Чушь собачья

Маленькая повесть (быль)



ЧУШЬ  СОБАЧЬЯ

Мефистофель:
«Дорогу! – чёрт идёт!  Дорогу, чернь, живее!..
Народ созрел, и близок страшный суд…»


Вместо пролога

Сейчас вы обязательно ухмыльнетесь.  Не исключаю, вы даже хрюкните пару раз от чувства глубокого интеллектуального превосходства – хрюком, больше на отрыжку похожим – сыто и гаденько.  Именно так вы и тогда все прохрюкали; но оставим историю…
Нам бы научиться не хрюкать, но - слушать!  Особенно вам, умным, слушать нас, дураков.  Ибо куцая мысль глупца – есть конец и начало, цель и смысл ваших умствований.  Сами же мы, по-дурацки сказать,  - нос и хвост, - ваше средство к познанию и, как им ни крути, единственная  ваша опора.
Теперь хоть захрюкайтесь от избытка своей утонченности! Ухмыляйтесь над нашей убогостью!  Ставьте, гады, над нами ваши жилищно-коммунальные опыты!  Скоро станет всем не до этого.  Тут такое начнется!  Скоро, может, все будет кончено…


Часть 1

На дворе телепался февраль-недоносок: как водится, контрастно-температурный, гриппозно-респираторный, отмороженный.  Была пятница.  Число, естественно, тринадцатое.  До часу начала пассивной активности городу оставалось минут 20-40.  Я стоял на посту.  Я сторож, чтоб вам понятно.  Вообще-то я инженер, то есть был им до недавнего времени; но, согласно какому-то указу, в одночасье состарился, растерял инженерные навыки и… подался в философы.  Сторож к этому, чтоб вам знать, шажок первый, но многоважный; сторож, он как подмастерье в философах.
Теперь про луну.  В ту ночь она была необыкновенно уродлива и висела ниже обычного, направив рога не куда-нибудь в сторону, как ей полагается, а прямёхонько в землю.  Собственно, такая её агрессивность и натолкнула на мысль, вычислить календарную дату.  (Что не так? когда и во сколько? кому доложить? - это профессиональное.)  Оказалось: февраль, тринадцатое, чертова пятница.  Открытие это неприятно кольнуло, но особо не насторожило, как не насторожил и другой замечательный факт: с самой после полуночи эта уродина, нахально поправ Закон матери нашей, природы, строго-настрого предписывающий ей вертеться относительно нас по центробежному правилу,  -  даже не сдвинулась с места!  Она зависла, как приклеенная, над объектом моего неусыпного бдения и пялилась на меня, как питон на мартышку, плотоядно и нагло.  Я пробовал корчить ей рожи, показывал язык, даже декламировал хулигана Есенина, мол: «Спокойной ночи, всем спокойной ночи…» - нарочно сделав акцент на последних двух непристойных строках: она - ни гу-гу, более того - хоть бы хны!  Мне все это надоело, я плюнул на нее и отвернулся.
Теперь-то понимаю,  ЧЕМ  чувствуют катастрофу наши младшие братики; почему с пароходов бегут до отплытия, почему уже воют, когда покойники только-только жить собираются…
Опасность я ощутил именно так, по-звериному,  обернулся и  –  ужас!!   Прямо на меня неслось разъяренное небесное тело, обезображенное дополнительно - и теперь уже донельзя - разлохмаченным шлейфом, следовавшим за ним по пятам!  Мне б бежать со всех ног, но я обомлел… 
Подлетев ко мне, луна на миг остановилась, качнулась, как коромысло, видно соображая: взять ей на душу грех или нет; потом, будто выбрав, наползла на меня ущербной своей стороной и… поглотила, глухо клацнув за моей спиной концами рогов.  По этому поводу запомнились две философские мысли: первая: «Так и знал: она все-таки маленькая», - и другая: «Идиот, лучше бы себе за шиворот плюнул».  Потом провал, мрак, ощущение скорости света с полной потерей реальности и удар…

Я сидел на холодном черном полу в бледно освещенной длиннющей комнате, заставленной рядами кушеток-кроватей; и будь на моем месте хоть трижды дурак, а и он бы сообразил – это мертвецкая.  Сидеть на холодном полу, где б ты ни был, - не думай! –  дело последнее.  Превозмогая дикую боль в мягком месте, сыгравшем, как и полагалось ему, главную роль при «посадке», я встал и попытался определиться в пространстве и времени. Отведенное мне пространство ограничивалось облезшим черным потолком и черными же замшелыми стенами, внутри которых часы, предполагалось, не имели значения.  Промелькнуло не очень смешно: «Лучше бы в вахтеры пошел: почета поменьше, да был бы живой, на Земле, а не на куличках у черта, попивал бы свой «НЕСКАФЕ» в теплой будочке, а не шаркал по холодной мертвецкой». От несмешного и веселее не стало: захотелось тихонько повыть для себя - с переливом, протяжно… 
Неожиданно я поймал мысль на том, что мыслит она обо мне, как о трупе, то есть точно так, как о любом из группы товарищей, располагавшихся теперь по обеим сторонам от меня, в то время как они - это было очевидно - обо мне и мыслить не думали.
О, Надежда, ты литр бензина заглохшему двигателю!  Я уцепился правой рукой в свою левую ногу и ущипнул.  Но, увы, боли, превратившей бы надежду в уверенность, не было.  И тут - как зарница на сумрачном небе! - вот она благодарность тренированного умного мозга: да могла ли она проявить себя на какой-то ноге, когда сама задница изнывала от боли?!  Сомнений не оставалось: возлежащие вокруг меня господа, никакие мне не товарищи; я абсолютно живой, а это значит - происходящее со мной явь, и вопросы пространства и времени для меня остаются насущными.
Я энергично помассировал кобчик, сняв тем шок в ближайшем его окружение и, присматриваясь и принюхиваясь ко всему, как Палкан на охоте, осторожно двинулся… просто двинулся, чтобы не стоять как дурак.  Неприятно поразил порядок, не свойственный, казалось бы, канторам подобного рода.  Кроме упомянутых уже потолка и стен, все здесь было выкрашено, выровнено, пол не оплеван (оно, конечно, и плевать-то здесь особенно было некому), бирки прицеплены и надписаны импортной краской ядовитого цвета.  Словом,  все здесь воняло европейско-фарисейским стандартом типа «марс-сниккерс», так ненавистным мне в «прошлой» жизни.  И вот еще…  Бирки (понятное дело, из супер-серого евро-пластика) были прицеплены не к пяткам несчастных, как принято это делать у нас, а, видимо,  как принято это делать у них -  к каждому койко-месту (чем больше напоминали таблички), хотя некоторые койко-места оставались не занятыми. Я убедился в этом, когда над табличкой «Putin V.V., 1950 g/r, russkij» самого Владимира Владимировича не обнаружил, чему, надо сказать, был необычайно обрадован, так как всегда считал самого Путина, говоря словами коллеги Сократа, «управителем по принуждению», то есть, глубоко порядочным, и это как минимум.  Подумал: «Видать, рога у тебя, наймитка чертова, под нашего Путина коротки!», - и еще: «Ну, чем же вам, сволочи, наша-то азбука не понравилась?!»
Вообще-то картина, представшая передо мной в части обладателей пресловутых табличек, была удручающей: они составляли, на мой политический взгляд, цвет нашей нации, начиная с последней четверти прошлого века.  Не могу перечислить их имена – не имею морального права. Потому как еще вчера, если мыслить прежними временными отрезками, многие из свеженьких трупов абсолютно живехонькими суетились в моем телевизоре и худо ли бедно, а решали дела  государственной важности, искренне желая помочь нам - учителям, сторожам, философам, преодолеть временные житейские трудности, получая взамен, к сожалению,  вместо благодарности от нас, обывателей, гнет жесточайшей и чаще необоснованной критики. Скажу лишь, что расположены они были строго по партиям (не в смысле оптом и в розницу, а, наоборот, согласно своим убеждениям), что лежали молча и с большим человеческим достоинством, хотя тела, принадлежащие когда-то многим из них, до того как стать мертвыми, были изуродованы - просто нечеловечески. 
Нужно ли объяснять, что имен «демократов», «правозащитников», равно как их «референтов», а так же «гусинских», «березовских» и «соресов» на табличках, конечно же, не было.  В этой связи признаюсь: сложная мысль о том, что вел себя дурак дураком,  держался  неправильных взглядов и не удосужился до сих пор вступить хоть в задрипанный какой-нибудь ФОНД, как  - иначе не скажешь - дерьмом, загрузила мне голову.  Мысль, сознаю, с душком, неприглядная.  Но об этом, простите,  не вам судить:  там  вас со мной не стояло…
Долго ли коротко, но жутковатая экскурсия  - молитвами милых чуров -  закончилась.  В полумраке дежурного освещения, передо мной будто нарисовалась темно-серая  супер-дверь с оранжевоброским, но малообещающим: «ВЫХОДА НЕТ».  Я собрал остатки мужества в дрожащий кулак, закрыл на всякий случай глаза, плюнул через плечо, толкнул дверь и вышел…


Часть 2

Если все, что происходило со мной до сих пор, была явь, то за дверью, безусловно, начался сон – кошмарный, бесконечный, с липким холодным потом подмышками и прочих интимных местах и тщетным желанием поскорее проснуться.
Вторая комната, в которой я очутился, как архитектурное устроение, представляла собой простое продолжение первой – те же стены, потолок и даже размеры; в смысле же прямого предназначения – и об этом я очень скоро узнал - являлась скорее первой и служила чем-то вроде «анти-чистилища», с предсказуемым вердиктом  «птицы, что сидит на входе»: «Этого – в морг. Следующий!»  Своим интерьером комната эта здорово смахивала на киношный американский офис с кабинетами-клетками, слепленными из супер-железа и матового стекла, тонированного по иезуитскому принципу: «я тебя вижу, а ты меня нет».  Но и об этом не знал я, пока не сунул свой нос в кабинет № 7, ближний к выходу, которого не было…   

Размышляя о том, как же все-таки поведать вам о дальнейших своих злоключениях, не угодив при этом в психушку; да еще так извернуться, чтобы вы в них не просто поверили, а восприняли их как предупреждение - не побоюсь сказать - сверху, я «заехал» в тупик.  Потому продолжаю просто без изворотов и без эмоций, как оно было на самом деле, не скрывая имен, без всякой надежды…
Итак, сунув нос в кабинет  № 7, я увидел там стол.  Стол как стол: обычный, без всяких там «евро», похожий на письменный.  На столе «стояла» голова Жириновского.  Голова как голова: причесанная, с чисто выбритым лицом,  без синяков под глазами, без проводочков – просто живая…
- Новенький? – голова приветливо улыбнулась.
- Я это… из морга… сторож я…  - прохрипел из меня чей-то голос; а чья-то мысль, уходя, очень вежливо попросила: «Прости меня, пожалуйста, Господе…»
Не могу знать, сколько времени провалялся я на холодном полу теперь уже «анти-чистилища» (оно здесь, и правда, не имело значения), однако на этот раз очнулся почти в добром здравии, отдохнувший и бодрый.  Думается, беспамятство мое на каком-то этапе плавно перетекло в крепкий сон - дала знать усталость, после почти отработанной смены.
- Очухался, хлюпик?  Погоди, тебя еще не так расчирикают! – обрадовала меня голова, обрадовавшись моему пробуждению. - Хотя, может, и не расчирикают.  Нужен ты им больно.  Вербанут да отпустят.  Что с тебя, пролетария, взять? – ни ума, ни фантазии.  Вон, Леонтьева тут в мертвецкую, пока ты дрых, с пилы «этапировали» - цирк!  Было на что посмотреть: руки отдельно, ноги отдельно, сам орет, будто резаный! –  голова хихикнула, припомнив, видно, особо  веселенькое: «Я  вас, б-й, - визжит, - и оттуда  глаголом  достану!» - Шелкопёр!  Твоим «глаголом» против  них, что с шариковой ручкой на крокодилов! Гранатометом!  И не здесь, чёрти где, а - там!..  Сначала, понятно, на Родине.

Я слушал весь этот бред, но вопреки всему становился только злее и собранней.  В какой-то момент мне даже захотелось треснуть по расчирикавшейся не в меру башке  за ее «вербанут» и «хлюпика».  И не весть чем бы все кончилось, не тормозни меня вовремя философская мысль:   «Они  бьют только наших, мы бьём только своих, - мы всегда будем биты».  «Кто ты, страж?» - ни к селу ни к городу резанул философский вопрос.  Но сам я ответа подобрать не успел (хорошие как назло ускользали, плохие – не нравились), зато голова, продолжая вещать, в этом именно месте прокаркала: 
- Политические недоноски!  Предупреждал - смеялись!  Пророчествовал - пальцем вертели!  Додемократились?!  Ложи будите подметать, как Немцов с Хакамадой! – голова покраснела, разбухла:  Сладкая парочка!  Марионетки!  Они думали, их в Ложи-то эти - посадят, а им -  хвост в зад, рога в голову и по венику в руки! - Владимир Вольфович озорно рассмеялся; при этом голова его, обретя прежний цвет и размер, опять стала доброй; и у меня, наконец-то, появилась возможность справиться у нее о насущном:
- Я ведь, собственно, не то чтоб они…  Я ведь, Владимир Вольфович, всегда считал Вас Кассандрой Приамовой. - Голова, изогнув свой шейный остаток, снисходительно «клюнула», дескать: пока правильно, дальше давай…

Заикаясь и путаясь, я поведал именитому земляку все то, что для вас изложил в первой части, после чего и сам попытался узнать: как называется то, во что мы с ним вляпались? 
Голова попробовала печально вздохнуть, но из-за отсутствия легких, вышло это у нее как-то скомкано:
 - Вляпались уж…  Сам голову ломаю.  Эти - так мыслю - научились время сворачивать- разворачивать.  Ты вот думаешь, что уже здесь, а сам, может, на промывке мозгов у антихриста; будешь думать что там, а сам уже в морге, а не в морге, так на электродыбе в четвертой камере, - голова загадочно хрюкнула:  Слыхал, будто там Чубайс «оператором», а «пациентом» нынче Рагозину выпало; а Рагозин на прошлом заседание Чубайса «проводком» обозвал…

Я укоризненно поморщился – хрюки явно были здесь не уместны! - но благоразумно промолчал; а голова, навеселившись, продолжила:
- Такая  вот карусель получается.  Проверено, на Земле нас точно не хватятся:  здесь вечность, там – миг!  Пошел, скажем, добрый человек на толчок, а они его - цап царап - и сюда! Я тут седьмой раз.  Площади у них, видишь ли, ограничены, пропускная способность - маленькая; а то б вовсе не отпускали, всю бы вечность и мучили, - голова чертыхнулась. - В первый раз еще с Ельциным был.  Бжезинский, антихрист, Борьке тогда, паразиту, налил, вербанул в пьяном виде да в покое оставил: ехай, мол, Боря, дальше державу разваливай.  Говорят, лично коврик ему на Луну подстилал!  Тот и рад стараться - поехал, помогли, развалил, - голова смачно плюнула.  Я  же очень интеллигентно прищурился.  Ибо в этом вопросе был больше на стороне Нарочницкой, считавшей Ельцина «адекватнее нашей гуманитарной элиты», и отводящей ему роль лишь «председателя падения в пропасть».  Прищурился, но поставить визави запятую и на этот раз не посмел.
- Сейчас, чтоб ты знал, Познер у них за антихриста, - Жириновский аж позеленел от уха до уха, - это вроде подставного директора.  Настоящего-то и не видел никто.  Появляется тут одна морда масонская - они его Великим Заказчиком кличут, - да только и этот…- Владимир Вольфович презрительно хмыкнул: Все они – «хвостики»!

Далее в свойственной ему категорической форме Жириновский кратко, но ёмко обрисовал личность масонской морды Заказчика. Как  выяснилось, род свой Великая Морда однозначно вела от Кощея Бессмертного и Гидры Лернейской, так что национальность представляла собой самую подлую; что детство ее, по всей видимости, проходило несладко, откуда, как следствие, рост  «от горшка три вершка», рахитичные формы и, судя по походке - ну очень! - нездоровые сексуальные склонности, несмотря на довольно почтенный возраст, считавшийся преклонным уже при Навуходоносоре, царе Вавилонском.  Зацепив языком американскую суперобразованность инверсированной личности и евроутонченность манер, Владимир Вольфович чуть успокоился, и голова его ненадолго умолкла. 
 
Я открыл было рот, но тут же захлопнул: спрашивать было не о чем! все было ясно! 
Во-первых и во-вторых: насчет «пространства» я, можно сказать, не ошибся: мое «на куличках у чёрта» не очень-то отличалось от «чёрти где» Жириновского.  То-то, думаю, америкашки к планетам вдруг разлетались!  Натолкнулись, видать, неподалёку на какую-никакую «чёрную дырочку»; супероборудовали её, как у них полагается; в Луну, когда она Месяц (без спросу народов, естественно), электронику вбухали (это ж подумать - сколько денег ухлопали?!): нажал кнопку, и лети светило ущербное,  занимайся  киднепингом; а ты сиди да верти себе джойстиком - направляй, чтоб другого не хапнуло!  Утащат с Земли на минутку-другую, а внутри «дырки» минутки эти вечностью кажутся! Хватит и на пытки и на вербовку, и на запрещенные у нас «медицинские» опыты (вон, на расчленениях-то как, сволочи, насобачились!).  В третьих: Познер-антихрист и промывка мозгов, пила и Леонтьев, Рагозин и дыба - все это, не говоря уже о самой голове, выглядело до того нелепо, что не оставило у меня (надеюсь, как и у вас!) ни малейших сомнений в правдивости Владимира Вольфовича! 
Поразило другое: я и сам ведь давным-давно догадывался о существовании чего-то подобного, глядя на то, ЧТО творится у нас в настоящем и как  ловко у нас «творится» история, как белое делают серым, а после, на потребу дня, оранжевым, черным, коричневым.  Догадывался, но знать не хотел.  «Мало что хлюпик, - хлестанула по мозгам самокритика, - еще ренегат и дурак!»

Мои справедливые мысли прервал робкий стук.  Я обернулся и - коль скоро обещал просто и без эмоций - просто увидел за иезуитским стеклом  вышеупомянутую сладкую парочку; они еще раз постучали и вошли; я разглядел их хорошенько и просто офонарел!  При них было все, о чем предупреждал Жириновский, начиная с хвостов и кончая симпатичными рожками.  В руках они держали подносы из серого пластика; одеты были в спортивные трусы и футболки с номерами: у нее - «2004 / 667 », у него - «665 / 2008».  Меня, подмастерья, они будто и не заметили.  На реплики профессора (которые по понятным причинам привести не могу) ни разу не огрызнулись. Казалось, они чем-то подавлены.  Думается, Жириновский, был прав, - в их бегающих глазках таилась обида, – их крепко надули: скорее всего, уговора насчет рожек и прочего между ними и масоном-заказчиком не было…
Хвостатые «демократы» подавленно подошли к столу, подавленно опустили разносы и, привычно орудуя принесенным на них «инструментом», приступили к своим изуверским обязанностям: бывший премьер налил из бутылки с наклейкой «Яблочний сiк» полстакана оранжевой жидкости и просто плеснул в лицо голове; бывший кандидат от Японии в президенты России отщипнула из стопки салфеток, тщательно вытерла стол…  Вот и все!  Они подавленно собрались, повернулись и пошли, малохольно помахивая некачественными крысиными хвостиками.  «Каков Сенька, такова и шапка…» - не очень умно, зато с чувством, буркнул я, задетый их невниманием.  А мокрая голова, не без удовольствия, слизывая оранжевые капельки с губ, ехидно добавила:
- Это вам вместо сребреников. С вечера на пальчик не забывайте наматывать. На кудрявые, видать, рылом не вышли.   

Я смотрел на хвостатые демократические задницы, и противоречивые чувства буквально разрывали мне душу на части.  С одной стороны было жаль - пусть и бывших - своих соплеменников: как ни крути, а хвосты и рога – это только начало; и по мере карьерного роста достанутся им еще и «пятачки», и копытца.  С другой стороны глубокого раскаяния ни в плутоватых глазках Бориса Ефимыча, ни в вихляющей попке Ирины Мацуовны узреть я, как ни старался, не смог, стало быть, по «копытной тропке» они очень даже добровольно потопали, и не устраивала их лишь личное оформление, но никак не содержание занимаемых должностей; но тогда, выходило: жалеть-то особенно - некого…
«Правильно, что никуда не вступил, - сказал я себе не без гордости. –  Жириновский то прав: чем такой мерзкий хвост – так уж лучше на дыбу!»
Я сделал свой выбор!


Часть 3 (последняя)

Скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается.  Как легко сказать: человек сделал правильный выбор.  А сколько порой соблазнов для этого приходится преодолеть?!  Сколько низменных инстинктов на корню порубить?!  И потом, одно дело, если выбираешь между пивбаром и какой-нибудь выставкой…  Но когда на кону сама СОВЕСТЬ, и нет ни сегодня, ни завтра, а только вчера и сей миг!..  Тут, простите, репа крепко зачешется. Бессовестным быть - да на старости лет - поди уж, не каждому хочется. 
Нипочем не забуду главный подлый соблазн: «Скажи, - мол, - антихристу «да», а сам заплети пальцы «крестиком»; как они, так и ты…»  Господе, я ведь почти что поддался на это!  Хорошо вспомнил притчу  «О семи мудрецах».  Там один так же вот «переплел», и мудрецов в тот же миг стало меньше…  Нетушки уж – фигушки вам!   
Я уже предвкушал, как на вкрадчивое от лукавого «ну?» брошу решительное вместе с плевком своё - «нет!».  Аж зажмурилось крепко от предвкушения болезненных наслаждений!   «Хватайте! - ироды, каты, сатрапы - пытайте!  Ужо встречу вас, посланцев антихриста!» 
Электрическая дыба с оператором шельмой замаячила надо мной, как когда-то меч над Дамоклом. Я, можно сказать, услышал уже, как струной звенит тончайшая нить, - ощутил холодное острие на макушке!  Потом на плече…  Стоп!  Такого в древнем сценарии не было?! 
Я открыл глаза, и чуть было - в который-то раз! - не лишился  рассудка: на правом плече, поигрывая  холеными пальцами, лежало окончание чьей-то мерзкой когтистой лапы, начало которой, буквально в полуметре от меня, органично вписывалось в малопочтенное, на мой политический взгляд, мохнатое тело Евгения Киселева.  Нерв мой лопнул!  Я сконцентрировался и боднул; он успел наклониться и мой лоб напоролся на рог.  Потом яркий свет, приятное состояние неги - совсем коротенькое, с видениями милых сердцу лиц и берёз - и провал…
Последнее, что запомнилось «на куличках у черта», это огромная черная книга пуда на три или четыре в стальном переплете. Она висела прямо надо мной, удерживаемая кое-как крепеньким  чертенком не очень славянской наружности.  Голос со стороны, принадлежащий как будто бы Познеру, называл чертенка - «13 / 2008», соответственно алому номеру на темно-синей футболке.  Нечистый бормотал что-то, уставившись в книгу, - пытался вдолбить мне чего-то на корку, - но у него с этим явно не клеилось: видать, гордая аура для его грязных дел была никудышной. Чертенок нервничал. Познер тоже нервничал и обзывал чертенка -  то «чертом мохнатым», то «чертом вонючим»; я же лежал, как дурак, на какой-то черной плите и сквозь ресницы складывал буковки, нацарапанные на железной обложке. «ПРОТОКОЛЫ  СИОНСКИХ  МУД…» -  это все, что мне удалось.  Трехпудовая книга из лап нечистого неожиданно выронилась… 
Потом провал, мрак, ощущение скорости света с полной потерей реальности и удар…


Вместо эпилога

Я лежал на холодном крыльце своего земного объекта, и догадаться об этом мне было несложно: цемент вокруг был оплеван, и на каждом его дециметре квадратном валялся окурок.  Было раннее утро.  Городу оставалось спать минут пять или восемь.  Не буду врать, словоблудить - я сразу все вспомнил и даже кое-что понял.  Во-первых: первый круг анти-чистилища, кажется, пройден достойно (иначе б не швырнули в грязь мордой, подстелили бы коврик); во-вторых: я знал виноватых, но совершенно не знал  -  ЧТО  МНЕ  ДЕЛАТЬ.  Поискал на небе Луну, чтоб почистить язык, но там этой позорной хищницы не было. 
Превозмогая дикую боль во всех членах, поднялся, стряхнул с себя вонючую лунную пыль, закурил; и травмированную голову сразу переполнили философские мысли.  Для тех, из цензурного, только: «Черти рогатые, вы хоть понимаете, чем торгуете?!»; для этих, своих: «Ну а вы-то на что там посажены?!»,  «Да кому нужны ваши жилищно-коммунальные опыты, если завтра, может, все будет кончено?!», «Напросились, умники, - так командуйте, как положено!», «Вы, паразиты, им всю селедку уже разбазарили!» - Мысль про селедку получилась не совсем философской: я изловчился, отделил ее от других, отутюжил: «Черт с ней, с селедкой! Просто Родину жалко»… и еще: «А по той «дырке» - если, конечно, получится - неплохо бы лупануть, чем ни попадя, чтоб пространство наше не повадно было притягивать…» 
Последняя мысль показалась особо удачной.  По этому поводу необходимо было срочно кое с кем посоветоваться: ребята, конечно, дома уже; слава Богу, площади-то там ограничены…  Остановившись на этом, я почти успокоился, натянул на разбитый лоб спортивную шапочку и пошел… просто пошел подышать НАШИМ воздухом…

Март 2005 г.