***

Возвращение

Фильм о детстве Андрея Арсеньевича Тарковского задуман как киноэссе. В основу положена лирико-философская медитация «почти» от первого лица. Речь идёт не о сугубо биографически истолкованном детстве, но, скорее, о метафизике детства в судьбе художника, имеющей конкретные земные очертания и всегда уникальный человеческий путь... Вместе с тем в этой пред-данности просвечивают архетипические смыслы: зов родины и потерянный рай, семейный очаг и человеческая бездомность, гроб и колыбель, искупительное страдание и таинство творчества, взаимодействие пространства и времени, смерти и бесконечности, души и окружающего мира. Возвращение длится всю жизнь, но не имеет возврата своим результатом во времени. Оно осуществляется между «да» и «нет», по ту сторону невозможного, в недрах вечности, «сквозь щелочки между секунд»...
Композиционно фильм должен строиться на экзистенциальном скачке от непостижимой космической запредельности в топологический локус г. Юрьевца и его живописных окрестностей; это доминантное пространство сюжетно развертывается в двойной четверице суточного (ночь, утро, день, вечер) и годичного (лето, осень, зима, весна) круга. Фабула кинофильма выстроена на имеющихся документальных и художественных материалах (записи, лекции, автобиография, последнее интервью Андрея Тарковского, дневники и письма семьи Тарковских, размышления Леонардо да Винчи, музыка Баха, Чюрлениса, Леры Авербах...), на основе использования которых реконструируется ведущая тонально-смысловая линия, равно как и медитативная метафизическая атмосфера этого замысла.

Перед зрителем — чистый белый холст киноэкрана. Гаснет свет. Фильм начинается кромешной тьмою, мраком, фрагментом «Черного квадрата» К. Малевича, в глубине которого после появления слова ВОЗВРАЩЕНИЕ начинают медленно проступать звезды (с самого начала звучит музыка, сопровождающая рождение мира), появляются туманности, галактические скопления, светила...
Одна из звёзд укрупняется и проявляется в центре экрана в виде закрытого цветка лотоса. Лотос открывается, из него истекает яркое свечение. Вместе с ним вылетает некий объект (точка), за которой следит кинокамера (взгляд зрителя).
Звёздное небо расширяется, и мы видим солнечную систему. Яркое блестящее солнце, планеты. Голубая планета. Панорама земли из космоса (допустим, с околоземной орбиты, нечто вроде «Соляриса»...). Наш объект медленно снижается: возникают контуры Волги... Укрупнение географического масштаба: речная излучина, поворот Волги в районе Юрьевца... Наш объект укрупняется, и мы видим птичку, которая летит по течению воды (с запада — на восток), приближается к повороту... Город с неба крупным планом, на рассвете, восход солнца... Птица медленно скользит над утренними улицами, сонными водами, садами, крышами, берегами реки... Уходит в весенние поля и луга... Плеск воды, шум ветра, шелест трав... Может быть, гроза. Вечер. Закат. Ночь. Птица влетает с лёгким коротким чириканьем в открытое окно одного из домов, стоящего внизу небольшого спуска сбегающего от Храма…
Мы видим дом внутри. В доме суета, но тишина  стоит такая, что слышно (последовательно возникающие звуки) тиканье часов, шелест плотной холщёвой юбки пожилой женщины, которая хлопочет у печи с чугунком в соседней комнате, периодическое мужское покашливание, шарканье чьих-то шагов, капает вода в металлический сосуд. Иногда слышится женское оханье и глубокое её же воздыхание. Панорама. Голые бревенчатые стены. Слева от входа в комнату белёная русская печь. Возле неё опираясь, руки за спину стоит отец. Далее вход в соседнюю комнату. Затем на стене висит картина (литография) Саврасова «Грачи прилетели», под ней стоит большой кожаный диван. По следующей стене два окна, за ними видна улица Юрьевца, между ними сверху круглые в коричневом поблёскивающем ободе часы, ниже  между окнами  семейные фотографии. Под ними невысокий комод с керосиновой лампой под зелёным абажуром.   
Крупно. Посреди комнаты  большой обеденный стол.
Слышится голос: «Постели льняную скатерть». Стол накрывается льняной скатертью.
Крупно. Лицо матери. Пот. Усталые глаза. Рядом спиной мужчина  – отчим, врач.
С другой стороны стола пожилая женщина - акушерка. Она держит мать за руку. Крупно. Две женские руки.
Крупно. Глаза отца. В них усталость и сострадание. Раздаётся детский крик. Слышится мужской голос: «Человек родился». Врач подносит ребёнка отцу.
- «У вас сын, мой дорогой!»
Отец кивает, глаза влажные. Выходит из комнаты.
Отчим подносит ребенка матери.
- «Ну, Маруська, следующего рожай, где хочешь! Слишком уж нервно – принимать у своих».

Отец на улице, у дома, за калиткой. Курит. С Волги раздаётся шум и треск, идет лёд. Волга пошла. Вечереет, и небо совсем чистое, первые звёзды. Издалека слышна гармошка. На лице усталость, спокойствие и радость. Воспоминание о дороге в Юрьевец.

Поезд старый с паровозом. Москва-Кинешма. Едут медленно. (Диалог) Народу в вагонах немного. Ехали долго. Около суток. Вечер. Ночь. Потом утро. На улице прохладно, а в вагоне тепло. Радостная музыка передаёт настроение радости и ожидания.
Мать говорит с улыбкой: «Только бы не родить в пути. Раньше надо было выезжать».
Отец – «Ничего, Бог даст, успеем!»         
Приезд в Кинешму. Обширная привокзальная площадь. Много людей. Разговоры. «Пойдет ли Волга?». Много ямщиков с лошадьми. Лошади едят овес из мешков. Мешки надеты на морды. Весело прыгают воробьи. Важно ходят куры.  Летают грачи. Птицы клюют выпадающий из мешков овёс.
Отец сговаривается с одним из ямщиков. Садятся в широкие розвальни. Уезжают.
Ехать километров тридцать. Разбитая весенняя дорога вдоль Волги. Едут медленно. (Диалог)
Постоялый двор. Небольшой деревянный дом. Рядом денник с лошадями.  Лошади кормятся овсом и сеном. Отец и мать сначала гуляют  по широкому двору, огороженному высоким забором. (Диалог) Поздний вечер. Затем  входят в дом. Пьют чай. Ночь. Потом немного спят. Проходит три часа.
Затем вновь ночная дорога по замёршей Волге. Так быстрее. Полная большая луна плывет над ними, слегка освещая путь. В её неверном свете мы видим то лицо матери, то отца, то бородатого ямщика. Поскрипывают полозья. Разговор об опасениях успеют ли проехать. Волга должна вскрыться. Между разговором мать, глядя на луну, представляла, кто же у неё родится. Лицо луны подсказывало лица то девочки, то мальчика. (Диалог)
 
Москва. Солнечный день. Окно. На подоконнике черноволосый юноша пишет на листе бумаги. 
«Я родился 4 апреля 1932 года на Волге в г. Юрьевце Ивановской области…».
Отрывается от бумаги, смотрит в окно. Потом продолжает.
«Отец мой — Тарковский Арсений Александрович, поэт, переводчик, член Союза Советских писателей. Инвалид Отечественной войны, орденоносец. Мать — Вишнякова Мария Ивановна, сейчас работает корректором в типографии им. Жданова».
Снова прерывает письмо. Смотрит в окно.
Мы видим  Деревенский дом. Женщина качает колыбель...
Арсений Тарковский, «Колыбель»
Она:
Что всю ночь не спишь, прохожий,
Что бредёшь — не добредёшь,
Говоришь одно и то же,
Спать ребенку не даёшь?
Кто тебя ещё услышит?
Что тебе делить со мной?
Он, как белый голубь, дышит
В колыбели лубяной.

    Все это время камера движется вдоль деревянных бревенчатых стен. Полутьма. Свет от маленькой лампочки или от лучины. Дверь. В ней мужчина. Странник в шинели или в армяке. За ним тьма.

Он:
Вечер приходит, поля голубеют, земля сиротеет.
Кто мне поможет воды зачерпнуть
из криницы глубокой?
Нет у меня ничего, я все растерял по дороге;
День провожаю, звезду встречаю. Дай мне напиться.

Она:
Где криница — там водица,
А криница на пути.
Не могу я дать напиться,
От ребенка отойти.
Вот он веки опускает,
И вечерний млечный хмель
Обвивает, омывает
И качает колыбель.

Он:
Дверь отвори мне, выйди, возьми у меня что хочешь -
Свет вечерний, ковш кленовый, траву подорожник...

Комната в доме, где родился Андрей. Отец укачивает своего малыша. Поёт шутливую песенку:
Расскажите, как живёт
Ваш любимый, милый кот.
Рано утром он встаёт
И, как водится, орёт.
Вот, вот, как живёт
Наш любимый, милый кот…

В это время мать стирает пелёнки во дворе... Хочется спать. Андрей плакал почти всю ночь.

Отец пишет стихотворение. Из соседней комнаты слышится крик малыша. Он не видит и не слышит ничего. Идет рифма. Мать входит в комнату и обращается к нему и просит помочь покачать маленького Андрея: «Асик, покачай Дрилку...» Он не слышит… Мать, вздохнув, выходит…

Отец стирает пелёнки во дворе. Солнце уже печёт. Блестит так, что слепит глаза. И снова стихи… Мы слышим фрагмент стихов, которые звучат в голове отца.  В глазах растерянность – пелёнки или строчки стихов. Продолжать стирать или взять ручку записать родившиеся строчки.

Андрей в пелёнках спит на диване. Рядом сидит мать. Входит в комнату отец, в руках  корзина с грибами. Мать ждала его. Она подходит к нему. Отец ставит корзину на табурет рядом с дверью в комнату. Он обнимает её за плечи. (Диалог)

Калитка у дома рядом с подъёмом к Храму. Мать стоит возле забора. Отец перед ней. Прощаются. Разговор.  (Диалог) Некоторое недопонимание.

Поезд, увозящий отца в Москву. Он стоит в тамбуре у окна. Курит.

Андрей в Москве в своей квартире. Идет подготовка к съёмкам «Зеркала».  Комната со светлыми стенами. Пол покрыт простым наборным паркетом «ёлочкой». Посредине стол, вокруг него готические стулья. Широкое, почти во всю стену окно, открывающее вид на Москву. Справа от стола низкая скамеечка, заставленная цветами. Слева напротив тумбочка с разными старинными вещами. Мы видим два разных самовара нетрадиционной конструкции.  Над столом висит небольшая хрустальная люстра. Короткий диалог Андрея Арсеньевича и писателя А. Мишарина. (Диалог) Затем мы слышим его голос:
«Моё детство я помню очень хорошо, очень хорошо я помню свое детство, потому что для меня это самый главный период что-ли в моей жизни. Самый главный, потому что он потом определил все мои впечатления, которые уже сформировались в позднее, зрелое время, гораздо позднее, когда я уже стал взрослым».

Вечер.  Мать и бабушка рвут черемуху. (Диалог) Она растет за  кузницей...

Улица Юрьевца. Ночь. Погода тёплая, на небе ясная полная луна. Шумят речки.  Мать вышла во двор. Не спится.  Андрей, не спавший и кричавший два часа, только что уснул. Мать курит,  смотрит на  полную луну и вспоминает свою дорогу в Юрьевец перед рождением Андрея.

 Ранее утро, все тает, ручьи журчат, всюду скворцы. Всю ночь шел дождь. Бабушка идет с колодца (колонки) с вёдрами.

 День. Юго-восточный ветер, очень тепло и пасмурно. Несколько дней идет Волга. Звонят колокола, солнце блестит. По двору бегают птички. Мать насыпала хлебных крошек воробьям.

Париж. Квартира. Последний год жизни Тарковского. Андрей Арсеньевич в постели. Болезнь. Он разговаривает со своим сыном Андреем о своей матери, о детстве. Короткий диалог (Диалог) и монолог:   
«Когда мама умерла, я почувствовал себя очень одиноким, я может быть впервые почувствовал, что она была самым близким человеком в моей жизни для меня. Хотя мы жили разобщенно и отдаленно друг от друга. Я плакал последний раз, когда умерла моя мама».
 
Лето. Вторая половина дня. Тихо, лишь слышно стрекотание кузнечиков. Мать идет с Андреем на руках  за церковь в небольшую рощицу, а потом спускается на луг к речке. Она рассказывает ему обо всём, что видит. (Монолог) Трава до колен. Цветов так много, что вся гора пестрая. Есть уже ночные фиалки…
 Андрей лежит на трех поленьях, в конверте. Мать  купается в речке.  Она уверенно плавает, потом лежит на мелководье, подставляя красивое стройное тело солнцу… Музыка спокойная, лёгкая, светлая. В конце сцены появляются тревожные нотки.
   
 Марина Арсеньевна Тарковская в своей квартире в Москве, она вспоминает:
«Была мама — это тоже целый мир, надежный, любимый, но повседневный, привычный, со множеством требований и запретов. Мир, от которого Андрей, самоутверждаясь, отталкивался в детстве, а став взрослым, уже не смог в него вернуться».
          Сначала мы видим Марину Арсеньевну, потом фотографии матери, и эпизод из фильма «Зеркало», где мать приходит к сыну. Открывшему дверь внуку  говорит, что ошиблась дверью.

Москва. Квартира в доме на Щипке (1-й Щипковский переулок, д. 26, квартира 2). Разговор отца с матерью. (Диалог) Уход отца из семьи.

Москва. Поздняя осень. Марина гуляет возле дома на Щипке. Вдали показался человек в коричневом блестящем кожаном пальто.
«Это папа», -  шепчет Марина и бежит нему навстречу. Солнечно. Листвы мало и солнце ярко заливает улицу. Марина торжественно возвращается с отцом. Держит его за руку.
Это её мечта. На самом деле в это время она увидела, что это не её отец. Блёклая жухлая листва шелестит под детскими ножками, обутыми в старенькие ботиночки. Солнце накрыла тучка. Она обегает мужчину справа и продолжает бежать, но уже медленней. На глазах слёзы…
Андрей и Марина гуляют возле своего дома. Отца с новой женой подходят к ним. Здороваются, дают им по яблоку. Отец взял левую руку Марины и правую руку Андрея, свободные от яблок, в свою руку и держал  так, прижимая к себе. Короткий разговор. (Диалог) Слова обращённые отцом и иногда его женой Антониной Александровной и короткие, но радостные и доброжелательные ответы детей. Последняя фраза Антонины Александровны: «Арсений, нам пора, прощайся с детьми».   Отец и его жена уходят. Марина и Андрей остаются. Марина: «А почему наш папа живет не с нами, а с чужой девочкой Лялей…». Андрей молчит, но так как будто он знает какую-то тайну и не хочет пока рассказывать её маленькой сестрёнке.  Вздыхая, Андрей берёт Марину за руку и они уходят. Их маленькие фигурки удаляются…
 
Война. Москва. Очереди за хлебом. Очередь за водой из колонки.

Москва. Ярославский вокзал. Мать, Андрей и Марина едут в эвакуацию в Юрьевец.  Их провожает отец. (Диалоги отца и матери. Отца и детей.)
Путешествие Москва – Иваново- Кинешма -  Юрьевец. Поезд старый с паровозом. Москва-Кинешма. (Диалоги Мать, Андрей, Марина)  Едут медленно. Народу в вагонах множество. Едут долго. Больше суток. Вечер. Ночь. Потом утро. На улице прохладно, а в вагоне тепло. Но не от печки, а от тепла множества людей. Напряженная торжественная музыка передаёт настроение растерянности, усталости, страха. Андрей серьёзен и строг. Он старший мужчина в семье в этом путешествии. Надо заботится о маме и сестрёнке.  Баржа Кинешма – Юрьевец. Люди. Узлы. Чемоданы. Живописные берега Волги.  (Диалог) Разговор. Мать рассказывает о Волге, о России, об отце, который их любит и ждёт встречи.
Приезд в Юрьевец. Порт. Встречает бабушка. Разговор о Москве, о войне. (Диалог) Андрей веселится. Прыгает и смеётся, вовлекая Марину в свою игру.  Безотчётная радость переполняет его…

Италия. Время путешествий. Время работы над сценарием «Ностальгии». Разговор с Тонино Гуэррой о родине, о том, что Андрею Арсеньевичу трудно возвращаться домой, когда там уже нет матери. (Диалог)  Слова  Андрей Арсеньевича о матери:
«Это была удивительная, святая женщина и совершенно не приспособленная к жизни.  ...  ...мы ходили буквально босиком. Летом вообще не носили обуви, у нас ее не было. Зимой я носил валенки моей матери. В общем, бедность — это не то слово. Нищета! И если бы не мать... Я просто всем обязан матери. Она на меня оказала очень сильное влияние. Влияние даже не то слово. Весь мир для меня связан с матерью. Я даже не очень хорошо это понимал, пока она была жива. И только когда мать умерла, я вдруг ясно это осознал».
 
Дом в Юрьевце. Время войны. Мама собирает Андрея в школу. Оправляет пальтецо и застёгивает на нем все пуговицы. Напоследок приглаживает, поправляет чёлку. Он встряхивает головой, возвращая волосы в «свой порядок».  Мать смеётся. Затем надевает ему на голову и завязывает под подбородком старую шапку ушанку.
Андрей выбегает на улицу,  развязывает шапку,  расстёгивает верхнюю пуговицу пальто и бежит в школу.

Начальная школа в Юрьевце. Андрей в классе. Читает Пушкина.

Снова Италия. Время путешествий. Продолжение разговор с Тонино Гуэррой. (Диалог) Андрей…
«Сегодня я видел ужасный, печальный сон. Я опять увидел озеро на севере. Как мне кажется, где-то в России. Рассвет. На другом берегу — два русских православных монастыря и церкви необычайной красоты. И мне было так тоскливо, так печально на душе».
Мы видим озеро. Рассвет. На берегу монастыри и церкви.
Далее лицо Андрея Арсеньевича. Он представляет себе такую картину:
Мальчик в лодке пытается плыть против течения реки, но река сносит его...

Юрьевец. Война. Новогодний утренник. Строят пирамиду. Наверху Марина. Мать разучивает с девочками «Танец матрёшек», учительница музыки репетирует с Андреем «Весёлый ветер» Дунаевского.   

Москва. Андрей Арсеньевич вспоминает о Юрьевце и своих увлечениях.

Андрей, хоть и маленький и худенький, но выглядит очень хорошо. Всегда аккуратно подстриженный. С белым воротничком. Только веснушки для него элемент, уменьшающий его природную красоту. Урок в классе. На него заглядываются местные девочки. Передаётся записка… Андрей читает записку и смотрит на высокую круглолицую девочку, сидящую через две парты от него. Мы видим только конец надписи: «…Ты очень красивый, я таких красивых ещё никогда не видала, только вижу двоих тебя и Берштейна. Я тебя очень люблю». Записку отбирает учительница.

Осень. Дом. Мать собирается за клюквой. Надевает вязаную кофту. Повязывает платок. Андрей и Марина греются на кафельной лежанке у печки. Андрей пишет письмо отцу. Марина шьёт наряд для куклы. Слышится голос Андрея:
«Милый папа!
У нас всё хорошо. Мама собирается за Волгу за клюквой, а когда нас распустят на каникулы мы поедем туда в деревню. Мама будет работать в колхозе, а если и меня примут и я буду работать. Ты просил меня заниматься по-французски, и я занимаюсь на рояле. Я с Маринкой больше не дерусь. Папа приезжай скорее с войны. Мне, маме и Маринке очень хочется в Москву. Маринка шьет пупсику одежду. Целую крепко, крепко твой А.Т.»

День. Мать сидит на крыльце и пишет письмо отцу.
«Милый Ася! Сегодня отправила тебе письмо с Андреевыми рисунками...    ...  У меня что-то ноет и пощипывает сердце, то ли от нервов, то ли от летних корзин с ягодами. Таскали ведь пуды за 20-40 км. Сейчас страшно вспомнить. Послезавтра пойду в свою библиотеку за книгой для вечернего чтения, у нас с этими греками так хорошо... Андрей часто читает вслух (а как не любил!)... Не знаю что и искать: может быть  о первобытных людях. Не знаю...»
Время от времени берёт в руки рисунки Андрея и с любовью их рассматривает. На экране крупно появляются эти рисунки.

Зима. Андрей бежит к Волге. Пальто расстегнуто наполовину, шапка ушанка и мамины валенки. На лёд реки приземлился самолёт. Настоящие лётчики. Надо увидеть. Снежный склон Волги. Дети катаются на санках и ледянках. Самолёт недалеко от берега. Лётчики выгружают почту, посылки. Дети на берегу собираются вместе и смотрят на лётчиков. Андрей с вершины  берега видит самолёт, на секунду останавливается. Потом сбегает вниз.            
Сцена, как её видит Андрей. Один из лётчиков женщина, очень похожая на мать (это женщина из сцены со странником). Андрей смотрит на неё. Их взгляды пересекаются. Женщина улыбается и кивает головой. Другой лётчик очень похожий на отца. Он подходит к Андрею, снимает перчатку и протягивает руку.  «Привет, герой. Ты не проводишь на почту». Андрей поднимается с лётчиком по склону. Наверху взрослый  берет  ручонку Андрея,  в аккуратно зашитой варежке, в свою руку в лётной перчатке. Идут к почте. Андрей радуется приключению и гордится таким спутником.
Летчик-отец спрашивает: «А кем ты хочешь быть, герой?»
Андрей: «Не знаю. Я хочу быть и лётчиком как Вы, и врачом, как дедушка и писателем как папа. Но временами, ещё кем-то чего я пока не знаю…»
Лётчик загадочно отвечает: «Да, ты сможешь быть всем…»

Вечер. Дети спят в разных углах комнаты. Мать садится за стол и начинает писать письмо мужу на фронт. Мы слышим текст письма:
 «...У нас почти неделю уже дикая метель. Ветер дует вдоль Юрьевца во всю бесконечную его длину с нижнего конца в верхний и снег валит с ног. В трубе воет... Мама поплелась к Аннушке на именины (приглашена на пирог!). Хорошо быть одной и отвечать только за себя, ужасно видеть свое бессилие, свою ничтожную весомость в мировом водовороте».
 Камера отъезжает от стола к окну. Вглядывается в темноту ночи. На экране в это время холодный промёрзший Юрьевец. Морозный ветер дует вдоль его длинных, бесконечных улиц. Сугробы. Сугробы. Одинокий фонарь.
Голос матери. «Природа великая обманщица, ей нужны экспонаты для опытов, для развития своей малопонятной нам системы. Она заставляет любить, рожать, страдать за рожденных и оберегать их жизнь, право которой распоряжаться остается за ней. Я подолгу не сплю ночами, и лежу, лежу в лунной мути и все думаю, и хочется бежать по метели и сугробам и найти тебя и сказать это все тебе, самому близкому мне человеку, несмотря на всю шушеру, которая засорила нашу жизнь. Вдумайся и пойми, какая все это шушера.
Прости, Асик! Будь здоров и не сердись».
Одноэтажные дома. Тёмные окна. Волга, скованная льдом. Ритм движения камеры ускоряется. Во всём этом должно видится одиночество и порыв. 

Москва. Андрей Арсеньевич в своей квартире. Вечер. Он думает:
«Очень давно не видел отца. Чем больше я его не вижу, тем становится тоскливее и страшнее идти к нему... Какие-то мучительные, сложные, невысказанные отношения. Как-то не просто все...
Может быть, написать письмо? Но письмо ничего не решит. Мы встретимся после него и оба будем делать вид, что никакого письма не существует. Достоевщина какая-то, долгоруковщина...
Мне гораздо легче общаться с совершенно чужими людьми почему-то...»

Арсений Тарковский за кадром читает своё стихотворение, «Перед листопадом»:
Все разошлись. На прощанье осталась
Оторопь желтой листвы за окном,
Вот и осталась самая малость
Шороха осени в доме моем.
Выпало лето холодной иголкой
Из онемелой руки тишины
И запропало в потемках за полкой,
За штукатуркой мышиной стены.
Если считаться начнем, я не вправе
Даже на этот пожар за окном.
Верно, еще рассыпается гравий
Под осторожным ее каблуком.
Там, в заоконном тревожном покое,
Вне моего бытия и жилья,
В желтом, и синем, и красном — на что ей
Память моя? Что ей память моя?

Лето. Грохот проходящего за лесом поезда... Дрожит кринка с молоком на полке в сенях, падает на пол: молоко разливается, течет по ступенькам...
Крупным планом: кузнечик — в траве...

Москва. Андрей Арсеньевич вспоминает бабушку и её смерть. Сначала его голос, затем действие переносится в храм, где отпевают бабушку.
Андрей Арсеньевич Тарковский:
«Как я боюсь похорон! Даже когда мы хоронили бабушку, жутко было. И не потому, что она умерла, а от того, что кругом были люди, которые выражают чувства. Даже искренние. Это выше моих сил — когда близкие мои выражают чувства. Я помню, мы стояли с отцом у церкви, дожидаясь возможности увезти гроб с бабушкой (ее отпевали и хоронили в разных местах), отец сказал (не важно, по какому поводу): «Добро пассивно. А зло активно». Когда отпевали бабушку, в числе других покойных (кажется, их было около восьми-семи), в церкви на Даниловском кладбище, я стоял в головах гроба, недалеко от Марины и матери. Марина часто принималась плакать. Священник записал имена покойных и отпевание началось. Когда священник по ходу службы называл по именам всех покойников, мне показалось, что он забыл упомянуть, пропустил Веру (это имя бабушки). Я так испугался, что стал пробираться в сторону священника с тем, чтобы напомнить ему имя бабушки. Мне казалось, что если я этого не сделаю, с бабушкой случится что-то ужасное. Она знала перед смертью, что её будут отпевать. И сейчас она лежала, веря, что ее отпевают, а священник по забывчивости пропустил ее имя. А она лежала мертвая, а я знал, что она тоже страшно бы перепугалась, если бы могла чувствовать и понять, что во время отпевания забыли ее имя. Я уже был рядом со священником, который во второй раз стал называть покойных по именам, когда услышал:
— Веру... Значит, мне только показалось. Ну, как я испугался!»

Смена изобразительного плана: мелькают фрагменты Юрьевца, колыбель, стадо коров в лугах, берег реки, чайки над Волгой в свете догорающего заката... Бабушка входит в тёплую речную воду. Тишина. Легкий плеск воды. Женщина плывет через ночную реку. Тают огни покинутого города в тумане... На темный берег тёмной реки выходит из воды маленькая девочка... Она улыбается.

Михаил Тарковский, сын Марины Арсеньевны читает свои стихи, «Я чувствую в крови...»:
Тебе, моя Любовь, тебе, чье имя всуе
И я произнесу, когда отговорят
В счет будущих стихов о Кинешме и Шуе
Дарованные мне так много лет назад
Полночный небосвод, свирепый от мороза,
Холодных поездов затертые скамьи,
Съезжающий стакан и топот паровоза,
Тревожный, как тоска по прошлому семьи,
По лучшей из держав Земли... А я подолгу
Скитался, одинок, у тех ее границ,
Где бабушка на спор переплывает Волгу
Под грохот надвигающихся плиц.

Утро. Мать сидит в доме у окна и пишет письмо отцу на фронт.
«Асенька! Ждем от тебя писем, очень беспокоюсь не о том, что у тебя что нибудь случилось, а о тебе вообще, о стихах, о твоем состоянии. Пиши».
Мать вспоминает прошедшие дни. Дети Андрей и Марина с мамой идут за грибами в лес. Далеко и надолго. Целых два дня, с ночёвкой в доме похожем на старую лесную избушку и с хозяйкой похожей на старую «бабу-ягу». Путешествие в детскую сказку. Дети собирают грибы. Стараются собрать побольше, соревнуются, но очень дружно, не ругаются. Высокие сосны и густые ели. Лучи солнца сквозь хвою и листву. Марина играет на пеньке в столовую. Создаёт и продаёт земляничные обеды и черничные ужины, бегает на базар за покупками. Андрей лазает по деревьям. Он путешественник. Ищет путь в тайге…    
Потом они идут в деревню на ночлег через поле льна.  Нежно-зелёное пространство с тонкой голубой «пеной» цветов. Марина впереди в коротеньком синеньком платьице с тёмными загорелыми тоненькими ножками, в левой ручонке баночка на тесёмочке с красными ягодами. Мать сказала Андрею: «Смотри, какой Мышик необычный. Запомни хорошенько этот день…».
Мать вновь возвращается к письму:
«На рассвете вчера я вернулась на это место в лесу, где мы играли. Мне хотелось, пока спят дети, собрать ещё ягодок и уже идти в Юрьевец. На опушке было тихо. Голосишки ребячьи уже замолкли навсегда в этом месте; у пенька, где была «столовая», валялись грибки-тарелочки и спичечная пустая коробочка. Мне сделалось так грустно, а потом  так страшно. Только вчера здесь было так уютно, как в хорошем домике, и вдруг сделалось торжественно, как после похорон. Я плюнула на ягоды и побежала скорее к детишкам – живым: умер только вчерашний день и вчерашние голоса…». Постепенно мы слышим только голос матери и видим вновь поляну и дорогу  в деревню, но там нет никого…

Москва. Андрей Арсеньевич в своей квартире стоит перед окном. Мы слышим его слова. Он опирается головой в окно. Перед его внутренним взором  пробегают картинки: мать молодая, собирает его в школу в Юрьевце; отец, приехавший с фронта и дети бегущие к нему; Марина, стоящая наверху пирамиды; маленький Андрей, сын, прыгающий на его рабочем столе, и Андрей Арсеньевич не ругает его, а смеётся…      
«Я... ужасно люблю и мать, и отца, и свою сестру, и своего сына. Но на меня находит  столбняк, и я не могу выразить своих чувств. Любовь у меня какая-то недеятельная. Я хочу только, наверное, чтобы меня оставили в покое, даже забыли. Я не хочу рассчитывать на их любовь, и ничего от них не требую, кроме свободы. А свободы-то и нет, и не будет».
   
Кинешма. Вокзал. Поезд. Мать, Андрей и Марина садятся в поезд в Москву. Поезд набирает ход. Андрей смотрит в окно. Он видит леса, перелески. Картина меняется, появляется Москва. Институт Востоковедения. Экспедиция. Тайга.
ВГИК. Начало работы в кино. «Иваново детство» Лес. Овраг. Малявина и  В. Зубков. Строгое лицо маленького Коли Бурляева.
«Андрей Рублёв». Поляна в лесу. Солоницын в монашеском одеянии.
«Солярис». Возвращение блудного сына.
Канны. Красная дорожка. Приз.
«Зеркало». Заснеженные улочки подмосковного городка, изображающего Юрьевец. Дом.
«Сталкер». Узкоколейка. Поля. Цветы. Разрушенные строения.
И вновь сцена из «Зеркала». Мать идет с маленькими Андреем и Мариной. Стоп-кадр. Смерть матери.
Мы снова видим купе поезда. Андрей взрослый. Один. Но мы скорее чувствуем, чем видим присутствие Марины. Голос Матери: «Я очень счастлива, что Андрей будет не один, с Маринкой я за него спокойна. Она его так любит, что охранит от всяких бед и напастей именно своей любовью…». Голос Марины Арсеньевны: «Я не смогла ни защитить, ни спасти Андрея своей любовью. Он мало в ней нуждался. Жил по-своему – летел прямо в огонь и сгорел…».
Ход поезда ускоряется. «Ностальгия». Путешествие с Тонино Гуэрро по Италии.  Янковский идёт со свечёй по древнему бассейну. Канны. Фестиваль.               
«Жертвоприношение». Горящий дом.
Париж. Квартира. Большая железная кровать с ажурной спинкой. На ней Андрей Арсеньевич худой, бледный. Резко выделяются скулы.  Приезд сына. На лице отца страдание и радость.
Клиника Артманн в пригороде Парижа. Андрей Арсеньевич. Последние часы. Мы слышим его голос, раздающийся как бы в большом пространстве:
«Религию, философию искусство — эти три столпа, на которых удерживался мир — человек изобрел для того, чтобы символически материализовать идею бесконечности, противопоставить ей символ возможного ее постижения (что, конечно, невозможно буквально)... Человек понял, что стоит перед лицом бесконечности»…

Маленькая полянка. Андрей Арсеньевич возле ручья. Кривая берёзка. Трава невысокая, но зелёная. Андрей  в джинсах,  жёлтой лёгкой дублёнке и кепке. Оглядывается. Он присаживается у воды и опускает руку в ручей. Сначала он один, потом их угла кадра появляется Леонардо да Винчи. Он в серой тоге, как римлянин. 
Леонардо да Винчи:
«Друг мой, речная вода, которую ты осязаешь рукой, является последней, которая уже утекает, и первой, которая только примчалась; то же происходит и с мгновениями времени».
Андрей Арсеньевич, не удивляясь его появлению, внимательно слушает его, потом говорит:
«Есть только один вид путешествия, которое возможно, — в наш внутренний мир. Путешествуя по всему свету, мы не очень-то многому учимся. Не уверен, что путешествие всегда оканчивается возвращением. Человек никогда не может вернуться к исходному пункту, так как за это время изменился. И разумеется, нельзя убежать от себя самого: это то, что мы несем в себе — наше духовное жилище, как черепаха панцирь. Путешествие по всему миру — это только символическое путешествие. И куда бы ты ни попал, ты продолжаешь искать свою душу».
Леонардо да Винчи:
«Смотри: некто надеется и жаждет вернуться к своим истокам, на свою родину — он как мотылек, который летит на свет. Человек всегда испытывает влечение с веселым любопытством встретить новую весну, новое лето и вообще много новых месяцев и годов, — но даже если время, по которому он так тоскует, когда-нибудь наступит, ему всегда будет казаться, что уже слишком поздно: он и не заметил, что его влечение содержит внутри себя зародыш его собственной смерти. Однако это влечение — квинтэссенция, дух всех элементов, который через душу проникает в человеческое тело и постоянно жаждет вернуться к своим истокам. Ты должен знать, что эта самая тоска — квинтэссенция жизни, служанка Природы и что человек — это слепок мира».
Мы видим картины русской природы…

Арсений Тарковский читает своё стихотворение «Плыл вниз от Юрьевца...»:
Плыл вниз от Юрьевца по Волге звон пасхальный,
И в легком облаке был виден город дальний,
Дома и пристани в дыму береговом,
И церковь белая на берегу крутом.
Но сколько б из реки чужой воды я не пил,
У самых глаз моих висит алмазный пепел,
Какая б на глаза не оседала мгла,
Но в городе моем молчат колокола
Освобожденные... И было в них дыханье,
И сизых голубей глухое воркованье,
Предчувствие мое; и жили в них, шурша,
Как стебли тонкие сухого камыша,
Те иглы звонкие, смятенье в каждом слове,
Плеск голубиных крыл, и юный шелест крови
Испуганной... В траве на кладбище глухом,
С крестом без надписи, есть в городе моем
Могила тихая. — А все-таки он дышит,
А всё-таки и там он шорох ветра слышит
И бронзы долгий гул в своей земле родной.
Незастилаемы летучей пеленой,
Открыты глубине глаза его слепые
Глядят перед собой в провалы голубые.


Снова клиника Артманн. Париж. Лицо Андрея. Закрытые глаза. Уставшее лицо. Камера движется выше. На стенке кровати птичка – воробей. Он вылетает в открытую форточку. Улетает. Париж с птичьего полёта. Потом леса, поля. Волга. Юрьевец.  Воробей снижается. Делает круг.  Садится на крест, торчащий из воды…   
   
Камера поднимается вверх, движется от Юрьевца вниз по Волге (с севера — на юг), медленно поднимаясь вверх: высота птичьего полета (контуры Волги); высота самолета (марево уходящей земли); высота околоземной орбиты (земля из космоса; здесь возможна контаминация с кадрами из «Соляриса»)... Земной шар постепенно удаляется, сливаясь с прочей звездной пылью, погружаясь в галактические туманности, в жерло Вселенной...
Обнажается неисследимая глубина бездонности. Яркая точка, вырастает в бутон лотоса. Бутон раскрывается в сверкающий цветок. Из него вылетает Птица. Исчезает. Светлые точки на экране начинают потухать, погружаясь во мрак, в черную пучину Непостижимого. Внезапно после мгновенного появления слова ВОЗВРАЩЕНИЕ вспыхивает свет. Перед зрителем — чистый белый холст киноэкрана.

Семеновское-Москва-Углич-Юрьевец-Иваново
Лето 1998-Лето 2000-Весна 2002-Весна 2009

ПРИМЕЧАНИЕ: в использованных цитатах из писем А. Тарковского сохранена авторская пунктуация.