Манюня и её большая любовь, ч 3

Третий день любовного настроения Манюни ознаменовался грандиозным выговором с самого раннего утра. Выговаривали, естественно, мне с Манюней.

-Девочки, я вас совсем не узнаю,- кипятилась мама,- как вы могли натаскать такое количество мусора к калитке тёти Светы? Людям больше нечем заниматься, как за вами мусор разгребать? А главное – зачем вы это вообще сделали?

-Это не мы,- соврала я.
-Надо бы тебе суровой ниткой рот зашить, чтобы ты больше не лгала, Наринэ! Соседи видели, как вы чуть ли не весь мусор с окрестных свалок волокли к тётисветыному забору! Вы мне хотя бы можете объяснить причину своего неадекватного поведения?

-Это не неадывк… неадвыкват… что вы за слово сказали, тётьнадь?- Манька мяла в руках свою панаму и виновато заглядывала маме в глаза.
-Неадекватное, то есть странное поведение, а как по-другому я могу назвать то, что вы сделали?
-Это не странное поведение, это я всё придумала,- Манечка шагнула вперёд и заслонила меня плечом,- это я во всём виновата, тётьнадь, вы меня ругайте, а не Нарку.



Мама действительно очень сердилась. Но когда Манечка заслонила собой меня – она не сдержалась и улыбнулась. Мы мигом заискивающе заулыбались ей в ответ. Мама спохватилась и вновь нахмурилась. Мы виновато сгорбились.
-Понимаете, тётьнадь,- Манька нахлобучила на голову свою кособокую панаму и сильно потянула за поля – панама надвинулась на самые брови, подмяв под себя её ушки,- я же вам говорила, что мне понравился Олег. Вот я и подумала, что пара-другая простеньких подарков может заставить его влюбиться в меня.

Мама всплеснула руками.
-Мария, ты хоть понимаешь, что говоришь? Он взрослый человек, ему уже двадцать восемь лет, у него жена и пятилетний сын…
-Ардён,- вставила я.
-Кто?
-Ну он называет себя Ардёном. Не умеет правильно своё имя выговорить.
-Да хоть тазик!- рассердилась мама,- только разве речь об этом? Речь о том, что нельзя влюбляться в чужих мужей, это раз. И два – вы маленькие девочки, а маленьким девочкам в вашем возрасте положено читать книжки и играть в куклы, а не забивать голову всякой ерундой да хулиганить!

Манечка обиженно засопела.
-Да мы уже все книжки перечитали, которые привезли с собой, а в куклы пусть Сонечка играет, мы уже не маленькие, нам по десять лет. Это раз. А два - тётьнадь, ну ведь эта Ася такая выдра, неужели вы этого не видите?!

- Мария, обзываться нехорошо, и тебе об этом не раз говорила Ба,- при упоминании о Ба мы обе стали ниже ростом, зато мама гордо расправила крылья – её слова получили дополнительную весомость,- это раз. И два. Коль уж ты такая большая девочка и не хочешь играть в куклы, тогда ответь мне, пожалуйста, на такой вопрос: если бы влюблённый мальчик подарил тебе дырявое ведро, что бы ты сделала?
-Я бы надела ведро ему на голову!
-А с чего ты тогда взяла, что ваши «подарки» могли понравиться Олегу? А по моим сведениям, в этой куче мусора треснутое ведро было самым безобидным экземпляром!

Мы пристыжено молчали.
-Любимому человеку нужно дарить самое дорогое, что у тебя есть, понимаешь?- продолжала поучать мама,- что это за любовь такая, когда ты объекту своего воздыхания преподносишь сухую коровью лепёшку!
-Но она была очень большая и плоская,- стали оправдываться хором мы,- и вся насквозь кишела жучками. Такие коровьи лепёшки вряд ли он мог видеть у себя Москве!
-Ну да, конечно,- хмыкнула мама,- он её заберёт с собой в столицу, и будет всем встречным - поперечным хвастаться – посмотрите, какими большими лепёшками какают армянские коровы! Всё, девочки, разговор окончен, вы сегодня под домашним арестом, марш в детскую! У вас до завтрашнего утра будет достаточно времени, чтобы обдумать своё безобразное поведение.

Мы безропотно поплелись в спальню. По собственному опыту знали - спорить с мамой себе дороже, и если упрямиться, можно больно - пребольно получить по попе.
-Угораздило тебя влюбиться в этого Олега,- сокрушалась я,- теперь придётся из-за него проторчать взаперти до завтрашнего утра.
-Сердцу не прикажешь,- тяжко вздохнула Маня,- так папа говорит, когда ругается с Ба из-за мамы. Я всё думала, что он имеет в виду, а теперь поняла. Влюбиться можно хоть в кого угодно, потому что сердце само выбирает, кого любить. Идёшь ты куда-то, в булочную, например, а дорогу медленно перебегает червяк. Тебе так и хочется на него наступить, а сердце рррррраз – и влюбляется. И всё, до свидания, спокойная жизнь!

Мне стало страшно. Мало ли в кого вздумает влюбиться моё сумасбродное сердце? А если и впрямь в какое-нибудь животное? Вон у старьёвщика дяди Славика есть осёл, орёт круглые сутки. Соседи ругаются, что он им спать не даёт, а дяде Славику жалко от него избавляться. «Это потому он орёт, что тоскливо ему от старости»,- оправдывается он перед соседями. А мало ли зачем этому ослу тоскливо? Может, ему любви не хватает, может, он меня дожидается? Пойду я мимо дома старьёвщика, а моё жалостливое сердце увидит осла и сразу влюбится. И что тогда делать? Выходить за него замуж что ли?

Я решительно помотала головой, чтобы отогнать тревожные мысли. Манечка, пригорюнившись, стояла у стола и перекладывала книги из одной стопки в другую.
-Понимаешь, я бы хотела, чтобы он жил с нами. Дружил с папой, научил его стоять на голове. Он бы спал в дальней комнате, а я по вечерам играла бы ему на скрипке.
-А Ба?- испугалась я.
Маня посуровела лицом.
-Дааааа, с Ба договориться не получится. Она Олега мигом выставит за дверь,- Манюня чуть помолчала, а потом добавила мечтательно,- вот если бы у него была шапка-невидимка!!!
Перед моим внутренним взором развернулась дивная картина – дядя Миша стоит на голове, Маня играет на скрипке, Олег сидит в шапке-невидимке, а за его спиной стоит Ба и целится в него из папиного охотничьего ружья. Я прыснула.
-Нет, боюсь, при Ба все волшебные предметы будут терять свои свойства!
Манька покатилась со смеху.
-Это даааа,- простонала она сквозь смех,- у Ба даже волшебные предметы не забалуют.

Потом мы какое-то время развлекались тем, что выглядывали в окно. С улицы доносились радостные голоса играющей в прятки детворы. «Акали – бакали – чаварда - какали»,- выкрикивала грузинскую считалочку моя сестра Каринка. Потом водящий стал громко отсчитывать, и мимо окна пулей пролетел маленький Артёмка – он уже подружился со всеми детьми и с удовольствием носился с ними по всему дачному посёлку. Мы проводили его долгим тоскливым взглядом – очень сложно сидеть дома взаперти, когда на улице светит солнышко и раздаются радостные голоса детворы!

-Придумала! Я знаю, что надо делать,- подпрыгнула вдруг Маня,- твоя мама сказала, что дарить нужно самое дорогое, что у человека есть, правильно? А самое дорогое, что у меня есть - это мой амулет,- Маня хлопнула себя по груди,- вот его я Олегу и подарю.
-Ты с ума сошла?- испугалась я,- ты хоть соображаешь, что Ба с тобой сделает, если узнает, что ты отдала свой амулет кому-то другому?

Я не зря беспокоилась. Амулет был единственной памятью Ба о её родителях. Он представлял собой кулон в виде маленькой червонной ладошки с небольшим топазовым глазом по центру. Ба рассказывала, что он называется «Рука Марьям», и что Маню назвали в честь этой таинственной Марьям. И что когда родилась Манюня, Ба сняла цепочку с ладошкой со своей шеи и повесила в изголовье Маниной кроватки. А когда моя подруга подросла, она стала носить его на шее. Амулет был старинным и очень дорогим. В восемь папиных зарплат, грозно предупредила Ба. Мне даже представить было страшно, что сделает она с Манюней, если та подарит амулет чужому человеку.

-Ты совсем спятила,- пыталась я воззвать к совести своей подруги,- ты вообще подумай своей головой, что творишь!
-Ничего я не буду думать,- затопала Маня ногами,- подарю и всё. Я так решила!

Она сняла с шеи цепочку с кулоном, распахнула окно и полезла на подоконник.
-Мань, если мама обнаружит, что ты её ослушались – она прибьёт и тебя, и меня.
-Да я быстро! Бегом туда и обратно, управлюсь за несколько минут. Она и не заметит. А ты пока шуми в комнате, чтобы тётьнадя подумала, что мы здесь играем.
-Нет уж, одну я тебя не отпущу!- я полезла следом за Манечкой – не оставлять же невменяемую из-за большой любви подругу один на один со своей бедой!

Мы легко спрыгнули с подоконника и прислушались – кругом царила тишина. Детвора умчалась в другой конец улицы – оттуда раздавался дружный хохот, прерываемый грозным улюлюканьем Артёмки – я вождь, вы все должны меня бояяяяяяться!!!
Дорога была свободна. Мы прокрались вдоль забора и юркнули в калитку.

-Одна нога там – другая тут,- скомандовала я. Добежали до тётисветыного дома мы в считанные минуты. Шумно ворвались во двор – не до конспирации было. И сразу же наткнулись на Олега и Асю - они стояли возле веранды и о чём-то оживлённо разговаривали.

При виде нас Ася поморщилась, словно у неё резко разболелся зуб. Зато Олег расплылся в широкой улыбке.
-Бааарышни, здравствуйте,- шагнул он нам навстречу.
-Здрасьте,- шмыгнула носом Маня,- мы тут по делу, то есть я. У нас совсем мало времени.
Она шагнула к Олегу и протянула ему амулет: «Вот,- шепнула,- это вам, самое дорогое, что у меня есть».
И улыбнулась.

Вы можете мне не поверить, но в тот миг Манюня была самой красивой девочкой на свете. Она стояла с гордо выпрямленной спинкой, и казалась уже совсем большой, и только лёгкая дрожь в сложенных лодочкой ладошках выдавала её волнение.
Олег растерялся.
-Зачем ты это делаешь, девочка?- только и смог выговорить он.

И тут случилось непредвиденное - Ася наклонилась, якобы присмотреться к амулету и неожиданно шлёпнула Маню по ладошкам. Манечка испуганно дёрнула руками, и амулет улетел куда-то в кусты.
-Ася, что ты делаешь?- Олег схватил жену за локоть.

И тогда мы услышали слово, которое обожгло нас до самого до нашего сердца и вывернуло наизнанку наши души. Мы были совершенно не готовы к этому, мы и думать не могли, что ТАК могут назвать Манюню.
-Малолетняя потаскушка!- зло выплюнула Ася.

А дальше случилось ужасное.
Маню вывернуло. Посреди тётисветыного двора, прямо возле кустов смородины.

Была у Манечки особенность, о которой знал только очень узкий круг близких – в минуты крайнего напряжения Маню выворачивало наизнанку. Резко, до последней капли содержимого желудка. При том случалось это тогда, когда Маню кто-то незаслуженно оскорблял или унижал. Мой папа говорил, что Манюня настоящая белая акула – учуяв в себе чужеродный крючок, моментально выплёвывает все свои внутренности – предпочитает умереть, чем проглотить обиду.

Меня словно контузило. В ушах стоял пронзительный звон и ничего, кроме этого звона, я не слышала. Я видела, как Маню выворачивало, как она, чтобы не упасть, согнулась пополам и упёрлась руками в колени, как ходило ходуном её тело. Помню, что сняла с головы свою панаму и протёрла ею Манины губы. Помню, как Маня доверчиво подставила мне своё личико.

Помню, как Олег что-то сказал Асе, она в ответ шевелила побледневшими губами, но как я ни силилась, ничего не могла разобрать из того, что она говорила. Он взял её за плечи, а она резко вырвалась, и пошла мимо Мани к забору. И почему-то, когда поравнялась с ней, резко подняла руку, то ли попугать её хотела, то ли ударить. И Маня вцепилась в эту руку и повисла на ней всем своим телом. А потом несколько раз лягнула Асю по ноге.

-Зелёный,- сказала я, сосчитав четыре удара – я часто путала цвета и цифры, и четвёрка соответствовала зелёному. И когда я произнесла вслух слово зелёный, звон в ушах стал нестерпимо бОльным и внезапно оборвался на самой высокой ноте. И в тот же миг ко мне вернулись шорохи и звуки.

Я кинулась на ватных ногах к Мане, но Олег опередил меня. Он подхватил её на руки и оттащил в сторону, иди в дом – крикнул жене. «Пошёл в жопу»,- бесстрастно ответила ему Ася и вышла со двора.
Олег отпустил Маню и побежал за женой.

Манечка проводила его пустым взглядом, подошла ко мне, взяла за руку.
-Пойдём,- сказала.
-Амулет,- напомнила я.
Мы быстро нашли ладошку Марьям – она лежала в траве и переливалась под солнцем голубым топазовым зрачком. Манечка бережно подняла цепочку и надела себе на шею.

И мы пошли со двора. Не оборачиваясь.

Маленьким девочкам иногда бывает очень больно на душе. Эта боль не идёт ни в какое сравнение с болью физической. Эту боль не сопоставить ни с подзатыльником от дяди Миши, ни со шлепком по попе от мамы, ни с грозным окриком моего отца – «запломбирую к чёртовой матери все зубы!», ни с разрушительным наказанием разъярённой Ба. Эту внезапную боль, словно тёмную страшную жижу, нужно нести в себе тихо-тихо, и под ноги обязательно смотреть, чтобы не оступиться. Потому что откуда-то ты знаешь – боль эту расплёскивать нельзя. И ты бредёшь слепым котёночком сквозь темноту, потом останавливаешься, прислушаешься к себе – болит? Болит, отзывается душа. И ты тихонечко идёшь дальше.

Вот так мы и вернулись домой и ткнулись в колени маме.

И рассказали ей навзрыд всё – как убежали в окно, как Маня решила подарить Олегу самое дорогое, что у неё есть, как потом её выворачивало под смородиновым кустом и как я сказала громко зелёный и звуки вернулись ко мне так же внезапно, как ушли.

А мама сначала молча нас выслушала, потом повела умываться, а потом достала с полки единственную баночку со сгущённым молоком, которую она берегла как зеницу ока для слоёного торта «Наполеон», открыла её и выдала нам по большой столовой ложке – ешьте, сказала. Всё?- удивились мы. Всё!- сказала мама. Но мы съели каждый по ложке и отодвинули баночку – так нечестно, сказали.

А потом пришли тётя Света с Артёмкой, принесли большую миску сладкой прозрачной смородины. И мы пили чай с яблочным пирогом, и долго смеялись, потому что оказалось, что Артёмка не умеет есть сидя – он ходил всё время вокруг стола с ложкой во рту – в меня так больше влезает, приговаривал.

А поздно вечером они уехали, хотя планировали остаться до конца недели. И папа весь следующий день подтрунивал над Манькой и называл её то Шамаханской царицей, то маленьким агрессором, потому что папа всю жизнь такой – он считает, что любая обида лечится только смехом.
И Манюнечка громко хохотала и благодарно заглядывала ему в глаза.

Вот, пожалуй, и вся история про Манину первую любовь.

И давайте больше не будем о грустном, ладно?