Как прожить, чтобы не болело сердце. Глава 1-1 Ася

Умер Витёк. Сгорел заживо. Второй раз «сгорел». Первый — на старенькой, послевоенной постройки дачке. Соседский парнишка, часто забегавший стрельнуть  папироску у безотказного дяди Вити, издали увидел, как из раскрытого окошка обветшалого домика вываливаются чёрные клубы дыма, и в полуденной тишине будничного дня набатом забилось:
— Горит! Дядька Витяй горит! 
Мальчишка бежал и во всю силу ломающегося подросткового голоса звал на помощь.
Ася приходила в больницу каждый день. Заслышав её тактично-вопросительное постукивание в дверь, мужской контингент многоголосо приглашал входить немедля. Её ждали все, даже те, кто лишь утром занял освободившееся
место. Она, словно изящная яхточка с высокой мачтовой планкой, лёгким шагом входила в палату, приветствовала мужчин мягким, несколько низким для такой «маленькой» женщины тембром, сразу располагающим к себе:
 -Здравствуйте, мальчики! – и «проплывала» между рядов металлических спинок к окну, где стояла кровать Виктора. Не спеша раскладывала на подоконнике аккуратными стопочками содержимое сумки-пакета. Говорила мало,  улыбалась каждому взгляду, обращённому к ней. Кто-то чрезмерно восхищённо смотрел в её большие,  чуть выпуклые глаза — светло-карий правый и левый светло-зелёный с двумя разномерными коричневыми пятнышками, – кто-то тайком, скрываясь за шуршащими газетными страницами, а кто-то так же свободно и открыто, как и она, но не преступая рамок приличия, позволяя себе несколько традиционных для этого случая вопросов о погоде, работе, настроении, транспортных перипетиях.
Ася присаживалась на стул вплотную к изголовью кровати, где среди белых наслоений бинтов и простынёй проглядывала темно-розовая полоска, окаймляющая ушную раковину. Склонившись над мужем, нашёптывала нечто такое, что подвигало разжаться часами недвижимый, замерший кулак левой руки: он, как бутон орхидеи, впускал на крупные толстые лепестки – на широкую ладонь с сильными пальцами – легкокрылую стрекозу, её ладошку с тонкими аккуратными пальчиками. Иногда она сидела, закрыв глаза. В эти минуты никто из мужчин не позволял себе даже перевернуться с одного бока на другой. Перед уходом Ася оставляла на каждой тумбочке что-то из домашней выпечки, прощалась с каждым «мальчиком» за руку и просила по-детски трогательно: «Попробуйте обязательно, это вкусно».
 Виктора выписали через два месяца. Ася привезла мужа к себе. Первую неделю,  приходя  домой после работы, она заставала Виктора рядом с дочкой за фортепиано. Он терпеливо выслушивал повторы простых  музыкальных фраз, а семилетняя Саша мелодично выводила в такт мелодии: «В поле лает Жучка, с нею кот. Если в небе тучка, дождь польёт». Ася притворяла дверь комнаты, снимала пальто, вешала на плечики в прихожей; несла в ванную комнату сапожки, тщательно протирала их сухим фланелевым лоскутом и, заполнив комочками газеты, выносила в коридор к батареям парового отопления, где уже стояли другие — поменьше, прошедшие такую же процедуру. И её губы расплывались зыбкой неуверенной волной:
 - Молодец, Витёк, вот ведь можешь! И умеешь, и можешь всё, и за Сашенькой как дивно, даже сапожки вычистил…
 На кухне соседка тётя Валя заговорщицким шёпотом сообщала:
— Ты не поверишь, Ася, твой — целый день дома как привязанный.
Ася в ответ, знай, улыбалась своей небесной улыбкой. Колдовала над кастрюльками, сервировала стол-тумб,у и очень скоро на нем расцветали три глубокие тарелки с горячим борщом, украшенные «сугробиками» сметаны, ровные, тонко нарезанные треугольниками  кусочки хлеба и блюдце с мелко нашинкованной зеленью петрушки и укропа с огорода — единственным, что осталось нетронутым отбушевавшим летом огнём. Смородина, крыжовник, яблони обугленными спиленными стволами торчали из опалённой земли дачного участка.
 
Запой начался,  как обычно,  со звонка приятеля Виктора – Леньки Захаренкова. Ася сошла с трамвая, увидела на остановке свою дорогую девочку, и грустная складка обозначилась у неё на лбу, но улыбка всё равно не замедлила осветить глаза, заблестевшие влагой набежавших слёз.
— Здравствуй, Сашуня!  – Дочка стояла на улице и, видно, давно ожидала Асю. К счастью, утренний дождик тихо-тихо к полдню вытек весь до капельки, а вечернее небо голубело и едва начинало затягиваться серой поволокой, да кое-где просвечивали точечки звёзд.  Ася обняла дочку, чмокнула  её в холодную щёчку. — Ну, что, маленькая, поехали?
Они добирались на  перекладных — трамвай, метро с двумя пересадками и, наконец, автобус привёз их в новостройки, где жила Асина мама, Инна Игоревна. Через час Ася сидела на кровати — дочка заснула, но кулачки, прижатые к груди, крепко сжимали мамины пальцы. Это был их ритуал, предшествующий засыпанию: сказка и Асины пальцы в ладошках Саши. Лежавшее в колыбели крошечное живое чудо, едва появившись на свет, слышало голос Аси, рассказывающей истории про озорную девочку Маню – истории, которые молодая мамочка придумывала на ходу. Сашка обожала слушать мамины сказки, которые никогда не повторялись.
  Ася осторожно высвободила  пальцы. Сашины кулачки расслабились, но девочка ещё держалась за это звёнышко, столь необходимое и незаменимое. Прошла минута, вторая.  Ася пересела в кресло. Вскоре и Инна Игоревна, завершив помывку посуды,  присоединилась к девичьей компании. Ася дремала. Сашутка что-то бормотала во сне, беспокойном и продолжающим, как видно, просмотр дневного, отнюдь не детского жизненного сериала.  Бабушка  включила ночничок-колокольчик и села в другое кресло напротив дочери. Тишину нарушало громкое тик-так большого «доисторического» будильника — он был чуть младше Аси из не столь далёких шестидесятых. Ася приоткрыла глаза, посмотрела на маму, опять закрыла. Говорить не хотелось, однако Инна Игоревна, тактично подыскивая слова, насыщенные металлическими нотками, заговорила о больном — о том, о чём менее всего желала бы слушать, думать, помнить её взрослая дочь.
— Ася! Мне его тоже жаль. Поверь, очень жаль! Но принятое тобою решение, тогда, год назад, было окончательным. Ты помнишь? Нельзя повторять ошибки, нельзя возвращаться в прошлое! Ты слышишь, Ася, нельзя! Всё, что могла, ты уже сделала. Семь лет с ним под одной крышей — это много, невообразимо  много!
Ася сидела, подтянув под себя ноги: ступни упирались в сидение, подбородок в колени, руки ладонь в ладонь  замыкали кольцо, и оно будто защищало, разграничивая пространство между ней и её матерью. Вот замок разомкнулся – ступни опустились вниз к тапкам. Когда Ася заговорила, Инна Игоревна вздрогнула от интонации, от высокой, вот-вот готовой сорваться на крик, ноты,
зазвучавшей в голосе  дочери:
— Конечно,  я помню! А ты, мама? Ты помнишь, мама, как Александра Семёновна про своего мужа обожжённого рассказывала?
Инна Игоревна с изумлением посмотрела на дочь и спросила:
— Ты о чём, Ася? О чём ты, родная моя?
И снова Ася окольцевала себя руками,  установила границу – сдвоенный щит согнутых в коленях и прижатых к груди ног. Покачиваясь назад-вперёд, сказала так, будто не отвечала, а, скорее,  разговаривала сама с собой:
— О чём? Нет, скорее, о ком? О муже Александры Семёновны... У него и лицо и руки были обожжены, и когда Александра Семёновна снимала бинты, то кожа вместе с бинтами... —
Ася будто поперхнулась трудно произносимыми словами — закашлялась и беззвучно заплакала.
Инна Игоревна резко поднялась на ноги и почти выбежала из комнаты в коридорчик, а из него – в ванную комнату. Включила струю холодной воды и стала полными пригоршнями обливать лицо. Ещё, ещё и ещё... Как можно было забыть? Действительно — время лечит и, пожалуй, стирает из памяти то, что не хочется  помнить, то, что кровоточит снова, стоит только чуть коснуться.
               
Дочка училась в десятом классе, и она,  учительница русского языка и литературы,  часто на дополнительные уроки звала Асю помогать проверять тетради, а на факультативных занятиях – вести диспуты с подгруппами старшеклассников. Дочка была её гордостью, и ни у кого в школе не возникало сомнения в получении ещё одной золотой медали выпускниками будущего, 1975 года.
Как-то  после уроков в дверь класса литературы постучала пожилая женщина. Она неуверенно вошла и остановилась. Спросила оттуда — от двери:
— Можно? Я мать Вильнова Вити.
 В этот памятный день в классе никого, кроме неё и Аси, не было. Александра Семёновна (позже они узнали имя-отчество женщины) стала рассказывать о том, что она одна растит сына, что он — оболтус, не хочет учиться и на уме у него только баскетбол  да тренировки.
Инна Игоревна слушала, устало глядя на женщину, отличающуюся от большинства родителей лишь одним — возрастом: ей наверняка  было за шестьдесят.  Повисла пауза. Родительница,  по-видимому, уже высказалась, а она, учительница, ещё не решила, что ответить этой мамаше, которая, как и многие другие,  думает, что её дитятко всему должны обучить в школе — терпению, трудолюбию, желанию приобретать знания, стремлению стать личностью.
— Послушайте… — Она запнулась. — Простите, как вас величают? Да-да, уважаемая Александра Семёновна, если вы, мать,не справляетесь с сыном, то чем я могу вам помочь? Это вы должны внушить мальчику, что пора браться за ум — через пять месяцев выпускные экзамены, а на сегодняшний день больше, чем двойку, ни по русскому языку, ни по литературе я Виктору не поставлю.
Инна Игоревна  говорила, не меняя ни тембра, ни интонации. Это-то и смутило родительницу. Она привыкла, что в школе её отчитывают за сына, но, как правило, негодуя и повышая голос. Она суетливо встала и, теребя  снятый с головы платок, извиняясь, испуганно еле слышно сказала:
— Да, я понимаю… –  Пошла к выходу, затем остановилась на полпути и вернулась назад к столу учительницы и добавила  шёпотом: — Прошу вас, помогите! Очень прошу! Я сама не смогу.
В последней отчаянной попытке пробиться сквозь непонимание женщина  обессиленно присела за парту.
Инна Игоревна подумала: «Но  у неё без сомнения должны быть ещё дети...» — а  вслух спросила :
— А кто-то из старших братьев или сестёр Виктора не могут позаниматься с ним?
Женщина впервые подняла голову, впервые посмотрела учительнице прямо в глаза. В эти короткие секунды Инна Игоревна поняла, что лучше было не говорить этих необдуманных слов, высвободивших глубоко спрятанную боль.
  – Они, думаю, очень даже смогли бы.. .– Долгое молчание – и вдруг из горла женщины  вырвалось всхлипывание: — Но и Асеньку,  и Витюшу, и мужа моего обожжённого,  Василия — всех из автомата... А я-то на одну только минуточку спустилась в погреб за капусткой.
Ася, проверявшая тетради, поначалу не вслушивалась в разговор матери с посетительницей, но странные, похожие на плач, звуки, прервали её сосредоточенность на суффиксах «рост», «раст» шестиклашек. Девочка невольно подняла голову, посмотрела на маму, растерявшуюся от неожиданности, и теперь всё её внимание  переключилось на  необычную ,право сказать, мамашу …



Продолжение http://www.proza.ru/2017/07/11/173