Козий парк

  Дознаватель Скобелев шёл по звенящему лугу, продираясь сквозь цепкие и гибкие травяные щупальца, обвивавшие его со всех сторон, обеими руками изо всех сил обнимая толстый саквояж с бумагами.
  В бледных зеленоватых (точно бутылочных) стёклах его старомодных очков отражалось лазурное небо.
  «Небо... – не-Бог» - подумал Скобелев и тут же улыбнулся случайному каламбуру, едва не упав, ногой попав в очередное зелёное хитросплетение и, кое-как выпутавшись, потопав далее, робея, оглянулся: три молодцеватых подсолнечника нагло вытянулись во весь рост и, казалось, с вызовом вылупились на него своими огромными многосемечковыми глазами («Как у стрекозы» – внутренне вздохнув, подумал Скобелев).
  С этой травянистой агрессивностью приходилось мириться – в отсутствие животных растительный мир совсем распоясался.
  «Ах... – опять вздохнул дознаватель, дурея от ароматов. – «А когда-то здесь паслись козы... порхали стрекозы... дежурили ревнивые ласточки, не прочь заморить приблудного червячка...»
  Когда-то здесь паслись козы, и место это почитатели природы и древних пасторалей прозвали Козьим парком.
  Одно прозвание от них ныне и осталось. Ни козы тебе, ни стрекозы. Одне розы, мимозы, туберозы...
  И три этих наглых подсолнечника, оккупирующих последнюю тропинку, протоптанную мемекающими дурочками.
  Только тропка от них и осталась. А от насекомых – этот луговой звенящий гуд. Точно эхо. Насекомых не было. А луг всё звенел. Чем? Кто? Не иначе как подсолнечники научились имитировать.
  Скобелев ещё раз оглянулся на подозрительных подсолнечников, казалось, шедших за ним следом всё с теми же кажущимися ухмылками в многосемечковых глазах.
  И пока оглядывался, почувствовал, как мягкое гибкое тонкое щупальце осторожно обвивает его правую ступню.
  Скобелев резко обернулся.
  Щупальце испуганно отдёрнулось, как пальцы пойманного на краже карманника – казалось, Скобелев успел заметить, как скрылся в земле, под травой этот длинный корешок. И зашуршало под ветром, клонясь ветвями в противоположную от Скобелева сторону молодое деревце.
  Скобелеву послышалось, будто оно посвистывает под ветром свою жуликоватую мелодию – мол, а что я? А я тут ни при чём. Я вообще на тебя, мол, не гляжу. Мол, очень ты мне нужен. Я и без тебя самодостаточно.
  Чушь какая. Дознавателю померещилось, будто он читает деревянные неуклюжие мысли. Скобелеву даже показалось, будто деревце жуликовато ухмыляется и, хотя развёрнуто всеми ветками прочь, словно бы косится на него. И, может, даже, облизывается.
  Скобелев сплюнул с досадой и быстро пошагал вперёд – туда, где за высокой оградой уже обнаружились козловские владения, а на воротах сияла на солнце белая табличка с иссиня-чёрными жирными буквами:
  «Заповедник КОЗИЙ ПАРК».
  И ниже приписка более мелким шрифтом:
  «Частная собственность. Вход платный и по договорённости»..
  И следом снова – крупно и жирно:
  «НЕ курить!
   НЕ сорить!
   НЕ говорить» (без надобности)

  Если б он оглянулся, то увидел бы, что деревце развернулось ветвями на него. Всё оно было в цветках с длинными, как языки, пестиками. Языки эти были высунуты на запредельные для себя расстояния, а вокруг них распространялось едва слышное шипение, напоминавшее шипение змеи. Точнее, многих змей, вытянувших к нему свои ядовитые жала...

  Скобелев тщательно утопил большим пальцем кнопку звонка.
  За оградой моментально залаяли собаки, включился видеофон и с дисплея на него тут же вылупился угрюмый охранник:
 - Парк не работает. Санитарный день.
  Говоря это, охранник что-то медленно жевал. Скобелеву померещилось, что в воздухе запахло жареным луком.
  Он брезгливо поморщился, отвернул лицо. Достав удостоверение, сунул охраннику в видеоглаз:
- Я из управленья. Дознаватель...
  Охранник, по-прежнему сосредоточенно жуя, долго и равнодушно всматривался в документ, затем в лицо Скобелева. Казалось, мыслительный процесс у него неразрывно связан с жевательным.
  Наконец, раздался неимоверно скрипучий скрип, и ворота стали медленно открываться.
- А... – сказал охранник. – Проходи.
  И отключился.


  Скобелев с опаской вошёл на территорию. Опасался он не зря – на него тут же с лаем набросились две огромных лохматых собаки. То есть не совсем, конечно, собаки. А эти несчастные, которые усердно изображали собак. Лица их были измазаны в земле, глаза горели волчьей злобой и характерно, по-собачьи слезились. Косматые, сто лет нестриженые волосы топорщились на ветру. Ветхие лохмотья развевались.
  Вот они застыли от него в двух-трёх шагах, умолкли и усиленно, во весь нос, внюхивались в его пришлые запахи.
  Скобелев насторожённо замер, ожидая подвоха, крепко прижав к груди саквояж с бумагами.
  Одна из «собак» с любопытством высунула язык и быстро-быстро задышала, скривив голову набок.
  Другая глухо, недовольно зарычала.
  Скобелев невольно отступил назад.
  Любопытная заскулила, что-то выпрашивая, и подползла поближе. И как бы завертела невидимым хвостиком.
  Но поскольку реальный хвостик отсутствовал, «собака» вертела большой человеческой задницей.
  Недовольная тявкнула.
  Скобелев отступил ещё и прижался к воротам.
  Но охранник уже распахнул дверь своей будки и стоял на пороге, покрикивая:
- Цыц! Место, я сказал! Вы чё, русского языка не понимаете? Нате вон!
  И швырнул куда-то в сторону две пластмассовых косточки.
  «Собаки» с радостным визгом наперегонки побежали за «косточками».
  Скобелев облегчённо вздохнул, вытер пот рукавом и пошагал по усыпанной гравием дорожке к увитой благородным плющом конторе.
  «Собаки», забавляясь косточками, миролюбиво косились ему вслед.


  Было в этом что-то символичное, что у хозяина Козьего парка была фамилия Козлов. Он сидел за конторским столом и, напялив толстолинзовые очки, что-то внимательно разглядывал в своих тетрадных расчётах, словно что-то и впрямь видел в этих одинаковых столбиках цифр.
  Скобелев не стал рассусоливать. Погнал с ходу:
- Я могу увидеть тело?
  Козлов как-то весь сжался, ещё не отрываясь от своей филькиной грамоты, затем, через силу, через нутряное «не хочу», поднял на дознавателя свои тоскливые глаза с жёлтыми водянистыми белками и зеленоватыми, с косинкою, зрачками и тоненьким от напряжения голоском провещал:
- Вы, стало быть, тушку нашей Сьюзен пришли освидетельствовать?
  Скобелев нахмурился, подыскивая слова...
- Ну да. Труп...
- М-м-да... Ка-анечно... Я её... его... её в холодильник положил. Чтоб не портился... Идёмте.
  Козлов немного заикался и примемекивал.
  Он встал и, звеня связкой ключей (ключи, казалось, тоже звенели, заикаясь и примемекивая), побрёл, пошатываясь к выходу. Но на пороге оглянулся и неожиданно добродушно улыбнулся:
- А вы ведь Скобелев?
Скобелев кивнул.
  Козлов заулыбался ещё больше:
- Как же, как же, как же.... Помню-помню-помню... В позапрошлое воскресенье захаживали с дочуркой...
- С племянницей... – поправил Скобелев.
- Ну да, ну да, ну да... – продолжал улыбаться Козлов. – Понравилось? Девочке-то? В смысле, представленье?
- Что вы! – поспешно зачастил Скобелев. – Манюся в полном восторге! Особенно от муравьиного номера!


  Скобелев вспомнил то представленье.
  Муравьёв изображали старательные сосредоточенные подростки. Брюнеты все, как на подбор. За считанные полчаса они соорудили из подручных палок, шишек, консервных банок и прочей помойной чепухи огромную кучу-малу высотой с трёхэтажный дом.
  Это впечатляло. Даже Скобелева. А уж маленькие дети просто прыгали от восторга...


  Козлов от удовольствия разулыбался во весь рот, обнажив редкие жёлтые стариковские зубы. Аж крякнул от гордости. И ласково так:
- Ага, ага... Идёмте.
  Будто не труп осматривать повёл, а на очередное представленье.


  Холодильник у Козлова был огромный. И пустой. Только в углу что-то смутно белело.
  У Скобелева по позвоночнику поползла капелька пота. «Так оно ж и белеет» - проинтуичил он. – «Тело...»
  Козлов включил яркое, ослепительное освещение, высветив всё до малейших подробностей.
  Скобелев скорбно уставился на предмет своего сегодняшнего изучения.
  На широких нарах лежала мёртвая молодая девушка. Совершенно голая.
  Дознаватель прошёлся профессиональным взглядом по белому туловищу, бессознательно констатируя: смерть ещё не испортила её цветущей молодости. Холодное тело ещё манило своими извивами и округлостями. Даже в стеклянных глазах жило ещё какое-то едва заметное, хотя и мёртвое очарование.
  Впрочем, горло и вся шея были грубо изгрызены.
  Скобелев поморщился. Поправил бутылочные очки, достал из саквояжа толстую папку, раскрыл её, приготовился писать.
- Стало быть, как её?... – вопросил у хозяина.
  Козлов вздохнул и указал рукой на ноги:
- А вот же же. Тут же всё же написано...
  «Украинец он, что ли, обрусевший?» - пригляделся к хозяину дознаватель. – «Не говорит, а поёт. Вот это его «вот же же». Или это «звери» его на него так действуют? Сам уже окозляется».
  Неохотно переключаясь от прытких мыслей к мрачным делам, Скобелев скользнул взглядом по телу сверху вниз. К большому пальцу правой ноги была привязана бирка с аккуратной надписью:
  «Кудряшка Сью. Овца. 22 года».
  Скобелев вздохнул, заторможено посмотрел на Козлова, затем снова перечитал надпись на бирке и снова вперился в Козлова:
- А каково её настоящее имя?
  Козлов отвернулся. Негромко чихнул. Почесал за ухом. Высморкался. Затем робко глянул в холодные очи дознавателя своими слезящимися глазками и затянул канцелярским занудным голосом, ровным, без интонаций:
- Вы же знаете, при поступлении в зоотруппу заявитель отрекается от человеческого прошлого. От имени в том числе. И мы не вправе разглашать имя того, кто нам доверился.
- Даже в таком э... экстремальном случае? («Ну вот – загрустил Скобелев. – Я и сам начинаю заикаться. Как бы тут не окозлеть...»)
- В любом случае. Никогда... Одно могу сказать: Сью была не из бе... бе... бедных. Она сюда не по нужде пришла. По доброй воле.
- Стало быть, это дело ей... нравилось?..
- Бе... бе... безусловно... – Козлов вздохнул. – Слышали бы вы, как она бле... бле... бле-яла. Как настоящая...
  Козлов ещё раз вздохнул и вытер тыльной стороной ладони набухшие слёзы.
  Скобелев вздохнул и, подумав, записал на листе:
  «Кудряшка Сью. Овца. Возраст – 22 года».
  Он скользнул взглядом по телу снизу вверх и замер на шее, изучая убийственное ранение. Затем записал:
  «На горле следы проникающих укусов. Не хватает нескольких кусков плоти».
  Не отрывая взгляда от бумаги, спросил хозяина:
- Как вы полагаете, её... кусали?
- Бе... бе... безусловно! – с готовностью ответил Козлов.
- Я тоже так считаю... – ледяным голосом резюмировал дознаватель. И захлопнул папку.


  Они сидели в хозяйском доме вдвоём за длинным столом и пили чай.
  В углу залы аппетитно грыз пластмассовую кость лохматый молодой человек, причёсанный под болонку.
  На коленях у Козлова примостилась, по-кошачьи урча, маленькая девушка в чёрном трико.
  Жадно поглядывая на бутерброды, она просительно мяукала.
  Козлов сунул ей в рот бутерброд с соевой колбасой. Она его жадно ухватила и снова довольно заурчала.
  «Болонка» подбежал к столу и просительно высунул язык.
  Козлов вложил и ему в пасть бутерброд.
  «Болонка» проглотил его в одно движенье и убрёл, облизываясь, в свой тёмный угол. Долго ещё оттуда мерцали его озабоченные глазки, сопровождая каждое трапезное движение дознавателя немой изнуряющей просьбой.
  Но дознаватель больше его не баловал, и «болонка» спрятался и затих…


  Скобелев отломил кусочек шоколадки. Запил его несколькими глотками, с блаженством ощущая, как шоколад тает во рту.
  Поправил ложечку в опустевшей чашке.
  Козлов словно ждал этого движения, вытер салфеткой рот и выжидательно уставился на дознавателя.
  Скобелев раскрыл лежавшую справа от него папку, щёлкнул авторучкой.
  Козлов вздохнул:
- Стало быть, поговорим о де... де... о деле?
  Скобелев благожелательно кивнул.


  Козлов перевёл взгляд немного выше головы дознавателя, словно там был экран, показывающий ему картинки из недавнего прошлого.
- Мы нашли её за оградой, на опушке леса. С удивлением и досадой мы обнаружили, что несколько прутьев ограды с силой раздвинуты – таким образом, чтобы через образовавшийся проход смог протиснуться человек невнушительных объёмов. Или крупная овца...
- ...или крупная овца... – повторил, записывая, Скобелев.
  Козлов продолжал:
- От пролома в ограде к опушке вела свежеобразованная тропа в траве. Очевидно, насильник ухватил бе... бе... бедняжку Сью на территории и поволок её к лесу. На траве виднелись следы крови. А на опушке лежала она. Уже неживая...
Козлов хлюпнул носом.
- ...неживая...- механически бормотал дознаватель, заполняя протокол.
- Ну а её вы, собственно,  видели...
  Козлов снова тяжко вздохнул.
  Скобелев закончил писать и задумчиво вперился в лицо Козлова, машинально посасывая окончание авторучки.
- Скажите, а Сью, когда вы её обнаружили – она была... нагая?
  Козлов впал в секундное недоумение:
- Нагая? В каком смысле?
- Ну, голая...
- Ах, вот вы о чём... Бе... бе...
  Скобелев не выдержал, подсказал:
- Бедняжку!
  Козлов оскорблённо насупился. Затем продолжил, специально огрубив свой голосок:
- Да. Бедняжку... – он торжествующе глянул на дознавателя. - ...недавно постригли. Она не успела ещё обрасти шерстью...
  Шерстью? Ну это было уже слишком. Скобелев опешил, чуть не заглотнув авторучку.
  Закашлялся.
  Запил кашель чаем, стараясь больше не смотреть на Козлова.
  Пробурчал:
- Ну что ж... Осмотрим место преступленья?
- Всегда пожалуйста! – Козлов уже вставал из-за стола...


  Они стояли перед проломом в ограде.
  Покорёженные прутья подсказывали о недюжинной силе совершившего пролом.
  Скобелев задумчиво смотрел сквозь впечатляющую дырищу на луг и свежую тропу, ведущую к лесу.
- Когда вы обнаружили пропажу Сью? – помешкав, спросил он у Козлова.
- Утром. Сегодня утром. Пе... пе.. перед кормлением. Я, как всегда, принёс ей в стойло охапку сена...
  На этом месте Скобелев в который раз изумлённо вскинул брови и поперхнулся зреющим вопросом.
  Козлов участливо похлопал его по спине.
- Вы что... их сеном ...кормите? – преодолевая кашель, спросил дознава-тель.
- Бе... бе... безусловно! – отвечал Козлов. – Но только свежим. И, разумеется, в разумной консистенции: в пропорции с овощами и фруктами.
Скобелев понимающе покачал головой. Он едва удержался от того, чтобы снова подсказать Козлову и прекратить его бебекающее заикание.
Козлов же продолжал:
- Так вот, несу я ей сено – глядь, а место Кудряшкино пусто. Остальные ове-ечки спят себе сладенько, а Кудряшки Сью нет как нет. Я, конечно, забеспокоился...
- Значит, она исчезла ночью?
- Или вечером. Видите ли, Сью была очень романтичная овца. Любила, знаете, погулять вдоль ограды вечерами...
- А скажите, она гуляла на двух но... конечностях – или на четырёх?
- Дорогой мой, где ж вы видели овцу, гуляющую на двух конечностях? - усмехнулся Козлов.
- Ну да, ну да... – не стал спорить Скобелев. – Просто я подумал, что сквозь этот пролом легче пройти на двух... конечностях и боком, но если вы говорите...
  Козлов изумлённо вылупился на дознавателя:
- Не хотите ли вы сказать, что Сью сама искорёжила металлические прутья, а затем выбралась вон?
- Я просто рассматриваю разные версии... – уклончиво оправдался Скобелев. – Но, судя по всему, её утащили...
- Да тут и думать нечего! – горячо заявил Козлов. – Утащили! Причём одновременно грызя!
- То есть вы полагаете, преступник впился ей зубами в глотку?
- Бе... бе... безусловно! Впился и тащил! – Козлов оживился и вдохновенно затараторил. - Только, думаю, обозначить «преступником» сего субъекта вы поспешили. Преступник – тот, кто преступает закон. А закон писан для людей. Для зверей же закон не писан...
  Скобелев остолбенел:
- То есть вы полагаете, Сью уволок... зверь? Животное?
- Бе... бе... безусловно! – просиял Козлов. – Скорей всего, волк. Вот с такими зубищами!
  Для убедительности он показал руками огромную пасть.
  Скобелев растерянно смотрел на движения Козлова:
- Но ведь все животные... исчезли... Двадцать лет назад.
  Козлов лукаво усмехнулся:
- Как знать... Может, этот и уцелел...
  Скобелев несколько секунд рассматривал лукавую усмешку хозяина парка, затем, как бы догадавшись, вопросил:
- Или вы имеете в виду ВАШЕГО зверя?
- Ну что вы! – Козлов обрёл решительный вид. – Хищников я не развожу!
- А собаки?
  Теперь несколько растерялся Козлов:
- Собаки? Но они... У моих собак нет таких клыков. Они, в сущности, милые создания.
- «И разумные...» – мысленно продолжил Скобелев. – «В отличие от настоящих зверей...»
  Козлов словно прочитал его сомнения:
- Хотите с ними... поговорить?
  При этом в словах  Козлова проскользнула несколько заискивающая интонация.
- Разумеется! – решительно кивнул дознаватель. – Я должен опросить всех, кто близко знал Сью. А также охранника и собак...
- Ну хорошо, хорошо, хорошо... – Козлов пораженчески пожал плечами. – Когда изволите начинать?
- Немедленно! – отвечал Скобелев. – Сразу после осмотра места преступленья! Вы меня... проводите?
- Ах ну да, ну да, ну да... Конечно, конечно, конечно... – Козлов уже протискивался в пролом, двигаясь в унисон своим напевным словодвижениям.
  Скобелев, подождав, пока грузное тело Козлова пролезет в неширокую дыру, отправился следом...


  Козлов шёл по лугу, то и дело оглядываясь.
  Скобелев передвигался медленно, тщательно и чутко обследуя каждую травинку, наводя на неё лупу с большим увеличением. Пинцетиком выдёргивал запачканный кровью стебелёк, аккуратно помещал в загодя приготовленный пакетик. Пакетики пунктуально складывал в саквояж.


  Дошли до опушки.
- Вот, - указал Козлов. – Здесь она и лежала.
  Скобелев осмотрел все примятости, исследовал лупой, поворошил пинцетиком. Поместил в пакетики травинки, волоски, пушинки.
  Сфотографировал цифровым аппаратом едва заметный след на оголённой земле.
  Подошёл к кустам на краю опушки, пошарил там.
  Кусты раздвигались под его вмешательством неохотно и, как только он их отпускал, тут же резко смыкались.
  Козлов следил за его работой с уважением и опаской.
  Скобелев уложил в саквояж последний пакетик, тщательно закрыл его и даже запер. На ключик. А ключик положил во внутренний тайный кармашек.
- Кончили? – полюбопытствовал Козлов.
  Скобелев не ответил. Ещё раз осмотрелся и, помедлив, спросил:
- Как думаете, почему он её в лес не уволок? Почему на опушке бросил?
- Не знаю... – пожал плечами Козлов. – Устал, может. Или чего-то испугался. Может, увидел кого – вот и бросил.
- Угу... – удовлетворённо буркнул Скобелев и пошагал обратно к ограде...


  Возле будки охранника Скобелев попросил Козлова оставить его – он хотел пообщаться со сторожем с глазу на глаз. Таковы были правила.
  Хозяин удивился, но не воспрепятствовал.


  Охранник смотрел по телевизору футбол. Местный «Сапожник» играл с подмосковным «Визажистом».
  «Визажисты» вели, охранник нервничал, кусал ногти. И попросил позволенья досмотреть матч до конца.
  Скобелев позволил, только рекомендовал приглушить звук.
  От охранника действительно пахло жареным луком. Скобелев пожалел, что не захватил с собой освежитель воздуха. А этот наивный болван ещё и место для Скобелева приготовил рядом с собой – чтоб удобней было смотреть этот дурацкий футбол.
  Скобелев безо всяких объяснений предпочёл сесть в некотором отдалении.
  И впился в охранника проницательным взглядом.
  Охранник поёжился и отвёл глаза в сторону, на экран телевизора.
- Вы хорошо знали Кудряшку Сью? – начал допрос Скобелев.
- Да года полтора уж... – отвечал охранник. – Как она у нас объявилась, тогда и узнал.
  Скобелев неторопливо записывал.
- А раньше не были знакомы... – зачем-то добавил охранник.
  Скобелев с интересом посмотрел на охранника.
- Фамилию, будьте добры, назовите. А также имя и отчество.
- Чьё, Кудряшкино? – растерялся сторож. -  А почём я знаю?
- Ваши! – уточнил дознаватель.
- Ах, на-аши... – охранник расслабился. – Наши: Иванов Иван Петрович.
- Вчера вечером что делали?
- Знамо что. Тута сидел.
- Вахту несли?
- Нёс. А чё?
- Ничё... то есть ниче-го подозрительного не наблюдали?
- Не. Это вы насчёт Кудряшки?
- Да. Судя по всему, её убили поздно вечером. Когда она вышла подышать свежим воздухом...
- Так вот вы к чему клоните... – сторож почесал в затылке. – Не, не видел я её. Я тута сидел. С телевизором.
- Футбол смотрели?
- Не. Вчера настольный теннис. Наши опять китайцам продули. Такая досада!
«А то, что девушку зверски убили, тебе не досада!» - мысленно поспорил с ним Скобелев.
  И тут же себя поправил: «В смысле, овцу...»
  И тут же устыдился этой свой внутренней поправки. Похоже, он начинал играть в эти козловские игрища.
- А камеры? – спросил он вслух.
- А что камеры? – не понял сторож.
- У вас же есть камеры наблюденья?
- Обижаете! – защитно усмехнулся сторож.
- И вдоль ограды тоже? – уточнил дознаватель.
- А как же! Через каждые полста метров! – гордо провещал Иванов.
- Ну так камеры должны были что-то зафиксировать?
  Охранник заулыбался:
- Мил человек, они всегда всё фиксируют. На то ж они и камеры!
- Вы уже просматривали записи?
- Записи? Так мне не к спеху...
  «Вот идиот!» - горячо подумал Скобелев, вглядываясь в простодушное лицо Иванова. А вслух сказал:
- Позвольте, я посмотрю.
  Охранник растерянно и тупо смотрел на дознавателя.
- Это важно! – настоял Скобелев.
- Пожалуйста, пожалуйста... – капитулировал охранник. Идёмте в аппаратную. Или тута поглядим?
  Он с сожалением посмотрел на экран телевизора, где «визажисты» вколачивали в ворота «сапожников» четвёртый мяч.
- Как вам угодно. Только найдите нужную кассету.
- Да-да-да... – засуетился сторож. – Да… Щас...
  Он нырнул куда-то в угол, под стол, и выволок оттуда большую картонную коробку, доверху наполненную маленькими кассетами. На каждой кассете стояли номер и дата.
Иванов порылся в верхних кассетах и вскоре извлёк нужную:
- Вот. Она самая. С камеры возле пролома, вчерашняя, с двадцати двух ноль-ноль до двух ночи. Желаете смотреть?
- Желаю! – решительно заявил Скобелев.
  Сторож вздохнул и вставил кассету в плеер. Пощёлкал кнопками на пульте; плеер загудел, а на экране телевизора футболистов сменила...
  ...унылая «картинка» с проломом в центре, фрагментом территории и куском луга за оградой. Внизу замелькали бойкие циферки таймера.


  С полминуты они смотрели на экран, на неизменную «картинку».
- Может, на скорости пустить? – с жалобными нотками спросил охранник. – Всё-таки четыре часа...
- Крути! – поколебавшись, разрешил дознаватель. – Только таймер не отключай!
- Угу, - обрадовался охранник. – Ща. Сделаем...
  Нажал на кнопку пульта, и изображение ускорилось – впрочем, на унылой картинке это не сказалось, только циферки побежали быстрей.
  В 23.47. «картинка» внезапно исчезла, и экран наполнила обычная телевизионная рябь.
- Это что? – строго спросил дознаватель.
- Вот гадство! – посочувствовал Иванов. – Видать, кумулятор сел. Вот она, родимая, и вырубилась.
  Скобелев с подозрением посмотрел на сторожа и начал что-то быстро строчить на листе в своей раскрытой папке.
  Охранник тяжко вздохнул и снова уставился на бегущие на фоне ряби цифры. Скобелев, строча, тоже иногда поглядывал на экран.
  Когда цифры дошли до половины первого, сторож ещё раз тяжко вздохнул и изрёк:
- Коли кумулятор сел, всё, кранты, больше «картинка» не появится.
- Это вы к чему? – откликнулся Скобелев, не отрываясь от протокола.
- К тому, дабы, мил человек, футбол бы доглядеть бы... – робко попросил охранник.
- Глядите уж... – разрешил дознаватель.
  Иванов радостно захлопотал над плеером. Но радость его была недолгой. Когда на экране снова появились футболисты, в ворота «Сапожника» летел уже десятый мяч.
- Тьфу ты, гадство! – затосковал Иванов. – Ну нигде нет счастья в жизни!
- А скажите, любезный... – услышал он над собой ласковый голос дознавателя. – Вам не кажется странным, что аккумулятор отключился именно на камере, наблюдавшей за местом предполагаемого убийства? И именно в то время, когда оно, предположительно, и произошло?
  Сторож повернулся и с опаской поглядел вверх через плечо. Скобелев стоял совсем рядом.
  Охранник с пару секунд посопел и, наконец, изрёк:
- А бис её, эту технику знает. Она у нас вечно так. Ломается, когда захотит.
- Да? – Скобелев добавил в вопрос сарказма.
- Да... – дрожащим эхом откликнулся Иванов.
- И всё-таки это странно... – резюмировал Скобелев.


  «Собаки» угрюмо отдыхали в будках, наполовину высунувшись, наполовину спрятавшись. В их человеческих глазах плыла нечеловеческая грусть.
  Молча, ни гавкнув, ни рявкнув, ни даже зарычав, они выслушали вопрос дознавателя.      Вопрос повис в этом кислом воздухе и постепенно растворился.
  «Собаки» не реагировали. Продолжая бессмысленно грустить.
- Наш разговор санкционирован вашим хозяином. Козловым... – решил уточнить Скобелев, постепенно раздражаясь – Поэтому можете не выпендриваться.
  «Собаки» лениво переглянулись.
  Та, что при первой встрече показалась Скобелеву агрессивней, казалось, едва заметно кивнула.
  Та, что крутила воображаемым хвостиком, наконец, соизволила заметить дознавателя.
- Вообще-то мы с чужими не разговариваем... – угрюмо заявила она сочным мужским баритоном.
- Я не чужой! – напористо и внятно уточнил Скобелев. – Я дознаватель! Здесь произошло убийство, и я прислан из управления выяснить истину. И, по возможности, найти убийцу.
  «Собаки» переглянулись.
  А Скобелев мысленно решал вопрос, как же их идентифицировать – люди, они вели себя по-собачьи. Даже с определением пола была проблема: по-человечески они выглядели явно как особи мужского пола, но какая-то идиотская интуиция подсказывала дознавателю, что в нынешних своих ролях они, скорее, самки. То есть, выражаясь по-собачьи, суки. Одна  – сердитая. Вторая – ласковая. Или Сердитый и Ласковый?
  «Бред, бред, бред!!!» - кипел Скобелев, Дева по гороскопу, боготворивший (-ая?) учёт и порядок.
  «Собаки» меж тем угрюмо пялились на дознавателя, ожидая продолженья разговора.
- И учтите! – Скобелев постарался добавить голосу металла. – Хотя вы и заключили соглашенье с Козловым, отрекаясь от человеческого прошлого, перед законом вы всё равно ответственны. В том числе и за дачу ложных показаний!
  «Собаки» переглянулись озадаченно.
- Хорошо. Спрашивайте... – буркнул Сердитый.
- Мы ответим... – чуть любезнее добавил Ласковый.
  Скобелев с облегчением вздохнул. Состоялось. Соблагоизволили, чёрт бы их побрал!
  Он раскрыл папку и щёлкнул авторучкой.
- Назовите ваши имена...
  «Собаки» переглянулись. Едва заметная улыбка показалась на лице (морде?) Сердитого и мгновенно телепортировалась Ласковому.
- Жучка... – радостно представился Ласковый.
- Полкан! – с нескрываемым сарказмом заявил Сердитый.
  Скобелеву уже пора было ничему не удивляться, но он всё равно удивился. И посетовал своей ошибке – всё-таки собачьи роли у них были разнополые. Он с подозрением оглядел «собак».
  С подозрением в гомосексуализме. Хотя, если они по договору с Козловым, разнополые, с точки зрения договора ничего аморального в их отношениях нет (если таковые отношения, конечно, имеются) и...
  Скобелев снова внутренне чертыхнулся: он же сам только что заявил, что перед законом эти существа ответственны как люди! И нельзя вовлекать себя в эти местные козловские игрища, иначе... Иначе сам, чего доброго, заблеешь или закукарекаешь.
  Скобелев зло нахмурился:
- Мне нужны ваши настоящие имена. Человеческие.
- Это и есть наши настоящие имена, - весело ответил (-а?) Жучка.
  А Полкан посмотрел на дознавателя с нескрываемым презрением.
  «Суки!» - выругался про себя Скобелев и тут же оценил местно-специфическую двусмысленность этого выражения.

  Чтобы не стопорить допрос, дознаватель разделил страницу надвое и записал с левой стороны:
  «Показания Жучки»
  а с правой:
  «Показания Полкана».
  Подумал и спросил:
- А порода у вас какая?
- Беспородные мы! – буркнул Полкан.
- Дворняжки... – осклабился Жучка.
  И Скобелев приписал в журнал к обеим кличкам в скобочках «б/п».
  Ещё подумал и расшифровал: 
  «без определённой породы».
- Хорошо, начнём с Полкана... – вошёл он в привычный равнодушно-безразличный тон. – Где вы были прошлой ночью?
- Тут. Служил. Спал. Потом опять служил. Потом опять спал. Потом опять служил...
- Ясно... – прекратил Скобелев телеграфно-собачий монолог. – Работали посменно с Жучкой, так?
- Так точно! – рявкнул Полкан, активно обнаруживая армейское прошлое. Казалось, он сейчас выползет из будки и встанет на задние лапы. И отдаст честь. В военном смысле слова.
  В ушах от рявканья звенело – почему-то в правом сильнее, чем  в левом. Скобелев простукал звеневшее ухо и продолжал:
- Кудряшку Сью видел?
- В каком смысле? Уточните вопрос! – Полкан смотрел на дознавателя по-собачьи твёрдо.
- То есть? – не понял дознаватель.
- Когда я видел Кудряшку Сью? Вчера или вообще?
- Вчера. Ночью. Когда служили посменно с Жучкой.
- Ага... – крякнул Полкан и на полминуты задумался.
- Ну и  – решил поторопить Скобелев.
- Видел! – гаркнул Полкан.
- Когда? В котором часу?
  Полкан тупо вылупился на дознавателя.
- Вы хоть понимаете, что спрашиваете? – вмешался Жучка. – Мы же собаки. Нам ваше человечье время неподвластно.
- Хорошо, - вздохнул Скобелев. – Попробуем переформулировать: вы видели Сью ночью?
- Ночью! – подтвердил Полкан.
- Ближе к вечеру или ближе к утру?
  Полкан изображал безобидную тупость.
- Ну, вообще на дворе темнело или светлело, когда вы её видели?
- Не темнело. Не светлело... – доложил Полкан.
- Просто было темно... – подсказал Жучка.
- Так точно! – громко согласился Полкан.
  Скобелев вздохнул, конспектируя скромный рассказ Полкана:
- Ладно, проехали. Вопрос второй. Где вы её видели?
- Во дворе.
- Она подходила к ограде?
- Подходила.
- Что делала?
- Смотрела.
- Куда?
- На Луну. На луг. На опушку леса. На меня...
- Достаточно, - пресёк Скобелев. – Ещё что-нибудь делала?
- Делала.
- Что?
- Блеяла.
  Скобелев начинал пунцоветь:
- Как?
- Показать? – невозмутимо вмешался Жучка.
- Спасибо, не надо, - отрезал Скобелев. – Что было дальше? С Кудряшкой Сью?
- Не могу знать! – гавкнул Полкан.
- Почему? – начал заводиться Скобелев.
- Ушёл спать! – невозмутимо гаркнул Полкан и расслабился, давая понять, что разговор окончен. Он даже зевнул. Во весь рот (или всё-таки пасть?). И зубы полканьи показались дознавателю чуть ли не железными.
  «Вот кто загрызёт и глазом не моргнёт», - насторожился Скобелев. И переключился на весело скучающего Жучку.
- Стало быть, когда вы сменили Полкана, Сью всё ещё стояла у ограды?
- Никоим образом... – дружелюбно улыбнулся Жучка, в темноте будки виляя воображаемым хвостом. Будка от этого слегка колыхалась.
- То есть как это? – вопрошал дознаватель. – Её у ограды не было?
- Не было.
- И больше вы ничего не заметили?
- Ни-че-го... – улыбался Жучка.
- И никого?
- И ни-ко-го... - Жучка, казалось, имитировал интонации дознавателя, но Скобелеву было не до обид. Допрос всё-таки зашёл в тупик. Впрочем, куда ему ещё было зайти – с этими тупыми животными!
- Получается, какое-то время вверенная вам  территория вами не охранялась? – решил съехидничать дознаватель.
  Жучка обиделся и в поисках поддержки поглядел на Полкана. Полкан поддержал:
- Я должен был разбудить Жучку. Она сама бы не проснулась.
- И долго вы его... её будили?
- Недолго. Но потом я вводил её в курс дела. Что, мол, там да как...
- Да-да! – согласился Жучка. – Именно так всё и было.
- Не сомневаюсь, - сквозь зубы просипел Скобелев. – А когда Жучка пришёл к ограде, Сью там не было.
- Ага, не было... – снова весело согласился Жучка.
- Но запах... – Скобелев наклонился к Жучке ближе, вплотную, лицом к лицу (мордой к морде?). – Запах-то вы должны же были почувствовать? Если вы собака?!
  Жучка снова обиделся, нерешительно косясь на Полкана:
- Я и... почувствовал. Почему это я не почувствовал.
- И чем же пах этот запах? – скрежетал зубами дознаватель, вцепившись цепким взором в бегающие Жучкины глазки. – Кровью? Зверем? Чудовищем?
- Не, - почти проскулил Жучка. – это был запах Кудряшки Сью.
- И всё?
- Всё...
  Скобелев почувствовал, что сейчас залает от бешенства и бессилия, но вовремя остановился.


  «Итак, что же мы имеем?» - рассуждал он, вышагивая вдоль длинного сарая. – «Тупого сторожа с бракованной телекамерой, хитрого хозяина с цирковыми игрищами и двух бомжеватых мужиков, притворяющихся собаками. Бездарно притворяющимися. Потому что настоящая собака насильника бы не упустила. И уж по крайней мере запах бы его почуяла. А там – взяла бы след и... глядишь, Кудряшка Сью была б жива. Или в наличии имелось бы два трупа: Кудряшкин и собакин – если предположить, что зверь – действительно, матёрый волк, как утверждает Хозяин...»
  Дознаватель остановился, устыдившись своих идиотских фантазий. Какие волки? Какие собаки? Все они сгинули двадцать лет назад. Все – от слонов до тараканов! Словно сговорились в едином протесте против прожорливого человече-ства – сговорились и вымерли все разом. Точно гигантская одержимая секта.
  Ну да ладно. Что теперь вздыхать. Нам бы преступление расследовать. Вот какая задача стоит на сегодняшний момент.
  Мысли его прервал жуткий вой, звучавший совсем близко, за углом.
  Скобелев опасливо выглянул за угол...
  За углом, неестественно прогнувшись, задрав голову к далёкой жёлтой Луне, выл, неистово завывая, вдохновлённый Луною Полкан.
  Жучка уже семенил к нему, сочувственно подскуливая.
  Скобелева затошнило. Он развернулся и пошёл прочь от сарая к такой же длинной и дурно пахнущей конюшне...


  Войдя в конюшню, Скобелев опять удивился: внутри она оказалась ещё больше, чем снаружи. Хотелось вернуться вон и сравнить, сопоставить, проанализировать. Дознаватель заподозрил какой-то оптический обман, но разумных обоснований для этой версии у него не было.
  Так или иначе, в центре конюшни Скобелев обнаружил манеж внушительных размеров. Посреди манежа двигался каким-то дёрганым аллюром мужчина лет сорока, с аккуратной бородкой и продолговатыми, как у лошади, глазами. На поворотах он реально всхрапывал. На спине у него было пристёгнуто небольшое седло с обвислой по краям бахромой. Больше на его теле ничего не было.
- Ну вот, ещё одно животное... – меланхолично констатировал дознаватель.
  Он подошёл поближе и окликнул человеко-коня:
- Позвольте...
  Скобелев не успел договорить – это лошадинообразное спотыкнулось и встало на дыбы, возвысившись чуть ли не прямо над Скобелевым. Впрочем, что значит, возвысилось? – на двух ногах этот псевдо-конь был едва ли выше его, скобелевского, роста. Однако, поди ж ты – дознавателю на миг померещилось, будто он навис над ним всей мощью своего лошадиного тела.
  Вставание на дыбы мужчина сопровождал испуганным ржанием.
  Скобелев инстинктивно шарахнулся глубоко в сторону.
  Человеко-конь тяжело опустился на четыре ноги и, громко сопя и всхрапывая, озадаченно уставился на дознавателя.
- Я поговорить! – крикнул Скобелев, держась на безопасном расстоянии. – Поговорить я! О Кудряшке Сью!
  «Конь» продолжал пялиться на Скобелева, не подавая ни малейших признаков понимания.
  «Может, он глухой конь?» – подумал Скобелев. – «В смысле, изображает не просто коня, а коня глухого? Или на самом деле глухой...»
- Если вы беспокоитесь о санкции хозяина на нашу беседу, то она у меня есть! – Скобелев прибегнул к последнему доводу. – Так что можете говорить по-человечески! Не стесняйтесь...
  Мужчина глубоко, по-человечески, вздохнул, и во взгляде его появилась осмысленность. И он ещё раз вздохнул – перед тем как перейти на язык человеческий.
- Мы ладили с Кудряшкой... – с неизбывной, задумчивой грустью сказал мужчина. – Жалко, что её больше нет... Тонкая натура... Наивная душа...
- Позвольте сперва ваше имя узнать? – Скобелев уже примостился на бортике, огибающем манеж, и раскрыл свою папку. – Разумеется, я не настаиваю на человеческом, вы же всё равно не скажете...
- Угу... – подтвердил «конь».
- Так скажите хотя бы кличку... – вздохнул Скобелев.
- Ласточка... – промямлил мужчина и ощутимо покраснел...
  Скобелев, стараясь не удивляться, застрочил в протоколе. Но глаза невольно косили в сторону немаленького мужского достоинства, болтавшегося у «лошади» между ног.
- Вы на это не смотрите... – не глядя на дознавателя, молвил мужчина. – Главное – это ощущения. А я себя ощущаю кобылицею...
  Скобелева разбирал уже какой-то отчаянный пьяный восторг.
  «Да назовись хоть Жар-птицею, ёжкин-кочерёжкин! Господи, надо завязывать с этой долбанной командировкой, а не то я точно тут окобылюсь!» - думал он, констатируя всё большее опрощение в мыслях и в настроении.
  Вслух же промычал, стараясь не акцентировать:
- Да-да, я не возражаю... Пожалуйста. Так и запишем: Ласточка, кобылица...
Так и записал.
  А Ласточка довольно заулыбался, и улыбка его была лошадиной – то есть обнажающей все его зубы, для лошади, впрочем, мелковатые и жидковатые. Ну да Бог с ним, с зубами. Главное – ощущения...
- Скажите, а вы с Кудряшкой разговаривали? – спросил дознаватель вдруг не по протоколу.
- Зачем? – снова улыбнулся Ласточка, ещё более нежно. – Когда сердца стучат в унисон, слова не нужны...
- Вот как? А вы что же, в прошлой жизни были поэтом? – не удержался Скобелев и тут же нахмурился. – Впрочем, можете не отвечать...
- Почему, я отвечу... – неожиданно сказал Ласточка. – Нет, не поэтом. Художником...
- Надо же... – посочувствовал дознаватель. – И как же вы решились? То есть... вам же, наверно, трудно сейчас – без красок, без холста. Без рисования...
- А я рисую... В движениях... – не без гордости заявил Ласточка, всё более обескураживая Скобелева. – Вы что, думаете, картины – они обязательно в красках? Это взгляд дилетантский.
- Ну да, ну да... – решил не спорить дознаватель. – Главное – ощущения...
- Совершенно верно. А уж как их передаёшь... И потом, в моём нынешнем творчестве есть известные плюсы. Я рисую ЖИВЫЕ картины... Что ни говорите, а картины в красках – они застывшие, то есть неживые...
- Резонно... – продолжал соглашаться Скобелев.
- Да и вообще искусство умерло... – резюмировал Ласточка. – Старое искусство, разумеется...
- А вы создаёте новое? – дознаватель из всех сил сдерживал подступавший смех.
  Но бывший художник, должно быть, эту его сдержанность всё же заметил – губы его слегка задрожали, готовые к бешеной вибрации обиды.
- Пытаюсь... по мере сил... – Ласточка потупил очи. – Но мы отвлеклись... Ведь вы пришли сюда не за этим?
- Да-да. Вернёмся к Кудряшке Сью...
- Мы с ней ладили... – снова погрустнел Ласточка. – Тонкая нату...
- Да-да, я это уже записал... – в нетерпении перебил Скобелев. – Скажите, вы виделись с ней в ту ночь, когда...
- В ту РОКОВУЮ ночь? – с прискорбием уточнил Ласточка.
  Скобелев кивнул.
- Да, мы виделись. Наши стойла неподалёку друг от друга. И когда она вышла...
- Кстати, во сколько она вышла? – решил рискнуть со временем дознаватель. Лошади, конечно, как и собаки, часов не наблюдают, однако... этот более словоохотлив. Чем чёрт не шутит? Может, соизволит.
  И Ласточка соизволил.
- Ровно в полночь... – мрачно констатировал он. – Она вышла ровно в полночь, и в этом был знак...
- Знак? – застрочивший Скобелев остановился.
- Да, знак. Дурной знак...
  «Ого!» - подумал Скобелев. – «А мы ещё и мистики! Впрочем, чего ещё ждать от художника? Ну и лошадь Козлов себе завёл...»
- Вы напрасно улыбаетесь... – перебил его мысли Ласточка. Ледяным тоном. – Я не вижу тут ничего смешного. Может, вы забыли, бедняжка Сью мертва...
  Скобелев устыдился и поспешно скомкал улыбку.
- Извините, - извинился он. – Я вовсе не хотел... Я также заинтересован... Я за этим, собственно, и приехал. И я, со своей стороны...
- Вы её не знали... – с горечью заявил Ласточка.  – И не любили...
- Да, но я... – начал Скобелев и не нашёл, чем закончить. – Хорошо, не будем больше отвлекаться. Согласитесь, моя цель – найти убийцу – вполне очевидно гармонирует с вашим настроением. И с вашими чувствами. Ведь вы хотели бы найти убийцу?
  Ласточка вздрогнул, словно переживая воочию процесс убийства своей подруги. Тяжело задышал и даже вытер пот со лба. Рукой. Совсем по-человечески.
- Разумеется...
- Отлично. Значит, цель у нас общая! – Скобелев взял быка за рога. - Вернёмся к той РОКОВОЙ ночи. Итак, Кудряшка Сью вышла из стойла в полночь и...
- И? – трагически высокой нотой почти пропел Ласточка.
- И – что было дальше? – наседал дознаватель.
- И – больше я её не видел... – ответил бывший художник. И зарыдал.
  Скобелев в сердцах захлопнул свою папку. Не записывать же невнятный текст рыданий. А больше от Ласточки ему добиться ничего не удалось.

  Когда он выходил из конюшни, он чуть было не столкнулся с рыжим косматым и лохматым человеком. Человек нёсся на него, как бык на тореадора, выпятив выпуклый большой лоб.  Скобелев едва увернулся, отлетев и стукнувшись о измазанную навозом стену. А лохматый развернулся и, улыбаясь крупнозубой улыбкой, глухо промычал:
- А что, господин дознаватель, странно, небось, тебе тут всё сие? И мы странны? – не то люди, не то животные?
- Носитесь вы, действительно, как скотина… - отряхиваясь, буркнул Скобелев.
Лохматый ухмыльнулся и изрёк:
- Понимаешь, дознаватель – если к людям относятся как к скотине, то они и ведут себя по-скотски! – сказал он по-человечески, а потом заливисто заржал…
- А может, вам просто нравится это самое скотство? – зыркнув на лохматого сквозь очки, процедил Скобелев. И вышел вон.

  Становилось поздно. Становилось темно. Становилось поздно и темно, и надо было искать тёплое койко-место.
  В лиловых сумерках, в обнимку с саквояжем, пялясь бутылочными очками в окружающую неизвестность, Скобелев брёл вдоль дощатых построек к хозяйской усадьбе.
  Дверь её нерешительно поскрипывала на ветру, словно раздумывала «впускать – не впускать». Наконец, когда Скобелев занёс ногу на ступеньку крыльца, решительно и сильно захлопнулась, чтобы через секунду широко, гостеприимно распахнуться.
  Когда Скобелев взобрался на крыльцо, в дверях стоял, приветливо улыбаясь, хозяин, Козлов. Вокруг ног его вилась девушка-кошка, и мужчинка-болонка пытался протиснуть любопытствующую мордочку в щель между хозяйской ногой и дверным проёмом.
- А мы вас заждались… - вздохнул Козлов, глядя снизу вверх. – Уже и чай три раза разогревали…
  И Скобелев шагнул внутрь: от дикой природы, от холода и ветра - к теплу и уюту. Девушка-кошка тут же замурчала, затёрлась вокруг его ног, а мужчина-болонка сопровождал его, радостно повизгивая, подпрыгивая короткими собачьими прыжками, то ли выклянчивая ритуальный кусочек сахара, то ли просто из наивного животного дружелюбия.
  То ли это было и то и другое вместе, и всё оно вписывалось в назначенную роль…

  За столом разговор не сложился. Скобелев клевал носом, а Козлов индифферентно ужинал.
- Однако, разные у вас животные… - зевнув, высказался дознаватель.
- Угу, с характером – сказал Козлов, громко откусив сахар – он пил чай вприкуску. И тоже глубоко зевнул. Тут же, обезьянничая с хозяина, сладко зазевали и мужичок-болонка, и девушка-кошка. Скобелев снял очки, и картинка поплыла…

  Уснул Скобелев быстро. Практически моментально. Будто выключателем щёлкнули в его мозгу. На отключение сознания понадобилось секунд пятнадцать, а через минуту он уже крепко спал, жизнерадостно похрапывая и похлюпывая.
  И сон его был ярким и плотоядным – с настоящими животными, прыгающи-ми во весь экран, как на заставке в древней передаче на смутной заре телевиденья.
Сон этот с полным правом можно было назвать, как и эту передачу – «В мире животных».
  Танцевали страусы.
  Фонтанировали хоботами слоны.
  Выпендривались хвостами павлины.
  Прыгали туда-обратно дельфины, и растекалось во весь экран отливающее солнцем море.
  И Скобелев тонул в его ласкающей жидкости. А она и липла, и обволакивала, и пригревала своей теплотой, и от соприкосновения и погружения в эту солоноватую муть дознаватель и сам внутренне теплел и, как слоновий хобот, готов был зафонтанировать, и зафонтанировал бы, если бы не зародилось в его животно-морском сновидении некоторое сомнение и подозрение.
  От подозрения он и проснулся.
  Рядом с ним, возле него, урча и обволакивая, мурлыча и обогревая, лежала женщина-кошка. Лежала, выразительно прогнувшись и характерно дыша.
  Скобелев брезгливо взвился – сначала внутренне, а потом и внешне – и вытолкнул кошку вон с ложа, прокричав ей отчаянно «Брысь!»
  Женщина-кошка обиженно взмяукнула и неторопливо, не теряя кошачьего чувства достоинства пошагала прочь в ночь – разумеется, на четырёх ногах-лапах.
  «Господи! – пронзительно подумал дознаватель. – Ведь чуть не трахнул! А трахнул бы – чего доброго, обвинили б в скотоложстве!»
  С этим чувством стыда и некой незавершённости и заснул.
  Больше ему ничего в эту ночь не снилось.
  А на утро его разбудили будто-бы-клопы, покусывающие его кожу. Он порылся в постели – ну конечно, какие клопы – мёртвые растения, сено-солома. Кошка, что ли, их в отместку напихала?

  Чай пить утром он не стал – не хотелось стреляться взглядами с похотливой кошкой и задумчивым болонкой.
  Сразу пошёл допрашивать. В овчарню. К овцам. Наверняка среди них должна была найтись какая-нибудь подруга усопшей Сью.

  И подруга нашлась. Такая же блондинистая, кудрявая и длинноногая. Кучерявое одеяние (под овцу) едва прикрывало соблазнительную фигуру. Ноги же были абсолютно голые, женские и соблазнительные. Но Скобелев вспомнил мёртвые ноги Сью, и вопрос отпал.
  Звали девушку-овцу ещё более опереточно: Долли.
  «Хэллоу, Долли!» - чуть не проблеял ей в ответ дознаватель на манер давнего шлягера, когда она представилась. Но вовремя сдержался и заскрипел авторучкой.
  Долли не разговаривала. Долли почти что пела. Но эта песня состояла из одних припевов.
  Да, они со Сью были подружки.
  Да, они со Сью жили в стойле рядом.
  Да, они со Сью.
  Нет, Сью в ТОТ вечер не казалась странной.
  Нет, она в ТОТ вечер практически не видела Сью.
  И вообще она почти не помнит ТОТ вечер…

- А не была ли Сью беременна? - вдруг спросил дознаватель.
  Пластинка треснула. Песня оборвалась.
  Долли испуганно смотрела на Скобелева и молчала.
- Вы расслышали вопрос?
- Да. Расслышала… - отвечала Долли другим, чуть будто бы прокуренным голосом. – Нет… Вряд ли… Я бы знала. Впрочем, к её смерти это всё равно не имеет отношения…
- Почему?
- Потому что. Вы же видели её… тело. Его грызли. При чём тут беременность?
- Ну-у… - пожал плечами дознаватель. – Может, и загрызли, потому что не хотели, чтобы она разрешилась. В смысле, беременность. Ну, вы понимаете…
- Нет… - отрезала Долли. – Мы здесь не размножаемся. Это оговорено контрактом.
- А как же голос… плоти? – Скобелев смущённо уставился на её голые ноги.
- Вы не понимаете. Женщинам ЭТО не так необходимо, как мужчинам. Мы можем вполне обходиться без ЭТОГО.
- Неужели? – растерянно мямлил дознаватель.
- А разве вы не заметили? – в стаде нет баранов, одни овцы…
- Это-то и странно… - домямлил Скобелев и, встрепенувшись, застрочил. Долли грустно слушала скрип авторучки. И молчала. Долго молчала. Когда же Скобелев поднял на неё взгляд, он понял, почему она молчала.
  Она спала.
  Стоя.
  Как овца.

  Скобелев захлопнул папку. Долли не проснулась.
  «Хороша подружка» - скептически подумал дознаватель, уходя, не сумев не взглянуть ещё разок на эти длинные розовые ноги. Кабы не обстоятельства, можно было бы позволить себе роман с этими ногами – такой же длинный, как они.
  Угу. Роман с овцой. Хорош дознаватель! Нет, прочь, прочь отсель, пока не накрыло полностью игривое наважденье! Люди-лошади, люди-собаки, овце-девки и муже-быки. Хватит!  Загрызли овечку – да и чёрт-то с ней! Овцой больше, овцой меньше. Домой. Домой. Домой!!!

  Скобелев, как сомнамбула, брёл по территории фермы, внешне прижимая к себе саквояж, внутренне переживая фиаско: «Что толку в этих ряженых? Никакого толку. Бестолковщина одна. Жмутся. Придуриваются. Бесят. Не до седьмого ж пришествия торчать в этом цирке?»
Оставались ещё крестьяне с близлежащего хутора. Постоянные наблюдатели и посетители козловского шоу. Может, они что пронаблюдали, посещая?

  Посреди двора его остановил пронзительный мальчиший визг. Скобелев поискал источник визга и тут же нашёл его в мальчишке лет десяти, надрывно орущего, распахнув весь свой беззубый рот.
  Козлов был уже тут как тут. С пояснениями, о которых его никто не просил.
- Это наш гибрид – сынок кобылы Мириам и таракана Брыки. Слышите, как он кричит? не по-детски?.
  Скобелев не понимал. Ребёнок визжал совершенно по-детски. Правда, всё не мог остановиться.
- Дурная наследственность, - пояснил хозяин. – Это он так смерть воображает. Папину. То есть представляет как папу-таракана только что раздавили, и как бы папа при смерти кричал.
  Скобелев ничего не ответил. Встал перед воротами. Дождался, пока сторож Иванов их откроет. И пошёл через всё то же поле сквозь опасные хитросплетения растений на хутор – к нормальным людям, не изображающим зверей.

  Крестьяне словно его ждали. Толпились кучками возле харчевни. Кучка к кучке – глядишь, и митинг мог образоваться. В учебном заведении Скобелева учили, как митинга из кучек не допущать. Но крестьяне вроде и не собирались митинговать, мирно покуривали, поплёвывали, матюкались. И впивались цепкими взглядами в чужака – в него, в Скобелева. Но и он не лыком шит – отвечал им не менее пронзающим взглядом. Крестьяне не ожидали – удивлялись, обижались, щурились.
  В Скобелеве просыпался талант агитатора. В сущности, крестьяне – то же стадо, коему не доставало пастуха. И вот он явился.
  Скобелев уже собирался зычно провещать на весь майдан, даже слово первое заготовил: «Мужики!» - да некстати спотыкнулся то ли о выперший из-под земли корень, то ли о высунутую специально ногу. Он уже падал, когда его подхватили и, слегка тряханув, поставили на ноги, прислонив к стенке харчевни.
  С десяток глаз буравило его из-под кепок, шапок, фуражек и бумазейных пилоток. И чей-то тоненький, почти детский голосок дискантом возвещал:
- И это чьи же будете, мил человек?
  Другой, погрубее, добавил:
- Откель явилси? И за какою надобностию?
- Дознаватель я, - пробурчал дознаватель. – По поводу смерти. Кудряшки Сью.
  Мужики, повздыхав да позыркав, грустно разошлись от него, как от прокажённого. А один, оставшийся, жалостливо погладил Скобелева по голове. Потом насквозь прожёг жгуче-жалостливым взглядом и тоже. Ушёл.

  Скобелев сполз по стене вниз и растёкся попой по траве, наконец, устойчиво чувствуя землю.
  «И с людьми не лучше. Может, хреновый из меня дознаватель? Может, в науку надо было уйти? В дактилоскопию?»

  Но дело надо было делать, потому что дело было незакрыто. И закрыть это дело мог только он, дознаватель. Потому что это было его дело.
  Вооружившись этой железной логикой, Скобелев воспрял и распрямился вдоль стены колом. И засверкал на округу восклицательным знаком.

  Затылками ощутив это его преображение, расходившиеся мужики замедлили шаг, остановились и принялись медленно, боязливо оборачиваться.
  Скобелев уже торжествовал. Прочистив горло многозначительным гкхмыком, он провозвещал:
- Дознавание будет проводиться в обозначенном месте, а именно – тут, у стены харчевни и с каждым по отдельности.
  Мужики, влекомые внезапным уважением к обозначившемуся начальству, заспешили к нему, деловито бурча:
- Дак так бы сразу и сказали!
- Надо так надо! Сделаем!
- Дак эта… тут надобно бы очередь изобрести.
  И они, поталкиваясь да пообтираясь друг об друга, к удивлению Скобелева, довольно быстро выстроились в очередь.
- А баб звать? – спросил кто-то из конца очереди.
- Бабы – потом, - чинно заявил дознаватель и поочерёдно переписал всех из очереди, назначив каждому когда придти. Удовлетворённые тем, что соблюли порядок, переписанные, тем не менее, не расходились, а сидели тут же, неподалёку, дымя крепкими своими сигаретами и молчаливо косясь на Скобелева, уже начавшего своё дознание.

- Фамилия! – спрашивал он официальным приподнятым тоном.
  И ему отвечали:
- Гудошкин!
- Довбня!
- Звездаков!
- О смерти овцы в хозяйстве Козлова слыхали? – спрашивал он.
  И ему отвечали:
- Слышали!
- А поподробнее?
- Жуть…
- Ужас!
- Жалко девку… в смысле, овцу… Сью эту, мать ею…
  На этом показания, как правило, и заканчивались.
  Пока очередь не дошла до щуплого, какого-то жалобного всей натурой мужичонки, с блестевшими болезненно глазами, с тоненькими ножками, носками завёрнутыми внутрь и с длинными, выгибающимися в разные стороны ручищами, которыми мужичонка трепыхал, волнуясь, засаленную свою шапчонку.
  И фамилия у него была соответствующая, нелепая – Красоткин.

- Фамилия! – зычно спросил его вошедший в роль Скобелев. И затормозил, натолкнувшись на его выжидательное молчание.
- Фамилия! – ещё раз спросил дознаватель, вглядываясь в слезящиеся глазки.
  Мужичонка сглотнул – будто от страха – и тихо прошелестел:
- Красоткины… мы…
  Скобелев запротоколировал и перешёл к следующему вопросу:
- О смерти овцы в хозяйстве Козлова слыхали?
  И снова натолкнулся на молчание. Пришлось повторить вопрос.
- Так эта… и слышали… и видели… и вообще…
  Скобелев напрягся. Впился в красоткинские глаза. Тот взгляда не отводил, а наоборот, притягивал, словно магнитом. Всасывал, как насос. Скобелев весь всосался в эти блеклые слезящиеся глаза. Из них истекало такое отчаяние, что хотелось выть. Но Скобелев сдержался.
- Что – вообще? – продрожал он в неожиданном, исходящим из нутра своего, ознобе. – Что – вообще? А… поподробнее? – попытался он выбрести на привычную канву разговора.
  Красоткин глубоко вздохнул. Потом ещё вздохнул. И, наконец, выдохнул:
- Дак я это её… и порешил…
  И застыл снова в слезящейся своей простоте, в глубинном своём отчаянии.
- Ага… - только и смог ответить Скобелев, щупая в кармане скомканный платок и долго вытирая выступившую на лбу испарину – обильную, как утренняя роса на туманном  лугу возле болота. Ясный разум его уже заволокло туманом. Не был он готов после тягомотной череды бесполезных допросов к этой убийственной простоте. К такому простому исходу.
  Красоткин, судя по всему, ждал расспросов, но Скобелев не мог вытянуть из себя ни звука, ни хмыка, ни мычания. Он затерялся в этом тумане. Растворился в этой пустоте.   Утонул в этих слезящихся глазах, засосавших его с потрохами.
  Не дождавшись, Красоткин решил говорить сам. При этом он как-то жалобно вытянулся весь и, напрягаясь, очевидно, всеми мозгами, изрёк-таки вымученную мысль:
- Я чё подумал: ведь если домашних зверков ымитируют, должны ж быть и дикие… В смысле, зверки…
  Дознаватель долго смотрел в измученное мыслями лицо Красоткина. Красоткин всё больше вытягивался и готов был ко всему. Только сейчас дознаватель заметил у ног его серый дерюжный мешок – должно быть, с сухарями.
  Скобелев попытался представить, как этот щуплый мужичонка, имитируя по памяти волка, совершает злостное насилие над девушкой, изображающей овцу. Попытался – но не смог. Это было выше его понимания. Слишком не соответствовало. И тем не менее… Тем не менее… «Ме-е…не-е…» - мысль Скобелева за-плелась в козий завиток и тупо, медленно закружилась: «ме-е… не-е». И больше ни о чём не думалось. Только два этих слога, которые очень хотелось повторить вслух.
  Но он удержался. Чтоб не прослыть среди крестьян козлом.
  Скобелев поправил очки и сфокусировался на реальности.
  Красоткин продолжал обречённо пялиться.
  Дознаватель вздохнул и, не глядя на него, тихо, почти шёпотом, несвязным от пересохшего горла, сказал:
- Спасибо,  у меня к вам больше вопросов нет.
  Красоткин вытянулся теперь совершенно весь: глазами, носом, лбом, волосами, руками, растопыренными в разные стороны. И тоже прошептал - одними губами, озираясь на стаю земляков:
- То есть как это нет? И в каком это смысле?
- В обыкновенном, - пожал плечами Скобелев. – Идите…
- Но я же… как же можно? Я же сознался… Я… - Красоткин скукожился лицом в скорбной гримасе и смачно всхлипнул. – Как же я буду жить-то… со всем этим?
- А вы забудьте, - холодно ответил Скобелев. – И никому не рассказывайте…
  Красоткин утёрся рукавом, высморкался, глянул искоса ещё раз на Скобелева и побрёл прочь, пошатываясь под ветром, бушевавшим у него в душе.
  К Скобелеву уже спешил следующий из очереди, но дознаватель встал,  остановил его упреждающим жестом и объявил громко, на всю толпу:
- Дознания больше не будет. Расходитесь… Дело закрыто.
  Мужики растерянно гасили сигареты, озадаченно сплёвывали, косились на чиновника, друг на друга и на фигуру Красоткина, маячившую уже где-то вдалеке. И также растерянно, поодиночке, не прекословя, начали расходиться, неся каждый свою думу и своё недоумение в свою избу, чтобы поделиться там ими со своими бабами, ждущими их рассказов в тёплых своих постелях.

  А Скобелев глубоко вздохнул и размашисто записал в своих бумагах:
  «Кудряшка Сью. Овца 22 лет. Зверски загрызена неизвестным волком».
Поставил жирную точку. И захлопнул свою папку. И тоже – пошагал прочь. В город. Деревня ему изрядно надоела.

  Август-ноябрь 2008