Из цикла Попутчики Проводы в командировку

   Я сидела в вагоне поезда и смотрела в окно на провожающих. Мое внимание привлекла одна парочка. Их трогательное прощание настолько заинтересовало меня, что я невольно стала прислушиваться к их разговору.
   — Ну, Лёлечка, хватит уже слезы лить, еду, как всегда, ненадолго, всего на три недели. Ты и соскучиться не успеешь. Ну, помнишь? Как тогда? Нечего волноваться!
В сухомятку питаться не буду, обещаю.
Ну, вытри слезы. Что, платок уже мокрый? Возьми мой! 
Женщина взяла платок, высморкалась.
   — Я в чемодан положила тебе дюжину носовых платков, — сказала она, — и носки, Юрочка, не забудь... — Он перебил ее:
   — Все помню, носки менять каждый день!
 
   Поезд дернулся и стал медленно набирать скорость, мужчина вскочил на подножку вагона. Женщина побежала за вагоном, что-то кричала и посылала воздушные поцелуи, потом отстала.
   Мужчина зашел в вагон, он оказался моим попутчиком. Небрежно забросив свой чемодан на верхнюю полку, снял плащ и поздоровался. Мы познакомились.

   — Ольга Дмитриевна, — протянула я ему свою руку.
   — Юрий Михайлович Ветров, — сказал он, слегка пожав мою руку.

   — Юрий Михайлович, простите, я только что была  невольной свидетельницей вашего расставания с женой.
   Он вздохнул: — Да, вот так каждый раз!
   — Часто бываете в командировках? — Опять спросила я.
   — Приходится, такая работа.
   — И каждый раз, такие проводы? — Не унималась я.
   — Да, каждый раз,— спокойно ответил он.

   — Любит Вас очень?
   — Ревнует!
   — А что есть повод?
   — Да нет! Повода я не давал, — смущенно заулыбался он.

     Я внимательно посмотрела на него:
   — Значит, все-таки...

   Он вскинул на меня взгляд и ничего не ответил.
   Теперь я смутилась: "Что я делаю? По какому праву я допрашиваю этого совсем незнакомого мне мужчину? Что со мной происходит? Может, всему виной  профессиональная журналистская привычка"?
 
   Принесли чай. Я достала небольшой пирог, который испекла накануне отъезда.
   — Угощайтесь! Попробуйте мою стряпню.
   Юрий Михайлович поблагодарил и взял пирог.
   Затем, он отхлебнул из стакана и обжегся.

   — Ух, горячий! Кипяток прямо!
   — А вы не торопитесь, Юрий Михайлович! Спешка любому делу вредит.
   — Да! Это так! — улыбнулся он.
 
     Беседа возобновилась. Теперь ее начал, он:
   — А знаете, Ольга Дмитриевна, — начал Юрий Михайлович,
   — Мне почему-то очень захотелось рассказать вам одну сокровенную историю,   которая приключилась со мной не так давно.

   — Очень люблю слушать разные истории, особенно сокровенные, — улыбнулась я.
   — Да? Тогда слушайте! — в тон мне подыграл он:

   — Это было осенью, — начал он свой рассказ. Стоял дождливый, холодный   октябрь. Я должен был ехать в очередную командировку по проверке одной сельской школы. Простите, я вам не представился в своей должности: — инспектор РОНО. Прошу любить и жаловать!

   Я улыбнулась его шутке, мне она понравилась, а ему придала уверенность в изложении его истории.

    — Ну, вот, — продолжал он, — жутко, не хотелось ехать!
И не только из-за плохой погоды. Простудилась и заболела моя жена, и я боялся оставлять ее больную одну. Но, делать было нечего. Ехать было надо.
В первый раз в мою командировку не провожала меня Лёлечка. На душе было неуютно и тревожно.

    Через три с половиной часа поезд доставил меня до станции Разъезжая.
    Я вышел из вагона и немного растерялся, не зная, что делать?
    Было уже около девяти вечера, к тому же, дождь лил, как из ведра, а поселок Лёсенки, конечный  пункт моей командировки, находился в 150 км от станции, куда я прибыл.

   Я огляделся и стал искать глазами какой-нибудь вид транспорта.
   Но ничего не увидел, кроме лошади, которая была привязана к дереву.
   — Вам куда, не в Лёсенки? — услышал я сзади голос и, оглянулся. Передо мной стоял человек небольшого роста, в брезентовом плаще с капюшоном, накинутом на голову, отчего трудно было разглядеть его лицо.

   — Да, — обрадовался я, — в Лёсенки.
   — Ну, тогда я за вами. Такси подано! — И он махнул кнутом, в сторону дороги, где стояла, привязанная к дереву та самая лошадь, которую я, только что, видел.

    "Здоровый юмор", — подумал я про себя!
    — На таком такси да по такой дороге вряд ли к утру доедем.
      Но все равно это было лучше, чем провести ночь в холодной комнате  вокзала. 
    И я забрался в телегу, крытую брезентом и удобно расположился на соломенной подстилке.

    Назвать это ездой было бы ошибочно. Мы плелись по размытой дождем дороге, меся жидкую кашицу грязи, которая, отскакивая от колес телеги и брызгая на брезент повозки, попадала иногда внутрь, через открытое отверстие-окно в брезенте.

    Как долго мы ехали, я не помню, невероятно, но я не заметил, как, задремал.
    — Ну вот здесь и заночуете, — разбудил меня голос "таксиста".
    Я выглянул в сквозное отверстие в брезенте. Мы стояли, возле небольшого бревенчатого дома, дождь по прежнему не переставал лить, усиливая темноту и так наредкость темной ночи.

    — Гостиниц у нас нет, уж не взыщите. — Но у Елены Сергеевны вам будет лучше, чем в гостинице. — И с этими словами Гриша — так звали моего "таксиста", поставил мой чемодан на крылечко дома.
   
    Я выбрался из повозки и увидел, как на крылечко сейчас же вышла женщины в фуфайке, накинутой на плечи. Я подошел ближе.
    — Здравствуйте! — Она протянула мне руку.
    — Елена Сергеевна Ракитина.

    Рука была маленькая и теплая, почти горячая, в моей ледяной ладони.
    — Ветров Юрий Михайлович, — еле выговорил я свое имя, одервеневшими от холода губами.
    — Ой, да вы совсем промерзли, заходите скорее в дом, там тепло, я печку истопила.

    Я прошел в дом. Большая русская печь, еще пылала жаром, и я, подойдя к ней,  приложив холодные руки к ее горячей стенке, окинул комнату взглядом. Напротив стоял небольшой диванчик, над ним полочки с книгами, у окна с ажурными тюлевыми занавесками стоял маленький школьный письменный стол, на котором лежали книги и  стопка тетрадей. Посередине комнатки стоял круглый стол, накрытый белоснежной льняной скатертью. За легкой занавеской, протянутой от русской печки до противоположной стены, в нише, пряталась кровать хозяйки дома.

   Комната была небольшой и освещенная слабым светом керосиновой лампы, фитиль
которой был убавлен, казалась еще меньше.
   Елена Сергеевна подошла к столу, подкрутила фитиль.

   — У нас в половине одиннадцатого электричество вырубают, так вот приходится с керосиновой лампой вечерять.
   — Да вы не стесняйтесь, раздевайтесь. Мокрую одежду у печки можно повесить. Мойте руки и садитесь за стол, самовар уже готов. Давно, наверное, не пили чай из настоящего русского самовара? Он мне в наследство от бабушки достался. Я сейчас чай заварю с травкой. Если успели простудиться, так простуду, как рукой сразу снимет.

   Она говорила ласково певуче, двигаясь по комнате плавно, как лебедушка. И от ее голоса мне становилось спокойно и уютно.
 
   Елена Сергеевна принесла и поставила самовар на стол и, насыпав в заварной чайник каких-то трав и залив все это кипятком, поставила чайничек наверх самовара.

   — Пусть немного попарится, — сказала она.
   Не прошло и нескольких минут, как по комнате распространился удивительный запах мяты душицы, гвоздки и малины.
   Елена Сергеевна поставила на стол керосиновую лампу и принялась меня потчевать, предлагая то одно, то другое.

   — Кушайте, кушайте не стесняйтесь, вот попробуйте эти ватрушечки. Сегодня только испекла, а вот пирог с клюквой, с ребятами собирали. Ее здесь у нас так много, хоть лопатой греби. Ребятки-то из бывшего моего класса, теперь, я не веду их, руководство передала Марии Дмитриевны. Тяжело стало совмещать классное руководство и обязанности директора школы, а к ребятам привыкла и они ко мне. Вот иногда и встречаемся — то за грибами в лес, то по ягоды.
   Она говорила, как пела, необычно растягивая слова, и голос был у нее нежный, ласковый.
 
   Я слушал ее, но слов не слышал, я упивался, как музыкой, звучанием ее необыкновенно мелодичного голоса; пламя лампы освещало ее раскрасневшееся, немного взволнованное лицо, оно показалось мне необычайной красоты и я, залюбовался. В памяти вдруг всплыла некрасовская строка: "Есть женщины в русских селеньях!"
   "Да, – подумал я,– такая красота и в такой глуши пропадает".

    — Ой, что это, я совсем вас заговорила, — спохватилась Елена Сергеевна, заметив, что я гляжу на нее, как-то особенно и почти не слушаю ее, она засмущалась.

    — Ну, что же это я! Вы же с дороги, устали, да и спать уж пора. О делах завтра. Я вам на диване постелю.
    Но спать мне не хотелось, хотя усталость давала о себе знать. Я лег, прикрыв глаза в щелочку наблюдая, как она убирала со стола, потом, потушив лампу, она скрылась за занавеской.
 
    Начало светать, дождь закончился. Ветер разогнал тучи, и большая круглая луна заглянула в окна, залила своим серебряным светом небольшую комнату. Я лежал теперь уже с открытыми глазами, сна не было.

    За легкой занавеской, что скрывала кровать за русской печкой, я увидел Елену, готовящуюся ко сну. Легким  грациозным движением, она скинула свои одежды, расплела косу. Роскошные, густые волосы золотистой волной упали на спину, покрывая ее почти до самых ягодиц. Не успев надеть на себя ночную сорочку, она предстала передо мной совершенно оголенной, во всем девственном великолепии женственной девичьей фигуры, будто любовно выточенной рукой искусного  скульптора.
 
    При виде этой, казалось, неземной красоты, у меня перехватило дыхание.
    Я не помню, как оказался рядом. Как, задыхаясь от нахлынувшего на меня, огромного, неизмеримого по своим масштабам и, казалось, неземного счастья, стал покрывать жаркими поцелуями всю ее, с ног до головы, упиваясь и наслаждаясь запахом ее тела и волос.

   Она не оттолкнула меня, а с жаром заключила в свои объятья, как будто ждала меня всю жизнь!

   Все три недели моей командировки пролетели, как один день! Я был на седьмом небе от счастья, если так можно выразиться!

   Я ничего не обещал Елене, но для себя все уже решил. Я уезжал с мыслью, что сразу же, по приезде домой, расскажу все Лёлечке, и она, конечно, меня поймет!

   Юрий Михайлович замолчал. Я тоже молчала.
   — И что было дальше? Вы все рассказали своей жене? — не выдержала я долгой паузы.
   — Судьба была против моего счастья, — Юрий Михайлович глубоко вздохнул и продолжил свой рассказ.
   — Я приехал домой и застал свою квартиру пустой: Лёлечки не было, я, не раздеваясь, плюхнулся в кресло, соображая, что бы это значило?
   Так я сидел некоторое время, перебирая в уме разные варианты. У моей жены не было подруг, она по своему характеру, была замкнутой, ни с кем не общалась, родных у нее тоже не было. Мать умерла на третьем году после нашей женитьбы.

   — Юрий Михайлович! Как хорошо, что вы приехали, —– послышался голос у двери, которую я, как оказалось, не закрыл. — Это была Анна Федоровна, соседка по лестничной площадке.

   — Ваша жена в больнице, — сообщила она, — но вы не волнуйтесь, кризис уже миновал, и сейчас она пошла на поправку, я ее сегодня навещала, очень ждет вас, несколько раз меня переспрашивала, проверяла ли я — приехали вы или нет?

    У жены, как оказалось, было двухстороннее воспаление легких.
Я вошел в палату. Она ждала меня и увидела, как только я открыл дверь.
Улыбка радости озарила ее бледное, исхудавшее лицо, по щекам потекли слезы. Я обнял ее, стал успокаивать.

   — Забери меня домой, — умоляющим голосом произнесла она, — дома я скорей поправлюсь.
    Я хотел сделать, как она просила, но врачи не советовали, ее забирать, ей необходим был еще стационар.

    Выписалась Лёлечка спустяя месяц после моего приезда домой. Но она была еще не совсем здоровой и очень слабой. Понадобился почти год до полного ее выздоровления. Я уделял ей очень много внимания, все хозяйственные дела взял на себя: готовил, ходил по магазинам, мыл полы, а в свободное время вывозил ее на прогулку в парк.

    О Елене я старался не думать, но она все время стояла у меня перед глазами и, засыпая, я боялся, что во сне нечаянно могу произнести ее имя. О разговоре с женой, который я подготовил, когда ехал в поезде домой, не могло быть и речи.

    Шло время, с каждым днем Лёлечке становилось все лучше, и я, от души радовался ее выздоровлению. Как-то само собой получилось, что в хлопотах и заботах, которые окружили меня со всех сторон, я реже стал думать о Елене. Нет! я, конечно же, не забывал о ней, она жила в моем сердце. Но мое второе "я" запрещало мне думать о ней. И еще, я страшно боялся за Лёлечку. Я, даже не мог представить, что с ней может произойти, когда она обо всем узнает!

    Но судьба, как будто забавляясь и играя со мной, готовила мне сюрприз.   
    Совсем недавно, а если быть точным, неделю назад, я встретил в коридоре РОНО Марию Дмитриевну, учительницу, а теперь уже, как выяснилось, директора школы в Лёсенках.
    Мы обменялись приветствиями.
    — Значит теперь вы во главе школы. А Елена Сергеевна, что же, сначала классное руководство вам отдала, а теперь и всю школу? А себе что оставила? — как можно безразлично-шутливым тоном произнес я. А у самого все внутри задрожало и ноги стали  какими то ватными.

    — У-у-у! — улыбнулась Мария Дмитриевна, — у нее теперь забот хватает! Дочка у нее родилась. Елена теперь в декретном отпуске по уходу за ребенком.

    Меня, как будто  молния ударила, прошла по всему телу, я даже вспотел весь. А Мария Дмитриевна с многозначительной улыбкой и, глядя прямо мне в глаза, добавила:
    — Между прочем, девочка ну просто вылетая вы!

    Весь вечер до глубокой ночи я слонялся по городу, домой идти не хотелось. Я знал, что Лёлечка меня ждет и волнуется, но я не хотел думать об этом и гнал от себя эти мысли.

    Трудно  передать тогдашнее мое состояние. Сердце разрывалось пополам. Я не знал, что мне делать, как поступить. Я не мог оставить Лёлечку, потому что у нее кроме меня, никого не было. И я не мог жить без Елены, потому что впервые в жизни полюбил по-настоящему и понял, что такое счастье! А мысль о том, что я стал отцом, возносила меня до небес!

    Мы с Лёлечкой прожили десять лет, но детей у нас не было и не могло быть. Мы переживали по этому поводу, и одно время даже подумывали: не взять ли нам ребенка  из детского дома.

    И вот теперь у меня родилась дочь. Наша с Еленой дочь! Мне захотелось все бросить и прямо сейчас со всех ног бежать, лететь к Елене и дочке! Но, я вовремя остановился. Как на это посмотрит Елена? Ведь прошло больше года, как я уехал из Лёсенок и за это время ни одним письмом, ни  одной весточкой не напомнил о себе, не сказал, как сильно я ее люблю.

    Он опустил голову и замолчал. Потом встрепенулся, посмотрел на меня каким то особенным взглядом, в котором вдруг сверкнула надежда!
    — Ольга Дмитриевна! Посоветуйте, что мне делать?! — с отчаяньем в голосе произнес он.

    Я некоторое время молчала, потом, как можно мягче произнесла:
    — Юрий Михайлович! Никакой совет, ни мой, ни чей либо другой, не поможет вам. Слушайте свое сердце, оно, и только оно, скажет вам, как поступить!

    Я ничего не знаю о дальнейшей судьбе Юрия Михайловича Ветрова. Не знаю, какое он принял решение, но мне очень хочется верить, что оно верное!