Катой

***
     Музыка в варьете неистовствовала, от разноцветно-мигающих прожекторов и ламп под потолком в глазах становилось темно, и в какой-то момент Пакпао показалось, что она вот-вот упадет. Вот так запросто рухнет со сцены во всем сверкающем  великолепии своего сценического костюма. На мгновение она представила страшные, словно две черные немигающие точки глаза распорядителя, в случае если подобное все же произойдет. Да, он просто сойдет с ума! Хозяин, Ви, – редкий скряга, и расставаться с деньгами, которые уже звенели в его кармане, не собирался. А в случае, если программа выступлений по какой-то причине расстроится, туристы вполне могут потребовать свои доллары обратно. Тогда виновнику происшествия не поздоровится – на прошлой неделе он уже уволил двоих: танцора и бэк-вокалистку, и сказал, что такая участь постигнет любого, если по его вине заведение лишится хоть малой части прибыли. Вспомнив о предупреждении , Пакпао раздумала падать. Потерять работу все-таки не хотелось. Но даже, несмотря на все неприятности, Пакпао была счастлива. Здесь и сейчас на сцене мир принадлежал только ей. Все эти люди в темноте зала, задвинув подальше свое самодовольство, не могли оторвать взгляда от певицы в ярком, украшенном павлиньими перьями наряде. Ее чуть хрипловатый голос исполнял хиты западных знаменитостей, и песня обретала совершенно новую жизнь, становясь особенно душевной. Подчас легкомысленные слова в устах Пакпао звучали словно сокровенная исповедь дивы. Посетители ее любили как раз за эту способность проживать песню, а вовсе не из-за смазливого личика. Пакпао это знала, несмотря на то, что хозяин пытался убедить ее и других девушек в обратном. Ее выступления всегда проходили с успехом, но распорядитель почти никогда не хвалил певицу, скорее наоборот, утверждал что способности ее весьма посредственны. Но он и не подозревал, что имеет дело с человеком, которого провести таким банальным способом давно уже невозможно. Да и никто не подозревал. В свои молодые годы Пакпао уже пришлось научиться различать все оттенки ущербности человека, каким бы агрессивным тот ни казался. И немудрено. Ее собственное достоинство не единожды пытались втоптать в грязь. До сих пор воспоминания отзывались в ее душе нестерпимой болью.
     Песня закончилась. Пианист в последний раз пробежался пальцами по клавишам, извлекая из инструмента заключительный аккорд. Раздались громкие аплодисменты. В заведении, куда в основном приходят, чтобы поесть китайской лапши, привести зрителей в восторг было делом не из легких. Пакпао опустила микрофон, благодарно поклонилась и походкой «от бедра» исчезла за серебристым занавесом кулис.
    Пакпао  уже сняла неудобное яркое платье и теперь сидела перед туалетным столиком и тщательно смывала толстый слой грима. Макияж корежился на коже, не желая растворяться.
- Молодец! Сегодня ты их всех уделала! – злорадно захихикала маленькая хрупкая Ма Пай, натягивая короткую юбчонку на свои узкие бедра.
Они все еще делили одну гримуборную, хотя хозяин давно обещал предоставить Пакпао отдельное помещение, где она имела бы возможность распеваться перед выступлением.  Номер Ма Пай был следующим. Ма Пай работала стриптизершей, и поэтому ее недовольство похотливыми посетителями заведения имело больше оснований, чем у Пакпао, которую приходили послушать.
- Ты, как всегда, преувеличиваешь, но все равно спасибо.
Пакпао потрепала Ма Пай по ярко накрашенной щеке, словно младшую сестренку. Та заулыбалась.
- Я всегда знала, ты тут единственный настоящий человек!
- А ты – настоящая женщина!
Обе засмеялись. Пакпао совершенно позабыла про свои печали и тревоги. Находясь рядом с Ма Пай трудно было не заразиться ее жизненной энергией и почти детской непосредственностью.
- Кстати, а как там сегодня наш «Великий Дракон»?
«Великим Драконом» танцовщицы иронично называли хозяина и распорядителя, хотя на самом деле его звали Ви. Ма Пай взбила прическу и выглянула наружу. Гримерки для участников ежедневного шоу располагались так, что, открыв дверь, можно было видеть происходящее на сцене. Сейчас выступала девушка с веерами.
- Как всегда, учитывая, что довольным его никто и никогда не видел – ответила Пакпао.
- Надеюсь, он не заметит мои синяки, иначе…
- Синяки?! – озаботилась Пакпао – Тебя кто-то ударил? Посетитель? Опять?
 Пакпао знала что с танцовщицами подобное случается. А с Ма Пай особенно. У нее вдруг появилось желание схватить девушку в охапку и бежать отсюда как можно дальше. Ма Пай очень нравилась Пакпао. Между ними сразу установилась близость, которой не возникало в обществе других «питомцев Ви». Ма Пай имела веселый нрав, и Пакпао казалось, что знакомы они уже очень давно. Танцуя стриптиз, Ма Пай все-таки умудрялась каким-то непостижимым образом сохранять способность восхищаться каждой окружающей ее мелочью. Кроме того, она действительно напоминала Пакпао о семье, которая давно потерялась за горизонтом времени. Ма Пай снова захихикала, продолжая наблюдать за фокусницей с веерами.
- Ничего смешного! Я за тебя волнуюсь – обиженно проговорила Пакпао.
Она действительно искренне беспокоилась за девушку. В мире, где они жили, с таким наивным существом могло случиться все, что угодно. Ма Пай мгновенно вернулась в комнату, с нежностью обняла Пакпао за плечи сзади, и, посерьезнев, сказала:
- Прости. Я не хотела. А синяки…Синяки у меня на ногах. Вчера утром я слишком усердно упражнялась на шесте. Наш «Дракон» требует новую программу вот и приходится стараться.
Пакпао с облегчением вздохнула. Ма Пай не побили, хотя требования Ви доводили работающих у него артистов порой до состояния близкого к этому. Не то, чтобы девушки не могли найти себе место с более демократичными нравами, – Бангкок город большой – но, несмотря на жесткость и вечное недовольство, хозяин ресторана-кабаре Ви обладал кое-чем, ради чего стоило терпеть. Обычно владельцы таких высококлассных и дорогих заведений нанимали себе почти исключительно профессионалов с большим опытом, а Ви, наоборот, давал шанс молодым, вкладывал деньги, чтобы отточить их навыки и в итоге у последних появлялся шанс достичь высот куда больших, чем танцы и пение в забегаловках. А Ви получал свои комиссионные. В коллективе до сих пор любили рассказывать историю девушки-танцовщицы, которая, благодаря промоутерскому таланту Ви попала на телевидение и теперь у нее собственное танцевальное шоу на одном из центральных каналов. Каждый втайне надеялся, что следующим таким проектом Ви будет именно он. За это молодые таланты готовы были стерпеть от всемогущего Ви все его причуды и непомерные требования, которые порой отдавали нешуточной жестокостью. Если «соискатель» не желал соответствовать, Ви без сожаления выгонял беднягу, и даже потеря денег в этом случае не являлась для него достаточным аргументом, чтобы дать провинившемуся второй шанс.
- Знаешь что, - загорелась Ма Пай – этот выход у меня последний на сегодня, подожди меня, пойдем, погуляем по ночному Бангкоку, а утром зайдем в храм, хорошо?
- Хорошо – кивнула Пакпао, и ей вдруг стало тепло, тепло.
- Вот и отлично!   
Со стороны сцены послышались аплодисменты девушке с веерами, потом на площадку выскочил ведущий в аляповатом костюме.
- Все! Мне пора! Обязательно дождись меня!
Ма Пай чмокнула Пакпао в щеку, и выпорхнула из гримерной под свет прожекторов, словно бездумная бабочка.
Оставшись в одиночестве, Пакпао посмотрела на свое отражение. От диковинной певчей птицы, всего несколько минут назад представшей перед зрителями как прекрасное сновидение, не осталось и следа. На нее смотрело ее собственное лицо, просто лицо, ничем особенно не примечательное, какое и не выделишь из толпы, немного усталое, которое безошибочно отражало всю внутреннюю суть человека, лицо, в которое она не решалась заглянуть по-настоящему уже очень и очень давно.
***
     Жизнь это борьба. И только. Выживает сильнейший! Любимые воспитательные фразы отца, и он постоянно повторял их. Прямо как учителя на курсе биологии под мерное жужжание старых порыжевших вентиляторов под потолком, оставшихся еще с тех пор, как в здании квартировались американские военные. Иногда ему казалось, что отец тоже учился у них.
     Банджонг хорошо помнил этот день, день, когда жизнь его изменилась навсегда. Ему едва исполнилось десять, когда в деревню вернулся его отец. Тогда все и началось. Самого момента возвращения мальчик не видел. Он играл вместе со своей шестилетней сестренкой Плои на берегу реки. Брат и сестра лепили из жидкой грязи свой воображаемый мир и не подозревали, что их маленькому детскому мирку, одному на двоих, уже пришел конец. Банджонг любовался ее красивым, вышитым матерью платьицем и от этого почему-то слезы подкатывали к горлу. Плои же не обращала на одежду никакого внимания. Увлеченная «строительством мира», и то и дело вытирала испачканные в зеленоватой от речных водорослей грязи руки о заботливо притороченные к платьицу нежные ленточки. Это был последний момент в жизни, когда Банджонг чувствовал себя по-настоящему счастливым.
     Они жили вместе с матерью в маленьком поселке в ветхой хижине. Мать и другие жители ловили рыбу и выращивали рис на продажу, но денег все равно не хватало. Банджонг уже начал понимать это и в свободное от школы время помогал матери по дому и присматривал за непоседливой Плои. И вот однажды все закончилось. Перемены пришли в виде хорошо одетого мужчины в форме военного. У него были тонкие поджатые губы, маленькие щетинки усиков и очень сдержанное даже суровое лицо. Он о чем-то долго разговаривал с матерью. Из-за двери слышались их голоса, но понять, о чем именно взрослые вели речь, оказалось невозможно. Банджонг обнимал Плои, чтобы удержать. Любопытная девочка хотела пойти в комнату к матери, но та строго настрого запретила детям входить. Плои сладко пахла кокосовым соком. Сегодня она опрокинула на себя свежесрезанный кокос, и ее красивое платьице пропиталось его ароматом. Этот запах Банджонг запомнил навсегда, как запах покоя и счастья. О том, что мужчина в военной форме на самом деле его отец, Банджонг узнал только на следующий день. Как выяснилось, отец в свое время оставил семью, а теперь вот, когда Банджонгу исполнилось уже десять, вспомнил, что у него есть сын. Матери плохо удавалось скрывать слезы, но она все же собрала немного еды, связала в большой узел скромную одежду мальчика и сказала, что он поедет вместе с отцом в Бангкок.
- Там ты сможешь выучиться и стать кем-то большим, чем сборщиком риса или рыбаком!
- Сын должен жить вместе с отцом – с пафосом заявил человек в форме военного – Бангкок очень большой город, и там много интересного – добавил отец, и натянутая улыбка тронула его тонкие губы.
Мальчик поначалу обрадовался грядущему приключению, тем более, что учиться он очень любил. Да и в столице ему еще не доводилось побывать. Он посмотрел на узел, лежавший у его ног:
- Мама, а где вещи Плои?
Банджонг осмотрелся и вдруг понял, что Плои куда-то пропала. Он почти не расставался с сестрой. Даже спали они в одном гамаке, тем более было странно, что она ушла куда-то накануне отъезда
- Плои! Плои! – позвал мальчик, предчувствуя неладное – Надо найти Плои!
Мать присела перед ним на корточки:
- Плои не поедет с тобой.
Ужас обжег Банджонга изнутри. Он понимал, что матери тяжело кормить двоих детей, и поэтому она отправляет его в город, но разве тогда можно оставлять Плои? Как они будут друг без друга?
- Не поедет?! Почему? – почти вскричал он.
- Плои останется жить с мамой – прожужжал отец.
- Тогда и я никуда не поеду!
Банджонг переводил взгляд с одного родителя на другого, но лица их будто окаменели. Неужели они не понимают?! В какой-то момент он не выдержал молчания тех, кто был волен решать их судьбу, сорвался и побежал к дому.
- Плои, Плои, ты где? – кричал мальчик, зовя сестру, но тут сильная рука схватила его сзади за шиворот рубашки. Это был отец.
- Плои! Пожалуйста, возьмите и Плои!
Мальчик был готов расплакаться, но отец молчал.
- Уходите! – вдруг сказала мать – Я не могу на это смотреть!
Военный подтолкнул сына вперед к дороге, где их ожидал открытый джип.
- Нет! Нет, я не поеду! Не поеду! – кричал Банджонг, вырываясь, но отец надежно держал его.
В голове что-то закружилось и ему показалось, что он кричит, но никто вокруг его не слышит. Ничего ужаснее в своей детской жизни он еще не испытывал. И вдруг сквозь пелену страха и слез он услышал любимый тоненький голосок.
- Банджонг, не уезжай! А как же я!
Ему навстречу бежала Плои. Мать заперла девочку, чтобы избежать тягостных для всех сцен прощания, но той удалось пролезть в узкую щель, там, где раньше ветер выбил окно.
- Плои!
Мать схватила девочку в охапку и держала, опасаясь, что та бросится под колеса отъезжающего джипа.
- Ты же говорил, что никогда меня не бросишь, Банджонг!
Это было последнее, что слышал мальчик, пока гул двигателя не заглушил истошные вопли его маленькой обезумевшей от горя сестренки.
- Плои, я обязательно вернусь! Непременно вернусь и найду тебя!
 Когда машина стала удаляться, он приник к заднему стеклу. Он мог еще видеть, как девочка, вывернувшись из рук матери, упала в пыль, пачкая расшитое ярко алыми цветами платьице. 
     Не то чтобы Банджонг не любил мать. Он понимал, что она отправила его в город, полагая, что там сына ждет будущее, лучшее, чем жизнь, которую могла предложить она. Как-никак отец мальчика Сунан – военный, уважаемый человек. Ее лицо, усталое и тревожное, время от времени всплывало в его памяти, и в эти моменты он начинал…злиться. Нет, вовсе не потому, что осуждал ее за ее поступок, а потому, что оно мешало ему вспомнить лицо Плои. Он помнил прикосновения, запахи, но вот голос и лицо любимой сестры будто потерялись в закоулках памяти. А ему так важно было помнить. Особенно сейчас, когда он усталый и продрогший сидел, прислонившись к холодной стене многоэтажки. Где-то там, наверху из окошка просачивался свет. Именно туда, в узенькую, закованную в камень квартирку восемь лет назад отец и привел того, кто должен был стать его гордостью и надеждой.
- Это твой дом – сказал отец, когда десятилетний мальчик в нерешительности топтался у порога незнакомого ему мира, ошеломленный и потрясенный произошедшими в его жизни переменами. И вот двери этого дома захлопнулись перед ним навсегда. Он не оправдал надежд и опозорил имя Сунана самым чудовищным из всех возможных способов. Сейчас все добрые намерения матери казались Банджонгу циничной насмешкой. Плои. Милая Плои, какая ты сейчас, и где?! Как же ему хотелось вновь увидеть лицо сестры, хотя бы во сне. Вновь, как в детстве, зарыться в мягкие пришитые неровными стежками воланчики ее платья и вдохнуть сладковатый запах кокосового сока. Быть может, тогда стены времени рухнут, а вместе с ними распадется и злобная тень, которая в этот момент прячется наверху, за тонкими пластинами жалюзи!
     С той самой семейной драмы почти девять лет назад Банджонг больше не видел мать. Сунану пришло письмо с уведомлением, чтона вскоре погибла, переплывая реку. Лодка оказалась непрочной. И, как оказалось, не только лодка. В этот день Банджонг стал взрослым – надежда на возвращение, еще тайно теплившаяся первое время жизни в столице, растаяла, как облачко в ясный день.
- Папа, а Плои? Мы должны забрать Плои. Она осталась совсем одна! Плои еще совсем маленькая! – глаза мальчика наполнились слезами, а голос дрожал.
- Не реви! Ты же не девчонка! О Плои позаботятся.
- Кто?
- Правительство Вьетнама.
- Как это?
- Ее отправят в приют, где живут дети, оставшиеся без родителей.
- В приют! Но, папа, у нее же есть мы! Нет, только не в приют, папа, я сам буду заботиться о ней! Забери ее оттуда, пожалуйста!
Слезы тонкими струйками стекали по лицу Банджонга. Сунан смотрел на него сверху вниз и на лице его читалось…отвращение.
- Хватит хныкать! Пора тебе уже становиться мужчиной!
- Папа, прошу тебя во имя всех богов!
Мальчик сложил ручки в молитвенном жесте, но Плои не была дочерью Сунана и тот не имел никакого желания воспитывать чужого ему ребенка. Но Банджонг об этом ничего не знал.
- Я же сказал, нет! Это не обсуждается! – отрезал Сунан.
С того вечера отец больше никогда не упоминал ни имени матери ни о Плои. Спрашивать не имело смысла. Банджонг понял, что это означает в устах отца сразу по приезде из Вьетнама в Бангкок. Сунан уже вышел в отставку, но по-прежнему был одержим учениями, стрельбами и на ночь читал исключительно устав. Теперь главной его целью стало сделать достойного солдата королевства из своего сына. «Жизнь – борьба, и отдать жизнь во имя того, чтобы борьба продолжалась – величайшая честь из всех, что может предложить тебе этот мир» - любил он говорить своему сыну, когда они шли по мощеной улице в день национального праздника. Вслед за острыми громадинами пушек по главной площади, прославляя имя короля маршем продвигались одетые в парадную форму военные. Толпы людей приветствовали красочное шествие, исполненные гордости за свою страну. И только одному из них не было до всего этого никакого дела. Банджонг шел, уцепившись за руку Сунана, чтобы не потеряться, но привлекали его вовсе не гордо демонстрируемые новинки вооружений. Мальчик, как зачарованный смотрел в высокие стеклянные витрины магазинов европейских фирм, где разыгрывалось не менее захватывающее представление. Мягкие складки платьев удивительно поэтично струились по покатым бедрам манекенов, тонкий стан и изящные запястья обхватывали, будто переговариваясь, витые браслеты и пояс. Широкополые шляпы таинственно прятали безликость искусственных лиц, и казалось, что под ними не безжизненная пластмассовая копия, а загадочная красавица томно или смущенно выглядывает в разношерстной толпе того, кто захочет и сможет разглядеть за кажущейся ее беззащитностью настоящую силу, созидательную силу красоты. Казалось, эта красота лучится, чутко отзываясь на каждый вздох многотысячной толпы и именно ее тонкие едва различимые звучки, а вовсе не грубоватое бряцание оружия вдохновляют торжественное шествие, наполняют все вокруг божественным светом. Банджонг открылся и потянулся к нему всей своей детской душой. И свет озарил его и согрел изнутри. Это был его свет, он жил в нем всегда, но как цветку требуется время, чтобы бутон распустился, так и человеческий дух дожидается своего часа, чтобы воспарить над повседневностью. И мальчику вдруг нестерпимо захотелось стать на место удивительной дамы, спрятаться в мягкой тени волшебства, обрести плавность движений и благоуханную величественную тайну жизни, от которой на лицах людей расцветают улыбки. Именно в этот момент Банджонг ощутил, что не сможет стать тем, кем хотел видеть его отец – солдатом, мужчиной, убийцей пусть и в погонах и обласканным славой героя. Жизнь – великое, но хрупкое чудо. И все, что создает ее – прекрасно, а все, что разрушает жестоко и уродливо. Уничтожать жизнь это даже нечто большее, чем даже уничтожать самого себя. Конечно же, Банджонг был еще слишком мал, чтобы понять все это разумом, но он чувствовал, душой и телом чувствовал прелесть жизни. Не только своей, но и той ласковой, но сильной жизни, которую словно драгоценный дар передавала ему девушка в витрине.
     Проплывали на мощных колесах военные вездеходы болотного цвета, в небо, подернутое паутиной смога, устремлялись, словно гигантские стрелы образцы ракет ближнего действия, экзальтированная толпа восхищалась стальной мощью ружей в руках гордо выступающих, как один, солдат. А вот Банджонг ощущал всего лишь отвратительный смрад, исходящий от их губительной сущности. Быть может, не он один, но никто бы в этом не признался. Даже самому себе. Трудно даже представить, насколько люди убеждены в том, что их «непоколебимые» принципы действительно являются их открытиями. И как бывают оскорблены, если кто-то говорит им что все их хваленые идеалы – всего лишь вдолбленная в их глупые головы фантазия умелого манипулятора, который безошибочно «знает», как вам следует жить и что думать. «Гений» этот рядится в разные одежды. Это может быть король или полководец, или оратор, или даже ваш собственный отец, но суть в том, что то, что у вас в голове, это он, а не вы сами. Вот почему во все времена любой, кто осмеливается стать собой для остального мира, превращается в презренного изгоя.
     - Убирайся! Пошел отсюда вон! Позор! Какой же это позор! Чтобы больше я тебя не видел, проклятый урод!
Слова Сунана глухим колоколом отбивали в голове ритме, будто старые надоевшие часы. Он так и не научился видеть в нем отца, но все равно было больно. Банджонг не знал, что делать, чтобы голос в его голове перестал ранить. Его не мог заглушить даже звонко барабанящий по тяжелой подвальной клети ливень. Одежда молодого человека насквозь промокла, и он дрожал и от холода, и от безысходности. Сейчас не помешало бы спрятаться в подвал, но тяжелый замок красноречиво сообщал, что осуществить задуманное едва ли удастся. Банджонг знал, что внимания к себе ему лучше не привлекать. Для таких, как он это чаще всего имеет плохой конец. В благополучном районе Бангкока, где живут приличные люди, для него отныне нет места.  Если даже родной отец отказался от него, то, что говорить о других. Он вспомнил детство, маму и Плои, платье с цветной пелеринкой, рисовые поля, полноводное русло Меконга, рыбный запах сохнущих на солнце сетей и маленький мир из грязи, их с Плои город с островерхими оплывающими по бокам, словно горящие свечи, храмами, красными домиками у побережья и гамаками, украшенными сочными пальмовыми листьями. Город, которого не существовало на карте мира, и мира, который так и не стал реальностью. Он подумал, что Плои наверное тоже стыдилась бы его. И мама. Но только он об этом не узнает, и быть может, оно к лучшему. Так у него оставалось еще хоть крохотное прибежище для раненой души – можно думать и фантазировать, что на этом свете есть кто-то, кому он не безразличен, кто-то, кто мог бы принять его в любом обличии. «Позор!», «Долг!», «Честь!» - слова, слова. Самые пустые из всех, которые придумал человек! Пустые, потому что сами по себе ничего не обозначают. В них, как в кувшин наливают то масло, то воду. Банджонг сидел на сырой прохладной земле растерянный и отупевший, не знающий, куда податься. Но даже сейчас он не мог ненавидеть Сунана. Ненависть разрушительна, тем более, что его слова – вовсе не его слова, а какого-то властного оратора, жившего, быть может, несколько поколений назад, а может и поныне живущего. Его отец – лишь вместилище идей «наставника», а настоящий Сунан, добрый созидатель, один из тех двоих, в слиянии которых Банджонг получил жизнь, запутался, затерялся в темных трюмах бытия. Он вдруг понял это со всей определенностью, понял и осознал. И от этого как-то просветлело в голове.
     Банджонг поднял голову. Небо. Дождь. Люди. Мир качнулся, но устоял. По волосам и лицу его стекали струйки то ли воды, то ли слез. Он смахнул рукой капли с кончика носа и губ и тут только увидел, что вода на ладони ожила, став ярко-алого цвета. Краска. А так похоже на кровь.
***
Вот уже где-то полторы минуты кто-то настойчиво стучал в дверь.
- Сейчас иду! Подождите минутку!
Скорее всего, сосед из квартиры напротив. Опять напился и забыл ключи. Пакпао включила ночник и поднялась с кровати. Часы показывали полчетвертого утра. Девушка накинула шелковый халатик и пошла открывать. По дороге, проходя мимо зеркала, она не могла не остановиться и не взглянуть – небольшие, но аккуратные груди величественно мерцали в лунном свете, проникавшем через незашторенное окно. Такие, как она и мечтала – хирург постарался на славу. Но кто бы догадался?! Пакпао была высокой и худощавой, поэтому большой размер смотрелся бы слишком неестественно.
- Господин Шар Пех, сколько можно забывать ключи! Я же вам говорила, что мне надо отоспаться! – возмутилась Пакпао, но, отперев замок, оторопела.
- Это я!
На пороге стояла, вжав голову в плечи, Ма Пай.
- Ты?
Пакпао не сразу узнала ее. Лицо девушки представляло собой сплошной кровоподтек. Коротенький топ на бретельках расшитый цветным стеклярусом выпачкан грязью и кровью, худенькие руки тоже покрыты синюшными ссадинами. Она поставила на пол пузатый чемодан, и, казалось, не решалась заглянуть Пакпао в глаза.
- О, Боги! Проходи скорее!
Пакпао схватила чемодан девушки, та, неловко ежась, вошла внутрь, Пакпао быстро захлопнула дверь.
- Надо обработать раны, Ма Пай.
Она присела на край ванной, намочила полотенце, и приподняла лицо девушки за подбородок, тем самым заставляя последнюю посмотреть на себя. Ма Пай поморщилась от боли.
- Кто это сделал, Ма Пай?
Девушка промолчала и сплюнула кровь в раковину – рассеченная чем-то острым губа распухла. Пакпао приложила антисептик.
- Ты опять занималась этим? – спросила она уже строже – Зачем? Я тебе уже говорила, если тебе не хватает денег, я могу дать, и возвращать не надо!
Пакпао знала эту особенность подруги, знала, но понять не могла. Ма Пай терпеть не могла мужчин, которые приходили посмотреть стриптиз, и чаще всего отзывалась о них крайне грубо. Поэтому то, что она время от времени занималась проституцией, было для Пакпао настоящей загадкой. Где-нибудь на Пхукете или в Патайе обслуживать туристов для необразованных девушек из бедных семей являлось едва ли не единственным способом заработать на жизнь, но здесь, в Бангкоке…Деньги едва ли могли послужить причиной. Ви платил стриптизерам, конечно меньше, чем певцам и глотателю огня, но и не настолько мало, чтобы ввязываться в такие сомнительные и унизительные авантюры. А в последнее время Пакпао казалось, что внешне удивительно жизнерадостная Ма Пай исподволь хотела погубить себя.
- Хозяин выгнал меня из квартиры – вдруг произнесла она и разрыдалась. – Соседи давно жаловались на шум, а сегодня пришел он сам и сказал, чтобы я убиралась.
«Убирайся! Чтобы я больше тебя не видел!» - слова ненависти и злобы, погружающие в безысходность.
- Тише! Все будет хорошо, Ма Пай!
Пакпао попыталась утешить девушку, но сама в известной степени была растеряна. Произнесенные дежурные по сути фразы казались сухими и обыденными даже для нее самой, и уж совсем не подходящими, чтобы смягчить удары судьбы. «Хорошо. Хорошо». Какое, к черту, хорошо! Нет, она должна сказать что-то совсем другое. Но что? Она и сама не знала, как не могла понять и природу своей странной привязанности к этой девушке. Пакпао взяла щетку, расчесала спутанные и в слезах волосы Ма Пай и связала их в «конский хвост». Они были мягкими, словно шерстка крошечного продрогшего щенка, и от этого у Пакпао защекотало в носу. Она давно предлагала Ма Пай переехать к ней. Снимать квартиру вдвоем значительно дешевле, но сама Ма Пай все время отказывалась, отшучиваясь на тему того, что она невыносима в быту и слишком устает от людей в клубе.
- Я только переночую и… - прошептала Ма Пай.
- И куда ты пойдешь? Я уже говорила, можешь жить здесь, сколько понадобится. Я рада, что ты обратилась именно ко мне.
- Спасибо. А больше и не к кому было.
- Вот и хорошо. Разве не для этого нужны друзья?! – улыбнулась Пакпао.
- Друзья…
- Тебе нужно принять душ.
Ма Пай посмотрела на нее так, будто ожидала, что Пакпао скажет что-то еще, и, поняв, что этого не случится, в глазах ее будто потух какой-то невидимый свет. Пакпао положила заранее принесенный махровый халат на край ванны и вышла. Она не видела, как Ма Пай с тоской посмотрела ей вслед.
     Квартира Пакпао была довольно тесным помещением, тем более, что львиную долю пространства занимали ее сценические костюмы. Пакпао, тем не менее, не жаловалась. Сквозь ее жизнь прошли квартиры жестокие, тревожные, одинокие и легкомысленные, а здесь она сразу почувствовала себя очень комфортно. Ее квартира была ласковой. Но из-за дефицита пространства и внутренней взбудораженности, отыскать чемодан Ма Пай казалось не таким простым делом. Надо распаковать ее вещи. Может быть, тогда соблазн улизнуть при первой же возможности будет не так велик. Пакпао решила во что бы ни стало сделать это, и как можно скорее. Вновь отпускать девушку в холодный мир, полный одиноких людей ей не хотелось. Пакпао боялась, что однажды она не выдержит, сорвется и погибнет, и самое парадоксальное, что виной тому будут ее собственные внутренние демоны. Пакпао с упорством очень решительного человека, хотя она таким себя совсем не считала, продолжала рыскать в поисках чемодана в крошечной освещенной лишь тусклой лампочкой под потолком прихожей. А вот и он. Заляпанный какой-то вязкой жижей чемоданишко. И  вещей немного. «И правда, к чему стриптизерше одежда» - горько подумала Пакпао, и стала проворно раскладывать сваленные в одну кучу измятые маечки, две пары джинсов, сценические туфли на высоченной платформе с покарябанными каблуками, белье, вывалившийся из толстенькой, словно маленький бегемотик, косметички флакон дешевого дезодоранта.  Пакпао вынула вещи, и уже собиралась почистить разнесчастный чемодан, но тут рука ее наткнулась на выпуклость под подкладкой. Пакпао заколебалась. Конечно, шарить по чужим тайникам не являлось сколько-нибудь хорошим поступком, но она посчитала, что состояние Ма Пай  вполне может оправдать такой шаг. Если это поможет ей выяснить, что происходит с девушкой, она сумеет найти выход. Пакпао видела в этом свой долг, а потому ловко разорвала подкладку. Из картонного конверта выпали несколько старых фотографий, удостоверение личности и ожерелье из ракушек, нанизанных на рыболовную леску. Костяшки раковин брякнулись о пол. Вдруг глаза Пакпао расширились и наполнились слезами. Дрожащими руками она подняла украшение.
- Как?! Откуда?! – вырвалось у Пакпао.
Она смахнула слезы и схватила фотографии. На первых двух ничего интересного не оказалось: танцующая Ма Пай и девушки из ночного клуба. Пакпао там тоже была. Третий снимок уже пожелтел от времени - на фоне заката над рекой – трое. Улыбающаяся женщина с растрепанными волосами и босая девочка лет пяти показывает в кадр испачканные землей ладошки. Малышка сидит на руках у мальчика постарше. Его штаны закатаны вверх, а сам он полуприсел, зарывшись коленями в прибрежный песок. Кадр снят не очень удачно – лица нечеткие из-за светящего солнца, но Пакпао сразу их узнала. Да и как не узнать, если это была ее жизнь, далекая, забытая, придавленная временем, насильно вытесненная из памяти жизнь. И вот спустя почти семнадцать лет она возвращалась. Она раскрыла удостоверение и вновь уронила. На заглавной странице значилось имя владельца. Плои Чьонг. Маленькая Плои Чьонг на фото.
- Пакпао, а где у тебя фен? Мне надо…
Пакпао повернулась и увидела, что девушка стоит прямо позади нее в ее махровом халате. Внезапно ей захотелось расплакаться. Глупо и неудержимо.
- Плои!
- Ты рылась в моих вещах? Кто позволил тебе трогать мой чемодан?! – закричала она и метнулась к двери прямо в том, в чем была.
Однако справиться с замком так быстро ей не удалось. Пакпао резко схватила ее сзади и удержала. Девушка замерла.
- Теперь вижу мою Плои – прошептала Пакпао.
- Отпусти меня!
- Почему, ну, почему ты сразу не сказала? Я бы…
- Что?
- Не знаю…
- Вот именно. Не знаешь.
Ма Пай вырвалась из ее объятий.
- Ну, что, ты доволен? Смотри, любуйся, твоя сестра стала стриптизершей и шлюхой! Здорово, правда?! – саркастически выговорила Ма Пай.
- Очень – улыбнулась Пакпао.
- Ты издеваешься?
- Нет, Плои. Я очень счастлива.
Пакпао было тяжело выдержать взгляд из опухших щелей, в которые превратились веки девушки. Какая горькая ирония судьбы. Прошло почти семнадцать лет с того снимка на берегу. Как она мечтала об этой встрече, сколько раз фантазировала и представляла ее себе еще с тех пор, когда была Банджонгом. Когда машина увозила маленького мальчика по расхлябанной дороге в каменные джунгли Бангкока, когда Сунан вышвырнул непутевого сына-извращенца из квартиры, когда ливень стоял стеной между прошлым и будущим. Бесчисленные «когда»! Но он верил, искренне верил, что однажды маленькая сестренка вернется в его жизнь. И всемогущая Сила отозвалась на его призыв. Мечта сбылась, сбылась, но с горьким привкусом. Плои стыдится даже себя. Как же она будет стыдиться его! Неудивительно, что она не хочет принять брата, который теперь всего лишь презренный катой, годный разве что стать забавным развлечением для многочисленных туристов из Европы и Америки! Какая правильная мудрость, что самое страшное, когда мечта исполняется. Мираж рассеивается, а в реальности ты снова одинок.
- Что же ты наделал? Что наделал? – Плои-Ма Пай сжала руками голову – Зачем полез во все это?
Девушка вдруг расплакалась, несмотря на то, что щеки ее и так болели, а из ран еще сочилась жидкость.
- И давно ты знаешь? - Пакпао шмыгнула носом и стала скручивать в трубочку подол своего халата.
- С самого начала.
Пакпао отвернулась и подняла голову, чтобы выступившие слезы вкатились обратно. Острое чувство вины пронзило ее насквозь. Она не смогла узнать Плои, а Плои узнала ее даже несмотря на то, что теперь ее Банджонг выглядел совершенно как женщина. Но тогда они оба были совсем дети. Пакпао хотелось обнять девушку, но чувствовала, что не вправе сделать это.
- Ты не призналась, потому что я катой? – спросила Пакпао, и сразу пожалела.
Она была уверена, что ответ окончательно лишит всякой надежды на примирение. Но Ма Пай ответила:
- Нет. Я не говорила, потому что ты не хотел,…не хотела слышать правду. Ты обещал вернуться и так и не вернулся.
- Я не мог. Сунан не захотел забрать тебя. Ему нужен был только сын.
Вдруг Ма Пай рассмеялась. Впервые за все время.
- Значит, ты ему жестоко отомсти…ла!
- Да уж, отомстила.
- Я знаю, что такое месть – вдруг сказала девушка – Мне тоже случалось мстить…
Ма Пай, казалось, не решалась договорить, но Пакпао все поняла и так, поняла, почему Плои часто, а быть может, и всегда уходила с клиентами прямо у нее на глазах. В этом и заключалась ее месть. Она хотела, чтобы Пакпао чувствовала бессилие что-то изменить. Ввергая себя в унижение, она хотела унизить ее. За то, что Пакпао не смогла узнать ту, без которой когда-то жизнь, казалось, закончилась. Проще всего было бы уйти, но Плои, видимо, слишком любила ее, своего брата. Поэтому она предпочла такую жестокую, прежде всего для себя самой месть. Бедная маленькая Плои.
- Прости меня – сказала Пакпао, и плотнее запахнула халатик. Ей почему-то стало неудобно, что сестра видит Банджонга таким. Она совершенно позабыла, что они несколько месяцев делили одну гримерку.
- За что?
- За то, за что ты мне мстила.
- Месть не имеет смысла.
- И давно ты это поняла?
- Сейчас – горячо выдохнула девушка.
Между ними все еще было пространство и тусклый свет голой лампочки, и каждой хотелось преодолеть его, преодолеть ночь, тянувшуюся со времени расставания.
- Катой! Значит, мой брат – катой. А ты стал очень красивой женщиной! Тебе удалось. Даже я завидовала – Плои улыбнулась, Пакпао шагнула навстречу и они обнялись.
Наконец, обе могли дать волю чувствам, которые скрывали долгие семнадцать лет. Отжившие семнадцать лет. Сейчас они казались мгновением. Пакпао гладила мокрые шелковистые волосы сестренки, как тогда в детстве, чувствовала маленькие теплые руки на своей коже и понимала, что может рассказать Плои все.
- Я так скучала, и так боялась, что ты даже говорить со мной не захочешь. Я ведь больше не твой брат. Я даже не знаю, кто я тебе теперь. Сестра? И тоже не совсем.
Плои отстранилась и посмотрела в глаза напротив. «На кого она смотрит? На Банджонга или на Пакпао?» - промелькнула тревожная мысль. Но тут девушка увидела, что сестра не смотрит ни на кого из них. Глаза Плои были устремлены не на имя, а на нее, Плои смотрела в глаза ЧЕЛОВЕКУ. И бывший Банджонг уже знал, что та ей ответит. Это тот ответ, которого он всегда ждал:
- Какая разница, ведь я принимаю тебя любым.
***
    Багровый шар солнца медленно погружался в тихую воду. Каменные джунгли Бангкока, казалось, остались где-то далеко, скрытые за густым серым смогом, который никогда не рассеивался. Ма Пай стояла на мосту Чхао-Прайя и смотрела вниз на поблескивавшую рябь русла реки. Впервые за долгое-долгое время на душе у нее было легко. Ее больше не ранили острые камни сомнений и одиночества. Девушка с удовольствием подставляла под свежий ветерок, дувший с реки свое побитое лицо, и ей казалось, что раны затягиваются. Казалось, она никогда не говорила так много о своей жизни как в эти три дня, которые провела рядом с Пакпао. Она говорила и говорила, говорила обо всем. О жизни в приюте, о том, как сбежала из приемной семьи, которая вознамерилась зарабатывать, как и многие, продавая девочку похотливым педофилам из Европы. О тяжелых днях, когда она училась танцевать в баре госпожи Айи – тогда она из Плои превратилась в Ма Пай - об одиночестве и долгих ночах, проведенных в воспоминаниях об утраченной семье. Раньше девушка думала, что если она расскажет обо всех своих бедах, то проявит слабость, но оказалось наоборот, поведанная история и добрые внимательные глаза Пакпао напротив помогали подвести долгожданную черту под смутным временем в ее жизни, и наполняли дотоле неведомой силой. Сейчас, стоя на мосту, к ней возвращалась Плои, и она была уверена, что отныне у них с Банджонгом все будет хорошо. Думая о брате, девушка вдруг заволновалась. Пакпао обещала прийти к шести, а сейчас часы на ее руке показывали шесть двадцать. И, как только она об этом подумала, где-то слева раздался тоненький стук каблучков о мостовую. Плои обернулась. К ней навстречу легкой чуть кокетливой походкой шла стройная женщина в летящем платье.  Ветер развевал ее длинные темные волосы, вокруг шеи был обернут шелковый шарф, и вся она лучилась такой потрясающей созидательной силой, что делалось даже больно от восторга.
- Я боялась, что ты не придешь – сказала Плои, когда Пакпао подошла ближе.
- Напрасно. Я больше никогда тебя не оставлю.
Плои обняла Пакпао за талию. Они стояли облокотившись о парапет.
- Что-то случилось? – поинтересовалась Плои, и посмотрела на брата.
- Я ушла из кабаре Ви – ответила Пакпао и улыбнулась.
Плои удивленно подняла брови:
- Ты это сделала из-за меня?
- Нет.
- А как же пение?! Ты же всегда любил петь, я помню.
- Я обязательно буду петь, а ты танцевать. И только танцевать – подчеркнула Пакпао, напоминая об обещании, которая дала ей Плои в ту самую ночь – но не там и не так.
- А как?
Пакпао, казалось, стала какой-то другой, и она не могла понять, что стало причиной.
- Достойно, Плои. Мы не должны унижаться, какие бы успехи это ни сулило. Всегда помнить, что мы достойны только лучшего – только в этом случае нас будут уважать. Это и есть главный успех.
- И куда мы теперь поедем?
- А куда ты хочешь?
- На Лангкави.
- На Лангкави? – удивилась Пакпао.
- Да. Там красиво и у нас там будет все.
- И что же именно? – шутливо спросила Пакпао, с любовью глядя на сестру.
Плои заливчато засмеялась и прижалась к брату. Пакпао спрятала лицо на плече Плои. От нее пахло кокосовым соком. Как в детстве
- Домик на побережье и один гамак на двоих.