Выбора

Моросит серенький осенний дождик. До отъезда ещё часа три. Можно пока прогуляться по Невскому. Заодно поесть, и запастись чем-нибудь в дорогу. Сумки оставили в горкоме. По Второй Советской вышли на Невский. Была раньше хорошая недорогая кафешка на углу Невского и Восстания – сейчас закрыта: какие-то строительные работы выдуться. Это плохо – сложно найти поблизости, где можно недорого перекусить во втором часу ночи. Идём в сторону Фонтанки. По дороге попадаются странные люди. Бомжи, какие-то персонажи с не вызывающими доверия лицами, студенты, спешащие в ночные клубы. На асфальте остатки чьей-то свадьбы: осколки и смятые цветы. Модно одетые люди смотрят на нас из окон кафе. Не то, чтобы нам не по карману – просто зачем есть дорого и красиво, когда можно недорого и быстро?
На углу Литейного и Невского знакомая шаверма. Пиво тоже продаётся, одной двойной на тарелке сыт не будешь. Поев, спешим обратно – позвонили из горкома, надо делать плакаты: так называемые лопаты. Палка, картонка и приклеенный скотчем лист А4 с рисунком и подписью послезавтра митинг по лесному кодексу. На плакатах Путин с топором, рубящий леса. Топорище сделано в виде книги с надписью «лесной кодекс» на обложке. Закончив, проходим инструктаж.
В помещении присутствуют первый и второй секретари горкома, наша давно спевшаяся четвёрка: главный по партийной молодёжи Фима Голубенко, Костя Смоляров – юрист горкома, собкор правды Сморчков и я. А также одинокий член Петроградского райком и четверо ребят из ПИМАША. Последним мы как-то им не очень доверяем, как и тем ребятам из  ЛИТМО, что мы видели на первомайской демонстрации – тех преподаватель-коммунист вывел за зачёт. Вид и поведение у них был соответствующий. В ПИМАШе ситуация та же. Да и товарищ наш, что с ними в одной первичке нелестно о них отзывался.
- Вам выдадут направление, - объясняет главным образом для ПИМАШевцев Костя, - приходите с ним на избирательный участок, регистрируетесь, проверяете, что урны и переносные ящики пустые, потом их при вас пломбируют, и занимаете удобную для наблюдения позицию.
- Вам предложат место для наблюдения, вы можете отказаться, - вмешивается второй секретарь, - так и говорите: «извините, мне отсюда не всё видно». Вообще, чем хуже вы себя ведёте, тем лучше. Они начинают вас побаиваться. Так что надо везде лезть, всё смотреть. Но за пределы своих полномочий не выходите – бюллетени руками не трогайте, в общем, наблюдайте, задавайте вопросы.
- Да, - подхватывает Костя, - чем больше вы им задаёте вопросов, стоите над душой, тем лучше. Но совсем уж нагло мешать тоже нельзя – напишут жалобу. А так, ходите, смотрите. Если ведётся агитация – обращайтесь к менту – там он будет находиться, и к председателю комиссии. На улицу тоже выходите иногда посмотреть. Если начнётся карусель – ЛДПР особенно это любит, сразу пресекайте.
- Карусель, - это интересная штука, - говорит первый секретарь горкома Фигаров, - избиратель выносит чистый бюллетень и отдаёт его человеку на улице, там его как надо заполняют, дают следующему человеку и он заходит внутрь, получает свой бюллетень, опускает в урну полученный на улице, а свой чистый выносит. И так далее. Так что, если увидите, что выносят бюллетени – это для вас сигнал – идите на улицу смотреть. Если действительно карусель – сразу к милиционеру и к председателю комиссии.
- В принципе, Владимир Янкелевич, - вновь продолжает Костя, - избиратель по закону может что угодно со своим бюллетенем делать, в том числе и выносить. Например, выносит он его, а потом сообщают, что на участке стопроцентная явка. Он бюллетень приносит и предъявляет: вот смотрите, не стопроцентная. И такое может быть. Но если что – сразу бдите. Вышел избиратель с бюллетенем на улицу, зашёл в подворотню, а оттуда другой вышел. Всё, значит сто процентов, он там свой червонец на водку получил. Сразу действуйте. Или если вдруг народу не было никого, а тут пошли. Причём чётко один за другим – тоже сигнал. Ну, вам ещё памятки выдадут – там всё подробно будет описано, на что вы имеете право, на что – нет. Потом подсчёт голосов начинается. Следите, чтоб с ручкой никто не подходил к бюллетеням. Сразу говорите – положите ручку. Если что – пишите жалобу, составляйте акт. Вы там не один будете, - от каждой партии по наблюдателю. С некоторыми можно будет договориться, чтоб вас подменили на обед и т.д. Конечно, не с Единой Россией, а с кем-нибудь другим. Где-то у нас с яблоком нормальные отношения, где-то с Родиной. Вам Новгородские товарищи ещё подскажут. И вот вместе с другим наблюдателем, если что, сразу вместе сориентируйтесь и действуйте. После закрытия участка сначала гасятся испорченные и неиспользованные бюллетени. Обязательно нужно посмотреть за этим. Вы имеете право. Потом их начинают сортировать. Быстро раскидывают по кандидатам. Тут внимательно смотрите. Всё делается быстро, так что внимательно. Потом подсчёт. И в конце получаете два протокола – один по партийным спискам, один по одномандатникам. Протоколы должны быть заверены синей печатью и двумя подписями – председателя и секретаря.
Всё, пора ехать. В восемь уже нужно быть на избирательном участке, значит в семь нужно уже быть в Новгороде. Последний перекур стоя у машин. Кто-то уже внутри, кто-то стоит рядом. Ребята поехали с первым секретарём, я со вторым областным. Пришлось ехать с пимашевцами. А ещё придётся осуществлять связь: Николай Михалыч за рулём недавно, а тут ещё и буханка. В общем, говорить по телефону и вести одновременно машину он не решается, и я при нём как бы за штурмана. Если что, буду звонить Сморчкову, и он будет передавать трубку Фигарову. И наоборот. Только мне придётся передавать Николаю Михалычу не трубку, а смысл сказанного мне. И телефон Николая Михалыча тоже у меня.
- Интересно, нам питательные деньги дадут новгородцы? – интересуется Фима.
- Жид! - говорим мы со Сморчковым хором. Все смеются. Фима утверждает, что он казак, но по всеобщему мнению, он такой же казак, как Надежда Бабкина и Александр Розенбаум. То бишь палестинский. В последнее время Фима перестал с этим спорить и даже стал говорить фразы вроде «поверь старому еврею».
- Нет, серьёзно, если денег на пропитание не дадут, это будет свинство с их стороны. Если они к нам поедут, я думаю, мы их будем встречать совсем не так.
- Они нас пока что никак не встретили.
- Интересно, товарищ Тимашева пройдёт?
- Должна. Её там нормальное проходное место дали.
- Такая женщина…
- Не знаю, мне как-то не очень… Не знаю, чего все с ней так носятся – ничего особенного.
- А ты ж её не видел.
- Я твои фотографии с Новгорода видел. Не в моём вкусе.
- Мы когда в своё время комсомол здесь делали, - говорит Фима, - Комстолова, помню, намного интереснее была. И как женщина, и как человек.
- Всё, грузимся. Пора, - командует Фигаров.
- Кто это? - спрашивает меня Ефим, - показывая пальцем на первого секретаря.
- Не знаю, коммуняка какой-то, - пожимаю я плечами.
- А, понял, - Ефим хлопает себя по лбу, - это водитель горкома.
- Высажу возле Тосно, будешь знать, кто я такой, - ворчит Фигаров. Значит, уже опаздываем, раз он не в настроении.
Впритык загружаемся в две старенькие буханки. Трогаемся. Нет, не всё так просто, наша буханка заводиться отказывается. Сначала пробуем с толкача – бесполезно.
- Михалыч, у тебя есть ключ? – кричит из машины Фигаров.
- Нет.
- Сейчас принесу.
Приносит ключ, ищет соответствующее отверстие под радиатором, вставляет, крутит. Как в кино про революцию. Только там машины заводились, а здесь – нет. Пробуем ещё раз толкнуть, машина резко и сильно взрыкивает, что-то взрывается, и одному из ПИМАШевцев обжигает выхлопом ногу. Сам виноват, не нужно против выхлопной трубы стоять. Буханка проезжает несколько метров и снова глохнет. Второй секретарь Дебелов уже тащит трос. Фигаров берёт Михалыча на буксир. Метров через пятьдесят заводимся. Пока бежим за машиной, шутим на тему как бы было здорово толкать машину до Новгорода. Сзади ковыляет обожжённый ПИМАШевец. Ему не смешно.
На Площади Восстания Михалыч определяет мне задачу: следить, чтоб Фигаров не терялся из виду. Интересно, как я буду следить, если Михалыч за рулём? Едем.
Дорога по счастью пустая. А уж за городом – вообще почти никого, только чертят иногда огненные полоски на мокром асфальте встречные машины.
Изредка Михалыч возмущается тем, что стоит знак шестьдесят, а Фигаров гонит под восемьдесят, и ему соответствовать приходиться, чтоб не отстать.
- Я же за рулём недавно, а машина вся разбита.
- А они за горкомом закреплены? - спрашиваю я. Приходиться кричать, потому что мотор ревёт, а машина дребезжит. Слышим друг друга с трудом.
- Да. Их одновременно покупали. Только Фигаровская с самого начала его была, а у этой уже четвёртый водитель. Сначала одному бизнесмену в аренду отдали, потом ещё какому-то, потом у нас тут водитель был, и вот я теперь. А я за рулём всего год. Машины же разных водителей не любят. Вот видишь, здесь ключа даже нет. Да и вообще…
Зазвонил телефон.
- Михалыч, ты бензином залился? – слышу я голос Фигарова.
- Бензин у нас есть? – кричу я.
- Есть.
- Залился, - кричу в трубку.
- Что?
- Есть бензин!
- Не понял. Ты залился бензином? - кричит в свою очередь Фигаров.
- Да!
Едем дальше. Теперь звонит телефон Михалыча.
- Михалыч, ты?
- Я, - не объяснять же в таком шуме, что я не Михалыч.
- Вам долго до Тосно?
- Нам долго до Тосно? – кричу Михалычу.
- Что?
- До Тосно сколько по времени?
- Часа два.
- Часа два – ору в трубку.
- Понял.
За полчаса до Тосно опять звонок.
- Михалыч, ты?
- Я.
- Вы где?
- Николай Михалыч, долго то Тосно?
- Двадцать минут.
- Двадцать минут, - ору в телефон.
- Я уже на месте. На въезде в Тосно-1 есть автобусная остановка. Я там.
- Понял.
- Михалыч, на подъезде к Тосно-1 есть автобусная остановка, там он стоит.
- Понял. Звони Фигарову.
Набираю Сморчкова.
- Серёга, Скажи Фигарову, что на подъезде к Тосно-1 есть автобусная остановка.
- Что?
- Автобусная остановка.
- Не понял.
- Дай Фигарову трубку, - осеняет меня.
- Повтори.
- Дай Фигарову трубку.
- Подожди, я сейчас Фигарову трубку дам…
В итоге кое-как договариваемся о том, что мы обгоним Фигарова и поедем первыми. Затем уже на подъезде уточняем точное местоположение остановки. Забираем тоснинского коммуниста, и мне приходится пересесть на заднее сиденье.
Нет, не нравятся мне эти ПИМАШевцы. Сзади у буханки пять посадочных мест. Впятером сидеть тесно, да и вчетвером не очень. Они спят вповалку. Я всё понимаю, но класть ноги на свободное сидение нехорошо. Заставил паренька пересесть на то сиденье, где у него были ноги. Пришлось для этого слегка поскандалить. Только тут обращаю внимание, как они одеты. Уж в таком виде точно наблюдателей быть не должно. Кто в балахоне гр. «Ария», кто ещё в чём похуже. Уж что-что, а гр. «Ария» ни одно вменяемое существо мужского полу слушать не будет. Конечно, если ему больше четырнадцати.
Наконец удалось подремать пару часиков – ехал, снявшись с суток, тяжело от недосыпа, даже побаливает голова. Ребята тоже спят. Периодически кто-нибудь меняет позу и при этом обязательно пихает кого-нибудь ногами или плечом. Постоянно шипим друг на друга, почти не просыпаясь.
Новгород. Дождь продолжает уныло и настойчиво моросить. Выходим из машин. Нас встречают местные коммунисты во главе с Гайевым. В главном коммунисте Новгорода Великого никак не меньше двух метров. Наши секретари тоже мужики здоровые, но он намного выше. Правда и сложение у него баскетбольное, в отличие от наших. Наши поплотнее, особенно Дебелов.
Офис у них располагается в гостинице. В своё время – в начале девяностых – местные комсомольцы успели её приватизировать. Вовремя подсуетились. Так что коммунисты в Новгороде побогаче живут, чем мы. Поднимаемся на четвёртый этаж, где штаб по выборам, на третьем замечаю вывеску новгородского комсомола. Хорошо им! У нас в городе ни комсомола, ни места, где у него мог бы быть офис. Небольшой штаб. Четыре комнатки и всё. В этих четырёх комнатах человек двадцать пять: нас четырнадцать, местных человек шесть во главе с Гайевым, и московские товарищи.
- Ребята, давайте быстренько к столу, - говорит местная симпатичная женщина лет сорока, - времени мало. Чайник на том столике.
Кое-как рассаживаемся за небольшим столом. Пьём чай с бутербродами. Слушаем последние инструкции.
- А вон тот коренастый, это Казбек Тайсаев, - говорит Серёга, кивая в сторону приземистого мужика лет сорока пяти, - главный комсомолец. Ну не главный – второй по главности.
- Ну-ну, - отвечаю, водружая кусок сыра на хлеб, - буду знать.
- Это вот депутат Госдумы, с Краснодара. Не помню, как зовут. Видишь, с большими ушами? Член ЦК.
Нам выдают памятки наблюдателя. Почитаю на участке – сейчас всё равно времени нет.
Ефим уже успел вплотную насесть на Гайева. Подхожу ближе.
- Нас бы вчетвером на соседние участки.
- Кого?
- Вот нас, - Ефим показывает рукой, кого именно. То есть его, Серёгу, меня и Костю.
Гайев соглашается.
Сели в машину. Нет, всё-таки получше местные коммунисты живут, чем наши. Хоть и подержанная, но иномарка всё же. Это вам не УАЗ, который не заводится. Нас развезли по участкам – то есть по школам.
Вот так Новгород! Пятнадцать минут пешком от кремля – а вокруг одни деревянные дома. Поражает по сравнению с Питером. От России быстро отвыкаешь, не вылезая из Питера. Обуржуазился. Школа, правда, кирпичная.
Захожу внутрь. Здание старое, сразу видно. Дореволюционное. И как-то в нём намного приятнее, чем, к примеру, в школе типовой постройки, где я учился. Душевнее как-то. Прямо перед входом – скучающий старший прапорщик с ОМОНовскими нашивками и орденскими планками на груди. Надо будет пообщаться – ему всё равно тут скучно.
- А где участок?
- А вот… налево.
Захожу, здороваюсь, называюсь, даю направление.
- А вы от КПРФ?
- Ну да.
- Вот, тогда рядом с Валентиной Ивановной садитесь, она от Ефимовой наблюдатель. - Председатель комиссии не может скрыть удивления. Молодой и от КПРФ… Я сажусь рядом с Валентиной Ивановной. Она наблюдатель от кандидата-одномандатника нашей партии. Осматриваюсь. Напротив – тоже наблюдатели. «Родина», «партия жизни»… и Единорос конечно, куда ж без него. Рядом со мной пустует место наблюдателя от «свободной России».
Ещё только восемь утра, избиратели пока не торопятся.
- А я ведь сама сибирячка, - начинает тем временем рассказ Валентина Ивановна. Она очень словоохотлива, как и многие старые люди. Вскоре я узнаю и про мешок брюквы, который она вырастила, и про то, как эту брюкву надо готовить – сварить и через «дуршлат» пропустить. И про пасеку, которая была у её отца, и как нужно обращаться с дымарем, чтоб пчёлы не покусали. Под конец спрашивает, что у нас в Питере хорошего.
Рассказываю про уплотнительную застройку, вырубку парков, цены на жильё, враньё на телеканалах, и совершенно нереальные рейтинги губернаторши, кототрая, к стати приходится наблюдательнице полной тёзкой. Она охает и ахает. Цены на недвижимость её просто ужасают. Кажется, она мне не верит.
Выхожу покурить на улицу, за мной выходит наблюдатель от Родины – толстенная крашеная в жёлтый цвет девица лет двадцати пяти. Ей тоже скучно.
- Помню, раньше сама в этой школе училась, - начинает он разговор, - нельзя было на крыльце курить.
- А у нас сквозь пальцы смотрели. То есть нельзя было, но никто нас не гонял, когда курили.
- Не, нас гоняли, - говорит она и тут же материться, чтобы сразу обозначить манеру дальнейшего ведения разговора, - школа-то с религиозным уклоном…
- Серьёзно?
- А ты почитай. Там всякие стенды внутри висят.
- Почитаю, - говорить мне не хочется, терпеть не могу, когда женщины матерятся. Никак не могу привыкнуть, хотя пора бы уже. Всё равно режет слух.
- Сейчас на выборах долбанных этих отмучаюсь, деньги получу и домой.
- А много денег? – сразу у меня интерес появляется. Надо же, в Родине тоже платят. Не думал. Видимо, одни мы такие идейные. Или это только в Новгороде у них так?..
- Я хорошо получаю, - гордо отвечает она, - хватает. Вот недавно шкаф купили с мужем. Он, идиот, собрать его до сих пор не может… Главное, привезли его без меня, а он и не посмотрел толком. Я прихожу – он сидит, собирает. Ничего, говорит, понять не могу, кажется, половины деталей не хватает. Инструкции нет.
Сейчас начнётся, думаю. Начнёт рассказывать, какие все вокруг идиоты, и как она с ними со всеми борется. Терпеть этого не могу.
- А диван, - продолжает она, - диван, когда привезли, это ж вообще было! Ну ладно, собрали мы его, через неделю развалился. Приезжают. Диван, говорят, у нас хороший, это вы его сломали. Ничего мы его не ломали, говорю, диван ваш – говно. А Лёха молчит стоит, как воды в рот набрал.
Лёха – это муж, очевидно. А мат тем временем уже через слово пошёл. Видать, зацепила её эта история с диваном. Вот какое, спрашивается, мне дело до её шкафов и диванов? Нет, начинает рассказывать всё подряд. И людей прямо по именам называет, будто я их всех знать должен. Интересно, в ней сто килограммов будет? Пожалуй, будет. Бедный диван.
- Вы, говорят, прыгали на этом диване. Понял, да? А диван мне что – в углу поставить, и смотреть на него?! А где мне, пардон, сексом заниматься?
Вот интересно. Материться через слово у неё запросто, а как сексом заниматься – так «пардон». Хоть это хорошо: не всё ещё потеряно в Новгороде Великом. Представляю её голую, занимающуюся, пардон, сексом на этом диване, и при этом подпрыгивающую. Становиться нехорошо. Бедный диван! Бедный Лёха!
- Обиделся на меня, к маме уехал. Вот чего за мужик такой?! Коммунисты-то не такие, небось.
Опа. Сразу настораживаюсь. Это намёк что ли? Точно. Взгляд у неё игривый такой. Не простой взгляд, со значением. Вот уж спасибо. Достаю вторую сигарету, прикуриваю. Она продолжает буровить меня своим игривым глазом. Выдержав паузу, пресекаю все дальнейшие поползновения на корню.
- Слушай, а ты от одномандатника или от партии?
- От Афанасьева, - сразу погрустневшим тоном отвечает она. Ну да, конечно грустно. Вроде симпатичный мужик, а такой идиотик интеллигентный оказался. Как тут не погрустнеть, если ничего не понимает. Что ж, сочувствую. Значит, от одномандатника она. Ясненько. Нам, вроде, на инструктаже говорили, что Афанасьев этот – фаворит номер один на выборах, что странно. Во-первых – не единорос, во-вторых, в политике без году неделя. Денежный мешок, наверно.
- Я уже там на себя всё, что можно взвалила, - продолжает она, постепенно развеселяясь, - а что, пока деньги идут, грести надо. И подписи, и агитация, и всё на свете. Только приду с подписными листами, тут же новые беру. Агитматериалы хватаю. Там в штабе с меня обалдевают уже. Главное ведь с агитацией как. Тут вот частный сектор – обводит жестом деревянные домики вокруг – тут просто посылают на… Тяжело. А где многоэтажки – там получше. И то идиоты всякие попадаются. Один мне сразу говорит: иди на… Но я ему всё равно под дверь листовку просунула…
Наконец в её монологе возникает пауза. Воспользовавшись ей, выкидываю подальше в кусты окурок и говорю:
- Ладно, пошли.
Заходим внутрь, я начинаю читать надписи на стендах. Школа действительно религиозная. Стараются воспитывать детей в православных традициях. Лучше уж в православных, чем в либеральных.
Омоновца, оказывается, сменил похмельный старший лейтенант. Участковый. Говорить ему не хотелось – видимо нехорошо было с похмелья.
Комнату для голосования оснащёна электронным урнами. Избиратель ставит галочки на двух бюллетенях, опускает их строго по одному в урну, оборудованную сканером, компьютер считывает информацию и запоминает. Когда голосование будет закончено, он оповестит о результатах сразу. Удобно. Да и не помухлюешь особо. Но это пока. А вот когда голосование будет полностью электронное – тогда ох какой простор для деятельности будет… И не проверишь никак. А сейчас особых забот нет у наблюдателя, тем более что много нас здесь... Есть хочется, с утра ничего не ел, а дело уже к полудню.
На свободное место слева сели худощавый белобрысый парнишка и девчонка. Лет им по восемнадцать, наверно. Он и есть наблюдатель от «Свободной России». А девчонка просто за компанию пришла.
- Чудеса в решете, - говорит председатель комиссии и морщится.
Переглядываемся с другими наблюдателями – посторонние на участке – повод написать жалобу – и молча решаем ничего не делать. Пока. А так – повод есть.
- Ты есть хочешь? – спрашивает Валентина Ивановна, - я тут с собой пирожки взяла.
- Не откажусь, - отвечаю. Никогда не отказываюсь, если предлагают. Ну, почти никогда.
Валентина Ивановна тут всех знает. Учителей, охранника, членов комиссии. Половина избирателей, особенно постарше, с ней здороваются. Вот и комнатку нам с ней мгновенно освободили. Сидим, пьём чай из термоса и едим пирожки. В углу стоит рояль, ноты на нём грудой лежат, маленький бюстик Бетховена. Здесь детишки музыкой занимаются. Очень мне понравился чай, как она его называет, из калины. До этого никогда не пробовал. Поели. Вышел опять покурить. На крыльце уже стоит наблюдатель от «свободной России» со своей подругой. Смотрят со странным выражением на мой бейджик с надписью КПРФ. Сейчас заговорят. Не хочу. Не хочу совсем с ними разговаривать. Рафинированные интеллигенты, сразу видно. Вообще я к таковым нормально отношусь, но эти молодые, малознающие и до шизоидности либеральные. Почему-то демшизу видно буквально с первого взгляда. Уж лучше с наёмниками общаться.
- Извините, а не будет сигареты…
- Пожалуйста.
- О, коммунисты курят Кент…
- Коммунисты недавно зарплату получили, - говорю. Сам-то он наверняка студент, да и денег наверняка ни копейки в жизни не заработал. Будет ещё тут меня в буржуазности упрекать. Вообще не понимаю, если я коммунист, беломор должен, что ли курить? Я в отличие от него в армии два года почти исключительно приму курил. Да и прима-то была… По сравнению с питерской даже примой назвать нельзя: гадость редкая – Курск, да Талдом. Питерская прима у нас за хорошие сигареты считалась. Надо было так ему и сказать. Как всегда удачная мысля приходит опосля. Некоторое время курим молча. Кажется, уязвил я его-таки, сказав про зарплату.
- А вы всерьёз считаете, что коммунисты выиграют? – спрашивает он, наконец.
- Конечно.
- А почему?
- Будущее неизбежно.
- Но ведь был уже коммунизм, ничего хорошего из этого не вышло.
- Когда и где?
- Ну, хорошо, не коммунизм, а развитой социализм, или как вы его называете, но ведь это ж коммунисты страной руководили. И что? Народ не захотел, в итоге к капитализму вернулись.
- И что, лучше стало?
- Лучше.
- Что лучше – образование, медицина, социальные гарантии, преступность?
- Но ведь коммунизм – это тотальный террор.
- Почему?
- Ну как почему… репрессии… свободы слова нет.
Стал объяснять, сколько народу от «репрессий» погибло на самом деле. И про свободу сказал, что тогда была свобода от наркомании, преступности и извращений; а если кому важнее право посмотреть порнуху или послушать по голосу Америки, что мы – народ идиотов, то он для меня враг, и именно с такими я и хочу бороться. Желательно с оружием в руках, потому что их всё равно переубедить невозможно.
Вот и пожалуйста. Сказал, а толку? Его я переубедил? Нет, конечно. Просто он моложе меня и хуже к спорам готов. Поэтому сказать особо нечего. Молодой ещё. Я вот никогда не спорю с противниками – бесполезно. Разве что на публике. 
- Но ведь коммунизм, это утопия. Люди никогда не буду равны. Кто-то лучше, кто-то хуже, - после некоторой паузы продолжает он спор, - это ведь естественная потребность человека поменьше делать, побольше получать.
- Во-первых, никто и не говорит, что люди во всём равны. «От каждого по способностям»…
- Нет, ну вот конкретный пример. У тебя две пары ботинок, а у меня десять. Тебе же захочется больше.
- Мне захочется столько, чтоб мне хватало.
- Но ведь человек не так устроен.
- Тебе нужно сто пар обуви?
- Мне нет, тебе тоже нет, но ведь есть люди, которым хочется сто машин, сто квартир…
- К психиатру.
- Ну вот как дать людям всё, как у вас сказано «по потребностям».
- Научно-технический прогресс на что? Недавно ещё представить себе нельзя было интернета и мобильных телефонов, а теперь – у каждого почти. Так же и с производством.
И пошёл привычный разговор немого с глухим. Он мне про то, что люди всё равно будут хапать и стараться, чтоб у них было обязательно больше, чем у соседа; а я ему про то, что не нужно человеку сто пар обуви, когда в любой момент можно пойти и взять любую. А рост производства это дело обеспечит. Даже подруга его уже влезла в разговор, сообщив мне, что я хожу по кругу. Действительно хожу. Третий раз отвечаю на один и тот же вопрос одинаковым образом. Попрощались мы не очень вежливо, и они пошли куда-то по своим делам. «Свободная Россия» опять без наблюдателя осталась.
- А коммунизм всё равно тотальный террор, - сказал он мне напоследок, - когда-нибудь ты это поймёшь.
Научили их в партии этому тотальному террору. Вообще, удовлетворения от спора никакого, во-первых, сгоняли мы в ничью – как в шахматах три повторения хода, и партия прекращается – а во-вторых, даже если бы засчитал мне какой-нибудь судья победу по очкам – толку то. «Весовые категории» у нас разные. Надо такие бои на классе выигрывать. Спишем на усталость... Да и побил бы я его вчистую – так тоже никакого удовольствия – кому наши бои на крыльце школы интересны?
Дождик по-прежнему моросит.
Приехала Ефимова, кандидат наш. Поинтересовалась, как у нас, питерских с кормёжкой дела обстоят.
- Не знаю.
- Ну, мы организуем чего-нибудь.
- Не беспокойтесь, наши секретари своих не бросают. С голоду не умрём. Или подвезут чего-нибудь, или как-нибудь организуют.
Уехала.
Пошёл, почитал информацию о кандидатах. У всех, кроме нашей красной одномандатницы какие-то акции, машины, квартиры… И Афанасьев гол как сокол. Не работает, ни чем не владеет, зарплату не получает.
А один клоун вовсе насмешил. Сам он выдвигается по списку партии жизни, а жена его – по списку патриотов России. На участке избирателей почти нет, тишина.
Сижу, грущу, скучаю. Наблюдаю, в общем. С Валентиной Ивановной иногда парой реплик перекинемся, но ей не до меня особо. Она тут с каждым почти избирателем знакома. Обязательно словом-другим да обменяются. На участок заходят в основном пенсионеры, люди явно не богатые. Вообще не люблю находиться в местах, где много людей старшего поколения. Кроме бедности, которая не порок, сразу накатывает ощущение их беспомощности, их непонимания творящегося вокруг, а главное – их совершенно заслуженной обиды. А ещё их надломленности – это самое, пожалуй, страшное. Голова болит с недосыпу. Валентина Ивановна предлагает аспирину. Не пью никогда таблеток. Да и всё равно не поможет – не та причина. В таких случаях только алкоголь может помочь. В умеренных количествах. А лучше поспать. Жаль, нельзя.
Заснул прямо на столе, положив голову на кисть руки, а локтём упершись в стол. Когда начал храпеть, Валентина Ивановна растолкала. Проспал полчаса, полегчало невероятно. Подсчитал, за последние три дня вышло семь часов. Плюс – часок в машине подремал, плюс сейчас полчаса. Чёртовы суточные дежурства. Но до утра как-нибудь дотяну.
Участковый общаться по-прежнему не хочет – плохо ему всё ещё. Смотрю на других наблюдателей. С единоросом не стал бы общаться, даже если бы он был не единорос. Молодой, волосатый, прыщавый. И какой-то очень гаденький весь, как молодой Чубайс на фото. Из тех, кто, будучи комсомольскими вожаками первыми выходили из партии, чтобы открыть свой бизнес. Чем больше общаюсь с людьми, тем чаще сразу замечаю такие вещи. И тем реже ошибаюсь. Девчонка из «Партии жизни» разговаривает с «патриотом России». Видимо одноклассники бывшие, или одногрупники. Молодые ребята, студенты первого курса. Максимум – второго. Можно было бы пообщаться, но они так неудобно сидят, что к ним не подойти. Может подкараулить, когда они курить пойдут? Памятку наблюдателя прочитал уже от корки до корки. Подчеркнул ручкой кое-что самое основное на всякий пожарный. Сижу, книжку читаю, получается плохо: слишком спать охота. Смотреть, чтоб всякой ерунды на участке не творилось, вполне могу, а вот усваивать стенограмму допроса Колчака не получается: мысли разъезжаются в разные стороны. Иной раз прочитаю страницу, а что на ней написано, в упор не помню. Хотя, если перечитывать заново, знакомые слова попадаются частенько.
Из этого состояния меня выводит Дебелов. Хлопнув меня по плечу, громогласно здоровается сразу со всеми присутствующими, спрашивает, как дела. И потом снова ко мне:
- Давай, поехали питаться.
- Поехали… Валентина Ивановна, держите оборону, я через полчасика подскочу.
В машине Дебелов выделяет мне двести рублей.
- Сейчас мы тебя до ресторана добросим, там поешь, а обратно уж пешочком. Тут недалеко. Ресторан «Сказка» называется.
Действительно недалеко – наверно, минут пять пешком. И на машине почти столько же, ибо не напрямик.
Оказалось – не ресторан, а развлекательный центр. Говорят, самый элитный в городе. Поглядим…
Место, действительно, премерзкое. Несколько разнообразных специализированный помещений, где-то мороженное с кофе, для детишек всякое развлекалово, и ещё чёрт и что. Много всего. Два этажа. Ладно, спросил у персонала, где тут едят. Показали. Лучше бы не показывали.
Не люблю я весь этот навязчивый сервис, когда не успеваешь зайти, а к тебе уже подбегают, «здравствуйте, присаживайтесь, пожалуйста» говорят; показывают, где сесть. И обстановка эта удручает: зал большой пустой совершенно, скатертей много, вилки-ножи, фужеры-рюмки уже на столе стоят, да в большом количестве. Самое неприятное, что народу вообще никого, кроме меня. Утро ещё, весь бомонд, наверное, к вечеру подтягивается. В общем, сразу я понял, что есть здесь не буду, но позволил усадить себя за столик, чтобы меню посмотреть. Цены ожидаемые. В Питере, конечно в ресторане с такой обстановкой будет дороже, но ненамного.
Вот чего я ещё не понимаю. Зачем мне свинина в ананасном соусе, и фруктовый салат из киви, когда я просто и вульгарно хочу жрать? Положив меню на стол, встал и пошёл к выходу. Высокие потолки здесь, кстати; это хорошо, это я люблю.
На улице – даже дождь как-то в радость. После этого гламура – природа любая хороша. Даже хочется помокнуть. Чего ж меня забрало так от этого? Наверно по контрасту со школой этой, домами деревянными и избирателями обычными, нормальными, российскими. Нищими.
Ну ладно, должна же быть в Новгороде Великом шаверма? Может и есть, но не вблизи Кремля – нам есть чему у новгородцев поучиться. Зато нашлась минутах в пятнадцати ходьбы кафешка советского общепитовского вида, где дёшево и вполне вкусно попитался. Кстати, в «сказке» я бы на двести рублей толком не поел бы. А так ещё и сэкономил Дебеловские деньги. Серёга сказал бы «Жид!». А я бы с удовольствием с ним согласился.
Возвращаюсь на участок. Несколько промок, а больше всего удручает, что теперь уж спать так захочется на сытый желудок, что стоя можно заснуть.
- А как отгребительные удостоверения выглядят? – спрашиваю зачем-то Валентину Ивановну.
- Открепительные? – у нас я как-то не видела ни разу.
- Да это понятно, выборы-то местные. Я просто вообще интересуюсь, как они выглядят.
- А я и сама не видела.
- Festino lente, - доноситься в это время из коридора, а затем на участок заходит очередной избиратель. Седенький мужичок в очочках. Вид чрезвычайно интеллигентный. Внимательно оглядев членов комиссии и наблюдателей, он произносит:
- Festino lente, - а затем для верности переводит, - поспешай медленно.
После этого он направляется за бюллетенем, пока ищут его фамилию в списке, успевает ещё два или три раза повторить festino lente. Получив бюллетень, он в полном соответствии со своей поговоркой направляется шаркающей походкой к кабинке.
- Это прокурорский работник бывший, - поясняет всезнающая Валентина Ивановна.
- Прокуроры на пенсии занимаются сельским хозяйством, потому что не сажать они уже не могут, - отвечаю я бородатейшей шуткой.
- Festino lente, - доноситься в ответ из кабины.
Колчак не идёт, в сон рубит. Хоть бы этот из «Свободной России» пришёл.
- Здравствуйте, здравствуйте, - приветствует тем временем Валентна Ивановна какую-то свою ровесницу, - а что мама не пришла?
Мама? Это ж маме за девяносто должно быть. В принципе, почему и нет.
- Мы по очереди, - отвечает избирательница, - нельзя вместе из дома выходить, внука из школы ждём.
- Выходной же сегодня, - удивляется Валентна Ивановна, - ах, вы из музыкальной?
И понеслось. Опять иду курить. Участковый спит на диване. Видать, тяжёлый у него день был вчера. Когда возвращаюсь, дамы продолжают разговаривать за жизнь. Председатель, наконец, просит посторонних удалиться. Валентина Ивановна вздыхает: ничего не поделаешь, дескать. Служба. Знакомая её уходит. Видимо, скоро мама придёт.
- Здравствуйте всем! – раздаётся жизнерадостный голос, и одновременно в нос мне бьёт запах застарелого перегара. Напрасно, видимо, сел я близко к двери, - очень рад вас приветствовать! Желаю всем счастья. А я голосовать пришёл. Как вы тут живы-здоровы? Где мой бюллетень? А вы молодцы, - поднимает вверх руку, - будьте такими же, как сейчас, и… Будьте толстыми, умными и симпатичными. Как эти. Депутаты. Щас они туда-сюда и уже всё. Уже будут в кабинетах висеть. На стене. Это… это ж… А дайте мне очки, я ничего не вижу.
Какая-то мужественная женщина из членов комиссии подаёт ему очки. Он надевает их на нос и заходит в кабинку.
- Не те, - слышится из кабинки через несколько секунд.
Валентина Ивановна молча протягивает свои. До кабинки метра три, но избиратель протягивает руку, как будто собирается дотянуться. Но затем одёргивает её и с негодованием говорит:
- Через порог не дают! – и мотает пальцем у себя перед лицом.
- Так подойди и возьми, - говорю я. Мне откровенно весело, даже сон слетел.
- Эт-то правильна! – заявляет мужичок командным голосом, хватает очки Валентины Ивановны, а те, что были на нём суёт мне в руку, после чего направляется обратно в кабинку. Выполнив свой гражданский долг, он возвращает очки, раскланивается, выходит на середину комнаты, и, подняв вверх руку, громко произнсит:
- Счастливо оставаться.
Вышел он едва не под аплодисменты. По крайней мере, никто с укоризной вслед не смотрел. Всегда уважал людей, которые красиво по-гусарски себя ведут, будучи сильно пьяны. Молодец мужик!
Явился опять свободорос со своей второй половинкой. На меня не смотрят, демонстративно отворачиваются.
- А когда с переносным ящиком пойдём? – спрашиваю я председателя.
- Скоро пойдём, - отвечает она, - вот Алексей Сергеевич, секретарь наш. Он и пойдёт.
Секретарь – единственный мужчина из членов комиссии. Кому ж ещё ящик таскать. С ним иду я, наблюдатель от патриотов – парнишка лет двадцати, который за весь наш поход не сказал ни слова – и ещё один член комиссии. Жена секретаря, как вскоре выяснилось. Посмотрев пустой ящик, который при нас опечатали, мы отправляемся.
Дождь всё моросит. Идём по грунтовке между деревянными домами. Частный сектор. Грязно, члены комиссии долго и трудно обходят крупные лужи. Нам, наблюдателям, проще. Мы можем перепрыгнуть. Алексей Сергеевич заранее наметил маршрут, и теперь уверенно тащит нас по нему.
- Тут, наверное, наши в основном избиратели? – спрашиваю я его и щёлкаю ногтём по бейджику КПРФ.
- Ваши, ваши, - кивает он.
Первый дом встречает открытой настежь калиткой и дверями. В нос сразу бьёт характерный запах старости. Бьёт ещё на улице, потому, наверное, что в дождь запахи всегда острее. Алексей Сергеевич стучит костяшками пальцев по косяку в дверях, давая знать о нашем появлении. Взгорбившиеся полвицы, отошедшее от сруба крыльцо. Навстречу торопливо выходит старик. Сразу начинает вокруг нас суетиться. К удивлению моему, он изрядно пьян. Не доследила старуха, видно. Старуха, впрочем, плоха. Собственно из-за неё на дом и заказывали переносной ящик. Старик мог бы ещё до участка дойти.
- Чем вас угостить? – немедленно спрашивает старик. Одет он в старый, но чистый пиджак, лучшее, что у него есть. Старуха тоже приоделась. Шаль и красивый платок на голову. Ходит она с трудом.
- А я для вас все двери открыл, - продолжает старик гордо, - ждали вас. Ну, вы всё-таки скажите. Чем вас угостить?
- Ничем не надо. Нам ещё много адресов обойти, - отвечает Алексей Сергеевич.
По скрипучим половицам доходим до старухи. Алексей Сергеевич объясняет, как голосовать. В смысле, где какая партия, и что галочку нужно ставить в поле напротив названия полюбившейся партии. А во втором бюллетене – против фамилии кандидата. Трясущимися руками она ставит галочки. За КПРФ, за Ефимову.
- Чем вас угостить, - снова спрашивает дед. И кидает мимолётный взгляд в сторону окна. На подоконнике за пожелтевшей от времени занавеской стоит початый малёк водки.
- Ничем, мы торопимся.
- Может чаю? У нас всё есть.
- Прекрати! – неожиданно агрессивно одёргивает его старуха, - отстань от людей.
Выходим. Под моросящим дождиком движемся дальше. Такой же покосившийся домик. Мама и дочка. Маме за восемьдесят, с постели она не встаёт. Тут хотя бы объяснять долго и муторно ничего не надо – этим дочка займётся. Я пока рассматриваю комнату. Всё завешано старыми лысеющими коврами – наверное, для тепла. Тыквы по углам, большая фотография памятника воину-освободителю. За кого проголосовали, не посмотрел.
Потихоньку идём дальше. Мимо каких-то особняков выходим асфальт. Вокруг пятиэтажки. Четвёртый этаж, запах кошек на лестнице. Коммуналка. Раздражённая соседка ведёт нас в последнюю по коридору комнату. Семья незрячих лет сорока пяти. На вид удивительно спокойные и уравновешенные люди. Нет в них никакой жалкости и забитости, какая часто бывает у их товарищей по несчастью. Достают штампики, которые у них вместо подписей, дышат на них. Алексей Сергеевич направляет руки к тому месту, где должна быть подпись.
- За КПРФ поставьте, - говорит слепой, - и мне и жене.
- Вы поставьте, - говорит мне Алексей Сергеевич, - раз уж это ваши.
- С удовольствием.
- А вы наблюдатель от КПРФ? – спрашивает слепой.
- Да.
- У вас молодой голос. Это хорошо, что в вашей партии молодёжь есть. Значит не всё ещё потеряно.
- Может, и не всё.
Ставлю четыре галочки в нужных местах. Слепой провожает нас до двери, на прощание жмёт всем руки. В своей квартире он ориентируется прекрасно. Будто зрячий.
Алексей Сергеевич несколько дезориентировался. Чтобы найти следующий адрес, пришлось спрашивать у прохожего. Найдя, наконец, дом, долго не можем попасть внутрь – кодовый замок. Зато лестница чистая и кошками не пахнет. Дверь открывает седой старик. Видно, что он очень стар и очень плохо видит. У него лицо советского киноактёра героического амплуа. Что-то среднее между Кадочниковым и Лановым.
- Ну, проходите, - говорит он сиплым голосом, - чайку сделать?
- Извините, торопимся.
- Ну что ж. Сюда, пожалуйста. В комнату.
В комнате на кровати лежит его жена. Одета она как на праздник. В те времена, когда обставлялась квартира, интерьер был весьма. Обои, мебель, покрывала, ковры, занавески. Фотография на стене. У него лейтенантские петлицы, она в каком-то дорогом платье. Оба – удивительно красивые люди. Опять вспоминаются какие-то старые советские фильмы.
- Пусть она и за меня галочку поставит, - говорит он.
- Я поставлю, - говорит нам она, - а то дед-то у меня уже не видит ничего.
- Свет вот у нас перегорел. Вечером буду получше себя чувствовать – вкручу лампочку.
- Давайте, мы вкрутим, - говорю я.
- А это не предвыборная агитация? – смеётся она.
- А вы ж не знаете, от какой я партии, - отвечаю я, - и потом вы можете сначала проголосовать, а потом я вкручу.
Пока я вкручиваю лампочку, бюллетени уже в переносной урне.
- Она руку месяц назад сломала, а теперь ноги отказали, - вздыхает дед, подавая мне лампочку, - наверное, в позвоночник отдало.
- Да будет свет, - отвечаю я с деланной бодростью. Что можно ещё ответить?
- Может, всё-таки чаю?
- Уж извините, торопимся.
Теперь путь лежит на другую сторону участка. Ориентируюсь в пространстве я не плохо, но где мы – не очень понимаю. Идти минут пять, по словам Алексея Сергеевича.
- А кто такой Афанасьев? – спрашиваю я его.
- А ты не местный что ли?
- С Питера. Здесь у нас народу не хватает, вот на помощь прислали.
- Понятно. У нас здесь Афанасьева все знают. Это Коли Беса человек. Бизнесмена, тьфу. Их двое тут в городе бандитов. Коля Бес и Мхиторян. Оба члены Единой России. Город между ними двумя поделён. А я с Колей Бесом в школе учился. Кравченко его фамилия. Мразь редкая.
- Меня вот шесть лет назад тоже заставили в Единую Россию вступить. Я тогда начальником участка была, - говорит жена Алексея Сергеевича, - да и что такого? Путин наведёт порядок.
- Да брось ты! Наведёт он! – горячится муж.
- А особняки там чьи были, когда мы с частного сектора выходили? – спрашиваю я.
- Начальства нашего. У нас сейчас этого добра хватает. Тот, который побольше – Прусака. Губернатора.
Пока шли под дождём, пломба на переносной урне размокла и отклеилась. Алексей Сергеевич периодически прилаживает её рукой на место.
В окружении пятиэтажек, посередине микрорайона, стоит двухэтажный деревянный дом с дровяным отоплением. Нам туда. Первый этаж, лестница наверх и две двери – одна в квартиру номер один, другая – в номер два. Краска с пола давно слезла, осталась только по краям, но доски вымыты добела. В квартире две старушки. Видимо, вместе живут. Опять настойчивое предложение чая, от которого мы вновь успешно отбиваемся, хотя и не без труда. Голосуют бабушки за КПРФ.
Теперь в ближайшую пятиэтажку. Бабушка на последнем этаже. Почти ничего не видит. Ходит тоже плохо. Однако энергия невероятная. Единственный избиратель, кому удалось заставить всех сесть. И никакие отговорки, что мы торопимся не помогли. Хотя каким-то чудом и тут удалось отговориться от чая.
- Где тут коммунисты? – спрашивает она, едва достаются из кейса бюллетени.
- Мы вам покажем.
- А среди вас есть коммунисты?
- Есть, - отвечаю я.
- Кто?
Я встаю и подхожу к ней поближе.
- Покажите мне в бюллетени куда ставить галочку.
- Вот здесь, - говорю я, тыкая пальцем.
- А как ваша фамилия? - поставив галочку, спрашивает она.
Я называюсь. Она неожиданно крепко жмёт мне руку.
- Может, ещё обо мне услышите, - шучу я.
- Надеюсь, - отвечает она.
Снова мы под моросящим дождём. Идём в сторону участка. Теперь я понимаю, где мы. Недалеко от «Сказки», а, следовательно и от кремля. И сам бы при необходимости нашёл дорогу.
- Мы не пройдём здесь, - говорит Алексей Сергеевич, - видишь, здесь коттедж строят. Обойти надо.
- А кто строит, не знаете?
- Прусак строит.
- Да нет, это Бурбулис, - возражает жена Алексея Сергеевича.
- Нет, это Прусак жене своей строит. Бурбулис вон там, дальше. А раньше здесь деревянная улица была. Памятник федерального значения. Раскоп здесь был, археологи работали. Деревянный водопровод откопали – нигде в мире такого не было. Скандал на весь мир был. Ничего, срыли, суки. А вот и Бурбулис, кстати. Видишь, во-он там.
Некоторое время он молчит, а потом произносит:
- Ух, надеюсь, молодые взорвут это всё!
- Зачем же взрывать? Детские сады можно из них сделать, поликлиники.
- А для кого? Детей-то не рождается. Что, не прав я? Дела-то наши дрянь. Если даже власть нормальная будет, что толку, народ-то спивается, да вырождается.
- Ну уродов-то этих всё равно скидывать надо.
- Надо. А кого поставить? Не знаешь? - Алексей Сергеевич теперь называет меня на ты, - и я не знаю. Зюганову вашему я не верю. Столько лет одно и тоже говорить, и всё бес толку. Он уже исчерпал свой ресурс, как эти… политтехнологи говорят, - слово «политтехнологи» он произносит с видимым отвращением.
Какое-то время молчим, потом он продолжает:
- Вам молодых надо ставить. Или новых, по крайней мере.
- Вот, Гайева, например.
- Гайева… А знаешь, где у него дети?
- Не знаю.
- А подумать?
- За границей, - отвечаю я. В самом вопросе уже содержится ответ. Да и вспоминая ладную высокую фигуру первого секретаря, дорогой пиджак и гостиничные дела, вкупе с иномарками, вполне в это верится.
- Правильно думаешь. Им здесь надо коммунистическое ваше будущее строить, а не за границей жить. Тоже утопия чистой воды была, раз такие коммунисты кругом.
Подошли к участку, заходим внутрь.
Между прочим, до закрытия участка всего час. Час простоять, да шестьдесят минут продержаться. В тепле тут же опять сморило. Пробираться к своему месту рядом с Валентиной Ивановной через сидящий людей я не стал. Сел напротив неё на стуле, предназначенном для избирателей, и снова уткнулся в книгу. Потом протоколы ещё получать, после выборов. Ну, тут всё быстро – подсчёт автоматический, копию на руки – и всё. Вновь появляется Дебелов.
- Пошли! – говорит он мне.
- А протоколы?
- Да, я заберу, - говорит Валентина Ивановна.
Едем обратно в гостиницу. Снова поднимаюсь на четвёртый этаж. Тут уже большинство ПИМАШевцев, представитель Петроградского райкома долговязо расхаживает, потирая худые бледные руки.
- Ну, как у тебя, - спрашиваю я его и тут же напарываюсь на длинную скучную и подробную лекцию обо всё происшедшем на его участке. Сам виноват, что спросил, теперь надо терпеть. В это время появляется сияющий Ефим с листами протоколов. У него участок был в двух минутах пешком, и он настоял на сидении там до победного конца. Т.е. до получения протоколов.
- Тридцать пять! - кричит Ефим.
- Сколько?!
- Тридцать пять!
По мере поступления новых протоколов нарастает радостное оживление. Пока везде от тридцати до тридцати пяти. Впрочем, это пока всё одномандатный округ Ефимовой. Её в округе знают, и голосуют за неё, а, следовательно, и за КПРФ. Я всеобщей радости не разделяю, честно говоря. По другим округам результаты будут хуже, хоть и не намного. Но это-то ерунда. Область нам загадит всё. На области у нас почти нет наблюдателей. И там нам больше десяти процентов не нарисуют. Собственно, это понимают все, и многие – намного лучше меня, но всё равно подаются этому стадному чувству преждевременной радости. А у меня есть более важные дела. Надо ещё до «Детинца» сбегать. А то побывать в Новгороде, и не зайти в «Детинец» – это себя не уважать.Сморчков осведомился, во сколько отъезд, оказалось, у нас есть час. Рысью добежав до кремля, приступаем к поиску. В темноте это не так и просто. Я там всего два раза был, из них один раз – в детстве. Серёга не больше. Зашли, взяли по медовухе. Сразу голова начала проходить.
- А что Тимашева твоя?
- Говорят, ни на одном участке не была. Как уехала утром с Тайсаевым и Афониным кататься – так и не появлялась. Кандидат, блин.
- А чего ей с другой стороны на участке делать, если она по списку идёт? Да про Тайсаева с Афониным понятно всё. Крутые мэны приехали. Ей интересно.
- Жаль, что она пройдёт в депутаты. Показал человек своё истинное лицо.
- Не факт ещё, что пройдёт. И потом, для девчонки двадцати четырёх лет это простительно.
- Тебе самому столько же. И потом, если простительно, то какого чёрта её в кандидаты выставляют?!
Вот с этим не согласиться нельзя. Допив медовуху, отправляемся назад. В штабе все по-прежнему радостные и счастливые. Ушастый депутат и член ЧК говорит небольшую, но очень остроумную благодарственную речь. Потом рассказывает бородатый анекдот, который немного портит всё впечатление. Все очень рады, чуть не обнимаются. Тимашевой по-прежнему не видно. Так я и не посмотрел живьём на этот пресловутый «секс-символ». Первого секретаря ЦК союза коммунистической молодёжи Афонина с его другом Тайсаевым – тоже не видать.
Пора домой. Выходим из гостиницы, начинаем рассаживаться по машинам.
- Садись, поехали с нами, - говорит мне Костя.
- Заодно Терентьеву места в машине не останется, - добавляет Ефим, кивая на представителя Петроградского райкома - пусть он в той тачке едет. А то достал уже всех.
- Опять трендит всякую ерунду без перерыва?
- Естественно.
- Мерзкий тип, - Серёга частенько бывает резок в оценках, - никогда не видел, чтобы человек настолько откровенно пытался втереться в доверие.
«Терентьев пытался втереться. Или даже втерентьеться», - запоминаю я. Надо будет как-нибудь обыграть где-нибудь. Удалось утвердиться в Фигаровской машине, а Терентьева почти без боя отогнать в машину к ПИМАШевцам. Пусть им надоедает.
- А Ефимова ничего так…
- Но та, которая с мужем пришла, подруга её, получше будет.
- Да уж…
- Это косметолог её.
- Ефимовой?
- Ну да.
- При слове «косметолог» мне хочется взяться за пистолет.
- А у меня девушка косметолог.
- Владимир Янкелевич, - спрашивает Ефим Дебелова, - как вам ПИМШевцы?
- Я на один участок прихожу, - отвечает наш второй секретарь, - мне сразу говорят: «вы вашего забирать»? Я настораживаюсь. Захожу в комнату, смотрю – лежит, спит.
- Пьяный?
- Я тоже сначала так подумал. Оказалось – нет. Просто устал. Пришлось в чувство приводить. Набрали наблюдателей!
- А уж про внешний вид я не говорю, - добавляет Фигаров.
Едем, рассказываем байки, кто-то спит. Один раз остановились по нужде. Со стороны картина была необычная: два УАЗа посреди шоссе и четырнадцать мужиков выстроились в ряд возле них.
На въезде в город тормозят менты. Спрашивают документы. Сержант, покрутив в руках Костино удостоверение помощника депутата Госдумы, возвращает его обратно, сказав, что это не документ. На вопрос, а что тогда документ, отвечать не стал. К счастью, паспорта были у всех с собой – на то мы и наблюдатели. Да и наличие четырёх помощников депутатов сильно упростило проверку документов. Здесь же у Купчино высадили Ефима.
Едем по городу с чувством выполненного долга. Даже спать почти не хочется. Вот наконец-то и горком. Метро уже давно закрыто.
- Быстрее, парни, - говорит Фигаров ПИМАШевцам, - мосты разведутся, придётся здесь ночевать. Где кто живёт?
Они все где-то ближе к гражданке. Мы с Серёгой – в районе ладожской. Косте – пешком недалеко.
- Со мной вместе поедем, - говорит Дебелов, я недалеко там живу.
Фигаров выдаёт ПИМАШевцем пятьсот рублей.
- Ловите машину. Вас как раз четверо – все влезете в одну. За пятьсот всех до дому развезут.
ПИМАШевцы удаляются. Мы ещё курим на дорожку и тоже выходим на улицу. Вдалеке виднеются ПИМАШевцы, спешащие к ближайшему ночному магазину менять деньги. Наверно не на гражданке живут, а поближе.
Сели в припаркованную во дворе Дебеловскую машину, поехали. Дебелов благодушно напевает:

Льёт ли тёплый rain,
Падает ли snow,
Я в подъезде возле дома твоего stand up.
Жду, что ты will come,
Ну, а может no.
Стоит мне тебя to look,
O and I’m happy…

- А на практике в мореходке делать нечего было, - поясняет он, - вот и с ума сходили, как только могли. Пацаны молодые – четвёртый курс…
Второй секретарь добросил до подъезда. Ну наконец-то! И дождь как назло кончился.
А всё-таки, какая мерзость эти выборы. Не нужны они, эти игры, никому. Ну, почти никому. А те, кому они нужны, сами ни одному нормальному человеку не нужны уж точно. Скорее бы голову к подушке прислонить…

2007