

- Однако ты была мудра не по годам – с уважением произнёс я.

- Мне многие это говорили – спокойно отреагировала на мой комплимент Марина. – И сейчас говорят.

- А после порки? Что произошло после порки?

- Да ничего особенного. Мама меня отвязала, принесла воды, дала мне отдохнуть. Вытерла мне слёзы – понятное дело, всё моё лицо было в слезах. Они у меня потоком полились чуть ли не с первого удара. Я долго приходила в себя – не менее получаса, наверное. Потом кое-как встала, подошла к маме, поцеловала ей руки. Поблагодарила – совершенно искренне. Мама обняла меня, прижала к себе и долго гладила по голове. Потом вдруг отстранилась и очень искренне и обеспокоено спросила, действительно ли я хочу продолжать всё это. Каждую неделю, год за годом…

- И что ты сказала?

- Правду – снова вздохнула Марина. – Что, конечно, не очень-то хочу (точнее, совсем не хочу). Но что это мне нужно. И будет нужно ещё долго. Как минимум до окончания школы. А то и до замужества.

- И что ответила мама?

- Она снова обняла меня, погладила по голове и прошептала, что очень любит меня и что будет… меня пороть так, как мне нужно. И выполнила своё обещание – улыбнулась моя собеседница. – Да, кстати, мы тогда договорились, что мне нужно будет дважды продлять своё согласие на порку. После окончания школы и после достижения совершеннолетия.

- И ты продлила?

- Даже не задумываясь – спокойно ответила Марина. – Ибо так было нужно.

- Тебя всегда пороли только по ягодицам? – неожиданно даже для самого себя спросил я.

- До шестнадцати лет – только по ягодицам. – спокойно ответила Марина. – Потом… потом мама научилась пороть ещё и по бёдрам и по спине. Так больнее. Мы ведь обе – объяснила она – постоянно искали способы причинять мне как можно более сильную боль во время порки. Не подвергая опасности моё здоровье, разумеется. «Чем взрослее – тем больнее», как говорила моя мама.

- Разумно – прокомментировал я.

- Разумно – согласилась аспирантка. А когда мне исполнилось восемнадцать и я стала совершеннолетней, стало совсем интересно. Во-первых, появился кнут. Это вообще нечто запредельное. Особенно по спине. Во-вторых, мама достала ротанговую трость – тоже весьма болезненно. Ну, и крапива, и порка по внутренней стороне бёдер – как в «Истории О». И порка стоя, причём к двадцати годам мне мама стала ставить зажимы на соски – чтобы боль в течение порки вообще не прекращалась.

- Не  слишком ли жестоко? – снова обеспокоено спросил я.

- Нет – спокойно возразила Марина. – Не забывай, чтобы мне было действительно очень больно, меня нужно было пороть много выше кажущегося болевого порога. Но ниже реального, естественно. То есть, когда боль кажется нестерпимой, но на самом деле переносится без ущерба для здоровья. Первые года три мама ещё только изучала моё тело – ну и вообще опасалась слишком уж сильно меня пороть. А когда изучила и поняла мои реальные возможности… в общем, у меня появились очень серьёзные основания хорошо себя вести. Ибо мама научилась пороть меня просто очень больно. Ей хватало десяти ударов – даже не кнутом - чтобы я начинала просто дуреть от боли. А мне ведь доставалось и пятьдесят, и даже больше.

- Марина, скажи, пожалуйста, а оно того стоило? Ну, все эти мучения…

- Стоило – спокойно и уверенно ответила Марина. Теперь, после того, как ты подтвердил, что это довольно распространённая практика, я на сто процентов уверена, что стоило. Особенно, когда я смотрю на своих сверстниц, которые к двадцати шести годам…

«Почти угадал» - удовлетворённо подумал я

- … так испортили себе жизнь. Ни приличного образования не получили, ни работать не научились, ни личную жизнь не устроили. А то ещё и позалетали – и либо детей нарожали раньше, чем следует или – много хуже – аборты сделали. То есть, совершили убийства. Кто-то и с плохой компанией связался, кто-то – с алкоголем и наркотиками проблемы поимел. Про курение и прочие проблемы я вообще молчу. А всё потому, что принимали неправильные решения

А у меня прекрасное образование, отличная работа – я консультант по управлению бизнесом. Теперь вот кандидатскую готовлю. Хорошо зарабатываю, объездила полмира… Муж почти идеальный. А всё потому, что и в школе, и в университете мама меня безжалостно порола – с моего согласия и в моих же интересах, разумеется – всякий раз, когда я даже не миллиметр отклонялась от пути истинного. И особенно когда мне просто дико хотелось поддаться искушению, особенно сексуальному – ибо я ну просто очень и чувственна, и сексуальна…

«Это заметно» - подумал я.

- Однажды, когда я просто безумно влюбилась в своего преподавателя – редкостного кобеля, развратника и негодяя - мама увезла меня на дачу (дело было уже летом), раздела догола и в буквальном смысле посадила на цепь в сарае. Освобождала меня только для порки – в том же сарае. Стоя, лёжа, плетью, кнутом… Или чтобы положить на крапиву. Долго приходилось лежать. Горячим воском поливала, даже где-то электроприбор достала и мучила меня электротоком. Заставляла спать на голых досках, ставила на целый день привязанной за руки к потолку... И всё-таки выбила из меня эту безумную страсть…

«Молодец, мама» - в очередной раз с уважением подумал я. «Спасла дочку от просто неисчислимых проблем»

- И таких влюблённостей у меня было не одна и не две – добавила Марина.

«Не сомневаюсь» - подумал я.

- Так что все эти боль и страдания, ремень, кнут, плети, крапива… если хочешь, это – наименьшее из возможных зол. Просто несравнимо наименьшее.

- Наверное, ты права – вздохнул я. - И твоя мама тоже.

Никаких аргументов «против» у меня не было.

- А как на всё это реагировали учителя? И твои подруги?

- Учителя… точнее, учительницы – это уже давно почти чисто женская профессия… они делали вид, что ничего не замечают. Тем более, что это не такое уж и редкое явление. По крайней мере, в России.

«Это точно» - подумал я. «По статистике, физически наказываю своих детей более половины российских родителей. При этом 30% - регулярно. Сомневаюсь, правда, что даже десятая часть делает это так же грамотно, разумно, тщательно и с такой любовью, как это делала мама Марины. И с такой поддержкой ребёнка»

- А подруги… - продолжила Марина – с подругами интересно получилось…

«Любопытно» - подумал я. Аспирантка меня явно заинтриговала.

- До пятнадцати лет у меня близких подруг, собственно, не было. – Так, одноклассницы, знакомые… Наверное, потому в первую очередь, что мы с мамой были всегда очень близки. Мама и так была моей лучшей подругой…

«Самая заветная мечта каждой мамы» - подумал я.

- А вот где-то в пятнадцать лет у меня всё-таки появились две близкие подруги – Лена и Света. Причём лидером нашей тройки довольно быстро стала именно я…

Меня это совершенно не удивило. Меня удивило бы (и сильно), если бы этого не произошло.

- Как и подобает подругам, мы стали делится друг с другом своими самыми интимными секретами. Поэтому довольно скоро они узнали о моей… программе воспитания.

- И?

- Сначала они не поверили. Тогда после очередной – и сильной – порки (мама как раз тогда окончательно перешла на плеть) я спокойно продемонстрировала им вполне определённые следы на своей дражайшей пятой точке. Их это, прямо скажем, впечатлило. И они немедленно потребовали объяснений.

- И?

- Я объяснила – спокойно ответила Марина.

- Успешно?

- Весьма – удовлетворённо произнесла моя собеседница. – Где-то с месяц они всё это переваривали. А потом… потом Лена уединилась со мной после школы и сообщила, что она тоже боится всего того, чего боимся мы с мамой. И её родители (в отличие от меня, она росла в полной семье) беспокоятся тоже. Собственно, как говорится, «процесс уже идёт», и ни она, ни её родители понятия не имеют, как его остановить. Не говоря уже о том, чтобы обратить.

Она долго думала и решила, что ей нужно то же, что и мне. Только она боится, что у неё не хватит духу предложить это родителям (а им такое точно в голову не придёт). Поэтому она просит меня… как-то помочь ей в этом. То есть, прийти к родителям, рассказать о своём опыте и морально поддержать подругу. Чтобы у неё хватило пороху «присоединиться к программе»

- И ты поддержала? – с восхищением спросил я, уже догадываясь, каким будет ответ.

- А как же! – довольно подтвердила Марина. – Не знаю, что на меня нашло, но меня что-то так это всё завело, что я чуть ли не с первых минут начала знакомить родителей Лены со своей программой воспитания.

- И что родители  Лены?

- Слушали, раскрыв рот. Закончив свой спич (точнее, наверное, презентацию – это уж кому как больше нравится), я выразительно посмотрела на подругу, после чего Лена весьма дрожащим голосом сообщила, что она тоже хотела бы, чтобы её таким образом воспитывали.

- И как они на это отреагировали? – с немалым любопытством осведомился я.

- На удивление спокойно – ответила моя собеседница. – Отец вообще сказал, что он об этом не раз думал, но ему всё было жалко свою дочь. Да и не был он уверен, что это работает. А теперь, когда он убедился в том, что работает (да ещё как!) у него вообще никаких сомнений не осталось. Поэтому меня тут же отправили домой, а Лену немедленно пригласили в соседнюю комнату.  Со вполне определёнными целями. Потом она мне, разумеется, всё рассказала – в подробностях.

- Сильно отличалось от твоего варианта?

- Прилично. Во-первых, догола раздевать дочь отец не стал, решив, что в пятнадцать лет это лишнее. Но и верхнюю одежду оставить не позволил. Оставил дочь в короткой майке (той, которая обычно оголяет часть пузика) и в трусиках-стрингах, полностью открывающих ягодицы. Поставил на колени (только на голый пол и хорошо, что не на горох). Каялась Лена долго, после чего выписал ей родитель целых пятьдесят ударов. Которые немедленно и всыпал широким отцовским ремнём, уложив дочь на её же кровать. Руки привязал шарфом к изголовью кровати; а ноги её по причине отсутствия места на кровати для привязывания оных, держала мама.

- И?

- Лена утверждала, что чуть не умерла от боли. Хотя, конечно, до этого было далеко. Очень даже далеко. Потом… в общем, где-то через месяц привыкла она к регулярной порке (любопытно, что её пороли по очереди отец и мама, причём мама, по её утверждениям, била куда больнее). И довольно быстро ощутила полезный эффект порки. Потом долго меня благодарила.

- А вторая подруга? – я был уверен, что история на этом не закончилась.

- Света? С ней получилось несколько сложнее. Она смотрела на нас пару месяцев и потом всё-таки решила тоже «не отрываться от коллектива». Поговорила об этом со своей мамой (она тоже росла в неполной семье), но та приступать к действиям не спешила. Она решила сначала поговорить с моей мамой. Пришла к нам домой, они заперлись на кухне – причём надолго, потом позвали меня.

- Зачем? – удивился я.

- Во-первых, узнать моё восприятие процесса. Во-вторых, своими глазами убедиться, что моя «пятая точка» вовсе не разодрана в хлам, а практически не отличается от ни разу не поротой задницы её чада.

- И каков результат?

- По словам Светы, сразу по возвращении домой, её мама решительно сама раздела дочь догола (та только должна была стоять смирно), насыпала на пол горох, поставила голую Свету на колени и учинила той форменный допрос с пристрастием, чем довела мою бедную подружку до слёз. Потом решительно уложила своё произведение на лавку тренажёра (был у неё такой в квартире), привязала теми же шарфами за руки, ноги и талию – чтоб не дёргалась и пороть не мешала – и безжалостно всыпала полсотни «горячих» ремнём дочери же, изъятым из соответствующих джинсов. Потом, правда, была сама любовь и нежность.

- Интересный контраст…

Марина пожала плечами.

-  Такая уж её мама. Сплошные контрасты. Надо сказать, что Света довольно быстро к этому привыкла. И тоже весьма существенно исправилась. Так что метод моей мамы сработал для всех нас.

- А потом ты вышла замуж…

- А потом я вышла замуж… - задумчиво повторила моя собеседница.

- И как получилось, что муж стал тебя пороть?

- Первые… месяцев шесть, наверное… - медленно начала Марина – я старательно пыталась привыкнуть к жизни добродетельной жены. Без всякой порки разумеется, поскольку муж и понятия не имел о том, каким образом моей маме в таком жутком окружении удалось вырастить и воспитать столь благочестивую девушку. В полном смысле этого слова, ибо свою девственность я отдала, как и положено, своему законному супругу в нашу первую брачную ночь. Я была совершенно уверена, что мне, как замужней женщине, никакое «физическое воздействие» уже не нужно.

- А потом?

- А потом я влюбилась… Просто взяла и влюбилась. В своего коллегу по работе, который, скажем так, тоже испытывал ко мне весьма нежные чувства. В женатого, хотя это было и неважно.

- То есть как? – я даже опешил. - Ты что, мужа разлюбила? Так быстро?

- Да нет – по прежнему задумчиво произнесла Марина. – мужа я не разлюбила. Я его любила и продолжала любить. И сейчас люблю. Просто вдруг воспылала безумной, почти неудержимой страстью…

- Опять? – укоризненно спросил я.

- Опять – вздохнула моя собеседница. – Вот такая я оказалась влюбчивая…

- И что же ты сделала?

- Рассказала обо всём мужу, что ж ещё – снова вздохнула Марина. – И о своей влюблённости, и о том, как в прошлом с этим успешно боролась, и вообще о том, как меня мама воспитывала… И что, на мой взгляд, нужно сделать, чтобы вернуть мир и покой в нашу семью…

- И что он ответил?

- Он ответил, что если для сохранения семьи меня нужно подвергать такой боли и страданиям, то мне нужно серьёзно подумать, не лучше ли просто расстаться. На что я ему вполне резонно возразила, что, если мы расстанемся, моя мама опять будет меня регулярно пороть, только ещё более жестоко и болезненно, поскольку я провалила первую и самую важную попытку устроить семейную жизнь. Просто так уж я устроена, наверное, что меня нужно регулярно и сильно пороть. Если не всю жизнь (хотя и это возможно), то уж ближайшие несколько лет точно. Да и глупо расставаться, потому, что очевидно, что мы любим друг друга. Не расставаться нужно, а справиться с этой демонической одержимостью.

- И что муж?

- Муж просто «потерялся». Он просто не знал, что делать в столь неожиданной и из ряда вон выходящей ситуации. Кроме того, он вообще не был уверен, что сможет меня ударить. Он ни разу в жизни не поднимал руку на женщину. Его всегда учили женщину защищать, а не бить.

- Но ты же нашла выход?

- Нашла. Я сказала, что всё равно поеду на дачу к маме, чтобы справиться с этой совершенно недопустимой страстью. Благо были майские праздники и уже достаточно тепло для пребывания в сарае. И что она будет меня жестоко пороть и мучить, пока я с этим не справлюсь. Раньше работало – и теперь сработает.

- А ему-то что ты предложила?

- А ему я предложила поехать со мной и попытаться принять участие в моём лечении, да, именно лечении от этой страсти. Ты же психолог и прекрасно знаешь, что, в отличие от любви влюблённость (точнее, страсть) является разновидностью острого клинического психоза…

Я кивнул.

- То есть, понять, сможет ли он меня выпороть сейчас и потом регулярно пороть или же нет. В первом случае всё наладится, во втором же… понятно, что придётся расстаться.

- И он согласился?

- Он согласился попробовать. Что было вполне разумно, ибо в любом случае он ничего не терял. Да и присутствовать при истязании жены ему было куда легче, чем рисовать в своём воображении всякие ужасы…

- И вы поехали?

- Да, сразу же. Мама как раз была уже на даче, я ей позвонила и обо всём договорилась. Муж отвёз меня на дачу, мама нас встретила и мы тут же отправились в сарай, в котором было уже всё готово для «приведения меня в чувство». Точнее, к изгнанию беса безумной страсти из моей души.

Мама раздела меня догола (в таких случаях она всегда меня раздевала), после чего забрала одежду и сумочку со всеми документами и унесла в дом, оставив меня совершенно обнажённой и беззащитной. Затем вернулась и надела на меня «ошейник грешницы», который мне надлежало носит всё время «исправления». Потом посадила на цепь, которая прикреплялась к браслету на моей лодыжке и отправилась вместе с Вадимом (моим мужем, то есть) за молодой крапивой.

Принесли две охапки – вполне достаточно для того, чтобы покрыть всю лавку. Сняла с меня цепь и жестом отправила на лавку. Зажгла свечку. Потом я лежала голая на крапиве лицом вниз, а мама (потом и Вадим) капала горячий парафин (или стеарин?) мне на спину, ягодицы, бёдра, голени. Не забывая читать нотации о вреде страсти и внебрачных романов.

Потом я встала, мама счистила с меня парафин и дала немного отдохнуть перед поркой. Совсем немного. Посередине сарая в пол были вделаны кольца для моих ног; с потолка же свисала цепь с ещё одним кольцом – для моих рук. Привязывал меня уже Вадим, которого мама решила как можно раньше вовлечь в процесс алготерапии – лечении болью его жены.  Ему же она поручила прикрепить к моим соскам зажимы, а к ним, соответственно, грузики (под её бдительным присмотром, естественно).

Мама взяла кнут и вкатила мне аж два десятка ударов по спине. После двадцатого удара я просто повисла на цепи – так мне было больно и так меня вымотала эта… просто очередная прелюдия к «большой порке»

Дав мне опять совсем немного отдохнуть, мама отвязала меня, сняла с сосков зажимы и объявила, что я должна получить целых сто ударов жестким ременным спанком (сильно улучшенным в смысле болезненности вариантом родительского ремня). Пятьдесят от неё; пятьдесят – от Вадима. По очереди: десять – от неё; десять – от него.

- И он тебя порол? – удивлённо спросил я

- Ещё как порол! – улыбнулась Марина. – Сначала, конечно, чувствовалась его неопытность – удары были, конечно, слабее маминых. А под конец… Я уже и не отличала. Боль была примерно одинаковой. А то и вообще одинаковой.

- А потом?

- Потом мама решила, что на сегодня с меня достаточно, снова посадила на цепь, выдала одеяло и простыню (матраца мне не полагалось; я должна была спать прямо на досках), после чего они с Вадимом удалились в дом. На следующий день мама порола меня уже по внешней поверхности бёдер, потом – по внутренней, потом они с Вадимом снова секли мои ягодицы, потом… А потом моя влюблённость куда-то исчезла. Не выдержала боли и страданий.

Мы вернулись с мужем домой, несколько дней я восстанавливалась после этой, пожалуй, самой жёсткой порки в моей жизни (которую я, вне всякого сомнения, заслужила), после чего муж объявил мне, что он морально готов меня регулярно пороть. Первый месяц, впрочем, он это делал под бдительным присмотром моей мамы. И только потом был отпущен в «самостоятельное плавание».

- И теперь он тебя регулярно порет… - как мне показалось, закончил я.

- Порет – подтвердила Марина. Но это ещё не вся история…

- То есть? – изумился я.

- Примерно месяца через три после возобновления моих регулярных порок – только теперь уже мужем он вдруг упал передо мной на колени и заявил, что он чувствует себя жутким грешником, обуреваемым искушениями и что ему – как и мне – категорически необходима регулярная порка. И что он смиренно просит меня его регулярно пороть.

- О как! – вырвалось у меня – И ты его выпорола?

- Конечно – улыбнулась она. – Пребольно выпорола. Голым, на той же скамье, на которой за несколько дней до этого он порол меня. Предварительно раздев догола, поставив на колени и допросив с пристрастием.

- Так что теперь…

- … мы с удовольствием и с большой пользой порем друг друга – улыбнулась Марина. – По чётным неделям я его порю, по нечётным – он меня. Такой вот семейный свитчизм…