Евр-ейские страсти

С недавних пор мы с супругой обнаружили, что деньги, аккумулируемые в семейном бюджете в количестве, превышающем прожиточный минимум (не путать с аналогичным термином в лицемерной трактовке Минздравсоцразвития), вызывают у нас прямо-таки аллергическую реакцию и зуд, прекращающийся лишь после скорого избавления от избыточной суммы. При этом неважно, каков будет конечный продукт трасформации или конвертации купюр, номинированных в рублях, как абсолютно не имеет значение и реальная ценность приобретаемого продукта для дома и семьи. Я не хотел бы произвести у уважаемого читателя впечатление глубоко непатриотичного человека, не разделяющего пылкой страсти большинства сограждан к денежным знакам большого достоинства, эмитируемым Банком России, но отчего-то особенно пятитысячные рублевые банкноты в моем сознании автоматически девальвируются до курса старого советского «червонца» похожей вызывающе красной масти и ассоциируются с лозунгами и афоризмами всенародно любимого вождя про сортир, стабфонд, распиливание бюджета, яйца Саакашвили и нашу доброту «в натуре», которую должны бы ценить сбежавшие иностранные инвесторы, так легко получившие свои деньги «взад».

Недавно мне заплатили-таки спустя два месяца деньги за ноябрь, в результате чего собралась сумма, от которой снова зажгло ляжку и стало где-то даже стыдно перед соотечественниками, уже сегодня страдающими от последствий кризиса. Заявления малограмотного калужского губернатора с бегающими глазками, сделанные на аудиенции у Медведева, о том, что в Калужской области кризиса будто бы нет, убеждали мало и были скорее похожи на диалог петуха с кукушкой, поэтому вскоре у нас начался неизбежный в таких случаях «дамп», выражаясь на языке компьютерных программистов, или сброс излишков денежной массы. Купили новый холодильник с едва заметной царапинкой на лбу, за которую получили весомую скидку в магазине. Эта экономия в совокупности с внушительными размерами холодильного и особенно морозильного отделения формально соответствовала канонам «кризисного поведения», поэтому не вызвала у нас обоих угрызений совести. Особо порадовало то обстоятельство, что доставка холодильника к нашему дому и собственно в дом прошла незамеченной местными люмпен-пролетариями, таким образом не вызвало обострения их классового сознания.

Надобно при этом пояснить, что сии индивидуумы, проживающие по соседству в бывшей деревне Волково, уже давно ставшей частью муниципального образования г. Калуга, испытывают классовую неприязнь к обитателям нашего комплекса индивидуальной застройки с того самого момента, когда был вбит первый кол, определявший границы  будущего коттеджного поселка. Жители деревни, в массе своей ленившиеся заниматься сельским хозяйством, но одновременно сильно не любившие и дисциплину заводских проходных, долго не могли привыкнуть к тому, что появившиеся вскоре заборы вероломно нарушали их привычный маршрут движения - наискосок от покосившегося плетня  и через бывшие широкие поля госконюшни, не знавшие за все время ни плуга, ни косы и служившие лишь пастбищем для местных лошадей, число которых на конюшне сегодня сильно сократилось. Проживание рядом с природой и конюшней и общение с лошадьми, считающееся теперь модным и воспитывающим благородные чувства, у деревенских, многие из которых работали на конюшне многие годы, почему-то развило в этих людях привычки, которые никак нельзя отнести к категории благородных. И, если манеру оставлять экскременты по пути своей ежедневной миграции они охотно скопировали у животных, с удовольствием гадя под нос обитателям коттеджей, то вот в облике своем и в образе жизни в целом люди эти были далеки от благородства, стати, чуткости и доброты лошадей.
Лошадям тоже не нравились строящиеся на их бывших пастбищах кирпичные дома с заборами, и они, не раз гонимые неумелыми пастухами, забредали в пределы поселка и оставляли после себя повсеместно кучи навоза. Но застройщиков это вовсе не злило, а, наоборот, многие, включая мою супругу, находили большую пользу от подобных посещений, по-хозяйски собирая навоз и используя его как ценное удобрение. Если кони выражали нам свой протест ржанием и кучами навоза, то сельские были в этом более изощренны, воруя со строительных площадок кирпич, доски, цемент и все, что плохо лежит. Воровство вскоре приобрело массовый характер и стало постоянным источником дохода и повышения благосостояния у некоторой части аборигенов, которые умудрились отстроить из украденных материалов добротные гаражи. Воров ловили редко, но моей жене повезло. Однажды покойный ныне Николай, живший в деревне в доме напротив нас через пустырь, сильно пивший и вечно громко ругавшийся матом, предложил нам электрощит со счетчиком, который оказался украденным им у нас же. Воришке не повезло и пришлось потом отрабатывать за согласие жены не возбуждать дело в милиции. К слову сказать, делая нам мелкую работу на стройке дома, Коля умудрялся все же и тут украсть цемент, так что его столбики у основания опор забора вскоре развалились, стену в подвале я заставил его переложить, но пару-тройку кирпичных стен в том же подвале он все же сложил неплохо. Да и мужик он оказался в душе не злой, потому и был нередко впоследствии угощаем мною водкой, не по барской привычке, а будучи приглашенным в мой дом и за стол в отсутствие супруги. После того случая с поимкой вора деревенские люмпены наш дом обходили стороной. Незадолго до смерти Николая мы как-то выпивали с ним, вспоминая и от души смеясь над всеми его неудавшимися попытками экспроприации нашего имущества. Я даже пару раз заказывал ему купить у известных ему людей в деревне самогон, который вместе же и употребляли без всякого отвращения. Позже он сильно запил и в какой-то момент его парализовало, после чего жить ему оставалось уже считанные месяцы. Жена с ним развелась и отселила Колю в старую полуразвалившуюся часть дома, забрав себе большую новую часть, которую стала перестраивать наподобие наших коттеджей. А Николай, царствие ему небесное, недолго пожил в своей берлоге и вскоре незаметно как-то помер при неясных обстоятельствах. Дружки же, а точнее закадычные собутыльники его по сей день живут в деревне и по-прежнему зарабатывают гроши, предлагая жителям коттеджей все тот же конский навоз с конюшни по 30 рублей за мешок. Они нигде не работали систематически и исключительно перебивались всю жизнь тем, что продавали продукт жизнедеятельности лошадей, краденные из совхозных теплиц огурцы и яблоки с деревенских огородов. Обличьем своим эти люди практически ничем не отличаются от бомжей, однако живут в собственных домах. Но надобно видеть эти дома с земляным полом и дворы, где на веревках неизменно висит грязно-серое белье и вперемешку со стаей дворняг возится в грязи их многочисленное потомство, отличающееся при этом поразительным здоровьем. Их мужики между тем все довольно слабы физически и не могут выполнять монотонную ручную работу с нагрузкой, типа копания траншеи или переноски тяжелых грузов. Однако, за выкошенные две сотки на моем участке они взяли однажды до неприличия много,  но я даже не стал спорить и торговаться, видя, с каким великим трудом далась им наша высокая трава на крошечном участке земли. Впрочем, за сдачей мне еще пришлось ходить в деревню, где я все же получил в конце концов свои деньги от недовольных работников пьяных «в хлам» вместе с примкнувшей местной «пехотой».

Итак, часть избыточных денег была потрачена на холодильник, какая-то часть ушла на празднование юбилея супруги и подарок, но оставшаяся сумма все равно не давала покоя. Зуд усилился после начавшегося вдруг глубокого пике, в которое ушел рубль по отношению ко всем иностранным валютам после очередного заявления премьера, сделанного с присущим ему шармом и кривой, но зубодробительной логикой, о том, что девальвация нам не грозит и мы справимся с кризисом, «если так ответственно, как и в предыдущие годы, будем работать и в кризисный  период», что «может привести в конечном итоге к лучшей  структуризации самой экономики и в конечном итоге пойдет на
пользу». Отказавшись верить в большую пользу кризиса для народа, я решил-таки купить на оставшиеся деньги тысячу евро, которые, в конце концов, могут пригодиться, если мы с женой соберемся летом в очередное турне по Европе. Тем более прибавившиеся за последний год болячки давали нам обоим повод задуматься о лечении на каком-нибудь курорте в той же Болгарии, Чехии либо в Румынии, которое в любом случае будет недешево и возможно обойдется еще дороже, если оплачивать его рублями. Наученные всей постсоветской историей мытарств российской экономики мы привыкли уже к тому, что вслед за бравыми заверениями вождей о непоколебимости курса рубля надо ожидать его резкого и крутого падения со всеми вытекающими последствиями.

Давненько не посещал я, однако, пунктов обмена валюты. Зайдя на сайт со сводными данными о курсе обмена в калужских банках, коих за последние годы стало великое множество, я не поленился вслед за этим перезвонить по их же телефонам и обнаружил весьма значительное расхождение данных Интернет-сайта с суровой реальностью. Курс в среднем отличался от заявленного на сайте на рубль-полтора, поэтому, решив, что вопреки надутому оптимизму вождей наступает очередной спекулятивный бум либо неконтролируемое падение рубля, я не стал более медлить, побрился и отправился в банк ВТБ, где мне был обещан курс продажи евро 44-90. Кроме того, что он выгодно отличался от курса обмена в других банках и особенно в Пробизнесбанке, где вместо заявленных в Интернете 44-50 на самом деле оказались все 47 рублей за евро. Говорят, в цивилизованном мире за недобросовестную рекламу и ложные сведения кто-то может ответить. Но это не про нас. И вот уже я зашел в стеклянную кабинку обменника и, справившись о курсе, достал из кармана рубашки под свитером те самые красные 5-тысячные купюры, являвшиеся причиной загадочной аллергии у нас в доме. По всей вероятности, я нервничал и торопился, поэтому в моих движениях была явная неловкость. Еще на середине пути в банк у меня в голове мелькнула мысль, что может понадобиться паспорт, однако я отмел ее решительно, подумав хорошо о родном Минфине, наверняка добившемся больших успехов в разбюрокрачивании кассовых процедур для населения и устранении препонов на пути все большей интеграции России в мировую рыночную экономику. Но строгая, без присутствия всегда желанных у кассиров и операционистов признаков кокетства и подчеркнутой сексапильности женщина в окошке развенчала мою надежду, посрамила самоуверенность и наказала беспечность, произнеся слово, вдруг ставшее таким обидным и ненавистным – «паспорт». Нет, я не стал переспрашивать или спорить, зная прекрасно, что это бесполезно и стало бы пустой тратой времени. Бормоча про себя что-то типа «когда же это все закончится», я сгреб купюры, уже выложенные было в лоток, и нервно запихал их назад в карман рубашки.

Выйдя из банка, я лишь на мгновение остановился у толпы молодых людей упитанного вида, вечно торчащих на стрелке у рынка напротив банка – менялы. Они были здесь во все времена с начала 90-х, сначала прятались и боялись милиции, но потом, совершенно обнаглев и легализовавшись, стояли и фланировали возле своих иномарок и покупали и продавали валюту, никого не опасаясь. Шло время, менялись эпохи, президенты, ушел в историю Ельцин с революционной когда-то фразой, разрешавшей все, «что не запрещено», прожившей недолгую жизнь и исчезнувшей вместе со стихийными торговцами – последним бастионом демократии, сметенным милицией с городских улиц и площадей. Олигархи приходили и уходили, поднимались до секретаря Совбеза и предавались анафеме, родной рубль менял масть и чуть было не стал резервной валютой, но не суждено было, не в этот раз. А менялы все стоят и стоят на углу у рынка, и лица все те же, только гораздо упитаннее и здоровее, чем лицо сегодняшней российской экономики. Задержавшись на секунду возле них, я вдруг вспомнил:
Я спросил сегодня у менялы,
Что дает за полтумана по рублю,
Как сказать мне для прекрасной Лалы
По-персидски нежное «люблю»?

Взглянув еще раз на лица калужских менял, плюющих шелуху семечек на асфальт, понял, что задушевный разговор вряд ли получится, а за стихи можно и на грубость нарваться.  Тонкое понимание Есениным проблемы межнационального общения, столь близкой мне как переводчику, безусловно, радовало, но не подлежало обсуждению в данной аудитории, поэтому я ограничился банальным вопросом, есть ли евро и за сколько они нынче  его продают. Народ вначале не проявил энтузиазма, не разделил со мной лирического настроя и даже ответил отрицательно, но сидевшая в центре на раздвижном кресле краснощекая барышня с явными признаками легкого опьянения свободой и демократией вдруг возразила и поинтересовалась у меня для начала, «почем продают в банке». Услышав в ответ «44-90», скривилась, сразу погасила интерес ко мне как к потенциальному покупателю, а я, не задерживаясь для торга, перешел через улицу и направился к машине.

Деньги я пересчитал уже в машине, но, недосчитавшись одной «красненькой», самонадеянно решил, что сунул ее в другой карман, и помчался назад домой через весь город. Настроение было паршивое, по пути посещала мысль бросить всю эту возню с обменом, но потом, приехав домой, я решил-таки довести начатое до конца, чтобы «не было мучительно больно». Снова второпях проверил карманы, и, не найдя купюры, отнесся к этому как-то удивительно легко, что в целом для меня не характерно. Просто не верилось, что мог потерять такую сумму и не покидала надежда найти ее после, но в тот момент мысль о безвозвратной утрате пяти тысяч рублей не укладывалась в голову и категорически отвергалась как нереальная. Как заведенный помчался назад в город, тем же маршрутом, что и в первый раз. Внимание было на дороге, на мысли о том, что после меня в кабинку обменника зашла рыночная торговка с мешком денег, плюхнулась на стул и заговорила с операционисткой, как со старой знакомой. Но думал не о том, что эта «тетка» явно моложе меня могла поднять и присвоить мои деньги, а о том, что она купит все евро, и мне не останется. Вспомнились сытые и довольные рожи менял и подумалось, как же все они похожи друг на друга – эта рыночная «мафия», с кожаными кошельками на пузе поверх телогреек, с розовыми щеками от мороза и водки, без которой не постоишь целыми днями на свежем воздухе на морозе и ветру, в дождь и слякоть. Подумал мельком про водку, про пирожки и чай, которые им доставляют прямо в торговые павильоны. Но думать по-доброму не хотелось, потому что «тетка» могла купить все мои евро, и тогда пришлось бы менять по худшему курсу…

В банке сунулся было в ту же кабинку, вторую от окна, но там было занято, и снова мысль спросить про потерянные деньги не посетила меня в первую очередь. Вошел в первую кабинку от окна, где барышня сходу узнала меня и, обратившись к подруге во втором окне, сказала вдруг: «Да вот же он вернулся».

И только тогда до меня дошло, что красноперую купюру в 5000 рублей я не засунул в другой карман и не болталась она где-то под свитером, застряв в трусах, а была-таки ПОТЕРЯНА мною. И я уехал оттуда, не пересчитав деньги, а потом, не досчитавшись, не вернулся и вовсе хотел не ездить больше в город и бросить эту возню с обменом…
Операционист что-то говорила, обращаясь ко мне, про то, что «как же Вы мужчина потеряли такую сумму, ведь это не 50 копеек» и проч., а я находился словно в тумане, во сне, где мне вернули купюру, взяв ее у коллеги в соседнем окошке обменника, предварительно предъявив ей мое лицо для опознания, поменяли на евро, распечатали бумажку и отдали все вместе с паспортом. Я посмотрел еще раз на кассиршу, крупную женщину лет сорока с короткой золотой цепочкой на массивной шее, без признаков талии, явно не в моем вкусе, подумал, что не стал бы ее обольщать ни при каких обстоятельствах, и с тем, не пересчитав евр-ейских уже купюр, сунул их в паспорт и уже вместе с ним во внутренний карман пальто. Встал со стула, произнес дежурное «спасибо» и хотел было поблагодарить кассиршу в соседнем окошке, которой вернули мои деньги. Но там был клиент, и я пошел дальше, на улицу, через дорогу к машине, завел машину и помчался домой. По дороге меня посетили две мысли. Первая была о том, как я ругал бы свою жену, попади она в такую ситуацию и не верни назад потерянные деньги. А вторая мысль была о том, что в банке мне дали сдачу – 100 рублей, которых хватит на бутылку водки. Изначально покупать и пить водку в тот день не входило в мои планы, как не ожидал я делать два круга через весь город по грязным от талого снега улицам, практически всю дорогу не снимая руки с рычага омывателя стекла. Но, уезжая все дальше из центра и приближаясь к родному сельмагу, я отчетливо понял, что сегодня случился большой праздник, не отметить который было бы великим грехом. К магазину я подъехал за 15 минут до окончания обеденного перерыва, но простоял и прождал до открытия, оставаясь верен ближайшей торговой точке сети потребкооперации, лишь недавно сменившей старую дорогую сердцу вывеску «Товары повседневного спроса».

Дома за компьютером сразу поделился новостью с друзьями, которые и посоветовали использовать этот случай в качестве сюжета очередного рассказа. Что я и сделал с моим удовольствием и благодарностью.
Да, есть еще женщины в русских селеньях... Допивая водку, я вспомнил, как кассирша сказала, что мне «сильно повезло, что человек оказался порядочным и вернул такие деньги». Снова почему-то подумал о той тетке – торговке с рынка, зашедшей в кабину обменника вслед за мной. Неужели она? Стало как-то нехорошо и неловко от того, что прежде вспоминал ее последними словами. И подумалось, что, несмотря на всю мерзость и вранье нашей жизни в последнее время, люди-то не все превратились в алчное быдло, готовое растерзать друг друга в очереди. Сколько можно «дурить голову» народу этим рынком, выражаясь словами все того же всенародно любимого, с неизменно высоким рейтингом. На радостях позвонил друзьям и пригласил собраться у меня, чтоб посидеть по-мужски, обстоятельно, с баней, дорогой водкой, вискарем (сойдет за самогон) и хорошей закуской. Пожалуй, давно не топил баню и не парился с веничком, может оттого и весь этот зуд и аллергия, и излишки наличности.


Калуга, 30.01.2009