Манюня фонтанирует идеями

Ба принципиально не доверяла отечественной лёгкой промышленности, а уж текстильной её отрасли особенно. Ба раздражали монументальные псевдоатласные лифчики, возвышающиеся над прилавками живописными горными хребтами и навсегда убивающие у подрастающего поколения представление о женской сексуальности, коричневые безобразные хлопчатобумажные чулки, байковые халаты и торчащие колом пальто из зубодробительного драпа. Ба любила пройтись мимо вешалок с растянутыми свитерами и демонстративно возмутиться на весь магазин – товарищи, что творится, куда ни глянь - одна говновязка!!!

Дядя Миша считал, что в Ба погибла великая актриса и иногда смешно передразнивал её, когда мы возвращались домой после очередного похода в наш убогий городской универмаг. Но порой Ба выкидывала такие фортели, что даже флегматичный дядя Миша выходил из себя.


-Мамэле,- ругался он,- зачем тебе надо было становиться в первую балетную позу и вещать на весь магазин о том, что на таких чулках должны повеситься члены политбюро? Ты забыла, в какой стране живёшь? Из-за твоих выходок приходится жить с постоянно подобранным сфинктером ануса, потому что чуть расслабился - и ты уже не мужик!

Ба упирала руки в боки и хмыкала так, что от резонанса её хмыка дребезжали стёкла в окнах по всему дому.
-Сына, всё никак не успокоишься после целебной клизмы с раствором ромашки, которую таки я тебе поставила?

-Роза Иосифовна!- если дядя Миша называл Ба по имени-отчеству, это означало, что его раздражение достигло верхней точки кипения,- вот не надо сейчас ля-ля про то, чего не было, особенно при детях!
-Ой-ой!- Ба вытаскивала из кармана огромный мужской носовой платок и демонстративно протирала им лицо,- сына, можно подумать, не этими руками я подмывала твою каку каждый раз, как ты пачкал свои пелёнки! И я таки напомню тебе, что пачкал ты их с такой прытью, словно вся тьма Египетская сгустилась в твоих кишках!

Мы с Маней старались в такие минуты испаряться из комнаты. Во-первых, банально срабатывал инстинкт самосохранения, а во-вторых, нас тревожило словосочетание «сфинктер ануса». Мы потом долго гадали, что это такое страшное может быть, из-за чего дядя Миша может в одночасье перестать быть мужчиной.
-Письку ему что ли отрежут?- сокрушались мы,- как же он тогда пИсать-то будет?

Поход в универмаг оборачивался скандалом не только для дяди Миши. На фирменный скандал от Ба могли напороться все сотрудники универмага, начиная от продавцов и заканчивая директором, если, конечно, он по какой-то нелепой случайности в этот тревожный для его трудового стажа день находился на работе.

Ба требовала к себе особенного отношения. И чтобы добиться этого, разыгрывала в универмаге целый спектакль. Сначала она методично обходила полки с товаром, тыкала пальцем в тот или иной шедевр отечественной лёгкой промышленности и демонстративно громко хохотала. Параллельно зорким взором она выискивала среди покупателей сочувствующих товарищей. Сочувствующие товарищи, в предвкушении зрелищ, сбивались в благодарную публику и подобострастно трепетали.

Далее Ба заканчивала с манёврами и приступала к военным действиям. Первым делом, заручившись одобрительным гулом подобострастной публики, она принималась третировать несчастных продавщиц.
-Небось сами из-под полы торгуете болгарскими полотенцами с вышивкой, а на прилавках шаром покати!- наскакивала на них она. Продавщицы трепетали, разводили руками и кивали в сторону кабинета товароведа – вон где, мол, скрывается основной источник ваших бед. Ба, получив таким образом добро на дальнейшие действия, устремлялась к кабинету товароведа.

Товаровед тире бухгалтер универмага представлял из себя весьма жалкое зрелище – это был истерзанный и бесконечно несчастный лупоглазый мужичок, жертва сварливой, как Ба, тёщи. Поэтому он, ничего не предпринимая, беззвучно вздыхал в ожидании своей горькой участи за огромными завалами папок по бухгалтерской отчётности. Нарастающие децибелы голоса Розы Иосифовны, эти неумолимые всадники апокалипсиса, давно уже докатились до его кабинета и предрекали неминуемое явление самого Апокалипсиса в обличии Ба.

Когда Ба вторгалась в кабинет, товаровед, истерично дёргая кадыком, выползал из своего укрытия. В качестве отступных он тряс перед собой, словно белым флагом, связкой ключей от склада. Ба, ещё раз оглушительно хмыкнув для окончательного подавления его воли, пропускала его вперёд и конвоировала к заветным, недоступным среднестатистическому советскому гражданину, помещениям.

Через какое-то время она торжественно выплывала к нам, и победно несла в руках что-то заграничное, красивое и бесспорно качественное. Следом выползал несчастный товаровед. У товароведа выражение тела было такое, будто он несёт за пазухой голодного ядовитого тайпана. Для вашего сведения – сила яда тайпана такова, что одним укусом он может убить сто взрослых людей!!! Если взять во внимание ещё и Ба, торжественно шествующую рядом с товароведом, то смело можно утверждать, что двести человек в радиусе одного прыжка были на волоске от долгой и мучительной агонии!

Таким отчаянным методом Ба, в эпоху жесточайшего советского дефицита, добывала более или менее сносную одежду для всей своей семьи. Иногда, кстати, кое-то перепадало и моим родным. Был случай, когда Ба выдержала бой с самим директором универмага и ушла от него с тремя парами югославских кожаных сапог. Потом в них щеголяли моя мама и папина сестра Зоя, а третья пара уелетела в Новороссийск, к дочке приснопамятной Фаи, которая Жмайлик.

Хуже обстояли дела с постельными принадлежностями и бельём. И так как неоднократные хождения по складам укрепили Ба в мысли, что перьев со всех голубоватых членистоногих советских кур хватает только на перины для партийной верхушки, то ничего другого, как самой шить одеяла и матрасы, ей не оставалось.

Для шитья одеял и матрасов закупалась овечья шерсть. Самым лёгким в этом деле была покупка шерсти. Далее начинались семь кругов ада. Эту кошмарную, невероятно грязную шерсть сначала нужно было очистить от мусора и репейных шишек. Далее её тщательно промывали в пяти водах. Потом во дворе, на самом солнцепёке стелились большие клеёнки, и на эти клеёнки выкладывалась мокрая шерсть. При этом её в течение дня нужно было обязательно ворошить и переворачивать, чтобы она просохла со всех сторон. Потом шерсть выбивали длинной тонкой палкой. Долго и нудно, до волдырей в руках и радикулита в пояснице. Далее каждый(!) её клочок нужно было распушить в руках, чтобы он стал невесомым и лёгким, как облачко.

Под одеяло покупалась специальная ткань, из неё шился наперник, его набивали шерстью, простёгивали, а потом к одной стороне одеяла пришивался шёлковый отрез, чтобы он красиво выглядывал из конвертика пододеяльника.

Адская работа. Поэтому когда Ба бралась за неё, Маня перебиралась на день-второй к нам, чтобы не попадаться ей под горячую руку. Так как мама сидела с маленькой Сонечкой, и не могла помочь Ба, она по мере возможности освобождала её от других домашних забот. Поэтому в этот тяжёлый период времени дядя Миша обедал и ужинал у нас.
-Спасибо, Надя,- говорил он маме, протягивая тарелку за добавкой,- если не ты, она бы давно уже простегала меня и Маню вместе с одеялами вдоль и поперёк!
Мама делала бровки домиком, собирала губы в бантик, чтобы не рассмеяться, и предостерегающе кивала в нашу сторону. Дядя Миша отмахивался:
-Дети сами всё знают!

В один из таких дней Ба позвонила маме:
-Я уже управилась с большей частью работы, пора набивать наперники шерстью, нужно, чтобы девочки подержали одеяло, пока я буду его простёгивать. Отправь ко мне Нарку с Маней. И спасибо тебе, дорогая, за всё, ты меня очень выручила.
-Ну что вы, тётя Роза!- мама зарделась как школьница,- не за что благодарить.
-Девочки,- окликнула она нас,- Ба нужна ваша помощь!
-Хорошо,- мигом отозвались мы.
Кто бы посмел отказать Ба в помощи? Никто! Жить хотелось всем. Поэтому расстояние между нашими домами мы взяли резвым галопом за рекордно короткий срок.

Ба мы застали возле калитки. Она наспех чмокнула нас в щёчки.
-Я в магазин за суровой ниткой,- бросила на ходу,- ведите себя тихо, скоро буду.
Мы помахали для приличия ей вслед рукой и толкнули калитку. И окаменели от восторга. В центре двора, на больших клеёнках, пенились воздушные клоки чистой белой шерсти. За три дня Ба успела её промыть, просушить, взбить деревянным прутом и распушить облаком.
-Ух ты!!!- выдохнули мы,- красота-то какаааая!

Шерсть была белоснежная, и, казалось, искрилась на солнце.
-Ура,- запрыгала Манечка,- кругом лето, а у нас зима, вон, посреди двора лежит целая куча снега!
Мы подошли поближе. Потрогали аккуратно шерсть – она приятно поскрипывала в руках и вкусно пахла стиральным порошком.

-А давай разуемся и походим по ней!- у Маньки загорелись глаза.
-Мань,- замялась я,- Ба нас за это по головке не погладит.
-Да ладно тебе, у нас же ноги чистые, мы осторожно!- Манька быстро скинула сандалики и ступила в шерсть,- ой,- вскрикнула она,- здорово – то как, и немного щекотно.
Я последовала её примеру. Ходить по шерсти оказалось сплошным удовольствием, она была пушистая и очень мягкая, и в высоте достигала аж до Маниных коленок, а мне доходила до середины икр.

-Можно ласточкой в самую гущу нырнуть,- крикнула Маня и бросилась вниз головой.
Раздался глухой стук.
-Ой мамочки,- Манина перекошенная мордочка вынырнула из шерсти, на лбу моментально раздулась шишка. Она потрогала её,- ты, это, поаккуратнее тут с нырянием, а то под клеёнками голый двор, я вот на что-то твёрдое напоролась.
-Больно?- я нагнулась присмотреться к шишке.
-Больно!- вскочила на ноги Манечка,- только я потом буду расстраиваться, а то сейчас времени у нас в обрез!

Времени действительно было в обрез, поэтому мы спешили порезвиться вдоволь.
Сначала мы развлекались тем, что перекатывались по шерсти туда и обратно. Потом мы стали кидаться ею, словно снежками, друг в друга. Так как снежки по причине рыхлости отказывалась долетать до цели, приходилось кидаться друг в друга с разбега. Тормозить мы вовремя не успевали, и поэтому вылетали на голую землю, увлекая за собой часть шерсти.

Потом Маня попала «снежком» мне в рот, и меня чуть не вывернуло, пока я извлекала изо рта волосики. С воплем «дура, что творишь» я кинулась на неё, и мы долго мутузили друг друга посреди клочьев шерсти.

Потом мы устали и решили помириться. Лежали рядышком и смотрели в небо.
-А я могу плюнуть так, что мой плевок поднимется в небо, а потом упадёт тебе в лицо, спорим?- сказала я.
-До неба не доплюнешь,- лениво отозвалась Маня,- но попробовать можно.
И мы минут пять плевались вверх, с прицелом попасть друг в друга. Исплевали себя вдоль и поперёк.

А потом Маня сделала роковое предложение.
-Нарка,- сказала эта вечная зачинательница самых опасных наших проделок,- а помнишь, как папа весной доводил до ума погреб?

Я помнила, конечно. Дядя Миша тогда завёз цемента и песку, и половину весны ковырялся в погребе. Ба ругалась, что он всё не так делает, а дядя Миша огрызался, что она ничего не понимает в строительстве и её место у плиты. Потом дядя Миша, по его словам, за что-то там не так дёрнул, и стена погреба пошла большой продольной трещиной.
Итого пришлось моему отцу договариваться с работягами со стройки, и они за два дня привели погреб в полный порядок. После этого какое-то время дядя Миша ходил тише воды ниже травы, и старался не перечить Ба.

-Ну?- поторопила я Маню,- помню, конечно. И что?
-Вот,- сказала Маня,- там остался песочек. Беленький такой, лежит в углу погреба, и Ба постоянно ругается с папой, чтобы он его вывёз к реке, а папа говорит, что руки не доходят.
-Ну!- я всё не могла понять, к чему клонит Маня.
-А ведь этот песочек, если взять его горстями, да кидать его над собой вверх, будет падать на нас словно снег. Представляешь, какая красота? Стоим в снегу, а сверху на нас падает снег. Летом!

И тут на нас нашло окончательное затмение. Мы кинулись наперегонки в погреб. Чтобы не тратить время на переобувание, побежали босиком. Взяли по горсти песка в каждую руку, и помчались обратно. Зажмурились, и подкинули песок вверх.
Он посыпался на нас мелким колючим дождём.
-Ух ты,- заволновались мы, и побежали за новой порцией песка.
Через несколько минут нашими общими стараниями воздушные облака взбитой белой шерсти превратились в серые нечёсаные лохмы.

Потом, естественно, вернулась Ба. Зашла во двор с благодушной улыбкой на лице и увидела нас посреди свалявшейся шерсти.

И сказала «господибожетымой».

И судьба протрубила в рог Гьяллахорна и нагрянул магический день Рагнарёк.

Сначала Ба вытащила нас из шерсти и отлупила длинной тонкой палкой, которой она выбивала шерсть. Было очень больно, я извивалась как уж на сковороде, и умудрилась-таки вырваться и убежать подальше, воя от боли. Ба не стала меня догонять, она взялась за Маню.
-Аааааааааа,- орала Маня не сбавляя обороты,- ааааааааааааааааааааааа!!!!!!!!!

Потом она тоже каким-то чудом вырвалась, пролетела мимо меня и проорала на ходу – Нарка, быстро в погреб, она нас убьёт! И я припустила за ней.
Мы вбежали в погреб и захлопнули дверь. Изнутри погреб запирался на большой железный крюк. Мы накинули его дрожащими руками и всем телом привалились к двери.
-Откройте,- заколотила в дверь Ба.
Мы тихонечко поскуливали, потирая ушибленные места.
-Или вы откроете дверь, или останетесь здесь навсегда,- протрубила Ба.

Мы молчали в тряпочку, сердца наши бились так громко, что слышно было, казалось, на всю округу.
-Замурую заживо,- трубный глас Ба проник во все щели погреба и скрючил наши души.
Мы не совсем поняла смысл угрозы, но дружно заревели – было ясно, что ничем хорошим это «замурую заживо» не закончится.
-Кому сказано открывайте,- задёргала дверной ручкой Ба,- открывайте, а то хуже будет!
Мы заплакали ещё громче.
-Ладно,- выдохнула огнём Ба,- лейте дальше ваши крокодильи слёзы, но выйти отсюда вы не выйдете!

Нам было слышно, как она что-то волокла к двери, осыпая нас проклятиями и приговаривая про «мамэс милх». Потом наступила тишина. Стало ясно, что Ба чем-то загородила дверь и ушла.

Погреб был тёмным и холодным. Единственное маленькое окошко, которое выглядывало на улицу, было зарешечено. Когда глаза привыкли к темноте и мы стали различать предметы, нам стало ещё страшнее, потому что казалось, что со всех углов на нас пялятся жуткие чудища.

И мы разревелись уже на законных основаниях.

Сначала мы плакали потому, что нам было больно, холодно и страшно. Вот оказывается что такое «замуровать заживо», сквозь рёв делились мы друг с другом свежеприобретёнными знаниями. Потом нам захотелось в туалет по-маленькому, и мы ревели от обиды, потому что пришлось писать в углу, на беленький песочек, оставшийся после ремонта. При этом страшнее всего было сидеть голой попой на корточках – а вдруг из-за спины вынырнет длинная когтистая лапа и потащит нас в потусторонье? Поэтому, когда я сидела на корточках, Манька держала меня за руку, а когда она села писать, то я вцепилась ей в руку.

Потом мы оплакивали нашу тяжёлую судьбу в зарешёченное окошко в надежде на то, что кто-нибудь пройдёт мимо и вызволит нас из заточения. И если я дотягивалась ростом до окна, то Манька безнадёжно маячила внизу. Чтобы она тоже могла явить миру перекошенное от горя и страха своё лицо, пришлось притащить кадку с рассолом для сыра. Манюня взобралась на кадку, и мы дружно заголосили в окно.

Потом мы отчаялись дожидаться помощи извне и стали взывать к совести Ба.
-Бааа, - плакали мы,- вытащи нас отсюда, пожалуйста, мы замёрзли и у нас болят от холода ступнииии. Мы уже достаточно замуровались и больше не будеееем!!!
Сначала вопли наши оставались безответными, а потом, спустя миллион веков, за дверью завозились.
-Баааа, это ты?- заголосили мы жалобно.
-Ыхть,- раздалось за дверью,- ыхть!
Потом ещё раз:
-Ыхть! Ыхть! Ыхть!

Мы испугались ещё больше.
-Ааааааа,- заорали мы,- Баааааааааааа, помоги нам!
-Если вы сейчас же не заткнётесь, то я оставлю вас здесь навсегда,- пропыхтела зло Ба. Мы притихли. Ба ещё какое-то время возилась за дверью, потом громко сказала господибожетымой.

-Что? Снова господиможетымой,- зашлись мы в истерике,- Баааа, мы ничего такого не делали, только пописали на песочек в углу и всёоооооо, зачем же снова господибожетымой говорить?!!!
-Будете орать, вообще не выйдете оттуда,- выдохнула огнём Ба, и мы моментально притихли,- потерпите чуть, скоро я вас выпущу.
Потом она куда-то ушла. На этот раз для разнообразия мы решили украсить томительное ожидание дружным иканием – на плач уже не осталось ни сил, ни слёз.

Потом пришёл сосед дядя Гор. Закалённый многолетним соседством с Ба, он не стал удивляться или задавать глупых вопросов, просто с нечеловеческим кряхтением отволок ржавый мотор от старого дядимишиного драндулета, которым Ба, в адреналиновом угаре, загородила дверь в погреб.
-Так ведь и до геморроя недалеко,- бросил он на прощанье.

А потом Ба открыла дверь а погреб, и наш Рагнарёк возобновился.

Сначала она поволокла нас в ванную, где минут двадцать отогревала наши продрогшие чресла в крутом кипятке. Потом, когда в ванной отчётливо запахло консоме из детятины, она вытащила новую натуральную мочалку (акцентирую ваше внимание на слове новая, потому что если кто мылся натуральными мочалками, тот до сих пор недоумевает, почему ООН в своей Конвенция против пыток не наложила вето на мытьё детей новыми натуральными мочалками). Итак, НОВОЙ натуральной мочалкой Ба отшлифовала наши тела так, что мы легко могли сойти, учитывая разницу в росте, за деревянную скалку и деревянный же, например, пестик. При том чем громче мы выли, тем усерднее Ба нас растирала.

А далее мы на своём опыте доказали, что пирамиды всё-таки строили люди, а не инопланетяне. Потому что вдвоём, подгоняемые грозными окриками Ба, сначала помыли всю шерсть в пяти водах, потом сушили её на солнцепёке, не забывая ворошить и переворачивать, потом мы её выбивали деревянной палкой, нудно и долго, до волдырей и боли в пояснице, а далее каждый клочок шерсти распушили в руках нежным облачком.
И если кто из вас скажет, что Ба всё-таки переборщила с господибожетымоем, то я с вами не соглашусь.
Ибо кару понесли мы вполне заслуженную, да.


Рецензии