Не сори, студент, деньгами!

Деньги. Тысячи лет, заменив натуральный обмен, они, словно всемогущий монстр, управляют миром, формируя человеческие отношения на всём пути развития нашей цивилизации. Вряд ли знаком был  с понятием «эквивалент» наш пращур, выменявший овечью шкуру на кусок бизонядины, чтобы выменять на неё хороший кованый топор. И сколько же времени доходил человек умом свои до основы такого привычного нынче бизнеса, простого и понятного «товар-деньги-товар». И уж как воспрянул он, пощупав потненькой ладошкой прибавочную стоимость, научно узаконенную, экономившим на парикмахерской, дедушкой Карлом.
Деньги. Сколько забот человеческих породили они, сколько мыслей чёрных и белых завладели его умом, терзая душу его и днём и в снах его грешных. Поэты, великие писатели и композиторы громоздили их на пьедесталы своих муз, запуская в душу человека червя зависти, эгоизма и жестокости. И поёт хор человеческий под бодренькие аккорды – всюду деньги, деньги, деньги, без которых жизнь человеческая никуда не годится. А являясь негодной, и не нужна никому, так – пустое место. Страшноватенькая, прямо скажем, истина нашего нынешнего рыночного мира, формирующего нашу коммерческую мораль.
И уже наша мораль, славя этого монстра, одевает его в ангельские одежды – деньги не пахнут. Врёт человек и упивается ложью своей. Во все времена деньги пахли человеческим потом, человеческой кровью и могильным тленом. А лукавый человек, засовывая дрожащими ручонками в потайной сейфик отмытй кистень, ПМ с глушителем, дутую платёжку или счёт в популярных овшорах, отстёгивает копеечку бабушке на паперти, батюшке на церковь или благотворительному фонду на корысть страждущим. Удобная вещь – индульгенция, и волки сыты, и ангельский костюмчик хорошо сидит.
Деньги не пахнут, деньги счёт любят, копейка рубль бережёт, как пришли – так и ушли, не имей сто рублей…, четвертак, стольник, кусок, лимон, бабки, бабло, капуста, зелень, деревянные, еврики, кредит, банк, общак, пахан, смотрящий, депутат, олигарх, хозяин Черкизовского рынка – всё о них, любимых, о деньгах, то бишь.
О человеке можно судить по отношению его к деньгам. Отторговала бабушка на базарочке, сидит в тенёчке на лавочке и складывает аккуратненько рублик к рублику. Удачно побазровала. Морковка, петрушка, огурчики свежие, картошечка молодая – всё хорошо пошло. Раскладывает на кучки «роденовскими» своими руками. Это – внучке на гостинчик, это – деду на табачок, никак без соски своей. Довольна собой, радуется. А заводской мужик идёт домой задумчивый с получки. За квартиру расплатиться, сыну костюм к школе, да на жизнь до аванса хватит. Ну а с колёсами на передок для копейки можно и подождать. До зимы ещё потерпит.
Другой в кабаке с друганами отметил удачную сделку. Навар приличный, а лохов чего жалеть. Лох – он для того и лох. Сегодня он король. Сунул официантке в передник стольник – дядя не жмот, у него много есть. Подумай, человек, кто из них ближе душе твоей, и сам решай – кто ты есть. А я – о весёлом.
Самолёт набрал высоту, погасло табло. Санёк отстегнул привязной ремень и облегчённо вздохнул. Далеко внизу уплывал назад камчатский берег , отодвигая в пространстве и времени конуса вулканов, хвойный дух тайги и зарослей кедровника, дурман богульника и весёлое журчание прозрачных горных ручьёв. Теперь только выгоревшая на солнце энцифалитка, пропахшая дымом таёжных костров, да обросшие за лето физиономии спутников с фотографий будут напоминать ему, киевлянину, прекрасные дни практики на самом краю Евразии. Сухомятка и отсутствие недостатка пива в ожидании рейса в Петропавловске начали проявляться и требовали решения проблемы. Справа от Саньки, удобно умостившись в кресле, готовилось отдаться неге чудное создание, ужасно уставшее и от сутолоки аэропорта и, вообще, от обязанностей донора для этой своры камчатского гнуса. Назовём её Настей. Она была Санькиной сокурсницей и рванула с ним на край света за туманом и за запахом тайги. Она получила всё. Лицо, нежная девичья шея, руки зудели до сих пор, напоминая о чрезмерном внимании разбойной комариной братии. Нос неприлично облупился и руки требовали ухода. Стройная, высокая, она знала себе цену, она требовала Санькиного внимания, а он дозревал, не скрывая серьёзных намерений. Мерный гул, словно бесконечная колыбельная, сделал своё дело – Настя спала. Осторожно, чтоб не разбудить её, Санёк поднялся и направился в хвост самолёта. Санузел был свободен, что оказалось весьма к стати. Здоровый молодой организм сработал безукоризненно. Осталось нажать педаль смыва. Какое-то девятое чувство, а может природный инстинкт, заставили Саньку убедиться в содеянном. Немного помолчим, готовя себя к неожиданности.
Изумлённому Санькиному взору открылась неописуемой красоты картина. Нежная цветовая гамма, в стиле Вангога, обоих Рерихов и Рокуэлла Кента вместе взятых, покрывала поверхность унитаза, скрывая природный цвет фарфора. Санькиным глазам стало тесно в собственных орбитах. Его лицо, вероятно, можно представить себе, лишь вспомнив племенные африканские маски. Волосы, устремившись вверх, угрожали оставить Саньку без скальпа, а крик ужаса застрял в горле.
Унитаз был выстелен деньгами. С некоторых из купюр   укоризненно глядел из овала Владимир Ильич. Оцепеневшему Саньке почему-то вспомнилось пророческое громогласное требование поэта – уберите Ленина с денег. А в дверь уже настойчиво стучали. Догадка ударила в Саньку молнией. Унитаз был выстелен их с Настей заработком за весь полевой сезон, небрежно и безответственно засунутым им в задний карман джинсов. Силы небесные отвели ногу его от педали смыва, лишив доверчивое человечество очередной манны небесной. А в дверь стучали всё настойчивее. Слегка трясущимися руками, пришедший в себя Санёк, запихивал слегка подмокшие дензнаки под энцифалитку. Затем со злорадной ухмылкой он вогнал в пол педаль и откинул защелку двери. Санька был хорошо воспитан. Изобразив смущение и неловкость, он принёс извинение раздраженной очереди, а выйдя в салон молча ржал, прокручивая ситуацию, о которой очередь и догадаться не могла. Ну а я поведал вам эту историю под ба-а-а-альшим секретом.