Сказание о народе росинском

Сказание о народе росинском.

      Во времена дальние среди лесов дремучих жили миру неведомые люди, веселые да
бесшабашные. Житье их было нехитрое: утром зори ясные встречали, росой холодной
умывались да  Солнце красное славили. И были все как на  подбор: молодцы все добрые
(простодушные только) и все одинаковые – волос в волос, голос в голос, что и сыграло
с ними впоследствии шутку недобрую; девы же были такой красы, что иной, бывало,
глянет на красну девицу и забудет, куда и зачем шел!
       Красавицы были писаные да такие затейницы: бросит забавница гребенку - позади спины  лес вырастает (потому-то среди лесов народ и обитал); то серой утицей по воде плывет, то белой лебедью под облаком вьется, ну, бывает, и змеей Скарапеей на груди молодецкой пригреется да шепнет, мол, не пей водицы этой – козленочком станешь.
      Ну, молодец сначала-то остережется, да любопытство аль жажда свое возьмет: хлеб-нет гиблой той водицы и обернется …хорошо, ежели  конем,  говорящим Сивкой-буркой,
а то и козлом, волком аль медведём, волохатым, страшным! Назад-то не знает, как оборо-
титься, а на глаза любезной в таком виде показаться неловко – упреждала ведь! Пошаста-
ет-пошастает так, множество народу перепугает да подальше в лес-то и уйдет от греха.
(Ой, много зверья  таким-то путем  развелось! Вот они  какие, Скарапеи-то.)
      Да,  зелье были девы-то, их науку лишь Финист Ясный Сокол одолел да конек- Горбунок маленько.
      Ну, вот, значит, жили эти люди среди лесов, хозяйство их тоже было немудреное:  птица Гамаюн, какую все слушали (она их уму-разуму учила, да судьбу предсказывала), птица Алконост, с коей медовуху варили, радовались да песни играли, и птица Сирин, от коей одни беды да страднья.  Бывало, с ней попечалуются, слезу пустят о жизни своей дремучей, а когда палками да каменьём побивают, грозятся перья повыщипать да изжарить вредную птицу!
       А той, сердечной, и так тошнехонько : в цельный век слова никто доброго не сказал, никто не улыбнулся ласково, объедков принесут, кинут – жри,  куколь поганая, чтоб печали все твои сгинули! И пойдут Алконостушку тешить да холить: и с руки покормят, и перышки пригладят, а то ленту лазоревую повяжут, росой медвяной напоят.
      Расплачется тут от обиды Сирин-то, ну , и проклянет маленько, а люди-то ее опять хулят да поносят, нежитью обзывают! Шум, гам подымутся, птица Гамаюн от сна встрепенется:
- Что ж от вас покою нет никакого! Побросайте свои печали да беды под бел-горюч камень алатырь да дальше живите, а птиц да Арысь-зверя не троньте, не то будет вам заместо печали горе великое! Да изберите себе наконец старшого!
      Народ образумится, в затылках почешет, мол, прости нас, Сирин, не со зла мы, а по не-
разумности, и Гамаюна-то не ослушаются, разве что кто полюбопытствует,  что это  такое «горе», но его быстренько приструнят, мол, сказано тебе – великое.
      Задумались люди об избрании  старшого, как птица велела.
      Собрались под дубом, поговорили, избрали. Престол  – стул такой - ему выделили,
а тот возьми и отлучись, куда все пешком ходят, вернулся, а там уж другой паря расселся,
тот говорит:
- Что расселся? Я  старшой!
А этот-то:
- Чем докажешь? Я же на стуле сижу!
А отличить их друг от друга невозможно: они же одинаковые! Опять собрались думу думать, надумали, было, стул всюду с собой таскать, так он тяжелый – несподручно!
Порешили в стуле дырку сделать, чтоб никуда ходить не было нужды, да в горнице  пре-
стольной такой дух тяжелый стал, что люди туда и ходить перестали! Опять незадача!
      Вынесли молодцы загаженный стул под дуб, а на ветвях, как на грех,  птица Гамаюн  дремала,  да какая тут дрема, когда не понять, что глаза ест;  продрала птичка очи свои:
- Да что же вы опять творите?! Ни сна от вас ни роздыху! Что за смрад стоит? Змей Горыныч что ли прилетел?
Молодцы потоптались, помялись да и бухнули:
- Не гневайся, но не можем мы старшого  меж себя избрать, может, красну девицу
 на то место поставить?
- Да вы рехнулись никак! – всполохнулась птица, - али мало вас от девок красных озверело? Ну, как красна  девица  осерчает на глупость вашу?! Она ж вас всех козлами по
лесам да рощам разгонит! Мне  токмо новых амазонок не хватат! Вот что: раз не можете сами без свар да перебранок, пригласите-ка братьев из чужаков – пущай правят.
      Молодцы переглянулись – и то правда: чужие-то не то что с нами,  меж собой не схожи! Авось, не перепутаем!
      Братья пришли, народ оглядели, согласились, говорят, ладно, будем! Только слушаться нас – станем города возводить, да назваться как-то нужно, ну, раз росами  хо-
лодными  умываетесь, будьте росинами, а мы князья ваши! На том и порешили.
      Зажили  по-новому, житьишко-то стало порядочнее, да, правду молвить, за строитель-ством  недосуг стало  птиц да зверье шугать. Так и жили:  города ставили, кумирни воз-
водили, гимны  богам  пели да князей славили, пашню орали, детей  да надобности растили.
      Со временем надобностей да  желаний так  наросло (а на каждую нужду свой покро-
витель  взыщется),  что ни пахать времени не стало, ни киселя хлебнуть:  пока  всех богов-то нахвалишь да умилостивишь,  день-то и прошел, а с утра и маковой росинки  не успел
в рот-то ухватить
      И решил один князь другой веры искать, где пришлось бы одному богу гимны петь да  пахучи угли курить. Созвал вкруг себя гостей-иноверцев,  стал выспрашивать  про закон да обряд. Те рады стараться: каждый свою веру хвалит да благости сулит. Сначала князю аллахова вера приглянулась:  многих жен подле себя держать можно (а у него их уже порядком было), да другой гость так красно говорил о муках Христовых, так  славословил правду его, что склонился  князь Христову веру принять да народ окрестить.
      Повелел князь по всей земле  кумирни да капища порушить,  а взамен храмов с золочеными маковками  понастроить, имена срамные позабыть, а всякому впредь именоваться, как Бог повелит!
      Многие повиновались, иные в леса дремучие подались, да их разыскали, капища по-
жгли, а поганцев-то повыкурили да сгубили.      
      Стали люди обвыкать, старое забывать, много претерпели, новые города  поставили.
Веру блюли, только стали замечать, что добры  молодцы  как-то мельчают:  и  с лица раз-
ными стали, и хворью  страдали, и лукавить научились.
       Скажем, один на печи тридцать лет сиднем  сидел – ноги немощь съедала (спасибо каликам перехожим, их молитве господь внял – встал молодец богатырем),  другой у друга жену обманом увел, а третий мамку ослушался -  стал с камешка на камешек прыгать по воде да в речке-то бесславно и потонул.
      Но в годину трудную все собирались, супостата изгоняли и далее жили.
      Словом, живут, когда надо отпор врагу дадут, когда сами  междоусобь затеют, ну, через кровь да страдания создали довольно обширное  государство, и выделился из них единоличный властитель, а по-простому – царь.
      Вера крепко силу над людьми  взяла, да и, правду сказать, ничего дурного не пропо-
ведовала, вера-то, разве что цари стали себя чувствовать помазанниками  Божьими, через
которых  Всевышний  волю свою вершит, и стали  думать о себе как о непогрешимых и
всегда  правых, да стали выдумывать, что, дескать, миссия особая на нашем государстве лежит, ну, и возгордились!
       А людям-то внушали быть послушными  жребию, нести  крест свой смиренно да в чести и совести  себя блюсти и тому детей с малолетства наставлять.
      Так и прозябали, не без того, конечно, трудности-то были: то податями прижмут, то
какое новое поветрие велят исполнять усердно, но народ-то он тоже  не андел небесный:
полыхнет пожаром,  устроит свой  бунт,  бессмысленный и беспощадный  (и много их,
бунтов-то, бывало: и  медные, и  соляные, и  крестьянские, и казацкие, а однорядь даже
дворяне служивые бунтовали, да их окоротили), ну, царь али царица (тогда страх древ-
ний  перед  красной  девицей уж  позабыли) главарей прикажут переловить, накажут примерно, людей усовестят, народ-то  почешет в затылках, мол, бес попутал, и далее живут.
      Жили так   жили и дожили до своего золотого века, учредили всем понятный порядок: работные дома поставили,  лекарей в больницы снарядили, к малым детям  наставников приставили  уму-разуму обучать да совесть в них взращивать.  Старость да бедность тоже по возможности призрели, даже для голи перекатной да девок непотребных  (ну, тех баядерок, что в лентах да бубенцах перед публикой талант свой в гибкости кажут)
отдельные домы  в узких улочках попрятали. Ну, тюрьмы,  понятное дело, тоже были. (А как без них? Людям без острастки тоже  нельзя: иной слукавит, другой соблазнится, сворует аль прибьет кого, третий в казну как к себе в карман залезет – по преступлению и наказание).
      Но и университеты, театры, музеи да библиотеки построили и прочие заведения.
Каждый избрал себе занятие, как Бог повелел:  кто землю пахал да скот растил, кто
мастерил да сапожничал, кто лавки да лабазы держал, кто служил отечеству военным
аль статским . (Бывало,  молодого человека всей дворней на государеву службу  прово-жают, а папенька еще и наставление даст, мол, смотри, не урони чести, помни,  кровь  каких фамилий в тебе смешалась, не гни выи пред сильным мира сего, служи честно делу своему, а не  старшему чином! И  знай: коли  честно  даже погибнешь, мне больно будет, а, коли узнаю, что  против совести пошел!.. Мне и всей фамилии – стыд и срам  великий
на все времена! Перекрестит своим  родительским  благословением -  и ступай себе с Богом.) Ну, бывало,  конечно,  кто просто так около царя отирался да выгод искал.
      Само собой, и  специальностям всяким люди обученные  были, и художники свои нашлись, музыканты, артисты и писатели, коих знали и за пределами государства, и мыслители появились …
      Вот с мыслителей-то все и началось! Стал юношам, сердцем трепетным да умом  пыт- ливым, такой порядок вещей все более мерзостным  казаться, смутился их  разум, и начали они других смущать, дескать, работаете-работаете, а хлебаете один кисель – мед и молоко лишь в праздник видите, а те, кто ничего не делает,  мед плошками, молоко не то стаканами – кувшинами денно и нощно уплетают! Все надо у бездельников отнять да меж собой поделить, и будут у нас молочные да медовые реки течь, а берега-то все кисельные: там  брусничные,  эти вот малиновые, а здесь овсяного киселя!
      Ну, ясно, народ смутился, враз поднялся, царя и его вельмож да генералов – взашей,
а с ними заодно  прочих там специлистов  разных:  артистов, музыкантов, ученых! На кой
ляд такие нахлебники?! Ну, потом чуть поостыли, кое-кого оставили – лекаря там, учителя
чахотошного, инженеришку  (своих-то еще не научили) и жалование им назначили самое
что ни на есть нигодящее – так , чтоб только ноги таскали да дитю могли буквы показать
аль в глотку заглянуть, полечить чтоб.
      В то время война меж людьми  полыхнула, ну, постреляли полстраны, и укрепились
у власти смутьяны окончательно. Создали Смутьянский Союз и велели храмы порушить:
бога никакого и прочих сил  нет и  никогда  не было!
      Услыхал  Господь такие речи, сильно удивился: как это? Вот он, я, живой и нетленный, да и как сотлеть в мире могут Любовь, Красота, Правда, Совесть?!
Стукнул палкой о землю – позвал  отступника, Падшего Ангела.
      Тот явился, о косяк двери плечиком оперся, ногу за ногу заложил, стоит, когти пилочкой пилит – всем своим  видом показывает, как ему некогда!  Оглядел его Господь, головой покачал…
- Хорош, - говорит,- треклятый сын: пальцы кольцами с каменьём  огрузил,  пинжак пайетками расшил, штаны парчовые напялил, а смердит от тебя серой да козлом за версту! У тебя ж  воды горячей в котлах немеряно, хоть бы  ополоснулся перед встречей-то!
Враг засопел, вроде с обидой даже:
- Что ты девка  красная, чтоб я перед встречей с тобой ополаскивался?! Не нравится – не нюхай. Я в пекле как в бане: в пару да чаду, а ежели  кажные пять минут копыта мыть, воды не напасешься; да и печи остынут, а на Земле, к моей бабушке, все померзнет: думаешь, Солнце одно твое Землю обогревает?! Зима придет -  отмоюсь.
Господь улыбнулся  примиряюще  да и молвит:
- Я тебя не лаяться  позвал, а вон, взгляни-ка, не твоя ль работа, не ты ли людей совратил
да с пути  истинного  сбил?
Ну, отступник пригляделся, осклабился и бухнул:
- Совращать лестно праведников, а такие и сами скурвятся!
- И не жаль их тебе?
- А че их жалеть?! Сами участь избрали.
- Так и ты, вроде, сам стезю выбрал, а вот стоишь, жалишься… Я тебя вот о чем прошу:
ты к ним не суйся, еще более жизнь не погань - им и так тяжко придется.
- Ладно, не буду, только и ты от них отступись, и поглядим, что из этого получится.
- Ну, этого совсем обещать не могу: есть же среди них праведники, наверное, ну, хоть
малым числом, как же я их оставлю?
Враг поганенько  ухмыльнулся,  башкой покрутил и согласился:
- Будь  по-твоему: праведников блюди,  коли найдешь, а других уж оставь!
На том и  разошлись.
      Тем временем смутьяны  совсем стыд потеряли: раз бога нет и ничего нет,
дескать, мы теперь и есть честь и совесть, на нас молитесь,  а мы будем за вас  день и
ночь думу думать, чуть потерпеть-пострадать, понятное дело, придется, но знайте: Око
и Ухо наши недреманные за вами следить будут, и чуть бунтом запахнет – накажем!
(Люди  согласились – бунты всегда наказывались, -  на Око и Ухо  внимания  не обратили, а терпеть народ приучен:  он еще от давних лет помнит, что в рай можно войти только в узкие врата – через страдания, поэтому никто не возразил.)  А там новые работные дома построим, крупные фабрики и заводы поставим,  вскорости меду и молока всем хватит – сколь хошь - хоть ложкой, хоть плошкой греби, а крестьяне несознательные нам вообще без надобности, но, пока мед-молоко в реки не направили,  пущай поживут, да не все, а лишь те, что в гурты собрались! Мы всему миру покажем, что у нас путь особый  да и миссия  своя есть!      
      И начали строить. Перво-наперво построили систему,  да такую подлую: кто сеял-пахал, тот от своего не ушел. (Как же от землицы, потом-кровью политой, да от коровки своей уйти?) А кто ничего делать не умел, тот побежал руководить и рассказывать, как нужно пахать и сеять по новому разумению. И как-то стало в народе дураков прирастать… И что ни дурак, то во власти,  потому их не по уму иль умениям в
начальники ставили, а тех подбирали,  кто от указующего перста верховной  чести-совести сам ни на шаг и другим не дозволит (оно ведь издавна говорится: заставь дурака богу молиться - он и лоб расшибет). Ходит такой, зорко поглядывает да ябедничает, что
тот аль иной не согласен с центральной линией, ну, с несогласными – разговор короткий:
тюрьмы-то  старые  использовали  да новых на северных островах заместо церквей-монастырей  пооткрывали.
      Стали люди не только начальства бояться (вот когда про Око да Ухо поняли!), но и соседа своего остерегаться, а вдруг и тот кляузничает? (Оно и,  правда, находились сосе-
ди – приглянется что у иного, а взять нельзя! Ну, он настрочит ябеду, куда следует... Глядь:  через пару месяцев, что приглянулось, себе заграбастал али в начальники выбился, а человек бесследно сгинул, будто его и не было. ( Чего и ожидать от людей, коли совесть и честь отдельно от человека?!)
      Во вторую очередь забор вокруг страны поставили, чтоб никто секретов строительства
не вызнал, и приступили к сооружению заводов и фабрик. Да так хитро повернули: строи-телей  песнями да лозунгами подбадривать!  (И нашлись  же  писатели и поэты, музыканты и  актеры, которые смогли  воспеть этот неимоверный подвиг народа, и многие  талантливо! Героев отдельных -  на пьедестал, кто больше нормы сработал, и поют им славу и  хвалу, а человеку оно и лестно в новые знаменитости-то попасть! Были, правда, и такие, кои  воскликнут: «Быть знаменитым некрасиво. Не это подымает  ввысь!» Но ему тут же  кляпом  глотку заткнут, еще и  пригрозят отослать, куда Макар  телят не пас.)
      А подвиг и  необычность вот в чем: под песни и барабаны строит народ, скажем, спичечную фабрику в такой стороне, где не то что щепы какой, пенья-коренья днем с огнем  не сыщешь, и об этом даже не помыслит, а уж как построит, задастся  вопросом, не оконфузились ли мы?  Глядь, а с другого конца под песни да баян везут  уж к  месту и щепу, и пеньё, и серу, чтоб щепу в нее макать!
      Народ перемигнется: а мы-то сомневались! Наши-то честь и совесть все преду-смотрели, нам ли, дуракам, в государственном масштабе мыслить?! И давай хвалебны оды слагать уму непомерному верховной чести-совести, а та хвалы слушает да все более в своей правоте уверяется.
      Только чуть люди от строительства оправились, а тут иноземный супостат лезет! Ну, собрались, жен-детишек поцеловаи и пошли, как в старину деды-прадеды  ходили со Змеем Горынычем воевать! И одолели же! Хоть множество животов за отчизну свою по-
ложили, зато гнали врага до самой его столицы и знамя свое невиданное на  их главной
колокольне укрепили!
      Зауважали сопредельные державы  молодое государство, а иные  в нем угрозу себе узрели, но как с победителями не посчитаться?!
      А победители домой  вернулись да с новой силой и  рвением принялись что восстанав-ливать, а что и новое возводить, но забор вкруг себя вновь поставили, правда, пожиже,
потому как территория поболе стала, а жердей да досок отпустили по старому числу.
(Руководители-то по прежним  качествам отбирались, только теперь образованнее стали,
а образованный дурак еще опаснее: он же инициативным становится! Да еще и лозунг «с коленцем» подкинет: «Нет в свете такой  дурости, какую бы мы не  переплюнули!»
Вот и ходит иной,  такой важный да  чванливый, того и гляди, от сознания собственной значимости лопнет (тьфу-тьфу, чтоб не лопнул, а то нечистот разгребать – не разгребешь). Ну, понятно, и умные были, но умные-то они за интерес работают,  им меду не надо, дай только интерес свой испытать: так иль не так выйдет, как просчитали -  они  во власть-то не лезут! А дураку-то завсегда  хотелось на  миру быть -  всем доказать, какой он ловкий да удачливый,  сколько он всего может да знает! (Хочу -  в космос  слетаю,  хочу – реки вспять поверну! Ну, в космос, правду сказать, поспели – гордились страшно! Весь  мир обогнали,  заодно и  припугнули,  припомнили и об особой миссии  народной.)
       А вкруг начальника еще и подхалимы соберутся, поют песни о его великом уме и таланте! А он на них свысока поглядывает да пошумливает, зато сам перед старшим  чином, чисто пудель карликовый,  выслуживается, подачку выпрашивая! (Понятно,  ему-то тятенька  наставлений не давал! Беречь чести смолоду не учил! Какой   же с  него спрос?)
      Бывало, сидит такой  талантище в кресле  своем  служебном,  до ночи работает (и другим нельзя со службы-то уйти), пробки электрические уже от перенапряжения погорят, а ему и не видать, в каком уголку свою закорюку-подпись поставить, он осерчает да прикрикнет: «Что это темно, как в немытой заднице?!» А подхалим тут как тут: «Ох,  Иван Иванович, совсем вы себя не жалеете, все в работе, все-то вы знаете, везде сами побывали, нет, чтоб другим поручить!»
       Ну, начальство от такой похвалы помягчеет, разомлеет и уже без острастки в голосе скажет: «Ну, ладно, сегодня уж по домам, но завтра, чтоб … пробки новые поставить!»        И укатит на машине домой аль к полюбовнице. За ним и остальные разойдутся.
А утром люди придут на службу, а им другого начальника представляют, мол, вот вам
Петр Петрович, любите и слушайтесь!
       (Об  Иван-Ваныче  никто и  спросить не посмеет, потом лишь узнают, что за развал в делах его перевели другое ведомство разваливать или, если хорошо начальнику угождал,
на повышение пошел.)
       А Петр Петрович глянет строго, скажет, что не так надобно делать, а совершенно даже наоборот, и все кинутся наоборот  делать: так, как приказал новый начальник, а не  как того дело требует.
      Так век и протоптались то по указанию Ивана, а то по повелению Петра... Появится Сидор со своими фантазиями - бросятся ему угождать. Что же  при таком раскладе путного создать можно?
       Однако построили две  больших трубы : по одной  мед, по другой молоко текут, но только в другие страны…
      Тут народ маленько ошалел, пошуметь собрался, но тут вышел один из начальников
и так сердечно заговорил, что систему нужно поменять, верховную честь-совесть отме-
нить, по-новому жизнь строить, вообще без чести и совести, но результат чуть обождать
придется, а забор срыть надобно, чтоб людей зазаборных  (с другой стороны забора) больше не пугать!
(Оно и  верно,  люди-то давно в  щелку забора нос сунут,  видеть – ничего не увидят, но
чуют воздух как-то свежее, что ли. И с другой стороны люди тоже любопытствовали,
бывало, но их либо палками стражники с собаками отгонят, либо  спертым  духом так обдаст, что сами рады бежать без оглядки, еще и расскажут другим в назидание о крепком химическом оружии  смутьянских  росинов.) Поэтому забор нужно было порушить.
      Люди вдохновились, к начальнику еще романтиков прибыло, забор  срыли, от свежего
воздуха чуть не захлебнулись, судили-рядили, как новую жизнь строить, ну, понятно, меж собой уже кой-чего поделили (так, мелочь: заводы  там,  недра  и прочее).  Потом порешили  большущий союз распустить, малыми государствами дружить, а главного начальника президентом величать, а того-то первого, кто душевно так говорил, на бобах оставили и романтиков от себя отпугнули... И остались только деловые и циничные. Поперву-то  вроде искренне задумывались, чем  народу помочь, да ничего путного не придумали.
      Вот один президент считал-считал и понял, что на всех-то благ не хватит, да и знает
прекрасно, что народ уже давно научился жить самостоятельно: кто торгует, кто вору-
ет, авось,  не вымрут!
      Вдругорядь президент посидел, подумал, велел народ к культуре привлекать и к религии повернуть, ну и развлечь маленько, чтоб смеялись и много не думали. И правда: веселье да  шутки с экранов телевизоров не сходят,  колдуны да ворожеи счастье грядущее предсказывают;  книг переиздали тьму, только как-то все навыворот: писателей, каких весь мир знает, не читают, а всякие ужастики да детективы – нарасхват; скрипачи да органщики концы с концами еле сводят, а те самые баядерки бесстыдные, которых раньше только в закрытых клубах показывали, везде и  всюду откровения   своей жизни  рассказывают, свои новые апартаменты расхваливают да глазки подкатывают, мол, вот мы есть элита! И на все это дети малые смотрят и мыслят по их образу и подобию жизнь свою строить!
       Другой президент решил сначала казнокрадов да выжиг наказать, ему на иные госу-
дарства кивали: вон, мол, у них как  чина заприметят во мздоимстве аль воровстве – три
поколения  потомков к  университетскому образованию не допустят! За десяток лет по-бороли. А он скривился: наши, мол, в других державах обучат, иль фамилию  дитю заменят. Так ничего и не придумал! Потом  восхотелось президенту  инвесторов в свою страну завлечь (уж к тому времени и  президенты по миру поездили да и люд простой помотался за тряпками да иным барахлом, и люди  зазаборные увидали, что у росинов все так же расположено – две руки, две ноги; глаза - тоже два! Чего  бояться?) Инвесторы-то, правду сказать, приезжали. Приедут, посмотрят, удивятся:  мать честная! Это ж надо все с головы на ноги ставить! Плюнут да уедут. А из своих, которые наприватизировались, тоже норовят в других странах построиться, где все и так на ногах стоит.
       Так ничего нового и  не вышло. А народ-то от трудов  напрасных, ожидания бесплодного, омертвения души и безысходности стал спиваться  да помирать рано и многим числом.
      Видит президент – опять нужно что-то менять, объявил новые выборы, и избрал
народ полтора президента (ну, есть же поговорка: ни два ни полтора, а тут полтора - и баста! А народ-то  уже  давно  без чети  и совести:  ему что два, что полтора.)
      Стал  полтора  президента по новой  все считать  да пересчитывать, чего в стране-то
есть, видит – мало есть, на всех не хватит, ну, да ладно, раз на всех не хватает, хоть себе
да ближним, а там лишний народ-то повымрет, надо оставить только, чтобы две волшебных трубы обслуживали: мы от этого все равно будем валюту иметь да в специальный фонд складывать. На том и порешил  и немного успокоился.
      Но покой длился недолго. Помыкался полтора  президента по запредельным государствам и вдруг сообразил, что те скоро мед и молоко брать не будут, посколь-
ку наловчились получать лучистую энергию из огурцов. Да такую чистую, легкую и
дешевую!
      Призадумался, а тут, как назло, еще то там труба прохудится, то в другом месте капнет: трубы-то старые! Ну, ясно, подлатают да опять качают, а делать что-то нужно:
боязно, что все сразу рванет – убежать люди не успеют.
      Вот он уж и новые, мудреные и очень мелкие, технологии призывает внедрять, и  модернизировать всю страну, бьется, ровно Золотой  Петушок на спице! «Вперед!»- лозунги в народ бросает… А куда?  В какой  перёд, ежели за последние лет двадцать ни одного заводишки своего, ни одной дорожки не проложили?!
      Так ничего и не выходит. Еще предлагает таланты в народе искать  прям-таки с малолетства, а того недодумал, что народ-то давно не только чести-совести, достоинства, но и во многом ума лишился: оно не только взрослые спиваются – дети малые и те от дури всякой  как чумные ходят да ничего не хотят - только веселиться! (Им же по ящику всякие Домы  Любви  показывают да песни без смысла и живого чувства курлычут, под них только жевать да мослами трясти!) Где ж в этакой куче навозной перлы разыскать?
      А что же  иные страны? Не боятся? Нет, они озабочены тем, как конец  света пред-отвратить, да  угадать пытаются, какая комета этот конец несет  (а и не комета это вовсе!)
И того не ведают, что всем бы миром  собраться да циничных-то начальников -  под опеку, скорее все  старье-то железное  демонтировать, а то рванет все разом – вот и конец всему!
      Есть все-таки у народа  росинского  особая миссия – конец света обеспечить, и с этим они, люди-то росинские, достойно справятся…