Шишимора

      - Кикимора /шишимора/, дух дома, маленькая женщина-невидимка /иногда считается женой домового/. По ночам беспокоит маленьких детей... /Мифы народов мира./ -
 
      Сказку бы.

      Сказку бы, мне кто рассказал бы. Вот было бы хорошо. Люблю я сказки. Пойду к Елене, поклонюсь в ноженьки и скажу:

      - Расскажи, Елена, сказку.

      - Ох, - вздохнет Елена, - охо-хо. Идут ко мне народы, просят сказку рассказать. А ее же еще и придумать надо.

      - А сын у меня махонький, а муж у меня... Не рассказывай людям сказки, Елена, - говорит грозный муж, по столу кулаком постукивает, брови хмурит.- Дитя у тебя голодное.

      Накормлю я сыночка, в постельку уложу. Уснет он. Стану сказку придумывать.

      - Не рассказывай людям сказки, Елена,- говорит муж, ногами по полу грохочет, смотрит грозно. - Лучше мужа накорми.

      А я, проворная, и натушу, и вскипячу. И все с улыбкой приподнесу, и поцелую, родненького, и спать уложу. Уснет миленький.

      Тихонько прокрадусь за стол, тихонько сказку пишу, потом на печатной машинке постукиваю.

      Вот и готова сказка для людей.

      Еленой меня зовут.
            .     .     .
      Триста лет просидела кикимора в болоте смрадном. Уйму народа погубила. Заманивала, кликуша проклятая, зазывала в болота - будто в рай земной, губила добрых людей. А они ж, дурные, верили. И радовались спасению. И бежали - падали - ползли. Уж визжала кикимора, ласкала утопленника.

      Все было. Все прошло. Триста лет. Только головушка болит. Повыше бровей, здесь, ломит... ломит...

           .     .     .

      ... Жила-была людская женщина. Звали ее Анастасией. Жила Анастасия на белом свете. Была Анастасия девственницей. Горе век мыкала. Анастасия-девственница.

      - Анастасия, поклонись божьим людям!

      Кланяется Анастасия божьим людям.

      - Анастасия, целуй язвы людские!

      Целует Анастасия язвы людские.

      - В монастырь, Анастасия, монахиней будешь!

      Надевает власяницу Анастасия, постует до изнеможения, умертвляет свою плоть. Страдает за великие бабьи грехи.

      - Бедная, разнесчастная Анастасия.

      - Мученица.

      - Анастасия - святая дева.

      - Девственница - Анастасия.

      И сны-то все дурные снятся. И не разгадаешь. И все больше о детстве.

             .     .     .
 
      Расступилось болото. Вышла кикимора. Встала на колени пупырчатые. Пригладила водоросли, нос утиный высморкала. - Куда те красавица!

      Семь дней да семь ночей простояла она, и такая тоска зеленая из глаз ее лилась, что уж и небо - зелено... зелено...

      Просветлело вдруг небо.

      Сошел Ангел Господень.

      Вселил в кикимору душу людскую.

      Людская стала душа у кикиморы.

      Людская.

      Согнулась кикимора от тяжести. Стояла она на берегу песчаном.

      А небо вздохнуло, освободилось оно от души людской. Повеселело. Соскользнули три луча и на кикимору. Сошла зелень с кикиморы,- повеселела и она. Повернулась наоборот - шишиморой стала.

      А шишимора - задумчивая женщина. Людское подобие. Юбка до щиколоток. Платочек на голове, кофта в горошек. И не то, чтобы худа, да и не толстая. Не высокая, и низкой не назовешь. Одним словом - хорошая женщина.

      Да ведь, если вправду-то сказать, больше уж на старушку похожа. На крепкую старушку, пронзительную. Так в душу и смотрит.

      Поднялась с песка шишимора, стряхнула подол. И счастья земного искать пошла. И пошла сначала кособоко, подпрыгивая, а со временем - все ровнее... ровнее...

      Идет шишимора по воде. Кикиморы ей вслед злобно смотрят. Водяные из водорослей сети плетут, словить ее хотят.

      Идет шишимора по воде. Юбку намочила. Идет. Кончилась вода - земля началась. Страшно на землю ступать шишиморе. Решила она отдохнуть. Увидела - стоит на берегу песчаном дом. Зашла шишимора обсушиться.

      В доме семь домовых сидят. Чай пьют, бородами утираются. А бороды длинные, белые. Зашла шишимора. Встала у порога, а дальше пройти стесняется. Заметили ее домовые, за стол посадили, чаем стали угощать.  Рассказывала про себя шишимора. Про душу свою людскую. Качали головами домовые, жалели шишимору.

      - Да уж хуже болота не будет, поди… - понадеялась шишимора. 

      - Тебе домового надо своего искать. Вдвоем легче будет, и в жизни, и в смерти.

      Пошла шишимора от домовых. Затосковала. В след ей шепот, остановилась, прислушалась...

      - Хоронить тебе шишимора - Анастасию, людскую женщину. После того, свободу обретешь, вечную.

      Вышла шишимора из дома, успокоенная. Шагнула на землю. Пошла. Идет по земле, голыми пятками постукивает. А земля-то большая, что в ширину, что в высоту. То зеленая, то черная земля. А небо голубо, голубо.

      - Ишь, иду я, иду, голыми пятками постукиваю,- бормочет шишимора,- А земля-то большая.

      Сначала шишимора видела только землю разно-цветную, потом стала приглядываться. Тут и города разглядела, деревни. Город в стороне оставила, чихнула только повизгивая. А к деревне-то пошлепала. Шишимора. Платок на головушке. Нос утячий. Юбка колом. Суетится, - волнуется. На дороге деревня деревянная стоит. В каждом доме бородатый домовой сидит и свою шишимору дожидается. Своя она шишимора, аль не своя - кто ж разберется...

      Не хочет шишимора чужой быть. Ей бы плохонький домовой, да свой, родной. Тяжело, оказывается, на белом свете жить. Идет шишимора, шагает худыми цыплячьими ногами, постукивает пятками. А навстречу ей путник. То ли домовой, то ли людской старик, бог его знает. Идет себе да идет.

      Встретились. Поклонились друг другу. Старик сел отдохнуть. Буханку ситного вытащил из торбочки. Угостил шишимору. Поели. Жарко стало. Шишимора сняла с головы платочек и стала им обмахиваться. Старик расстегнул рубаху. Шишимора увидела, что язва у старика на груди страшная, гноится.

      - Ой, дед, давай залечу язву-то, я могу...

      - Нет.

      - Умею я, подорожником...

      - Не надобно.

      - Болит же, поди...

      - Ох, и болит.

      - Быстро залечу, силу такую имею...

      - Нет. Не надобно. Люблю я свою язву, жалею голубушку, страдалицу. Моя она, родная, всегда со мной. Без нее сгину.

      Прослезился старик. Осторожно прикрыл язву свою рубашкой, застегнул пуговки, расправил воротничок. И пошел своей дорогой.

      "У каждого своя язва есть,- подумала шишимора. - У меня - людская душа. Болит она во мне, покоя не дает".

      Постояла шишимора, прислушиваясь к своей людской душе. Дальше пошла по дороге. Идет шишимора, шагает, постукивает. Деревня-то близёхонько. Остановилась шишимора. Водоросли свои пригладила. Нос утиный высморкала. - Куда тебе красавица!

      Подошла к деревне. Первый дом стоит, окна темнеют. На завалинке домовой сидит. Ничего, симпатичный. Только лицом суров очень. Из ноздрей волосы растут, борода начинается. А конца бороде и не видно.

      "Да уж ладно, бог с ней, с бородой. А сам вроде ничего. Может и мой-то домовой, - сомневается шишимора. - Да! Мой! Мой! - радуется. - Уж теперь мой... уже теперь никуда и не денешься". - Загрустила вдруг шишимора.

      - Пришла? - строго спросил домовой.

      - Ага. Явилась. Вот она я. Шишиморой зовут. - Захотела еще что сказать, да смолчала.

      Сидит он, смотрит, бороду поглаживает. Шишимора хотела улыбнуться, да не смогла. Сидит он, помалкивает.

      - Триста лет в болоте смрадном, одна. Худо одной-то. - Сказала шишимора. – Смотрю, дом стоит. Домовой сидит. Мой-то домовой, сердце подсказывает... пошли, домовушечка, в дом.

      Встал домовой со скамеечки. Пошли они в дом, домовой да шишимора. Домовой-то первым идет, а шишимора за ним, сразу. Хорошо идти за домовым.

      Идет домовой, а за ним шишимора. И так им вдвоем хорошо идти, шагают себе, помалкивают. Оглянется домовой, посмотрит на шишимору, внимательно посмотрит, - улыбнется в ответ шишимора. И дальше идут. И будто так тысячу лет идут. А будто - несколько секунд.

      - Вот, дом мой.- Сказал домовой.

      - А теперь и мой, тоже,- вторит шишимора.

      Ходят они по дому и вдоль и поперек.

      - Ой, как хорошо...- радуется шишимора.- По свету ходила раз-одинёшенька, а теперь и дом есть и в дому домовушечка есть. Как хорошо.

      Показал домовушечка все комнаты и чердак и погреб. Потом сказал:

      - Людей живых сейчас семеро. А на веку моем прожило уже тридцать три человека.

      Покачала головой шишимора. А домовой повел ее к молодой хозяйке.

      - Везет мне на людей. Мужчины все крепкие. Женщины гибкие. В смерть всех проводил. Руки на себя никто не наложил. Умерли все от немощной старости. Уж я убоялся, что меня переживут. Одного даже хотел домовым сделать, понравился мне сильно, мудрым стариком стал, да тот не захотел, за женой пошел. Испугался, что трудно ей будет в смерти. Люди...

      Домовой задумался. А шишимора смотрела на женщину, спала та беспокойно, зрачки двигались под закрытыми веками. Красивой была та женщина, волосы черные, кожа белая, тело...

      Завизжала вдруг шишимора, захотелось ей броситься на тело людское, растерзать, насладиться сердцем.

      - Мои... хорошие... люди...- сказал домовой.

      Стояла шишимора и бесовская боль разламывала ее голову.   ...
   
      ... Жила-была в деревне Анастасия-девственница.

      Одна она осталась в доме. Мать похоронила. Брата похоронила. Замужем не была и целована не была. И гордилась тем. А уж если старушки на завалинке начинали донимать ее, то отвечала так:

      - Хоть и дура. Хоть и страху божьему подобна, а уж зато мужичьими руками не лапана. Непорочная, будто младенец, - я в старость взошла. Потому и гордая, что ни разу не была унижена. От мужичьего настроения не зависима. Вот такая я, Анастасия Петровна.

      Смеются девки, бабы, старухи над Анастасией. Хохочут дуры. А сами при случае с гордостью говорят, что вот, мол, есть у нас в деревне Анастасия-девственница, которая перед соблазном мужицким устояла. И что плевала она на всех этих мужиков. И не считает она себя обделенной, а наоборот ходит гордая, свободная. Анастасия. Анастасия-девственница. И сны-то ей все какие-то дурные снятся. И не разгадаешь, все больше о детстве. ...

      ...   При мне родились, при мне живут, при мне и умрут,- говорил домовой. - Я душе помогаю отойти. И тебя научу.

      - Обижать нельзя. Тебе же Господь помог из болота выйти. - Помолчал домовой, погладил бороду. - Ты ж счастья людского шла искать. Пожалей их, помоги им. Они хорошие.

      Привел домовой шишимору к деткам. Погладила шишимора их по головкам, по теплым, мягким, пушистым.

      - Хорошие.

      А домовой подошел к каждому и подул ласково на лобик.

      - Рука у тебя еще тяжелая. Детки слабые. Сны, будут им сниться, страшные.

      Тут один ребенок заплакал. Прибежала женщина, на руки его взяла, покачивала, песню пела.

      Шишимора испугалась, что увидят ее. Заметалась, спрятаться захотела. А домовой спокойно стоял и говорил:

      - Не увидят. Слепые они как котятушки. Друг друга только и видят. Вроде совсем немножко бы повернуться им, присмотреться и нас бы увидели. А нет, не хотят, боятся. Родятся, живут, помирают. И ничего не хотят видеть.

      Домовой покачал головой. И шишимора тоже покачала головой. Потом смотрели они на старую хозяйку. Толстой та была, волосы седые, кожа в морщинах. Лежала она, на спине, открывши рот, и храпела.

      - Помрет скоро,- сказала шишимора.

      - Нет, еще поживет. Осень переживет. Зиму переживет. А весной поздней, когда земля оттает и умирать начнет. Помогу.

      - Что ж, зиму переживет, весной бы только солнышку радоваться, а ей помирать.

      - Какая ж тут радость, ослабнет от старости, недвижима будет, разума лишится.

      - Ох, что ж они такие немощные,- пожалела шишимора.

      - Потому обижать их не надо. Они и сами вредят себе, сами полжизни у себя отнимают, вроде и не по глупости.

      - Мужчины-то в семье нет?- спросила шишимора.

      - Разные приходят. Все детки от разных мужчин. Красивая она. Скоро снова будет рожать. Мертвого ребеночка. Виновата будет за это она. Виновата, плясать будет на празднике на седьмом месяце от зачатия... Наревется уж.

      Пошли в кладовку домовой с шишиморой, чай пили, беседовали. А шишимора все спрашивала:

      - Нельзя ли, домовушечка, предупредить как-нибудь женщину, чтобы не плясала. Как же это, немножко попляшет, а лишит ребеночка целого века людской жизни.

      - Ничего, еще родит, она молода и мужчин много.

      - Домовушечка, родной, как бы ей сказать про ребеночка-то?

      - О беде я всегда предупреждаю.

      - Разбужу ее сейчас, расскажу все.

      - Людям еще хуже будет оттого. Они ж слабые. Все наперед про себя знать, не
захотят и жить. А тебе тогда из дома придется уйти.

      Загрустила шишимора. Нахмурился домовой.

      - Домовушечка, так ее на праздник-то, не пустить бы...- предложила шишимора.

      Молчал домовой, смотрел на шишимору. Чай пили.

      - Не пустишь ее в дверь, она в окно вылезет. Они любят преодолевать препятствия на свою голову.

      - Вот как. И будто слепые котятушки.

      Темно в дому. Спят люди. А в кладовке домовой сидит с шишиморой. Тепло у них, светло, уютно. Хорошо им вдвоем. И людям хорошо. Спят они, и спокойные сны им снятся. А как утро пришло, проснулись люди, жить стали. А домовой с шишиморой отдохнуть легли. Шишимора-то здесь, в кладовой, а домовой полез на полати.

      На следующую ночь домовой деткам сказки рассказывал, улыбались детки во сне. А шишимора, как минула полночь, подошла к женщине и будить стала. Рассказывать стала ей про праздник и про ребеночка. Чтобы не плясала та сильно. Чтобы...- Проснулась женщина вся в поту, будто душил кто и закричала, побежала к деткам, обняла младшенького и слезы у нее бежали по лицу. Пришла старуха, перекрестила дочку. Стала спрашивать: "К худу или к добру?" А домовой отвечал: "К худу. К худу."

      "Скоро помру", сказала старуха. И пошла спать. А дочка к ней пришла и тихо рассказывала, как будила ее ведьма страшная, хотела задушить, шипела по-змеиному... Утром женщина стала наряжаться на праздник.

      Не спали весь день домовой с шишиморой, прощались. Как ночь наступила, шишимора пошла из дома. Смотрел ей вслед домовой. Всю ночь смотрел.

      А шишимора снова шла, голыми пятками постукивала. Идет шишимора. Увидела дом. Подошла. На завалинке сидела женщина. Худенькая, маленькая, в черные одежды одета, а лицо к земле опущено. Заглянула шишимора в лицо. Ярко накрашены губы, брови, ресницы, а само бледное. Села рядом шишимора. Сидела, о домовом думала, о женщине людской, о деточках. И женщина накрашенная сидела. Потом вдруг повернулась к шишиморе, сморщила носик, улыбнулась...

      - Я расскажу тебе про нее, послушай, недолго я, душа у меня...

      Кивнула головой шишимора. Понимала она людскую женщину. И стала рассказывать:

      - Люди говорили, что он умер.

      И она пошла к нему.

      В комнате были люди.

      Он лежал на столе.

      Люди ушли.

      Она подошла. Смотрела.

      А он... вдруг поднялся. И смотрел на нее.

      Она заплакала.

      - Прости,- сказала.

      Он целовал ей руки. Он был живой. Люди лгали.

      Они целовались. Он торопливо стал ее раздевать. И она отдалась ему. Она его любила.

      А потом... а потом она ушла, чтобы прийти завтра.

      А завтра... а на-завтра люди его похоронили.

      Она не пошла его хоронить. Она у себя дома закрыла плотно дверь. Разделась
до-но-га. И долго смотрела на себя в зеркало. Потом легла в постель и ждала его. Желание ее было очень сильное.

      Она поднялась, оделась. И пошла на его могилку. Там плакала его мать. Там было холодно. Ей стало тоскливо на этом кладбище. Она...

      Лгут люди, все лгут.

      И что он умер. И что ночами он к ней приходит. И что этими ночами стонет она от наслаждения. Ох, Господи, Господи. Есть ли ты Господи на свете... Где ж ты, Господи.

      Женщина вздохнула.

      - Сочинила? - спросила шишимора.

      - Не-ет,- сказала женщина. - Душа у меня...

      Кивнула головой шишимора.

      - И у меня душа, людская.

      Посидели они еще. Помолчали. Потом шишимора встала.

      - Домового своего ищу, своего...

      Земля к зиме готовилась. Подмерзала потихоньку. Пошла шишимора дальше по дороге. Увидела еще дом. Подошла. Сидит домовой на лавочке, борода курчавая, глаза добрые. Сидит и ласково улыбается.

      Подошла шишимора к домовому, поклонилась.

      - Устала, поди? - спросил домовой.

      Вздохнула шишимора. Подвинулся домовой на лавочке, села шишимора и стала рассказывать, как была в первом доме. И что с того получилось.

      Улыбнулся домовой, посочувствовал, взял за руку и повел шишимору в дом.

      - Людям надо по-другому помогать. Чтобы сны хорошие снились. Чтобы...

      Зашли они в дом. Домовой за руку держит шишимору. Улыбается. Обошли они весь дом. Познакомились с толстой кошкой, которая приятно подвывала. Показала им кошка все свои любимые местечки в доме. А как добралась до чердака, то распушила хвост и ----
попросила прощения, зашевелила усами, глаза ее загорелись, исчезла кошка, только ее и видели. А рядом вдруг завыли два кота. И дрались два кота. А кошка стояла рядом и хвостом крутила. Один кот ослабел, отполз, смотрел с тоской. А другой кот подошел к кошке, взял ее под левую лапку и пошли они --- за трубу --- за трубу---

      Смеялась шишимора, улыбался домовой.

      - Кот да с кошкой,- умилялась шишимора.

      Познакомил домовой шишимору с мышами домашними, пауками, божьими коровками-долгожителями. Перезнакомились.

      - Люди-то, покажи домовушечка,- попросила шишимора.

      Пошли они в людскую спальню. Занавесочки везде, красными петухами вышитые. Белое, крахмаленное белье, чисто везде, аккуратно, ни пылиночки. Порядок везде, да как-то пусто, мертво...

      - Деточек-то нет? - спросила шишимора.

      - Нет, - ответил домовой.- Не могут. И не будет. Без деток и умрут.

      - Бе-едные. - сказала шишимора.

      - Зато уж в покое живут.

      - В покое, да без радостей, да без горестей. Тоскливо.

      Осторожно подошли они к постели супружеской. Мужчина спал. А женщина не спала, лежала она, обнаженная, на супружеской постели и на мужа смотрела. Всяко, смотрела - с лаской, с жалостью, со злобой. Спал мужчина. А женщина все лежала, обнаженная и на мужа смотрела, уже и с тоской. Поцеловала она мужа своего в губы, отвернулась и глаза закрыла. А шишимора затосковала.

      - Не могу домовушечка здесь жить. Тоскливо мне уже сейчас. Хочу, чтобы любили они. Детки-то маленькие, пушистые. Я бы им сказки рассказывала, они б во сне улыбались. А здесь - едят да спят. Не могу, завяну я здесь... Прости домовушечка, ты очень хороший и добрый, не забуду я тебя...

      Улыбнулся домовой, а смотрел жалобно.

      - Знал я, что будет так.

      - Я же счастья людского ищу.

      - Прощай, шишимора.

      Ушла шишимора поздней ночью из дома. Шла по мерзлой земле, голыми пятками
постукивала. Увидела дом. Окно светится. Подошла. Смотрела в окно.

      А там, за столом сидела старая женщина. На столе горела свеча восковая. Сидела женщина, смотрела на свечу, плакала. На шишимору вдруг подул ветер холодный. Одиноко стало шишиморе. Смотрела она в окно. Потом повернулась, пошла по дороге.

      - Плохо видно той женщине. Хуже, поди, чем мне.

      Вернулась шишимора. В дом вошла. Села напротив женщины, смотрела на свечу, смотрела в глаза женщине.  И та рассказывать стала. А рассказывала так - будто песню пела. Слушала шишимора.

      -  А я зажгу свечу. Зеркало возьму. Сяду. Заплачу. Сладко плакать при свече. Ласково. Она стоит в стеклянном стакане. Горит желтым светом. Потеряла я его. Красивый он был, стихи читал. А я вертлявая. Перебирала все. Потом когда бросил. Поняла, что дорог, что единственный. Да поздно. Сейчас бы сидели рядышком, да чай пили, да беседовали. Да, поздно.

      Тогда из клуба я шла одна. Накануне обсмеяла его при людях. Опозорила. И поняла, что больше не придет. И поняла, что люблю его. Пришла я вечером домой. Одна. Зажгла свечу, села на пол и реву, как дура.

      Вот пришел бы сейчас. На колени встал. Прощение стал просить. А я гордая, заплаканная, страдающая. Показала бы - вон - рукой. Сижу на полу, реветь расхотелось. Скука из темных углов выглядывает, из спальни холодом повеяло. Сижу, смотрю на свечу. Сейчас догорит она, и спать лягу. Только не уснуть мне...- И вдруг. Стук. Он пришел. Бегу к дверям, открываю медленно, смотрю на него.

      Стоит он. Смотрит. Плащ длинный. Шляпа, поля широкие. Глаза голубые. Светлые усы... Ох, люблю его. Бросилась бы сейчас, зацеловала до смерти. Стою, губу прикусила. - Застонать боюсь. Ох, Господи...

      Стоит он, молчит, смотрит на меня. Закрыла я дверь. Села на пол, у свечи. Сижу. Стук... Стук...

      Стучит он. Постукивает. Пошла я к двери, открыла. "Заходи",- сказала. Зашел. Большой. Грустный. Свет включила. Он плащ снял.

      - Прости,- сказал.

      - Глупо,- сказал.

      Обнял. Поцеловал. Да как-то холодно.

      - Стакан, граненный, на полу стоит...

      - Там была свеча. Она сгорела...

      - Прости свеча,- сказал он, и слезы мне вытер и уже теплее поцеловал. Достала я другую свечу. Зажгла. Он свет выключил. Смотрел на меня, молчал. Потом вдруг улыбнулся. Свечу в стеклянном стакане на стол поставил. Снял широкополую, черную... Поклонился мне. Поклонился свече. Поклонился зеркалу. И сказал:

      - Итак, дамы и господа. И так... Свеча горела на столе. Свеча горела.

      Всю ночь мы целовались. Та наша ночь была последней. Больше я его не видела. А сейчас, хоть посмотреть бы какой-то стал...

      А я зажгу свечу. Зеркало возьму. Сяду. Заплачу. Сладко плакать при свече. Ласково.

      Помолчали, шишимора да людская женщина.

      Потом шишимора встала, поклонилась, и женщине, и свече, и зеркалу - и пошла из дома. Где-то был он, ее домовой. Какой-то он...

      Шла шишимора, голыми пятками постукивала. Увидела еще дом. Подошла. На лавочке домового не было. Села на лавочку шишимора, пригорюнилась. Из дома музыка слышна. Играет кто-то на гитаре и песни поет.

      - Наверное, домовушечка, музыкант, - подумала.

      Сидела шишимора на завалинке и вздыхала, песни слушала.

      Сидела шишимора и слушала людские песни. Хорошие песни, ласковые, заплакала шишимора. Поют и поют, а что поют и о чем поют, то шишиморе не ведомо. Для людей те песни сложены, а она подслушивает.

      - Ох, как хорошо.- Сидит шишимора, уливается слезами.

      - Останусь здесь,- решила.

      - Уж это и есть счастье. На душе - ласково. Слезы - льются, льются. И какая-то я стала свободная. И красивая, рас-красивая. Телом стройная. Духом сильная, терпеливая. Ох. О-о-х. О-х-х.

      Встала шишимора и гордо в дом вошла. Хозяйкой вошла. И вышагивала будто царевна-королевна-шишиморовна. Куда те!

      А со стороны посмотреть, так смех. Подняла кверху нос утячий да грудки вострые. Ноги тощие, пупырчатые. С такой рожей, да в королевны! А юбка ситцевая до щиколоток. С такими нарядами!

      А вот царевна-королевна и все! А вот, раскрасавица! И тут хоть плюй ей в глаза, а она те: "Божья роса". Ой, что песни людские делают...

      Зашла шишимора в дом. Комнат много. Во всех свечи горят. Шла шишимора, вышагивала. А свечи ей кланялись.

      Вошла шишимора в самую дальнюю комнату. Печка круглая в уголке стоит, дверца в ней открыта, дрова березовые горят. У поддувала, домовой склонился, горящие угли ворошит клюкой.

      Диван рядом с печкой стоит и стул. На диване мужчина с бородой сидит  и на гитаре играет, тихонько поет. А домовой слушает и смеется.

      - Веселые песни, - шепчет домовой и смеется и угли ворошит. Увидел шишимору, бросился навстречу.

      - Не ждал?! - грозно спросила шишимора.

      - Ждал. Ждал. Да хотел, чтобы сама вошла, хозяйкой. - Смотрит радостно. Смеется. - Познакомилась с домом?

      - Познакомилась.

      - Уж такой у меня дом! Уж такой! – хвастает, взахлеб, домовой.

      Пристроилась шишимора у печки, тепло и задремала. А домовой все что-то рассказывает. А мужчина тихо играет, поет...

      Проснулась только под вечер. - Мужчина на диване спал. Домовушечка у печки, на коврике, ладошки под щекой сложены. Встала шишимора. По дому прошлась. Свечи потухшие, будто змеи вслед шипят. Одиноко стало шишиморе. Разбудила она домового.

      - Соскучилась домовушечка...

      Засмеялся домовой и снова от радости. Чай пили.

      - Это поэт, - сказал домовой и кивнул на бородатого мужчину.

      Смотрела шишимора на мужчину с уважением.

      - Женатый?- спросила шишимора.

      - Да, на Аннушке. И ребеночек есть. У его родителей сейчас гостюет.

      - И ребеночек есть,- повторила шишимора.

      Вдруг Аннушка, жена поэта, быстро в комнату вошла. Прошелестела длинной юбкой. Коса туго заплетенная. Улыбается Анна. Разбудила мужа, взволнованная, глаза блестят. Прижалась лицо к его ладоням, сказала, что соскучилась. Обняла Анна своего мужа, поцеловала. Целовались они. А домовой с шишиморой в другую комнату пошли.

      Хорошо стало на душе у шишиморы от людской нежности. И вдруг заболела головушка, застучало в висках. Стоит шишимора, обхватила голову руками.  ...
    
      ...   Жила-была в деревянном доме Анастасия-девственница. По субботам ходила она в колхозную баню. Соберет вещи и - пошла. Любит Анастасия общество. Чтобы было кому рассказать про себя, про сны свои, было с кем чай попить и кого послушать.

      В бане Анастасия много говорила и медленно мылась. Сначала руки намыливала, потом шею, потом тело не тронутое мужицкими руками. Потом ноги стройные намыливает Настя. Потом голову моет, волосы стриженные, и завитками вверх. Уж после обливается прохладной водой, и тело свое оглаживает.

      Все старушки, что моются рядом, смотрят с удовольствием. Иные с усмешкой, иные хохочут в голос, сплетничают в полголоса.

      - Не рожавши, всю жизнь, отдыхавши, можно теперь и тело стройное показывать.

      - А мы, бабы рожалые, животы зможденные, груди...

      - Зато уж на свадьбах внуков отгуляли, отплясали.

      - Э-э-э. Настасия, непутевая, дура ты, одиночка. Чем хвалишься. Плакать надо. И воды некому подать, когда окостыжешься.

      А одна старуха, беззубая и престарелая. Все, в уголочку мылась, отдельно, тихонько. Взбрызнула вдруг водой из тазика и прошипилявила с надеждой,

      - Говорят, шишимора ходит по нашей земле. Людская у нее душа. Всех горемычных жалеет. Всех одиноких выслушивает. Жду ее, дверь не запираю.

      Домой идет Анастасия, распаренная. Приятно телу рагоряченному вечерний холодок.

      Когда-то так было. А сейчас... -

      Пришла тихонько, еле дошла до бани, совсем состарилась Анастасия. Разделась в предбаннике. Зашла, жаром обступило, задохнулась. Обкупнулась прохладной водой и - спасибо добрым людям - вывели, одели и до дому довели. На кровать положили. И сны-то Анастасии снятся все какие-то странные. Про детство все.  ...
   
      ...  Предложил  домовой шишиморе в гости сходить. Соседей повидать, домовушечек.

      - А как же ты дом оставишь? - спросила шишимора.

      - Я его с собой заберу,- ответил домовой.

      Вышли они из дома. Посмотрел домовой на свой дом. Крошечным стал дом и в душу вошел. Пошли они в гости. Ночь звездная, где-то гармонь играет. Шли по улице домовой с шишиморой. Шли рядышком по улице.

      - Мне в дому-то не обязательно быть. Потому как он в душе моей. - Сказал домовой.

      - Поэт да жена его, тоже обыкновенные люди? - спросила шишимора.

      - Да, люди. Хорошие, умные.

      Пошли дальше домовой с шишиморой. Гармошка где-то неподалеку наигрывала. Пошли на звук гармошки. Как хорошо она играла, эта гармошка. Посмотрели друг на друга домовой с шишиморой. Улыбнулись, за руки взялись. Ночь звездная. Гармошка играет песни печальные. Домовой да шишимора идут по деревенской улице. В дальнем доме свет горит, и на веранде свет горит. Люди там гуляют, что-то празднуют. Пошли домовой да шишимора к той избе. Смотрели.

      А народ гулял. Пировала нищета деревенская. Брагу пили, вонючую. И плясали! Самогоном запивали. Хлебом черным занюхивали. Огурцом соленым заедали. И плясали. Плясала совсем молодая девчонка с пьяными мужичками.

      - Материнская-то кровь гулящая, а отцовская-то каторжная.

      Пляшет, настукивает каблучками девчонка. Смеется, а глаза у нее большие, испуганные.

      - Девку-то пожалейте, не трожьте, сладкие вы мои.

      Смотрели домовой с шишиморой, сердцем скорбели.

      - И это тоже люди,- сказала шишимора.

      Пошли они от той избы. Посередь дороги стоял мужичок на коленях, и прощение просил у людей за избитую жену. Другой мужичок стоял рядом, бороденку, рыжую кверху задрал, руки на груди скрестил. И прощал ему этот грех. Пьяные были мужики, грязные. Молчат домовой с шишиморой. Медленно идут. Домовой первым, шишимора за ним.

      Древняя старуха сидела на завалинке, бельмами, на обеих глазах, в темноту смотрела. Забрала смерть сон у нее. А про саму старуху, видно, забыла. Сидела она неподвижно на завалинке. Вдруг ожила, обнажила беззубые десна:

      - Домовые шарются по улице, к чему бы? - к смерти моей,- прошипилявила. И снова погрузилась в свою дремучесть.

      Пришли, наконец, домовой с шишиморой к соседу.

      - Домовой здесь сильно сонливый. Где только притулится, там, и спит. А хозяйка у него замечательная. Посмотри, ознакомься с домом.- Сказал домовой.

      Зашли они в дом, пусто в дому. Нет часов настенных и будильника нет. Нет посуды. Нет телевизора. Сняты портьеры с гардинами. Нет шкафа и шифоньера. Нет ни одной книжки. Нет одежды. Нет стульев со столами. Пустые комнаты. Ходят домовой с шишиморой, дивится шишимора. А хозяйка, молодая женщина, спряталась в подпол, и сидит, дрожит.

      - Что же она дрожит?- спросила шишимора

      - Мужа боится. Он у нее строгий.

      - Что же она боится?

      - Соседка у нее - глаза завидущие, руки загребущие. Как муж у этой уезжает. Та сразу бежит и просит: "Соседушка-милочка, дай, пожалуйста, будильник, каждое утро просыпаю на работу. Потом отдам". А эта простота и дает. Соседка опять просит, теперь уже часы настенные. Потом просит посуду, телевизор. Потом портьеры с гардинами. Потом шкафы с шифоньером.

      - Тяжело же нести...

      - В свой угол несет, не в чужой. Да и эта ж еще и помогает ей.

      - Добрая да глупая.

      - Вот. И книги, и стулья со столами. Пустые комнаты. Все добро у соседки. Прячется она от этой соседушки, а то ж придет, заберет, как статую в своей комнате поставит и дышать не разрешит... Прячется она от мужа. Строгий он у нее. Стукнет кулаком, побежит к соседке,- та начнет все обратно носить. Хватит, попользовалась.

      - Какие они смешные.

      - Хорошие они.

      Домовой, хозяин дома, в это время подошел к гостям. Стряхнул сон с тяжелых век. Улыбнулся в бороду.

      - Мы уже нагостились, - сказала шишимора. - Пошли с нами к другим домовушечкам.

      Пошли они втроем. Соседский дом мимо прошли. А пошли к дальнему дому, что на отшибе, ближе к лесу стоял. Встретил их домовой, борода длинная, до земли. Ходит степенно. Шишиморе поклонился. Кофе всех напоил со сливками. Беседовали. Потом пошли хозяйку людскую смотреть.

      - Это Елена, - сказал домовой. - Она сказки пишет. Придет время и про нас напишет.

      Стояли, веселый домовой с шишиморой, сонливый домовой, хозяин домовой. Стояли все и на Елену смотрели. Спокойно, глубоко спала Елена.

      - Когда станет про нас писать, помогу.- Сказал домовой-хозяин и погладил бороду.

      Улыбнулась Елена во сне, вышли тихонько домовые из комнаты, из дома. Шли задумавшись. А у шишиморы душа людская неспокойная, волнуется. Голова не болела, а в висках застучало. Остановилась шишимора, прислушалась к душе своей. ...
 
      ... Жила была на белом свете Анастасия-девственница.

      Отдышалась она после бани, встала, волосы гребешком расчесывала, над газеткой. После ела, потом спать легла. Сны снились всякие, про детство снились. А чаще всего два сна. Один длинный - на всю зимнюю ночь. Второй короткий да страшный. Утром Анастасия стала собираться умирать. Открыла сундук со смертным. Вывесила проветриться: и ленты красные, и полотенца, и платье белое ни разу не надеванное, а туфли белые поставила под крыльцо. Стала доставать из сундука комбинацию в кружавчиках, да,- вдруг заплакала, заревела, завыла по-старушечьи с причитаниями. Потом песню запела. Потом собралась и пошла, прощаться со старушками. Простилась. Пришла, разложила все приданное на диван. Чай пила. Сидела в окно смотрела. Плакала. Качала головой, шептала: "Плохо одной. Ох, и плохо". Улыбалась, гладила, будто кого по головкам, шептала: "Деточки нерожденные пришли - мальчик да..." Загрустила Анастасия-девственница. Загрустила. Легла на койку, закрыла глаза и уснула. Уснула так крепко, что больше и не проснулась. Хоронили Анастасию-девственницу за счет колхоза, как одинокую. Жалели ее старушки. Хоронили Анастасию хорошо, богато, с оркестром как бывшую колхозницу и общественницу. Похоронили люди старую деву. Закопали в земелюшку Анастасию-девственницу.  ...
   
      ... Шли домовые проведать больного домовушечку. Недалеко он живет. Шли - молчали. Перешли - переглянулись и в дом вошли.

      - Ой, болезный ты мой.- Жалела шишимора.

      Встречал домовой гостей.

      - Ты лучше сядь, отдохни, что ты суетишься,- говорили гости.

      Худой был домовой, болезненный, глаза печальные, слезятся. Борода тощая, короткая. Руки от слабости трясутся. И кашляет с надсадой.

      - От чего он такой?- тихонько спросила шишимора у веселого домового.

      - Скоро придет его срок,- тихо ответил веселый домовой.

      - А кто ж останется в дому?

      - Ты шишимора. Будешь ждать, пока вернется он здоровый.

      Кивнула головой шишимора. Так шишимора хозяйкой стала. А болезненный домовой попрощался со всеми и ушел из деревни, по тропинке через лес. Ушел, сгорбившись и надсадно кашляя. Ушел, один бог знает куда. Ушел. Первое время домовые с шишиморой были. Поучали как что делать надо. А как что не надо. Полюбила шишимора людей, потому у нее все сладилось.

      Людской хозяйкой у шишиморы была старуха. Жила она одна, нрава была тихого. В избе ела да спала. В зимнее время ходила по гостям, а в летнее - сидела на чужих завалинках. В избе громко с причитаниями зевала, чесала гребешком жидкие волосы, на газетку. По субботам ходила в колхозную баню. Шишимора помогала ей дом в порядке содержать. И ждала своего домового. Ждала. Выйдет ночью из дома, сядет на завалинку. Ссутулятся плечики, собьется платок на затылочек, нос утячий опустится - и только глазки востренькие смотрят с надеждой на дорогу, что в лес ведет, что уводит в лес, бог знает куда, и должна привести обратно. А иначе и быть не может.

      Ждет шишимора своего домового. Уж теперь-то он свой, уверена.

      Шли годы людские. Старуха дряхлела. Шишимора стала наводить ей сны о детстве. Радовалась да смеялась старуха во сне. А как просыпалась - плакала. Менялись сны и только два из них часто повторялись, грустила над ними шишимора. А старуха становилась задумчива. Стала она в смерть собираться как в долгую дорогу. Все смертное из сундука вытащила, проветриться повесила во дворе. И все больше лежала на кровати и тяжело дышала. Пошла шишимора к веселому домовому советоваться. Неумела она в смерть-то провожать. Подошла к дому. Домовой на завалинке сидел. Села шишимора рядышком.   

      - Домовушечка, скоро мой-то придет?- спросила шишимора.

      - Нет. Совсем не придет. Оттуда не приходят. Ни люди, ни домовые. Туда - обязательно, оттуда - никогда.- Сказал домовой.

      - Домовушечка, я же не сумею в смерть проводить. А хозяйка уже собралась. У нее-то же один раз в жизни, по-людски надо сделать. А я ж в первый раз. Домовушечка.

      - Как умирать станет. Рядом ляжешь. В губы крестом поцелуешь. В лоб крестом поцелуешь. А как умрет, тихо позовешь ангелов господних. Придут ангелы - душа от тела отойдет. Ангелы душу сопроводят. А ты с телом останешься. И разрешай хоронить только на третий день. Два-то дня тело еще болезное. Проводи со гробом.

      - Все?

      - Все.

      - Спасибо, домовушечка. Пошла я.

      - Провожу.

      Шли домовой с шишиморой. И домовой говорил:

      - ... из людей никто не умирает один.

      - ... в домах-то домовые помогают, а в дороге?

      - ... в дороге смерть болезнее, без домового. Ангелы, посланцы божьи душу забирают
и все. А тело лежит и смердит. Нет покоя душе, пока тело не похоронено. После людских войн, ангелы тысячами души сопровождают. А тела тысячами лежат и сквозят болью, кровью людской. Домовые в такие времена - старятся.

      К дому подошли. Шишимора зашла, а домовой низко поклонился дому и шишиморе, пошел обратно.

      Темная была та ночь, да звездная. Провожала шишимора в смерть старуху, людскую женщину. Легла рядом шишимора, обняла тело еще теплое. Поцеловала в губы. Поцеловала в лоб крестом. Без мучений отошла душа от тела. Холодело тело. Встала шишимора. Позвала тихо ангелов. Забрали ангелы душу. Слабая она была, беспомощная. А ангелы ласковые да осторожные. Приняли нежную душу и понесли ее. Осталась шишимора с телом людским. Смотрела, жалела. Опустело тело без души.

      "Родилась душа, а тело умерло. А я с телом осталась",- подумалось шишиморе.

      Смотрела шишимора на Анастасию. И так ей жалко было Анастасию, Анастасию-девственницу. Заревела шишимора, заскулила. Заревела-наревелась, взвизгивала всхлипывая.

      Всю ночь смотрела она на Анастасию, людскую женщину. На третий день проводила тело во гробу. Похоронили люди старуху. Загрустила шишимора. Сгорбилась так, что нос утиный чуть не по земле волочился. А водоросли торчали из-под платочка. А ногами пупырчатыми - ширк, ширк. Затосковала.   

      И как-то ночью пришел к ней ее домовой. Пришел и тихо в окно постучал.

      - Тук... Тук...

      Вышла шишимора. Испугалась. Обрадовалась. Спросила:

      - Ты вернулся?

      - Я за тобой пришел, плохо одному-то в смерти.- Ответил.

      Молчала шишимора. Ждал домовой.

      - Пойдешь со мной шишимора?- Спросил домовой.

      - ...,- молчала шишимора.

      - Пойдешь, шишимора?- спросил домовой.

      - ..., - молчала шишимора.

      И третий раз спросил домовой:

      - Пойдешь со мной, шишимора?

      - ... пойду, домовушечка.

      И они ушли.

      Ушли из деревни.

      Ушли от людей, от домовых.

      Ушли по тропинке в лес.

      Один бог знает куда.

      Домовой первым шел. А шишимора за ним.

И                не возвращались.
  больше        в деревню