Осада

  Я снова почувствовал на себе эту грязь. Странное чувство незащищенности я испытывал в такие моменты; я ощущал себя бессильным младенцем – слабым и беззащитным. И снова начинался мой многократный ежедневный ритуал. Пока я начисто отмывал свои покрасневшие руки пресной водой, я мысленно продолжал готовиться к сегодняшнему вечеру. Даже легкая мысль о том, что что-то пойдет не так, меня пугала и выводила из себя. Сегодня ко мне на ужин должны были прийти очень важные состоятельные персоны и от того как все пройдет, зависело очень многое – буквально мое будущие, моя мечта, могли рухнуть прахом, пойди все неподобающим образом. Не правы те, кто утверждает, что ни в чем нет идеала, он есть, и никто иной как, я а верней мои повадки,  были чистым подтверждением этого. Я продолжил накрывать на стол, пытаться навести порядок там, где мне казалось не убрано, хоть я и знал, что уже делал это несколькими минутами ранее. Мое беспокойство разыгралось не на шутку, мне ужасно не хватало времени, казалось, все летит в пропасть, но наконец, по-прошествии еще одного часа я взглянул на время и с облегчением понял, что все успел, а до ужина, что должен был состояться - еще несколько часов. Решив дать себе немного времени на отдых, мне так и не довелось провести его как хотелось. Причиной был неожиданный звонок в дверь, который меня, кстати, безумно всполошил. Я знал, что ужин назначен позже, но в голове сразу появилась страшная мысль, что гости перепутали время и пришли раньше. Открыл дверь я с облегчением, но и со злостью – за порогом стояла моя очень хорошая подруга, и я хоть и всегда был ей рад, сейчас считал ее приход ко мне неуместным. Я впустил ее не смея сказать ей о той временной недоброжелательности, что испытывал в тот момент. Мне казалось это грубым по отношению именно к ней, и я хоть и с неохотой, но поддерживал беседу и проявлял свое привычное гостеприимство. Времени еще имелось много, можно было не спешить, твердил себе я, хоть все же и посматривал на огромные бронзовые часы, висевшие на стене. Моя любимая подруга естественно знала о сегодняшнем ужине, как и том, как сильно он для меня важен, и пришла пожелать мне удачи. В любой другой момент меня бы это растрогало, но только не тогда. Она очень сильно меня любила и переживала за меня, но я это в тот день не воспринимал. Я снова начал нервничать и успокоить это в себе не мог. Предложив выпить моей подруге чаю, я пытался вести себя нормально, но, то и дело ловил себя на мысли, что еще чуть-чуть и я не выдержу, высказав ей все накипевшее за эти всего несколько минут. Я сам до конца не мог понять, что именно меня раздражает в ней, но казалось, что, что бы она не делала, это все портит. Она знала о моих проблемах, о том состоянии, что стало мне присуще уже очень давно, и я знал как сильно она хочет мне помочь. И не только хочет, но и пытается – зачастую она применяла ко мне подход со стороны психиатрии, давала мне советы и, в общем, старалась избавить меня от этого недуга, но тщетно. Разве возможно вылечить того кто уже обречен жить с этой болезнью и дальше? Имеет ли смысл пытаться искоренить этот злой побег желчной азалии внутри меня, если его ядовитый нектар уже отравил мой тонкий рассудок? Мои обсессии продолжали меня морить, но я привык к ним, и не было мне нужды считать себя нездоровым!
  Пока мы пили чай я лишь и успокаивался его умиротворяющим ароматом, что помогало мне оставаться вежливым и тактичным, но все же нервозность и сердитость не могли покинуть меня. Последней каплей было то, когда она, отпив из чашки глоток, поставила ее мимо подноса, а ничтожная капелька воды, что случайно оказалась снаружи, начала медленно спускаться по фарфору, не давая тем самым мне покоя. Я не мог не смотреть на нее. Чем ближе и ближе она опускалась к девственно - чистой поверхности стола, тем дурнее мне становилось; словно каждую секунду в моей голове бил непокорный колокол и с каждым разом делал это все громче-громче-ГРОМЧЕ! Мне стало так страшно, словно сам Сатаниэль показал мне свою адову маску; Горькое удушье сковало меня. Я не мог больше этого стерпеть!
  О… о, я уверен, вам не понять того, что я испытывал тогда. Скорей всего вы считаете меня не здравомыслящим, помешанным больным, но как глубоко вы ошибаетесь! ВАМ не понять моих терзаний! И если вы утверждаете что я безумец! то вы, бесспорно, безумны ничуть не меньше. И хоть я в частности и понимал, насколько это выглядит абсурдно, я злился и кричал, доколе терпеть больше не было сил, на что моя любезная martyre  начала вести себя крайне несуразно. Она начала смеяться, - видимо мой гнев ее рассмешил, потом взяв в руки блюдце начала им дирижировать, слегка подкидывая и ловя в последний момент. Ее нежный  девичий смех стал пронзительным и громоподобным. Он становился все громче и оглушал меня, а она все продолжала издеваться надо мной, насмешливо раскачиваясь на стуле из стороны в сторону. Мне стало тяжело говорить, казалось ее смех, заглушает все остальные звуки. Картинка перед глазами перестала быть реальной, будто бы все вокруг изменилось – стало искусственным, нарисованным. Быстрым рывком я яростно накинулся на девушку и вместе со стулом повалил ее на пол. Руки мои надежно сковали ее тонкую шею, и с каждым ее всхлипом, судорожным вздохом, я сжимал руки все сильней, чтобы больше не слышать их – так пронзительны они были. Лишь когда ее тело перестало колыхаться, и она издала свой последних вздох, – только тогда я освободил ее тело от насилий, и бледной ладонью провел по своему вспотевшему лбу. Мой взгляд устремился к часам. И снова внутри меня все начало паниковать. Тот беспорядок, что я устроил в гостиной, привел меня в трепет, я тратил драгоценные минуты. Быстро зайдя в ванну, я первым делом вымыл руки и лишь, потом умылся. Я знал, что уже через несколько минут я снова зайду сюда, чтобы повторить свой маленький ритуал, но сделав это сейчас, я словно смыл с себя всю грязь; Очистился и получил мысленное удовлетворение. К своему удивлению я очень быстро убрался, и теперь мне следовало сделать чуть ли не единственную оставшуюся вещь – спрятать тело. С резким остервенением я взял свою мертвую подругу за ее нечистые омерзительные локти и быстрым шагом потащил ее к лестнице ведущий на второй этаж. Я делал все это так быстро и небрежно, потому как отвратительно мне было трогать ее безжизненные руки. С выражением омерзения на лице, я бросил ее труп, оставив покоиться в спальне для гостей, а сам побежал в очередной раз утешать мои предрассудки. Времени оставалось мало, - всего какой-то час! Моя  пол меня еще долго преследовала паранойя, - мне чудилось, что он весь заляпан отпечатками ее гнусного тела. Закончив, я, облегчено вздохнув, сел за стол, и трясясь от напряжения, стал просто ждать. Я начал думать о том, какой труд проделал сегодня, о том как сильно старался и как наверняка гостям понравиться уют моего дома. Эти мысли радовали меня. Улыбаясь глухим стенам, я думал о своей осторожности, ведь теперь гости не смогут даже случайно увидеть тело моей убитой подруги.
  Ясность и трезвый ум вдруг неожиданно затрепетали в моей голове. Ужасная правда обрушилась на меня, и я не мог поверить в нее. Словно все это время я спал, был пленен сладким призывом Морфея, а теперь пробудился и завеса, закрывающая мне истину, спала. В мгновение ока я вскочил и направился на второй этаж, перепрыгивая через деревянные ступеньки на лестнице. Замерев, я остановился, какое-то время не дыша - будто желаю услышать тишину. Повернув ручку, я с легким скрипом открыл дверь и обратил растерянный взгляд на пол. Лицо покойной уже приняло васильковый цвет, губы посинели, а глаза бесчувственно устремили свой мертвый взор вверх, словно пытаясь отыскать и разглядеть в потолке лучезарный кусок Неба. Сильную горечь испытал я в тот миг, слезы отчаяния потекли из моих глаз, и более всего я хотел подойти к ней и опустить ее холодные веки; мечтал обнять ее и прижать к своему тленному сердцу. Но ужас постиг меня тогда, когда я понял, что не могу это сделать, - мне казалось все ее тело покрыто грязью. И даже простая мысль об этом заставила меня скукожиться; в моем горле встал комок, а по телу пробежала еле заметная дрожь.


Martyre (фр.) – Мученица.