Чашка

- Ох, это какой то кошмар! – шептала она, вытягивая последнее слово на глубоком вдохе.  - Ты даже себе не представляешь….
        Я безучастно поглядел на крупную женщину лет сорока-сорока пяти. Она приблизила свое лицо почти в плотную.
- Ты никому не расскажешь? –  она вкладывала в свой шепот какие-то детские интонации. Меня слегка затошнило.
- Нет – ответил я.
- Вообщем, я три дня не ничего ела… Мне нужно ложиться на операцию… Я в больницу вчера съездила, с врачом договорилась, чтобы меня не клали. Еле-еле отпросилась у Куданова. Он так на меня кричал… Я же только что устроилась… Пришлось соврать… Я им всем так врала… - не переставая говорить она склонилась над одной из своих огромных пластиковых сумок – Ты проект свой доделал?
- Нет.
- Я вчера книжку купила…  - она извлекла из недр своей сумки светло-голубой томик. Это было очередное руководство, как стать счастливым, здоровым и богатым. – Мне там одна строчка понравилась. Я в магазине стояла… листала её… знаешь, на Полянке… и там одна строчка была… Я её заложила.  – На корешке книги все еще висел штрих-код и ценник:  375 руб. – Я теперь мифологию читаю…  продолжала она без всякой связи - ко мне тут в гости один человек пришел и спросил меня про Ио. А я на него как дура смотрю. Он чуть со мной говорить после этого не перестал…
Я почти не слушал её судорожный бред. Заметит ли она это? Да ни за что на свете. Эта женщина была способна концентрироваться только на собственных проблемах, решая одни и создавая другие, она постепенно  увязала в них все глубже и надежней. Я мог бы сидеть здесь с книгой в руках, засунув в оба уха ярко-голубые наушники моего диктофона – а она все продолжала бы говорить:
- Я всем кругом должна… Мне вчера позвонили и начали запугивать… У меня телефон дома заложен подушками, если будешь звонить, - звони на мобильный... -  Я никогда ей не звоню.
- А! Вот! Слушай! – она вдруг оживилась – завтра у меня тренинг – я там группу веду. На Новослободской… приезжай – это всего минут на сорок…
- Нет. Не приеду.
- Почему? – спросила она неожиданно.
- Ехать далеко – ответил я. Что бы добраться до её 40-минутного тренинга мне пришлось бы потратить в общей сложности до 6 часов на одну дорогу. Три туда, и столько же обратно. Это не считая того времени, что мне придется простоять в очередях в кассы, на автобусы и в метро,  прождать на сырой платформе пригородных электропоездов  поездов, исшагать кругами всю Новослободскую в поисках адреса какой-нибудь захолустной квартиры.  И, наконец, явиться там, опоздавшим, усталым, и никому не нужным.
- На вот, почитай! – она сунула мне два печатных листка. Наверху каждого была проставлена дата. День месяц и год. Это были чьи-то стихи, записанные не в стихотворные строфы, а прописью.
- Что ж, - сказал я прочитав – кажется, неплохо.
- Ты что?! Это гениально!
- А кто написал? Твои?
Нееет, ты что… Это один человек написал… Но он пропал.
- И куда он пропал?
- Не знаю… недели две, как пропал… Он в одних тапочках ушел... Мне кажется, он с собой покончил. Он у меня целую неделю жил… Потом ушел. – Я глянул на неё поверх очков – она продолжала: мне нужно было веб-мани настроить и я написала в интернете, что мне нужна помощь… И он приехал. Потом мы в кафе сидели, и потом он остался. У него мать умирает от рака, она сумасшедшая и тиранит его.
- А сам-то он кто?
- Ох, я не знаю… Программист какой-то. Я ему что-то не то однажды сказала, а он лег на пол и заплакал. Он очень ранимый… А потом я испугалась. Я иногда пугаюсь. Я сказала ему, что у нас все кончено и заперлась в ванной… а он что то кричал… А я оглохла. Я когда пугаюсь, я глохну. И он ушел… Кричал, что-то, что убьет себя, и ушел. Зимой ушел. В одних тапочках. По морозу. У меня до сих пор в прихожей его ботинки стоят… А потом ко мне скорая приехала… На мой адрес. И говорят, что их из моей квартиры вызвали. Что тут самоубийство. Они говорили, что в суд на меня подадут за ложный вызов… а я твержу, что ничего не знаю…
- Федорова! – В дверь просунулась чья-то лысая голова – отчет!
- Да-да-да – заверещала Федорова и кинулась к своим сумкам, и с ожесточением принялась там рыться, но тут же бросив и, как бы продолжая прерванный разговор, вопросительно протянула: А еще я хотела у вас спросить… - Лысая голова нервно дернулась и исчезла. Федорова схватила стопку бумаг с моего стола, две огромные сумки и унеслась в след за выпускающим редактором. 
Я сел за свой проект. «Центр помощи глухим и слабослышащим» - прочитал я заголовок… «Современное молодежное искусство»… Музыка и песни для глухих детей. Все это казалось насмешкой, если бы я своими глазами не видел, как на полуразвалившейся сцене областного дворца культуры кучка детей-инвалидов  выписывает руками кренделя сурдоречи, подпевая себе в такт грубыми недетскими голосами. Они не понимали, что такое ноты, но ухитрялись попадать в каждое слово фонограммы. Как у них это получалось? Тщательно, секунда в секунду, выверяя каждое движение? Засекая на часах, тянули каждое слово? Или все-таки они что-то слышат? Когда я пытался расспросить их об этом, они только пожимали плечами и улыбались, делая вид, что не понимают меня. Каждый из них отлично читал по губам, и из той поездки я уяснил одно: глухие слышат только то, что считают нужным.
- Чем же они занимаются? – спрашивал я у заведующей детским центром, дородной старухи лет 70-ти.
-А ничем – вздыхала та. – Ничего не читают, очень плохо пишут. Собираются вместе – она назвала какой-то переулок – где-то наркотики берут. Им с совершеннолетия пенсию выплачивают. И она у них в двое больше моей. Они ничего не хотят. Ничего им не нужно. С другими они почти не общаются, только между собой.
        Но мне надо было писать совсем о другом. Нужно было освещать деятельность различных соц. структур, городского муниципалитета и мэрии. Выдумать короткую слезливую историю о том, как дети-инвалиды находят общий язык с «нормальными» детьми. Может быть, кольнуть  минздрав, посчитав сколько детей оглохли в результате врачебных и фармакологических ошибок, жадности госдепартамента, закупившего дешевые антибиотики,  которые в итоге привели к необратимой глухоте. Может придать современную окраску, доискавшись, какие убытки несет государство и налогоплательщики, выплачивая ежемесячно пенсии в размере 8 тысяч 600 рублей каждому инвалиду до конца его дней… но. Это не интересно. У нас не будут это читать.  Это сгодилось где-нибудь бы там, а здесь... Здесь такое никого не волнует. Включая меня. Эту часть материала редакция сама вырежет. Я не собирался утруждать себя переписыванием. Моя фамилия стояла под сотней разных заметок, репортажей и статей, из которых я мог назвать по-настоящему своими только два.
Что там еще было… надо бы узнать, как прошел вчерашний рейд по проституткам… вот это действительно будут читать.
Зазвонил телефон.
 - Шеф? – взревела трубка.
- Здорово, Стас.
- Есть минутка?
- Да.
- Все накрылось.
- Что «все»?
- Со Снегиревой. Если время у тебя есть - все расскажу в подробностях: она с самого утра была какая-то хмурая. Я как всегда опоздал, и совершенно без последствий. Вваливаюсь на собрание, и по дороге вру о том, что мне ехать из другого города, и две электрички отменили, ну и так далее. – Из трубки послышался смех – как в том анекдоте. Помнишь?
- Да - ответил я. Отрицательный ответ привел бы меня к выслушиванию и анекдота и еще какой-нибудь сопряженной с ним истории. 
- Так вот. Еще на собрании она хмурилась и бросала на меня злобные взгляды. А я как ты учил – не обращал внимания. Потом, уже на выходе она Тычковой нарочно громко говорит: «Ну не могу же я ему это сказать». Мнение?
- Ну… мало ли…
 - Хорошо. Согласен – отрезал он – Значит потом, что было… Я специально за ней не пошел, а пошел в сартир. Долго стоял у зеркала, нарочно долго мыл руки… Спускаюсь в столовую, а там вся эта компания сидит и Снигирь с ними. Еще двое пиарщиков рядом стоят. У них там все было забито. Слышишь, шеф?
- Да.
- И вот. «Ну их к черту» - подумал я, толкаться около них и сел во главу того длинного стола, помнишь, который по центру? Сел специально с тем расчетом, что бы видеть Снегиреву. Потом из других отделов ко мне подтянулись. Они там поначалу ржали все. Но потом, слава Богу, заткнулись. К концу обеда, я могу поклясться, что никто там не смеялся.
- Когда мы выходили – продолжал он – она сказала, что я, наверно, очень плохой человек. Я, чтобы не оправдываться, сказал ей, что чрезвычайно этим доволен. Потом, когда мы уселись, она все руками какие-то обнимающие движения делала и вздыхала. Потом приходит смска угадай от кого.
Я промолчал.
-Этот её бывший. Написал, в очередной раз, что приедет и что «тогда мне уже точно хана». Хрень это все. Не приедет он. Сто раз уже приехал бы. Я к тому же мышцу еще подкачал. Проблем, думаю, не будет. Как ты думаешь?
-Врядли. Ты билет ей отдал?
- Да… по поводу билета… - он замялся - Нет не отдал. Я почувствовал, что что-то тут не то. Момент. Совсем не тот. Понимаешь? Там обстановка… Но я думаю, катастрофы никакой не будет?
- Да нет.
- Вот и я так думаю. И все-таки, какие дальнейшие действия?
- В смысле?
- Ждать её в метро или около дома?
- Как хочешь.
- А она не убежит? Как ты думаешь?
- Ну, зайди за ней.
- Хорошо, шеф. Вот еще насчет Голубца новость…  Какая, не догадываешься? В психушку его забрали. Вчера я ему звоню, как мы с тобой условились. Ровно в 9 вечера. Трубку берет мать, и свои идиотским писклявым голосом говорит мне что «Мишеньки нет», и что его «в больницу увезли». Я спрашиваю: «В какую?». Она говорит в: «Н-скую». Я пробил по базе – оказалась психиатрическая. Мнение?
- Ну, все к этому шло.  Два года ни с кем кроме тебя не говорил, да и то из-под палки... Это не та, куда Мурата клали?
- Да шеф, та самая. Как думаешь, что у него?
- Да шизофрения какая-нибудь. 
- Ну ему лучше-то станет?
- Не думаю. Во всяком случае, не в ближайшие пару лет.
- Как херово-то, а – в его голосе послышалось отвращение - хорошо, шеф, мне на массажер надо. Насчет Снегиревой завтра позвоню, отчитаюсь.
- Хорошо.
Я положил трубку и, поводив глазами по монитору, щелкнул круглую глазастую иконку на рабочем столе. Любимая игрушка. Цветные шарики. В неё можно играть часами. Особенно здесь. Ещё сорок минут. Потом десять минут на автобусе. Час на метро, еще час на электричке и полчаса пешком по ночному городу. Ночной магазин, батон с кефиром. Итого 4 часа…
        Я устало хлопнул входной дверью, и повернув железную ручку вверх. Основной замок был вделан вверх ногами, и был способен поставить в тупик любого, кому только приходилось им пользоваться. Запасной сломался лет 20 назад, и умел только закрываться. Каждый, кто когда-либо пытался самостоятельно покинуть квартиру,  неминуемо попадал в западню.  Я глотнул кефира и откусил кусок булки.
-Дзынь. Дзыыыыынь – зазвонил старый советский телефон с наборным диском.
- Аллё, Саныч?
-Здорово – отозвался я. В трубке ухмыльнулись.
- Чё, как дела?
- Нормально.
В ответ снова ухмылка.
- Нор-маль-но – протянула трубка по слогам – а вот у меня – п-ц. П-ц, п-ц, п-ц – нецензурная брань складывалась в какой-то народный мотив.
- Света?
- Да… Света… - собеседник задумался – Сегодня, короче – заговорил он коверкая слова – она мне звонит… Типа, чтоб я пришел… Ну… короче, встретились… пошли ко мне. Она говорит, что ей дома страшно… Пошли потом к ней. А там её брат с ножом в животе лежит… на кухне. Там, короче, мужик с ним какой-то был, но он уже съ-ся. Она его, короче, боится. У него, прикинь, жена, ребенок… он их ради неё бросил… ну не бросил… короче не живет теперь с ними. Мля, я больше чем уверен, он такой спокойный был… Она так вообще мужиками вертит… - трубка надолго замолчала.
- Так с ножом, говоришь ?
- А… да. Нож… Ну короче… короче…  дело к ночи…  Я позвонил там одному… что б отвезти его… В скорую нельзя – менты. Ну, его довезли, он даже сам до приемного отделения доковылял… А я, прикинь, не успел еще домой вернуться, меня – хопа и в ментуру. И её тоже. Вообще они оперативно сработали. Света потом говорила, что её там пытали. Меня просто допрашивали…потом показания сверили и отпустили… под подписку там, вся х-ня. Но это п-ц, Саныч. Он издал какой-то пустой хлопающий звук.
- Со мной уже знакомые не базарят многие – продолжал он – все из-за неё… Она там в клубе такой х-ни понаделала… мля, Саныч, ты бы знал… Это п-ц… Меня же туда снова взяли, я три дня только проработал и снова увольняться пришлось… Но ты бы знал. Что это были за три дня… Вообще ни одной минуты даже спокойной… Мы в первый день тогда… с челом одним шли вместе и до нас какие-то х-и дое-сь… Они нас, походу, ждали… Один меня сзади схватил… -он помолчал – мы там, п-ц, озверели… -он закашлялся - их трое было… У одного амнезия теперь… он вообще теперь ничего не помнит. У другого все верхние зубы нах-й… Серега его как то неудачно кинул – он же борец… - тот прямо об бардюр с размаху все челюстью… У третьего ребра сломаны… Мы вообще с катушек сорвались… прыгали на нем… Потом бегом на работу, нас там сныкали… А на следующий день – тоже, чет, короче, смотрю: чувак у сцены в крови лежит… стриптизершу решил полапать… потом какой-то бугай вылез… мы его там вообще всей толпой вырубали он все не падал… потом я чет как то удачно ему залепил… он пол часа в себя не приходил – мы скорую вызывали, я вообще на очко сел…
- А мужик тот что? Который Светиного брата пырнул?
- 10 лет, сказали, дадут… Если Светка, конечно, его не отмажет… Она уже адвоката наняла, говорит, больше миллиона угрохала на все про все…
- Ясно.
В трубка снова хмыкнула.
- П-ц… П-ц… -  пропела он на новый мотив – ну ладно тогда… че… Саныч. Надо нам вместе собраться. Чечен еще не спятил от наркоты?
-Нет, вроде.
- Хм… А Володя че?
- В Твери, как всегда. Скоро женится, наверно, – я помолчал – ладно, мне тут поработать надо…
- Ну давай…
        Я положил трубку и лег на диван. На столе стоял пузырек фенобарбитала. Самый комфортный способ забыть обо всем этом паскудстве. Я вспомнил рассказ одной девчушки лет 15-ти, с толстыми фиолетовыми шрамами на запястьях: она вскрывала себе вены, и одного кривого, набухавшего как сырое тесто, шрама явно было недостаточно. Порезы покрывали её руки в семи местах – все поперек и ни одного вдоль. Она говорила мне, про то как её три раза насиловали, как пытались упечь в психушку и всякое подобное в этом же духе. Таких же резаных я знал еще 2 штуки, а совсем недавно встретил еще одну, со шрамом чуть повыше пупка – несчастная дура пыталась сделать себе харакири хлебным ножом. Но вот таблетки - это серьезно. Большинство отчаявшихся дибилов просто заглатывают весь пузырек разом и в половине случаев тут же выблевывают обратно.  Таким подвигом не сильно похвастаешься, и другая половина терпит первые приступы тошноты,  уже через пол часа валяясь на полу в агонии мышечных спазмов и желудочных колик. Тех, что не успели помереть, отвозят в больницу и делают промывание, но  последствия необратимы и вчерашний суицидник получая сильнейшие сердечнососудистые осложнения, начинает относиться к своей жизни трепетней, чем наседка к цыплятам.
Я проглотил одну таблетку, запив её кефиром. Я люблю жизнь, и вставать утром не выспавшись – это единственное, что меня по настоящему беспокоило. Снова зазвонил телефон:
- Игорь?
- Да, Маш.
- Это кошмар.
- Что?
- Это ужас. Я разбила мамину чашку.
- Какую?
- Как какую? С собаками!
-а…
- Что «а»? Что мне теперь делать? Будто ты не знаешь что теперь начнется!
- Ничего.
-Что «ничего»? Придурок отмороженный! Словно я о ерунде какой звоню. И тогда тоже, просила ведь, собаку выгулять, нет бы прийти и помочь! Ведь так и будешь у себя дома сидеть, как в конуре! Какой из тебя журналист, когда ты даже на людей ноль эмоций? Это ведь та самая чашка, пойми ты, ей Валентина Петровна дарила…
- Маша – зевнул я – иди ты на *** со своей чашкой. – Я положил трубку и выдернул шнур – глаза слипались. «Утром юбилей, и управа…  вечером… не помню что… надо к ментам позвонить, разузнать про рейд» – думал я укрываясь одеялом.