Геологини

Должен сказать вам, что поднимать эту деликатную тему – задача для мужика довольно сложная, и даже опасная. Не получить бы по ушам от неправильно понявших, или, вообще, от ортодоксальных феминисток, законченных, т.с., амазонок. Стрёмно, конечно. Ну да чего уж теперь, коли начал.
С давних давён на Руси были уважаемы рудознатцы, люди, знающие толк в руде, и умеющие найти её. Медь, железо, злато, серебро – были мерилом богатства государей и государств. Государям нужны были руды, а скрыты они в недрах земных, что и являло собой тайну природы, сокрытую за семью замками. Вот почему рудознатцы, люди, владеющие этой тайной, всегда были людьми государевыми. И были это ходоки великие, люди жизнью умудрённые, науку рударскую познающие от пращуров из поколения в поколение. Такой вот портрет.
А теперь представьте себе следующую картину. Заходит в офис, или как там это у них называлось, к Демидову – великому слуге Петрову, небольшое создание женского пола в варёнках, кроссовочках с абалаковским рюкзаком за плечами. Губки бантиком, бровки домиком, бряк на столешницу грамотку с сургучной печаткой – прибыла из МГРИ к вам, руду искать. Иван, Демидов-то, бряк об пол вместе с креслом дубовым, еле валидолом отпоили. Ручищи дрожат, ломает печатку – всё верно. Главного дьяка Приказа государева по высшему образованию, рука. Хоть бери фузею, да и… Токмо что грех это.
Начиная с 60-х, с постепенным нарастанием, доля дамского пола в выпусках геологических вузов и техникумов ежегодно возрастала, достигнув к концу 80-х половины. Хорошо это, плохо ли, только головная боль начальников экспедиций, при комплектовании полевых партий ИТРом, становилась всё сильнее. Дело доходило до неприличности не только в выражении лиц начальников партий, но и в отдельных выражениях. А  в стенной печати стали появляться карикатурные изображения этих монстров, изрыгающих оскорбления, типа «Жабов и бабов в поле не берём». Защищая своё реноме, мужики отвечали жуткими зарисовками страданий агнцев-начальников, удушаемых горгонами-молодыми специалистками. Но, проходила пара-тройка полевых сезонов, и мать-геология расставляла всё по своим местам, дав детям своим, и женского, да и мужеского полу, определиться «гу ис гу» в этой замечательной, и такой нелёгкой, профессии.
Часть женщин, столкнувшись с реалиями полевых работ, ушла под кров спокойного конторского бытия. Другая, протрезвев после розового тумана визборовской околокостровой «заманухи», переквалифицировалась в «управдомы». Третьи, откликнувшись на зов матери-природы, опёрлись на крутое плечё сильного пола, посвятив себя благороднейшей профессии матери, сиречь – продолжательницы рода человеческого. Все они достойны уважения. Как говорится – каждому своё.
Я же, считаю себя в праве, и даже обязан, пропеть гимн геологине. Женщине, в первую очередь, целеустремлённой и упорной в достижении цели. Женщине, влюблённой в геологию и отдавшей ей свои лучшие годы, совместив эту верность и со статусом женщины, и с обязанностью матери. Шли годы. Многие из них стали ведущими специалистами в освоении недр Северо-Востока, руководителями геологической службы. Именно женщина-геологиня стала золотозвёздой героиней, гордостью не только анюйских геологов, но и всех геологов-северян. Я не буду перечислять их поимённо – страна знает своих героев. Как могу, нарисую вам условия и обстановку, в которых они становились таковыми.

Наташа
Женщина на разведке россыпей на севере, явление, само по себе, редкое. Мужиков-то начальство загоняло туда «палкой». А отработав на россыпной разведке год-два, они правдами и неправдами вырывались на волю – на геологическую съёмку или поиски, вспоминая разведку, как страшный сон. Почему? Тяжёлая это работа. Круглогодичная, изо дня в день, без выходных и скидки на сезонность. Ударно-канатное бурение – работа, которую трудно назвать трудом интеллектуальным. Постоянный грохот ударо-канатных станков, рёв тракторов и монотонный гул ДЭСки – это лишь шумовое сопровождение. Картина же россыпной разведки в заполярье очень сложна для изображения. Дело в том, что изобразить этот труд возможно только двумя цветами – чёрным и белым, да смешанным из них. Ведь золотые свои россыпи природа упрятала от алчного человеческого взгляда в землю, да так далеко, и прикрыла их таёжными дебрями так, чтобы  никакой Макар не смог забрести сюда со своими телятами. Копила природа россыпи в долинах рек больших и малых, ручьев, которые отыскать, порой, в таёжной урёме может только знаток, человек настырный и опытный. А уж батюшка-Север постарался сковать их лютым морозом – поди отыщи, достань.
Разведочные буровые линии вдоль просек, словно гигантский гребень, расчёсывают таёжные кудри поперёк долин, рисуя их чёрным цветом, то по белым зимним снегам, то по зелёному ковру тайги. Чёрное – это грязь, разъеложенное тракторами болото. Зимой же большие чёрные пятна отмечают каждую скважину. Таковы цвета разведки. Теперь добавим холодного нескончаемого дождя к летне-осенней картине. И плывет по грязюке трактор, утонув по кабину в болоте, и не дай ему Боже разуться. И ни Шойгу, тебе, ни Спасителя на сотни вёрст. Одна надежда на крепкий наш, российский мат. Зимний пейзаж несколько более приятен глазу. Причина понятна – засилие белого цвета. Ой снег-снежок, белая метелица. Тройки с бубенцами, краснощекие кустодиевские девахи, да усатые молодцы. Щас…. Когда мороз за сорок, а колючий злой снег швыряет тебе в физию натуральная чукотскя пурга. Трудяга-трактор рычит, кувыркаясь меж смерзшейся в бетон метровой кочки, а удары бурового снаряда похожи на простуженный кашель. Только что это я про железо, да про железо. Ведь рядом люди – бурильщики, трактористы, промывалы, и… геологи. Железо, согласно законам физики должно ломаться. Человеку такого права не дано – он пришёл сюда делать дело.
А теперь на фоне этих страшных полотен представьте себе маленькую женщину, посезонно меняющую резиновые сапоги с энцифалиткой на стёганный ватник с валенками. А и отнести-то к слабому полу можно её разве что по росточку. Ну не бывает на колотушках таких мелких мужиков! Железо, всё же. А вот мужика-громилу за, если заработал, оттянет по полной программе. Мало не покажется. И не вздумай, лепить горбатого, или там, гонор проявлять. Надерёт уши таким мужицким фольклором, долго в темноте светить будут. Халявщик ли, дармоед, для неё враг, а вот трудяг уважала, даже голос в разговоре был помягче. За что и уважали её эти грубоватые на вид, но добрые внутри, таёжные люди – золотоискатели.
А вернувшись в посёлок, затопив печурку в своём промёрзшем в её отсутствие домишке, она отогревала озябшие руки кружкой с горячим крепким чаем, включала приёмник, и пробовала перенестись в тот далёкий и совершенно иной мир. Засыпала под тихую музыку, и никому не дано было знать, что доверяла она своей холостяцкой подруге-подушке. И кто знает, сколько раз она решала однозначно, бросить это «грязное» дело, такое неженское и тяжелое.
А утром товарищи заставали её, склонившуюся над рулонами миллиметровки с разрезами по буровым линиям, улыбающуюся, энергичную и требовательную. Она рисовала контур промышленной россыпи.
Когда Наталья энергично взбегала по ступеням управления, молва о её прилёте бежала по коридорам, обгоняя её. Геологам нужен прирост запасов, остальным отделам – отчётность, заявки. Всем она была нужна, все ждали встречи с ней. Наталья знала это, знала цену привезенных материалов, а значит – цену себе. В своём скромном костюме, не задерживаясь в коридорах, она начинала с геологического отдела. Материал выдавала чётко и обоснованно, избегая лишних вопросов и разночтений. Это был её принцип и её защита. Разговор с экспедиционным начальством, обычно, тоже не затягивался. Она была «в теме», и отстаивала свою точку зрения уверенно и энергично, за что и была уважаема начальством. А производственный отдел, снабженцы, главный механик готовились к напору и натиску, зная заранее о её победе. Партия давала прирост запасов, а это основной критерий оценки работы экспедиции. Наташа хорошо усвоила эту истину, и это придавало ей сил. И не бывало такого, чтоб она не выбила буровое оборудование, запчасти, горючку. А конторские чиновники ухмылялись, почти уверенные в том, что Сохатый (такое прозвище было у начальника партии) умышленно присылал в управление её, своего энергичного геолога, свою и правую и левую руку. Наверное, он был прав – кто посмеет отказать этой маленькой, источающей энергию, хозяйке золотых россыпей.
И вот Наталья закончила дела, не потратив ни единой минуты на праздную болтовню, не поточив лясы с конторскими дамами. «Ах, как же, как же. Ей, как всегда, некогда». Да и о чём? Их эпатировало всё  – её манера одеваться, манера общения, далёкая от норм салонных бесед, даже походка и причёска. А ей-то до их «Фэ»? Не красавица? Она и не задавала дурных вопросов своему зеркальцу, не маленькая, да и на подиумы не собиралась. Может и жалела костлявеньких – долбанется с каблуков-ходуль, заплетаясь тощими ножёнками, рассыплется. Разбирайся потом, почему они у неё из подмышек растут, а не как у нормальных. За что её так, бедолагу.
Наталья торопилась домой. Как они там без неё? Заказы по списку, не забыть чего. Мужикам мужицкое, девчонкам– причепуриться по праздникам, подкраситься, почту не забыть забрать. Вот и всё. Домой.
Перед заходом на полосу «Аннушка» делает круг над посёлочком, круто завалившись на крыло, почти касаясь вершин высоких лиственниц. Встречайте, мол, прибыли мы. Внизу, нахлобучив снеговые шапки, вытянулись в улочку бревенчатые домишки, подпирая небо вертикальными столбиками дыма из печных труб. Значит примораживает. Повыскакивали не одевшись, машут шапками, радуются. Потеплело как-то в груди, комок дурацкий подкатил к горлу. Дома она, дома. Пыхтит выхлопом к полосе трактор с санями. А как же – вот она бортовая. Механик у горняков выменял, да дизмасла бочка. «Аннушка» загрохотала по полосе.
А через пару дней она уже тряслась в тракторе на новый участок – зазолотила пара скважин. Ну что ж, она ждала этого. Ветер швырял в лобовое стекло заряды снега, и трактор деловито урча, пробивался сквозь эту круговерть, словно успокаивая своей бесконечной песне. Вот, сквозь снежную пелену пробились контуры жилых балков, чуть дальше буровые станки, будоражащие земную твердь ударами тяжелых долотьев. Бригада работала. Бородатый промывальщик приветливо улыбался Наталье, колдуя над промывочным лотком. Потом подозвал её и протянул мокрый лоток. Вдоль канавки, цепочкой вытянулись крупные золотины, отчётливо выделяясь на чёрном фоне шлиха. Хороший вес – продолжал улыбаться промывальщик, дырявь клифт, Наталья. Он знал, что пророчил, этот добродушный бородач. Только ей тогда было и невдомёк, что эти золотины, крупица за крупицей отмерявшие годы труда, такого тяжёлого и, не всегда, благодарного, сольются в золотую награду. Только и тогда, не в золоте было её, Наташино, счастье. Она, просто, делала своё дело.

Полевички
Предвидел некоторое удивление. Дескать, о чём это дядька поведать собирается. Половина селянок российских на полях, в холщёвых сарафанах,  жали рожь да пшеницу, снопы вязали, травы косили да в скирды стоговали. При чём тут геология? Может, попутал чего. Поясняю для тех, кто на бронепоезде. Только сперва покаламбурю. Русское поле – ширь да гладь, мужики да бабы в поле на полевых работах, которые потому и называют полевыми работами, что проводятся они в поле. А объединяет селянок с геологинями такое понятие, как полевой сезон, т.е. сезон работы под открытым небом. Вот почему полевой сезон геологи называют  «полем», а женщин работающих в «поле», полевичками. Только и поле у них не ширь да гладь, а больше горно-таёжная местность, сиречь и дебри таёжные, и горы высокие со склонами осыпными и скальными, и речки горные, неспокойные – ой не божья благодать. Да и «поле», порой, растянуто от весны до весны.   
Так что, рисовать портреты полевичек, «поимённо», - не хватит ни холста ни красок. Да и никакому Леонардо этого не осилить. Потому как Джоконда на Джоконде, и улыбаются хитренько – типа, ну-ну, попробуй.
Буду собирать образ аккуратно, как Штирлица, не имея права на ошибку.
Во-первых. Что привело тебя, моя героиня, в этот неженский мир? «Злой Дух Ямбуя»? Верность «декабристки»? Зов предков? А может шальной характер вечной путницы? Не жду ответа, Джоконда. Пусть это останется твоей тайной. Одно скажу, большинство из вас,  став на тропу, остались верны ей, и никогда не жалели об этом. А это – характер. И не в том суть, какой высоты достигла ты в иерархии. Суть в верности своим молотку и рюкзаку, своей пристрасти.
Помнишь, как доставалось тебе от начальника, за поздние возвращения из маршрута. Ты грубила ему, ссылаясь на сложность геологии, а он угрожал избавиться от тебя с первым транспортом. Потом он обозвал тебя дурой и, краснея, извинялся, когда твой радиометрист проболтался о твоём растяжении. Ты мстила ему своей улыбкой, Джоконда. А когда он, смущаясь, спросил, почему ты не требуешь своих законных дней? Как взвился он, услышав от тебя, что в его партии таких дней не бывает. Ну и натура!!! Ты решила промыть ручей за перевалом не оповестив начальника. Помнишь, ты ошиблась, и свалилась не в тот ручей. Вы тогда крепко блуданули и не вернулись в положенный срок. Опять нагоняй. Как веселились  мужики, передавая тебе наилучшие пожелания от мужа после вечерней радиосвязи, и кланялись ему в ответ с твоего согласия. Когда вертушка привозила почту, ты скрывала нетерпение, узнать, как там мать справляется с двумя  егозами, у которых шило не в попе только когда те спят.  Здоровы ли? Письма отправила, успела написать. Хорошо – пробы отправили, к зиме, смотришь, и готовы будут. Лето в том году не баловало, речки повздувались средь лета, без болотников даже ручьи не перейти, а болотники, почему-то, не меньше сорок второго, в горах не больно попрыгаешь. В паводок, конечно и болотники не спасение. Помнишь, когда лошадей потащило, ловили в воде вьюки да сушились дня два не меньше. Ты тогда ревела над мужниной фотографией. Не знаю, что  на тебя накатило. Вроде и тётка не слезливая. Фотка, конечно, пострадала, расползлась крепко – Толяна твоего опознать было трудно. Пришлось тогда вечером к рации его приглашать, чтоб лично засвидетельствовал тебе своё «всё в порядке». С кем не бывает. Не картошкой, видать, любовь оказалась. Беда с вами с Джокондами-то. То тебе маршруты не те – простые да короткие. То нарочно в стланик тебя начальник заслал в самое его цветение, начихалась до слёз. Оно конечно, стланик на тех склонах дремучий, и чёрт ноги переломает. Только ж, разве по карте догадаешься. Прости уж начальника своего. Оно конечно, когда ты ходила в начальницах, мужикам тоже всем по серьгам доставалось. Характер нордический проявился к улыбочке-то. Понятно, что управляться с этой бородатой командой, не крестиком вышивать. И до высокой тональности доходило. Самой потом, небось, смешно было и неудобно. Ничего. Мужики, они хоть и баламуты, порой, внутри-то добрые. Всё понимали, прощали тебе бабское. Так и ты ж на них подолгу зла не держала. Понимала, в «поле» так нельзя. Полевичек мужики уважали. И в баньку первыми, на свеженький-то парок, и веничков навяжут. А ведь вы, небось, думали, что мужики не видели и не знали, как вы из их рюкзаков к себе продуктишки перекладывали, когда в большой заход уходили. Всё видели мужики, всё понимали, всё готовы были вынести на плечах своих, и вам простить все ваши ухмылки-улыбочки. Конечно, оставлять вас в зиму на документацию канав или скважин даже самому жестокому карабасу-начальнику было, что серпом по горлу. Жалко. А куда деваться, если вас-слабого полу в партии, как ягнят нерезаных. А тому отпуск подошёл, уж три года не был, тому язву подлечить надо, а у той дети по лавкам. Вот и приходится тебе, пока дети далеко, на материке. Молчу о тех, кто ими обзавестись не успел. В грязной промёрзшей канаве пробы отбирать – и мужику-то не всякому по плечу. Да палатку потом промёрзшую протопи, водички из проруби принеси, нагрей. А там уж хватило бы сил помыться, да пожевать, что бог послал. На скважинах может чуток полегче. Замерзла, можно хоть в буровой погреться. А коли керн снежкам припорошило, да подморозило – на руки торбаса не натянешь. Тем паче, его ж и мыть надо, а то, в аккурат, надокументируешь, да наопробуешь. Обижаются потом мужья – рукой погладила, будто рашпилем поскребла. Только ведь и на металке не больно-то наманикюришся. Тысяч пять-десять отберёшь, вот тебе и руки-крюки, не захочешь, обцарапаешь. Не мне тебе рассказывать. Как любил говаривать один крепко осведомлённый – кто в поле был, тот знает. Хотя, если честно, порой и выдрать хотелось. Чтоб не выпендривалась, доказывая мужикам, что не перевелись ещё женщины в русских селеньях. Обидно ведь мужикам наблюдать, как Джоконда лесину на плечико взгромоздит и к костру тянет, сварить чего или погреться-обсушиться. А ведь, если нас с вами 50 на 50, куда деваться начальнику. Сопит себе в тряпочку. Понимает, мужиков же жалеешь. Дел-то у них хватает. Зато, цветут мужики, когда вы кучкой в белых косыночках пирожки лепите. Щебечете про своё, про бабское, румяные. Кустодиев отдыхает. Жизнь – есть жизнь. Правда, были и среди вас индивидули. Как они про себя иным ведали – «чистые» геологи. Её, видишь ли, вид грязных кастрюль эпатирует. Она, мол, не для того в «поле» летела, чтоб кастрюльками грязными греметь, специалист она, дескать. Ты – молодец, молча приведёшь всё в порядок, и дела сделать успеешь, за что и уважали тебя мужики, всегда помочь были рады. У тех феминисток и в семье мужик к кастрюлям приставлен. А в поле такую и через реку на плечи брать не охота, разве, чтоб не утопла. А тебя таскали с радостью, заслужила.
Помнишь, как вы в то комариное лето учудили, взяли да остриглись всей компанией налысо. Когда из бани вышли, мужики до того офонарнли, только и могли пальцами молча показывать, а смеяться не хотелось. Такая вот получилась великолепная четвёрка из Юллов Бринеров дамского полу. Девчонки ребят успокаивали, мол до осени отрастут. А начальнику каково? Довёл девок до облысения. Начальство прилетит, а у него все тётки бритые. Со стыда сгореть. А эти Джоконды лысые улыбаются себе – эмансипация их обуяла, окаянных. Оно конечно, тяжело, в жару, да в комариный разгул, мерять таёжные вёсты с пудовым рюкзаком, да в камнях рыться. Потеешь, хоть портянки выжимай. В волосы комара набьётся, колтун образуется. Снимешь накомарник, ёкарный бабай да и только. Ещё и портрет раздует от комарья. Глянешь в зеркальце, да и захлопнешь компас – себя пугать неохота. А мужику чего, они все лысые. Голову в ручейке прополоскал и красавец опять. А тут и вечером горячей водой полощешь до одури, всё равно расчески ломаешь. А комар, да мошка вечером тоже не спят. Ох и сволочной народ. Ну вот и сподобились девки в баньке, мужиков не упредив заранее. Попробуй им тут не офонареть, мужикам-то. Четыре Джоконды, и все лысые. И смех и грех с вами, ей богу. Но страшней всего, конечно, вас в одиночку с глаз отпускать. Тут уж жди, начальник, беды. Ты тогда что ему сказала? Мол, отбежишь на часок, тут неподалёку обнаженьице интересное посмотреть надо. Оружие взяла и ушла. Рельеф там скальный, склоны крутые, долина круто врезана. А ты не первогодок, и опыта хватает, и большая уж. Только где-то через полчаса ущелье вдруг вздрогнуло от дикого, многократно отраженного эхом визга, сравнить который можно было, разве что, с поросячьим. Ущелье визжало с короткими перерывами так, что внутри холодело, а спину атаковали мурашки. Начальник не звал «в ружьё», всё было ясно и так – тебя кто-то драл на части. Схватив оружие, мужики стояли в растерянности, так как в ущелье визжало отовсюду. Эхо. Начальник, проводивший тебя, дал напровление короткой отмашкой. Неслись спасать тебя эскадроном, готовые вступить в кровавую схватку. И остановились, как вкопанные, на краю небольшой горной террасы. Дышали тяжело, давал знать себя спринт вверх по пересечённой местности. Посреди террасы, на большом камне, повернувшись лицом к ущелью, ты сидела и выдавала колоратуру в стиле Имы Сумак, т.е. от кашля блохи  до рёва слона. Эхо выбирало высокие тона, и бросало истошные звуки от склона к склону, заполняя долину. Ты повернула к нам свой восторженный лик и, полная счастья, произнесла своё – «какая прелесть, мальчики». Перехватив оружье своё, спасатели молча спускались к стоянке. Сердиться на тебя не было сил. Всем было хорошо оттого, что у тебя было хорошее настроение. Что возьмёшь с тебя, Джоконда ты наша.
Вернувшись домой, отмывшись, обняв жён, мужьёв, детей, собираясь на дружеские фуршеты, первый тост мы поднимали за тех, кто в поле. Второй – за вас, Джоконды, за полевичек, перед которыми мы в долгу навсегда.

Стюдентки
Об этом племени можно писать бесконечно, т.к. сыпались они на головы бедных начальников как шишки в кедраче, в самый шишкопад. Казалось, все вузы и техникумы Союза мстят тебе за дамские наборы на геолфаки. Будто пытаясь избавиться от них, заслав в самую, что ни на есть, тьмуторакань. Ну что ж. Где-то они оказались правы, эти посылающие. « Не все сюда по доброй воле – не все потом вернулись в «поле».
Кто есть кто, решалось с первых маршрутов. Маршрутные пары комплектуются начальником партии исходя из одного принципа – принципа равных физических нагрузок. Крепкому парню-геологу радиометристку послабее. Геологине в пару крепкого студента-практиканта,  а если студентку, то покрепче. И вот тут-то и начинались нестыковки. Геологиня в пару требовала однополую особь, а худосочному геологу выпадала мелкая практикантка. Но где-то после недели маршрутов всё устаканивалось, пары, иной раз, менялись, потом притирались. В поле нет хуже, чем разборки в маршрутной паре. Лучше менять сразу. И что кому надо в этой жизни становилось ясно с первых дней. Эта ловит каждое слово, широко открыв глаза при разговорах о складчатости, фациях, формациях, генезисе и базальных слоях. И куча «почему?», «как?», «зачем?». Она замучит тебя в маршруте своими «почему?» до твоего грубого – помолчи пожалуйста, за которое самому потом буде неудобно. Тогда ты буркнешь ей своё извинение, типа «не бери в голову». А она и рада, будто это ты простил её за навязчивость. И тебе хочется ответить на все вопросы этой почемучку, видя с каким удовольствием она клеит этикетки на образцы и пакует фауну. В радость и другие, так сказать бывалые. Эта сама и обнажение задокументирует, и костёрчик быстро соорудит, и пожевать сварганит. Это, обычно, увлеченные туризмом, спелеологией, или вообще скалолазки. Решительные, подвижные. За такой и геолог, как  за каменной стеной. Про одну такую начальник рассказывал. Зашли они маршрутом за перевал, спустились глубоко в ручей. Сели перекусить, маршрут пописать, тут его и прихватило. Пару дней назад переночевал на лапничке, видать почки хорошо подстудил, ну и отключился. Студентка его водичкой брызгать, не оклёмывается. Села, плачет, как, мол, я тебя здорового  такого через перевал перетащу. Тот лежит, не шевелится. Водой в него плещет, потом, с отчаянья-то, по личности отшлёпала за милую душу. Заморгал, мычит. Видать и впрямь припекло. Вот она ему пол ладони аспирина нашелушила и в рот затолкала с водичкой. Через полчаса оклемался, поднялся. В гору шкандыбали под ручку. Парочка, баран да ярочка. А на полусклоне шеф опять задурил, видать понравилось. Опять она с матерком зубки ему ножичком разжала, ещё пол-ладони аспирина загрузила. Так и докандёхали потихоньку к ночи, да под дождиком. Он про аспирин-то потом всегда помнил. Век, говорят, живи, век учись. Только жалел он, что след её потерял. До сих пор должник у неё. На таких вот мир и держится. А на другую смотришь, и маму её ругаешь. Чего ж ты её, маманя, черт те куда отпустила. Малое, голубоглазое, все такое домашнее. Ей бы до тепла, до палатки добраться, да спицы в руки, свитерок вязать. Начальник шипит, рукав скоро месяц вышиваешь, метра два уж. На какого гоблина мастеришь? Та ресничками хлоп-хлоп. Я свои дела сделала, имею право. И в маршруте – куда вы всё бежите, мы туда маршрут не рисовали, вы нарочно, я уже больше не могу. Убил бы. И ты хорошо понимаешь, что на фиг не нужна ей твоя геология, и не будет нужна никогда. Каждому своё. Только представь себе, что не будь с тобой этого лукавого колобка, бродить тебе весь сезон от лабаза к лабазу одному, больше не с кем. И простишь ей весь её пофигизм, и будешь таскать её через речки, и беречь её, и жалеть, как дитя малое. А нажарит она маслят на костерке, да кликнет – шеф, извольте пошамать, и жизнь в ёлку до следующего маршрута.
А вот была у нас студенточка-геофизиня Милка. Ей нравилось, когда её так звали. Она никогда на это не обижалась. Маленькая, живая, как шарик ртути, она и во сне, наверное, приплясывала. И страшно было смотреть, как она тащила через огромные камни на крутом склоне свой магнитометр и треногу. Каким бы тяжелым не был маршрут, вечером, за ужином не обходилось без её задорного смеха. Старшим у них бы здоровый мужик, а при нём одни девчонки-практикантки. Так вот. Когда идет магнитная съёмка, один специалист сидит на, так называемых, вариациях. Регулярно, через каждые 15 минут, снимает показания с магнитометра. Смотрит начальник – на вариациях каждый день сидит старший, это крепкий мужик. А по горам с тяжелыми магнитометрами скачут сикильдявки-студентки. Ну он к геофизику, мол, как это так? Тот аж покраснел, кричит почти в истерике – иди и сам с ними разговаривай. Ну, начальник и пошёл. И бежал, как от свирепых пчёл, зудевших со всех сторон – мы сюда приехали не чулки на вариациях вязать. Даёшь магнитку! Бежал и радовался за девчонок и за геофизику. Вопрос решился мирно, и крепкий геофизик смиренно сидел на вариациях, а задорные девчата весело таскали в горах свои магнитометры. Работы на участке заканчивались, нужно было перебазироваться на следующий. И тут возникла нестандартная коллизия. К начальнику обратился, потупив взгляд, промывальщик Миша. Путаясь, и каясь, он сознался в великом грехе. Нарушив сухой закон, он со товарищи заквасил бражку. Она дозрела. Они, дескать, не жлобы, чтобы выглотать её втихаря. Поэтому, они приносят её на общественный алтарь, и протянул канистру. Отпустив Мише всё, что тому полагалось, а с тем и грехи, начальник велел принести угощение к ужину, что грешники и сделали. Брагуля оказалось качественной. Специалисты! На двадцать человек – по кружке, вот и весь выпивон. Самогонщиков поблагодарили, и сели расписать пульку. Канистру с остатками бражки, кружек 5-6, поставили под столом у стенки палатки и забыли про неё. Обстановка была вполне спиритическая. В центре стола горела свеча, освещая лица преферансистов и болельщиков, окружение было погружено в темноту. Стояла гробовая тишине, изредка нарушаемая тихим – семь первых, вист, вторые, пас. Тишина, и лишь тихое сопение молчаливых наблюдателей. И так в течение, где-то, часа. Такую тишину, да ещё в полутьме запросто назвать гнетущей. Вдруг!!! Эту полутемень разорвал дикий визг, сравнимый, разве что, со свистком паровоза в закрытом погребе. Компанию словно подбросило и отшвырнуло от стола по тёмным углам палатки. У задней стенки палатки, выпучив от страха глаза, подняв над головой руки, верещала, трясясь, как эпилептик, хохотушка Милка. Внимая молчаливым вопрошающим взглядам опешившей публики, она, не переставая трястись и визжать, тыкала пальцем куда-то под стол. Толпа  пала на колени, готовая увидеть что-то страшное. Милка умолкла. Просунутая под обрез палатки, по траве шарила нетерпеливая рука. Из-за палатки доносилось сопение и шёпот. Будто под гипнозом, стоящие на коленях следили за развивающимся в полутьме действом. Вот рука, обшаривая траву, двинулась в сторону Милки. Та с визгом отскочила в угол, а рука, ухватив канистру, исчезла из палатки. Потом коллективом отпаивали Милку, а начальник выговаривал жаждущим в темноте за палаткой. Слышны были робкие оправдания – не пропадать же добру. Потом начальник долго курил у костра, мысленно благодаря студенток, за то, что с ними так весело. А утром их ждали крутые каменистые склоны и тяжелые магнитометры. Они кончали «магнитку.
Заканчивая эту дамскую тему, хочу от имени всех мужиков, уверен в этом, поклониться вам, извиниться за нашу неотёсанность, грубость, порой, наши полевички, наши лукавые Джоконды. Хорошо, что вы были. Будьте.
Не меряны тропы, не гаданы чувства. А вы не терпели слюнявых сочувствий. Мы тяжесть делили, мы рядом шагали. Мы вас не жалели – мы вам помогали.