Эличка

               

           Быль, из которой не удалось сделать сказку.


    Эллина Львовна сложила абонентские книжки за квартиру, газ, электричество и  другие коммунальные услуги, аккуратно упаковала их в целлофановый пакет. После этого она тщательно пересчитала оставшиеся деньги. Оставалось маловато. Немного подумав, женщина отсчитала денег на дорогую мазь от боли в суставах, и положила их в правый карман. Потом деньги на проезд в автобусе – в левый карман. То, что осталось, она уложила в потёртый кошелёк и отправилась в ближайший магазин. Купила она там немного: шесть штук яиц да пол буханки хлеба. На этом деньги в кошельке кончились.
    Эллине Львовне стукнуло семьдесят, но никому в голову не приходило назвать её  старушкой. Может быть, потому, что её худенькая спина всегда была прямой. Она не позволяла себе сутулиться. Может быть потому, что одевалась тщательно и аккуратно. Хоть одежда её была старенькой, ещё из советских времён, но чистой и опрятной. А может быть, из-за её глаз, чистых и прозрачных, но при этом глубоких, как лёд замёрзшей реки, сквозь который видно, как плавают рыбы. Вот и в её глаза хотелось вглядываться, чтобы увидеть движение души сквозь эту хрустальную прозрачность.
    На лестницу, хоть и на второй этаж, подниматься было тяжело, Эллина Львовна  два раза останавливалась отдышаться. Отперла дверь и вошла в свою квартиру.
    -Ты зачем припёрлась? - раздался из комнаты грубый окрик.
    - Сынок, я покушать тебе принесла. Голодный ведь.
    -  Я же говорил тебе, чтобы сюда не ходила!
    Сын вышел в прихожую, взяв её за воротник пальто, каким-то неуловимым, профессионально отработанным движением обшарил карманы, найденные деньги положил на полочку рядом с телефоном. Потом, держа за воротник, вывел женщину на лестничную площадку. Следом выкинул сумку. Увидев, что разбившееся яйцо растеклось по полу, брезгливо скривился.
    - Прибери здесь всё и нечего задабривать меня своими подачками.
    Дверь захлопнулась. Щёлкнул замок. Эллина Львовна подняла сумку, вытерла мокрое пятно носовым платочком и медленно пошла вниз.
    Не повезло. Сын оказался дома, а она надеялась взять что-нибудь из своих вещей, да книжку какую нибудь. За свою долгую жизнь Эллина Львовна собрала хорошую библиотеку. Она много читала и теперь без книг тосковала, а они стали недоступны.
Хуже всего было то, что не осталось денег на автобус. Пешком идти  тяжело. Ноги  болели, и боль была нестерпимой. Хотелось только одного: сесть на землю и зарыдать в голос. Но кому нужны её слёзы? А если и обратит кто-нибудь на неё внимание, чем ей можно помочь?
    Эллина Львовна села на скамеечку, освещённую солнцем, прикрыла глаза и вытянула измученные болью ноги. Солнце ласково гладило её по щекам и ей вспомнились мамины руки. Даже голос услышала: «Эличка, доченька, потерпи, всё пройдёт»
    Женщина вздрогнула и открыла глаза. Она увидела синее небо, просвечивающее сквозь ослепительно золотую листву. По зелёной траве газона бегали малыши, гонялись за голубями, собирали красивые опавшие листья. Их мамы сидели на скамеечках и болтали. Кто-то кормил голубей. Эля отметила про себя, что голуби стали другими. Не было важных белых толстяков, взлетающих только в крайнем случае. Вместо них раскрошенный хлеб клевали робкие сизые горлицы с сине-зелёным колечком на шее. Они были очень осторожны и взлетали при малейшем движении человека. И воробьёв не стало.
    Глядя на то, как крошится и разбрасывается по дорожке хлеб, Эллина Львовна с жалостью вспомнила сына. Голодный ведь, дурачок. И зачем он сумку выбросил? Гордый! Сына она любила нежно и беззаветно. Тосковала, когда он, окончив юридический институт, уехал по распределению в другой город. Писал редко, навещал ещё реже. Семью так и не создал, но жил не бедно. В девяностые годы даже несколько раз ездил за границу. Всё это время она тосковала по сыну. Поэтому, когда он, с одним портфелем, появился вдруг в её доме и сказал, что поживёт у неё, мать обрадовалась, что теперь не будет одинока.            С начала всё было хорошо. Не тревожило даже то, что сын почти не выходит на улицу и тем более, не пытается найти работу. Эллина Львовна заработала хорошую пенсию, на которую можно было прожить вдвоём.
    Однажды, когда сын был в ванной, она начала заправлять его постель. Неожиданно, из под подушки выпал пистолет. Пока женщина с удивлением и опаской разглядывала оружие, вернулся сын. Выхватив пистолет из её рук, он зло прошипел: « Убирайся отсюда! Даю тебе пол часа на сборы и потом, чтобы я тебя здесь не видел!» Глядя в искажённое яростью лицо, мать не смогла ничего возразить. Поспешно собрав самое необходимое и документы, она выскочила из дома. С тех пор домой она попасть не могла. Сначала было очень обидно. Хотела даже в милицию обратиться. Но подумала, что может быть, навредит этим сыну, (ведь не спроста он не выходит из дома и держит  пистолет под подушкой)  Осталась только жалость к нему, оставшемуся в сорок пять лет в таком подвешенном состоянии. Ни семьи, ни жилья. Что с ним станет, когда она умрёт?
    Вспомнилось, как  говорили ей знакомые: «Ты сумасшедшая! Куда безотцовщину плодишь? Сама ведь безотцовщина, знаешь, каково это!»  А она, гордо вскинув голову, отвечала: «Не ваше дело! Для себя ребёнка рожу. Сама и воспитаю и смогу ему дать больше, чем все отцы – пьяницы!» Вот и воспитала, как смогла. На кого теперь обижаться? Безотцовщина…
    Отца Эля не помнила. Даже фотографии не осталось, сгорела вместе с домом после бомбёжки, которую Эля тоже не помнит. Осталась только пожелтевшая похоронка, которую мама тщательно хранила до самой смерти. Она так и не вышла замуж, работала в колхозе, растила любимую дочку, Эличку. Снабжала её продуктами, когда Эля училась в институте, помогала растить внука, когда Эле надо было работать и делать карьеру. Когда сын пошёл в школу, Эля стала всё реже приезжать к матери. Появился мужчина, с которым она надеялась связать свою судьбу. Не связала. Потом работа, школа. Всяческая суета…
    Вспомнилось, как в один из таких коротких приездов, Эля уже собирала вещи, готовилась уезжать, как мама вдруг сказала: «Эличка, дочка, не торопись с отъездом, побудь немного со мной. Болею я, может быть, и не увидимся больше»  Дочка, с трудом скрывая раздражение, начала объяснять, что ехать необходимо, надо устраивать сына в институт. А если не удастся этого сделать, то его заберут в армию и это будет конец всем её усилиям. Мальчика там сломают, он не станет учиться, жизнь его пойдёт наперекосяк. Мама слушала молча и глядела на Эличку то ли с укором, то ли с жалостью.
    Стыд обжигает Эллину Львовну каждый раз, при воспоминании. Ведь она даже не догадалась спросить у мамы, что с ней. Больше они не увиделись. Соседки, такие же брошенные городскими теперь детками, написали ей, что у мамы был рак пищевода и умерла она от истощения, потому, что не могла есть. Эля послала денег на похороны и обещала скоро приехать. Снова появился мужчина, с которым она надеялась связать свою судьбу. Не связалось. Больше она ни разу не приезжала в родную деревню.
    Когда уже сгущались осенние ранние сумерки, доплелась Эллина Львовна до маленькой сторожке при магазине, в которой хозяин магазина разрешил ей жить. За это она должна была кормить двух больших овчарок, охранявших магазин, и позвонить хозяину по телефону, если собаки ночью поднимут шум. Хозяин – добрый человек, давал ей хорошие продукты и не возражал против того, чтобы и сторожиха ела то, что приготовлено собакам. Эллина Львовна готовила чисто и вкусно, как себе. А много ли съест этот божий одуванчик. За это женщина считала себя обязанной подметать двор. Добрый человек не возражал.
Собаки встретили радостным визгом. Они прыгали вокруг Эллины Львовны, всячески выказывая ей своё расположение, пытались лизать ей руки и лицо. Эта безотчётная, нескрываемая радость передалась и женщине. Хоть кто-то её любил в этом мире. Как будто кто-то шепнул в левое ухо:
    - Лучше бы ты щенка тогда завела, или котёнка. Они бы тебя не предали!
    - Господи, спаси и помилуй! - испуганно перекрестилась она и, войдя в сторожку, включила свет.
Взгляд женщины остановился на маленьком зеркале, висевшем на стене. Она сняла старенький берет и стала внимательно разглядывать себя в зеркало.
    - А ведь если покрасить волосы, ты бы ещё неплохо выглядела,- снова шёпот за левым плечом.
    - Сколько можно жалеть других? Пожалей, наконец, и себя. Ведь пока ещё ты живая! Что осталось той жизни? Хоть волосы покрась. Не всё же отдавать твоему неблагодарному сыночку.
    Что за мысли дурацкие лезут в голову! Эля возмущенно отвернулась от зеркала и принялась за работу. Первым делом, она накормила собак холодной кашей, вымыла кастрюлю, заполнила её водой и поставила на газовый таганок, находившийся в сторожке. На столе лежал свёрток со свежими говяжьими костями и пакет с овощами. Хозяин оставил, уходя из магазина. Кости загрузила в кастрюлю, овощи почистила и помыла. Оставила их на столе и, включив на улице фонарь, пошла подметать двор. Сделав эту работу, поговорила с собаками. Они прекратили играть и слушали её очень внимательно, склоняя головы на бок и помахивая хвостами. Когда она перестала говорить, снова кинулись целоваться и, в восторге, чуть не повалили её на землю. Строго прикрикнув на собак, Эля зашла в сторожку. Вода в кастрюле уже кипела и настала очередь овощей и крупы.
    Так, за работой и прошёл ещё один вечер. Достав из сумочки картонную иконку с изображением женщины с ребёнком на руках, Эля начала молиться. Из молитв она знала только «Богородице, дево, радуйся…» С этого и начала, а дальше уже своими словами:
    - Пресвятая Богородица! Ты не можешь меня не понять. У тебя ведь, тоже сын непутёвый был и отказывался от тебя. Ты ведь его жалела, как и я жалею своего. Помоги ему, прошу тебя, пожалей его так же, как жалела ты своего сына. Облегчи и успокой его душу, сохрани его от необдуманных поступков.
    Молитва была долгой и жаркой. Успокоившись, Эллина Львовна вытерла слёзы, стала укладываться спать на скрипучей раскладушке. Она знала, что ей снова приснится мама. Она будет молча смотреть на дочку толи с укором, толи с жалостью. А Эля будет ждать, что мама протянет к ней руки и скажет: «Эличка, доченька, пойдём со мной» и она бросится к ней и, схватив её за руку, радостно, как в детстве, побежит рядом с ней. Но мама всё молчит, глядя на неё толи с укором, толи с жалостью.
    Утром Эллина Львовна заглянула в потайной кармашек, где лежала заначка на чёрный день. Там оставалась одна купюра. Взяв её, женщина пошла в магазин и купила грамм триста дешевой колбасы и отправилась к себе домой.
    Дверь оказалась незапертой. Квартира казалась пустой. Заглянув в комнаты, она вышла на кухню. Там было очень чисто. На кухонном столе лежала записка. На небрежно вырванном из тетрадки листке размашистым, но неровным почерком было написано:
    «Мама, родная! Голоса приказывают мне убить тебя. Они не дают мне жить. Они приказывают и днём и ночью. Но я не могу этого сделать. Я лучше убью себя. Я сделаю это в ванной, чтобы тебе легче было убирать. Я люблю тебя, мамочка. Прости меня!»
    Эллина Львовна поняла, что жизнь её кончилась. Она не стала заглядывать в ванную. Она вышла в прихожую, открыла дверь настежь и рухнула на пол.
     Замертво.