Любовь

Пошёл дождь. Кляйн перестал настукивать своими палочками по спинке сиденья и прижался лицом к стеклу:
– О! Пошему мы долго не есть ехать?
– Пунктуальность жмёт? – фыркнул Кеша. – Это есть менторский ноу-хау Папы. Когда мы есть плохо играть, Папа есть говорить наш шофёр три часа курить солома, чтобы эти фир думкопфе есть сидеть и думать какие они есть пи…
– Хватит, Кеш, – вступился за тевтонскую психику Костик. – Плохо выступили.
– Плйохо шоу? – не поверил немчик и уронил палочку. – Пошему? Я так есть бам-бам-бам и ещё ба-ба-бам-барабам…
Кеша зло пнул ни в чём не повинный бас:
– Действительно, Кость, почему плохо-то? Я всего-то в двух вещах слажал, ты как всегда просто-напросто не слышал ни себя, ни группы, Кляйн вон вообще бам-барабам. Не зря ж в меня лифчиком кинули. Только зачем-то пару гнилых яблок внутрь завернули. Наверное, чтоб точняк долетел.
Заорало радио. Очередной одноразовый дуэт не пойми кого заголосил задорное про «ты бросил меня» и «я теперь одна». От изжёванной гнилозубой эстрадой «любоффи» заныли дёсна.
Кеша отвернулся к окну. Костик сделал потише.
Никто не сказал ни слова. Так было надо.
Дождь стало задувать в форточку, и я было приподнялся её закрыть, как мне прямо в лицо мокро шлёпнулся какой-то бумажный комочек. Облепившая автобус стайка фанаток довольно захихикала.
– Ещё один лифчик? – осведомился, оборачиваясь, Кеша, на которого попали брызги. – О! Никак туалетная бумага! Костик, слышь – нас на бис зовут!
Если бы он промолчал, я бы, скорее всего, выкинул неожиданный презент, но тут из вредности развернул бумажку и насколько мог, разгладил.
На ладони лежал миниатюрный альбомчик – размером не больше визитки – перегнутый посередине и скреплённый огромной скрепкой. Я осторожно тронул первую страничку.
Во весь разворот было вклеена моя институтская фотография – я стою в толпе свежеиспечённых студентов во дворе университета рядом с памятником-самолётом. У меня дебильный куцый хвостик на самом затылке, якобы экстравагантная чёлка ниже подбородка, глупое выражение лица и потёртая сумка через плечо.
Я перевернул страницу – вертлявыми червячками заскакали усыпанные виньетками буквочки:
«Милый Тимур! Мне почти пятнадцать лет, а пока четырнадцать, а моё имя тебе ничего не скажет, поэтому можешь звать меня Эвелина. Это моя фотка, и мне очень нравится твоя группа и ваша музыка, особенно твоя гитара, когда вы играете «Четвёртое Небо». Она мне сразу понравилась, когда я была на вашем концерте летом, там ещё шоу самолётов было, и один упал, хорошо, что на поле и никого не задел, но ты меня не помнишь, потому что я стояла далеко, но всё было очень хорошо слышно, особенно твоя гитара. У меня раньше была собака такса, и от этой песни у меня всегда слёзы, потому что она убежала и, наверное, её украли».
Внизу красовался крошечный глянцевый прямоугольник – стоящая на четвереньках худющая девчонка в джинсах и маечке с такой неколебимой уверенностью в сексуальности своей позы, что становилось неловко.
Чего мне стоило ухмыляться мудро и нечасто, одному Одину ведомо. И ведь едва не выкинул…
На последней странице виньеток прибавилось.
«Когда мне будет шестнадцать лет, я пойду за тебя замуж и будем жить в нашем наследном замке моего деда, потому что он у меня был царь самый настоящий, давно. Честное слово не вру, хотя папа у меня просто бизнесмен, а мама дома. Ещё я умею готовить вкусную пиццу и коктейль из вермута, водки и апельсинового сока, который называется «Оранжевое настроение», только мне нельзя такой пить, но я один раз пробовала. А пицца с салями и сыром. Будет здорово приносить тебе в кабинет завтрак, а ты в кабинете будешь заниматься песнями, как будто в студии, прямо как музыканты по телевизору. Вечером у нас с тобой будут романтические ужины с коктейлем и горящим камином, а перед ним будет лежать шкура медведя, которого застрелил дедов егерь давным-давно, он прямо как живой. И ещё обязательно свечи, их зажигает дворецкий, а его имя тебе ничего не скажет, поэтому можешь звать его Карл. Вот так всё будет хорошо, и я буду хорошая жена. Тимур! Ты самый лучший, целую».
– Знаешь, – задумчиво сказал Кеша, заглядывая мне через плечо. – А женись, Тимка. Смотри, какая амурная телега – и не одного слова «любофф», мать его.
Не согласиться было невозможно.
Тут пришли водитель с укемаренным в солому Папой, и автобус, разогнав рёвом пищащую толпу воздыхательниц, рванул в дождь.
Я так и не успел посмотреть, кто из них мог быть этой Эвелиной.