Однажды в Афгане

В моей врачебной юности был такой драматический эпизод... Со мною на Севере служил врач-хирург – хороший врач и хороший хирург. Был он старше меня - лет на 12. Он многим вернул здоровье, он многим помог. Кроме больших врачебных знаний он обладал ещё и большой душой. Любил шумные компании, любил преферанс в свободные часы. Он любил людей. По настоящему любил людей. Бросал всё, если требовалась его помощь, и буквально нёсся туда, где нужны были его знания и... душа. А ведь служили мы на Крайнем Севере, где нет деления на сутки – либо полярный день, либо полярная ночь. И тундра, и ветер, и снег, и тундровые болота.

Он рано умер – этот замечательный врач. От рака умер. А ведь у него было много знакомых среди врачей-онкологов и все стремились применять к нему самые наиновейшие средства. Он перенёс хирургическую операцию, а потом – курс лучевой терапии, а ещё – несколько курсов химиотерапии. Помню как худо ему было после каждого курса химиотерапии – он никого не хотел видеть – ни друзей, ни сослуживцев. Он собирался с силами – а они ему требовались в большом количестве. Он приходил в себя после каждого курса химиотерапии, а потом – снова собирался с силами. В итоге... мой друг умер. Не прожив и года с момента установления диагноза... Несмотря на все усилия коллег, которые искренне хотели ему помочь, находя для него самые дефицитные и новейшие препараты.

Помню, как мы сидели вдвоём у него в комнате в офицерском общежитии (он отправил свою молодую жену домой – в Дагестан, чтобы она не видела его мучений, его боли – сколько же было у него сил, одному Богу ведомо). И обсуждали возможность применения средств лечения из арсенала традиционной (народной то есть) медицины. Мой друг и коллега слегка покачивал головой, стараясь скрыть мучающие его боли и пытаясь при этом улыбаться. И говорил: «Может быть, может быть... Но это не мой случай, наверное...». Умирать он уехал домой...

Спустя несколько лет я волею своей офицерской и врачебной судьбы оказался на войне – на афганской войне, в афганской мясорубке. Выполнил там тысячи хирургических операций, нередко работая за операционным столом по 2-3 суток, не отходя. Так много поступало раненых – шли кровопролитные бои. Нашей армии противостояли умелые и опытные воины. Их можно называть как угодно – бандитами, партизанами, моджахедами... В одном им отказать трудно – в смелости и в умении воевать. Наши солдаты и офицеры – тоже, я скажу Вам, не пальцем сделанные – это быстро поняли.

Однажды, во время относительного затишья (как всегда – перед бурей) мы сидели в палатке у моего приятеля – командира десантно-штурмового батальона, которому я только что сделал перевязку – осколком разорвавшейся гранаты его ранило в предплечье. Осколок я ему удалил из мягких тканей предплечья, а лечь в стационар он категорически отказался: «Ещё чего. Что обо мне подумают мои бойцы – скажут «ну и командир у нас – чуть-что в госпиталь...». И перевязки ему делались – либо он приходил ко мне, либо я приходил к своему другу. А потом – по «пендюрке» спирта и (пендюркой мы в Афгане называли пластиковый колпачок со взрывателя НУРСа – неуправляемого реактивного снаряда; этими снарядами оснащались боевые вертолёты; после того, как НУРС устанавливался -колпачок с его взрывателя снимался и... становился пендюркой) потекла беседа.

Этот майор многое повидал в своей опасной жизни. Лоб его был перекорёжен шрамом, на теле было не менее пяти больших рубцов после пулевых ранений. Его не раз и не два пытались лишить жизни (которую должен заметить – он очень-очень любил и ценил) и он тоже многих лишил жизни (что поделаешь – кто на что учился...).
И в ходе неспешной нашей беседы я тогда после перевязки и пендюрки в ответ на его прямой вопрос: «А вот смог бы ты, доктор, выстрелить в человека?». Я тогда ещё и сам этого не знал – до того времени ещё не попадал в переплёты, где приходится отстреливаться... И я ему ответил, что, дескать, я ведь врач, что я представитель гуманной профессии.

И майор, вдруг как-то мгновенно озлившись, молвил: «А я, значитца – весь из себя негуманный, злой убивец. Так что ли?».
Я в ответ лишь пожал плечами – что тут ответишь.
И услышал такие вот слова: «Знаешь, док, а по мне, так каждый врач на гражданке – убийца в большей степени. Потому что в бессилии медицины нашей перед болезнями - если они вдруг оказываются чуть сложнее, чем грипп – я убеждался не единожды. И всякий раз задаю себе вопрос – зачем большинство врачей берутся за лечение, заранее зная своё бессилие. Ведь настоящих-то врачей – вот столько (и он показал самый кончик ногтевой фаланги своего мизинца)».
Я до сих пор помню эти его слова. По прошествии уже более 20 лет.

А майор тот погиб через две недели. С одной из рот своего батальона он ушёл «на караван» - на перехват каравана с оружием и боеприпасами, который направлялся в Афганистан из Пакистана. И прикрытие этого каравана оказалось большим, чем ожидалось. Караван раздолбали в пух и прах, но и нашим пришлось очень туго. Потеряли убитыми 11 человек и ранеными 17. Среди погибших был и мой друг-майор.