О работе в Bell Labs

О работе в Bell Labs 1979-1989
M. Gurvitch

В аспирантуре в Стони Бруке и Брукхейвенской Национальной Лаборатории я провёл 4.5 года; в 1978 её закончил (получил Ph.D. по Физике, т.е. докторскую степень).

Я стал искать работу. Как правило, свежему Ph. D. надо было год-два провести в «пост-доках», т.е. проработать на временных одногодовых ставках, зарекомендовать себя. Потом уже можно было надеяться получить постоянную работу. Но мне повезло. Кто-то (кажется это был не Стронгин, а кто-то другой) сказал обо мне доброе слово Бобу Дайнсу, известному физику из Лабораторий Белл (AT&T Bell Laboratories, или кратко Bell Labs), и меня пригласили туда на интервью. Я сделел доклад о моей диссертации на семинаре в Белле, мне задавали массу вопросов, потом человек наверно 10 говорили со мной по очереди индивидуально. Всё это интервью заняло два дня, и в конце этих двух дней мне предложили постоянное место в одном из научных физических отделов. Понятно, что от таких предложений не отказывались. И попал я в головную лабораторию Bell, расположенyю в чудесном местечке Муррей Хилл (Murray Hill), в штате Нью Джерси, в получасе езды от Манхэттена. Это тогда был просто лучший научный институт в мире, иначе не скажешь. Именно в легендарном Murray Hill, где открыли и изобрели добрую половину из того что вообще было открыто и изобретено в 20-м веке (включая транзистор изобретённый в 1947 году, и вообще практически всю современную электронику) были лучшие силы; кроме того там сидело всё главное начальство. Вообще за исследования, проведённые в лабораториях Белл, которые были основаны в 1925 году, было присуждено всего 6 Нобелевских премий. Но даже не в премиях дело, а в том, что практически за что не возмись в нашей технической цивилизации, оказывается, что это впервые появилось в Белл. Во время Второй Мировой Войны Murray Hill, как драгоценное национальное достояние, на всякий случай охраняла специальная противовоздушная батарея, хоть немцы и японцы в Америку и не долетали.

Вообще лабораторий в телефонной компании Bell было несколько, в основном в штатах Нью Джерси и в Пеннсильвании. В каждой работало несколько тысяч человек. Всего в разных лабораториях Bell тогда работало около 20 тысяч человек. Бюджет всех лабораторий составлял 2 миллиарда долларов в год, что равнялось кажется всего-лишь двум или трём процентам бюджета всей системы Bell. В Murray Hill было около 3 тысяч сотрудников. Среди них были представители всех возможных технических и научных дисциплин. Были там физики, химики, технологи, компьютерщики (кстати, известная операционная система Unix была разработана в Murray Hill), но также и абстрактные математики (скажем, специалисты по топологии), и биофизики, и биологи, и астрофизики. Были например люди, которые посылали космические зонды на Марс и за пределы Солнечной системы. Были астрономы, которые изучали взрывы Сверхновых во Вселенной. Был первоклассный подсобный персонал: техники, механики, стеклодувы, электронщики, машинистки, секретарши. Прекрасная, огромная библиотека; журналы и книги со всего света. Целый отдел патентных адвокатов. Был там наконец знаменитый Белловский теоротдел (отдел номер 1111), в котором были известные на весь свет имена. Например в моё время там работал Phillip W. Anderson, Нобелевский лауреат, один из сильнейших тогда мировых теоретиков в Физике Конденсированного Состояния (известном также как Физика Твёрдого Тела).  Многие прекрасные теоретики работали и в других отделах.

Вообще тогда, до раздела системы Bell, который произошёл в 1984 году, Мама Белл, как её все называли, была настоящей частной империей (но не зла!) Всего в компании Bell раскинутой по всему миру было около 600 тысяч работников. Это тогда была вообще самая большая компания в мире. У неё был свой флот, свои самолёты и вертолёты, свои спутники. Было 13 уровней management (начальства), от президента всей компании до лидеров групп. Я и другие физики (доктора наук) скромно назывались Член Технического Персонала (Member of Technical Staff, или MTS). Под нами были только технические помощники (один MTS -- один помощник, у каждого свой!). Такие как я MTS входили в состав отдела из 10-15 человек, которым руководил начальник отдела, обычно хороший, часто выдающийся физик.  Несколько (примерно 5) отделов были обьеденены в Лабораторию, которой руководил Директор, тоже настоящий учёный, обычно заслуженный. Было несколько таких физических Лабораторий, и множество лабораторий более прикладных (потому всё это вместе и называлось «Лаборатории», во множественном числе). Над ними стоял Генеральный Директор (в моё время это был Билл Бринкман, личность весьма легендарная), а над ним был Вице Президент по Науке, Нобелевский Лауреат Арно Пензиас, который вместе с Вильсоном в 1965 году открыл реликтовое 3-х градусное излучение от Большого Взрыва Вселенной. Над Пензиасом был Президент всех Лабораторий (уже мало различимый простым глазом), а над ним уже витало где-то высоко невидимое и всемогущее начальство AT&T (Американский Телефон и Телеграф) которое простым смертным вроде меня было не осознать и в человеческих образах не представить. Ещё выше над ними уже позвякивал ключами Святой Пётр.

Новоприбывшему MTS в научных отделах давали пустую комнату (лабораторию), и позволяли нанять помощника, по своему усмотрению. Ещё ему позволяли покупать в эту комнату более или менее всё, что он захочет, от отвёрток до дорогого оборудования. Иногда это оборудование проектировалось и строилось по заказу. Бюджет при этом чётко определён не был. Если вам надо было что-то, и начальство соглашалось, что действительно надо, деньги находили. Надо учесть, что при этом вокруг, у других сотрудников, в лабораториях расположенных вдоль бесконечных коридоров, уже было всё, что только можно себе представить: ну скажем, лучшие в мире электронные микроскопы, машина Ван дер Граафа для ускорения протонов и ионов, уникальные лазеры, прессы позволяющие создавать самое высокое давление, всевозможные системы для нанесения тонких плёнок, в том числе десятки систем для роста кристаллических полупроводниковых слоёв (системы молекулярной эпитаксии, так называемые MBE, которые каждая стоили по крайней мере миллион долларов, а часто и много миллионов; я слышал, что тогда в СССР было их может две или три на всю страну; в Murray Hill их кажется было пятьдесят), так называемы «чистые комнаты» для проведения технологических операций при создания полупроводниковых устройств и разработки полупроводниковых технологий, «...и много, много, и всего припомнить не имел он силы». А какие сокровища были сложены в огромных подвалах Белла, где лежало «не нужное» оборудование, которое можно было взять себе бесплатно, это вообще отдельная песня.

Если у вас возникала какая-то новая идея, или потребность, вы прежде всего спрашивали у ваших коллег «а кто лучший в мире специалист, скажем, по химическому травлению в газовой фазе?», и вам говорили: «а вот пойди на второй этаж, комната 2D-218, и спроси там NN, он (она) и есть этот лучший специалист». И если NN ваш новый проэкт был интересен, или просто он (она) находил(а) его разумным, вы уже через полчаса сотрудничали, и через два дня уже что-то новое пробовали. Такого, думаю, не было больше нигде.

Чем ближе был номер отдела к 1111, тем более он был фундаментальным по направлению, и тем менее определённой была программа для нового MTS. Номер моего отдела был 1153, и программа моя была определена так: делай конечно, что хочешь, но было бы хорошо (и для тебя тоже), если бы ты при этом помог Компании улучшить технологию сверхпроводящих туннельных переходов (известных как Джозефсоновские переходы, по имени предсказавшено в 1962 году такой туннельный эффект на сверхпроводниках Брайана Джозефсона). Это что-то вроде сверхпроводникового диода, устройства, на котором строится вся сверхпроводниковая электроника. В Белле тогда, как и в компьютерной компании IBM, шёл проэкт постройки самого скоростного в мире «суперкомпьютера» на сверхпроводниковых переключателях Джозефсона.

Случилось так, что мне это действительно удалось сделать, через два-три года после поступления в Белл. Результаты эти тогда были большим успехом в этой области. Они были прикладного характера, очень полезные и быстро ставшие популярными. Работа в Белл вообще приучила нас не смотреть свысока на прикладную физику, это в Белл было не принято. Было напечатано несколько статей о новых туннельных переходах, и я с Джоном Ровеллом подали на патент описывающий исключительно удачную структуру Джосефсоновского перехода основанную на слоях Ниобия и Алюминия. (Джон Ровелл, очень известный в области сверхпроводимости учёный, кстати, в 1963 году, вместе с Филом Андерсоном, эксперементально открыл предсказанный Джозефсоном эффект в том же Белле). Эта наша структура с тех пор используется всеми, кто работает в области сверхпроводящей электроники во всём мире.

Успехи каждого MTS раз в год оценивались, взвешивались, обсуждались всеми начальниками отделов и директорами научных лабораторий. Это называлось Merit Review (Разбор Успехов). Это было страшное побоище, в котором никого не жалели и пленных не брали. Наиболее ценились статьи, опубликованные в лучшем физическом журнале, журнале новых интересных результатов, Physical Review Letters. Потом шёл журнал Applied Physics Letters, более прикладной, но тоже крутой. По результатам Merit Review определяли всё: прибавки к зарплатам, какой у вас будет оффис, с окном или без, сколько денег дадут в следующем году на новое оборудование, поедите вы или не поедете в Европу на международную конференцию, и т.д.  Я помню карикатуру на двери одного коллеги в Белле: пожилой, маститый учёный стоит в кабинете начальника перед его большим столом. Начальник, который сидит за столом ему говорит: «Просматривая Ваше дело я вижу что с прошлого года, когда Вы получили Нобелевскую премию, Вы ничего хорошего не сделали»...

Работая в Белле я поездил по всему свету. Конференции, семинары, летние школы проводили чаще всего в США, но немало их было и в других странах, и если были хорошие результаты, приглашали в них участвовать, часто за деньги устроителей. Два раза меня так приглашали в Японию, где особенно полюбили нашу ниобиево-алюминиевую джозефсоновскую технологию. Поработал с коллегами в Неаполе. Провёл месяц в немецкой национальной лаборатории в Карлсруэ, и т.д. Ездил на конференции и на семинары в Швейцарию,  Францию, Мексику. Но самый для меня интересный год был наверно 1989, когда я впервые после долгого перерыва попал в СССР (в Киев, Харьков, Москву, на родину в Ленинград) с докладами в лучших институтах страны. Познакомился со многими знаменитыми физиками, академиками и т.д. Доклады читал по русски, но результаты-то были из Белл Лабс, и притом последние, хорошие (это уже был героический период Высокотемпературной Сверхпроводимости). Аудитории везде были переполненные, отчасти потому, что доклады были сами по себе интересные, но отчасти, я думаю, потому что я был очень странный, экзотический зверь. На большом докладе в Институте Иоффе (Физтехе) в Ленинграде, который был назначен случайно на 4 июля, представлявший меня Феликс Чудновский прежде всего поздравил меня с днём независимости Америки, что вызвало полный восторг зала. По вечерам естественно были застолья. Как я умудрялся говорить о науке и отвечать на вопросы с такого бодуна в котором я тогда перманентно находился я до сих пор не понимаю...