Пожертвование

 

Тетка Мария, причитая «Гадкая ты, противная, крапивушка, понаросла тут за неделю… чтоб тебя!», сидела на маленьком стульчике под окном своей избы и полола грядку с помидорами.

- Анатоль! А, Анатоль! Ты чавой-то там притих, пень старый! Разговаривай со мной! А то тевелизир этот глядишь цельный день и молчишь…. Тебе дохтора велели поболей разговаривать, чтоб речь свою восстанавливать! Говори!  Слышь?

Деду Анатолию после перенесенного инсульта повредило речь. Сам-то он, слава Богу, очунялся, а разговаривать стал, как пьяный, медленно и жуя язык.

Мария, как бы за день ни уставала, накормив коровку да порося, приплеталась домой, садилась напротив мужа и разговоры разговаривала. Всю свою жизнь долгую и счастливую вспоминала….

И как замуж выходила за своего красавца Толика, и как на фронт провожала, беременная уже вторым сыном, и как потом, когда ни один человечек из деревни не возвратился, приехал он, ее любимый, раненый, поседевший, но такой же красивый и статный.

Много в деревне у первого парня было кандидатур, да выбрал он вдруг неприметную скромницу Машу. Вот так всю жизнь с ней и прожили. Счастливо и спокойно. Уже совсем взрослыми дядькой и теткой родили своего поскребыша Любу. В честь своей огроменной любви так ее и назвали, Любовью!

Любаша каждое лето проводила со стариками родителями. А в это, вот, приехать не смогла – тоже позднего ребеночка родила, да с грудничком в деревне никакого комфорта, и мужа одного в городе страшновато оставлять, мало ли что…. А тут с дедом этот инсульт приключился…. Приезжала только на выходные воздухом подышать, матери помочь, да с отцом развитием речи слегка позаниматься….

- Дед! Толик! Ты чаво там, уснул, что ли, окаянный? Балакай, давай, а то вечером разговаривать  тож не стану! – И Мария, кряхтя, поднялась с табуреточки и пошла в хату посмотреть, что там за затишье такое.

- Господи, а я на него ругаюся там…. Анатолий, Анатолий! Ой-ой! Люди! – Она схватила нашатырь, уронила, разлила всю баночку, потом  ватку выдернула из разорванной подушечки для иголок, с пола промокнула  остатки нашатыря и уже поднесла к носу бледного, как полотно Анатолия, как вдруг он открыл глаза, вздохнул протяжно и, жуя слова, медленно сказал:

- Ма-ру-ся, ти-хо… не боись… все хо-ро-шо… сердце за-ны-ло… все хо-ро-шо… ти-хо…только ти-хо…про-шу…

- Фу, ты, Господи! – уселась на кровать рядом перепуганная Мария. – Я уж думала, кончился ты, Толя…. А все от того, что затаился, да молчал, бессовеснай….

- Маруся, - как-то совсем хорошо, будто вдруг у него речь набрала прежнюю скорость,  сказал Анатолий,  повернулся и внимательно рассматривал жену.-  Маруся, я тебя не слыхал, я тут письмо писал….

- Кому это? Како ишо письмо? – сняла платок с головы Мария.

- Маруся, я, знаш ведь, в Бога не верю… ну, не верил, точно… А тут вот что-то задумался… ну, ишо до этого инсульта… был у Любаши когда в гостях-то, ну, внука смотреть, да зашел в царкву. По телевизору все толдычут, что, мол, веришь-не веришь, а покаяться надо, исповедаться. Ну, я не крестился там, не стоял даже долго, а то засмеют – старик, а неверующий, креститься за всю жизнь не научился. Спросил там у бабки в черном платке, как надо исповедоваться, она мне книжонку-то и посоветовала. Купил. «Как правильно готовиться к исповеди». Почитал-почитал, ни хрена не понимаю. Как можно все свои грехи записать в тетрадку, а потом с нее читать, не понимаю я этого. А ишо поститься надо. Ну, без мяса жить. Не, не могу я…. Ерунда какая-то это все!

А ентой книженцией печку стопил. А щас думаю, все равно надо хоть своими словами написать. Так вот написал я. Конверт заклеил, там вон, за твоей иконой положил. Только я не напрямки Богу написал, а тебе. Ты прочитаешь, когда я помру перед иконой свой, может Он и услышит… Ладно?

- Да, ну тебя, старый! Ты чё-то последнее время какой-то бабахнутый, после того инсульта! Пошла я. Работы полон огород…. Разговаривай через окно, понЯл?

- Понял, понял…. Спать что-то так сильно хочу, будто век не спал. Вот как письмо дописал, так прямо умираю, как спать захотелось…. Ты иди, Маруська, иди, ладно….

 

Тетка Маруся уже было собралась идти в хату, когда, громко хлопнув разболтанной калиткой, вошла соседка Римма.

-  Манька, здорово! А Анатолий-то дома? – спросила та, проходя прямиком в избу.

- А де ж яму быть, инсультнику моему? В хате. Письмы пишить цельный день! И кака я тебе Манька?!  Корову Манькой зови! Привыкла, ишь ты! Чаво тебя несет-то?

- Проведать по-суседски иду. Слив вот надралА, да и иду в клинику вашу!

-  От уж, добра несешь! У самих вот весь огород ими засыпанный! На хрена яму сливы твои? Поносить?

- Всё-всё! Успокойся. К больному я.

И вошла в дом. Мария раздраженно опять присела драть сорняки, общаться со своей еще с молодости соперницей, а по всей жизни - завистницей, не хотелось….

- Ой! Мария! Бегом! Он помер! Мария, Толя наш помер! – уже через секунду услышала Мария вопль из открытого окна.

Она вскочила, как девочка и вмиг оказалась в хате. Анатолий, казалось, просто спал. Улыбка какая-то, как показалось Марии, ехидная, застыла на его спокойном лице….

Мария села на кровать рядом, как только что тут же сидела и ворчала на мужа.  Вздохнула глубоко и сказала:

 - И правда, перед смертью всем как-то легчает…. Давай-ка, Римма кумекать, что делать надо быстро, как справить похорОны? Да, кинь ты свои сливы! – И она оглянулась в открытую раму.- Вон, в окно кидай, да садися тут, поговорим. Кричать перестань. Дело ожиданное случилося…. Господи, прими яво душу!

В полувымершей деревне был один телефон, который работал только тогда, когда сам этого сильно хотел. А поскольку все равно ехать надо в райцентр за гробом и всеми причиндалами для погребения, Мария решила оттуда уже по нормальному телефону с почты позвонить дочке и сыновьям.

- Ты, Мария, в черное одевайся и лети на автобус! Как вовремя Толик умер- автобус через полчаса на Дзержинск. Собирайся, а я поставлю воду греть, да Верку позову, обмывать надо, пока теплый.

- Ага, щас! По молодости не доохотились, щас будете рассматривать евоную красоту!

- Ой, уж сто лет скоро праздновать, а она туда же! Нагляделися всей деревней! Нашла, чем удивить!

- Дура ты, Риммка! Чаво такое говоришь-то, бессовестная! Нихто перечить не может, так врать давай!

- Ладно, ладно, Мария, ты лучче поплакай. Да, собирайся!

Мария перерыла весь шифоньер в поисках чего-нибудь траурного. Еле-еле нашла старую черную шелковую, и  изрядно уже поеденную молью, шаль, темно-серую длинную кофту, оделась, встала перед иконой, пошептала молитву…. Из-за иконы торчал заслюнявленный только недавно мятый конверт с письмом Анатолия. Она встала на скамеечку, достала конверт, положила в карман кофты, из-под белья на полке достала припрятанные на «черный день» деньжата, пересчитала, поцеловала Толика, заплакала и пошла на остановку быстрым старушечьим шагом. Через каждые сто метров останавливалась, крестилась и в воздухе рисовала крест в сторону своего дома….

Всю дорогу в автобусе Мария горько и очень тихо плакала, чтоб никто не заметил…. Сейчас до нее совсем уж дошло, что ее любимого Анатолия больше не видеть ей, не ворчать на него, не разговаривать подолгу бессонными ночами…. Такой крепкий был, ничего его не брало, и вдруг….

Автобусная остановка очень удачно расположилась: и тут тебе бюро ритуальных услуг, и базар, и вокзал железнодорожный, и почта. Мария решила первым делом сделать важное –  заказать все к погребению, потом уж сбегать на почту и позвонить Любке. А она уж пускай братьев вызывает сама.

- Господи, вот народу-то мрет! – думала Мария, становясь в длинную очередь к кассе. – Везет этим работникам, вон,  сколько гробов заказывают, да венков, да лент с хорошими отзывами пишут тут же….

Мария вспомнила про письмо. Достала очки, разорвала письмо, оторвав даже немного краешек, стала читать….

- Бабушка! Вы что заснули? Вы ж не в библиотеке! Оплачивать-то что будем? – рябая, совсем не накрашенная кассирша- пенсионерка, словно разбудила своим раздраженным противным голосом Марию.

- А ты хто? Не бабуля, што ли? – тихо ответила Мария и вышла из очереди.

- Странные…. Ходят, выбирают, перебирают, в очереди стоят, а потом…. Это вам не ЦУМ-ГУМ тут… ходить…. – скривилась кассирша- Баба-Яга.

Мария под взглядами всей толпы вышла из магазинчика, подошла к забору и облокотилась на него, перегнувшись на ту сторону так, будто ее затошнило…. Она рыдала беззвучно, но так жалостно, что парни, курившие рядом, подошли к ней с вопросом: «Бабушка, Вам плохо?»

- Плохо мне. Мне плохо. – промямлила Мария. – А у вас спички есть?

- А Вы что, курить собрались? Зажигалка подойдет?

- Не, не курю я…. Зажигалка? Подойдет. Только я не умею. Подожжите  эту бумажку, сынки.

Парни странно переглянулись, и один поднес высокое пламя к протянутому рукой Марии письму. Оно тут же вспыхнуло. Но вдруг, будто очнувшись, старушка прижала горящее письмо к груди и стала хлопать по нему, пока оно не погасло.

- Спасибо. – Сказала тетка Мария захохотавшим пацанам. – Спасибо, спасибо….

Она увидела молодую монашку перед вокзалом. Та держала в руках  ящичек в с надписью «Пожертвования на храм».  Мария подошла, свернула конверт два раза, чтоб залез в отверстие для денег, и просунула с трудом письмо внутрь деревянной копилки.

- Господь пускай разбирается! – сказала она громко, будто кому-то, кто мог ее слышать. – Господь с тобой, Анатолий!

- Спаси Господи! - вторила в благодарном поклоне девушка- монашка.

- Электропоезд на Минск прибывает на первый путь к первой платформе! – услышала Мария голос диктора. Она резко пошла в сторону вокзала, будто только этой команды и ждала.

- Мама?! Ты, мама, откуда? Что такое? – Перепуганная Люба металась с ребенком на руках по прихожей. – Мама, да что случилось? Ты чего такая?

- Тихо, Любка, не кричи так, оглохнуть можно. Я спать хочу, положи меня где на диване….

- Мам, ты умом тронулась или что?! А чего в платок черный обрядилась? Папа в порядке?

- Нормальный платок, шелковый. Что мне, в розовым шарфе скакать, как дурочке, что ли? – Мария прошла в зал, ничком легла на диване, сняла платок….

- Ты иди, иди, занимайся с Антошкой, а я тут посплю…. Устала, как собака.

Отец помёр. Ты братьЯм позвони, ды собирайтеся. Гроб закажите, и все, как положено…. Я тута с малым поиграюсь, а вы поезжайте, дети…. Схороните Анатолия, отец все-таки.

- Мам, ты чё?! Мам, папа умер? Мам…. – зарыдала Любаша.

- Не хлюпай. Не пацан умер, глубокий старик. Спокойно схороните и все.

Люба бегала по комнатам, рыдала, звонила, бросив мать и понимая, что та не в себе.

- Мама, как это ты не поедешь папу хоронить? Да, что с тобой, мамочка?

- Сказала, что не поеду. И не поеду. Сами, сами, ребята…. – тихо плакала, вспоминая строчку за строчкой, имя за именем, Мария.

« Дорогая моя супруга Мария Андреевна! В Бога я не верил, и не могу сказать, что сейчас верю, потому письмо это пишу тебе, а ты сама уж разберись, что с ним делать. Решил я перед тобою покаяться и хоть сейчас открыться, какой я подлец был, как сильно тебя, моего ангела, обижал….»

И эпизод за эпизодом Анатолий рассказал, как тогда в 44-ом вернулся с войны только для того, чтобы прощения попросить, да попрощаться. Влюбился, мол, на фронте в радистку Людмилу, жил с нею открыто перед всеми два года, решили пожениться, приехал, чтоб  сынов увидать, да у Марии прощения да благословения испросить…. А, когда мальчишки  на шею бросились, да вся деревня, получившая похоронки, рыдала, окружив его толпой, да Мария-красавица его, обняла и крепко-крепко держала, понял, что не может он всех их променять хоть и на боевую, но новую любовь…. Рассказал, что потом, много лет,  с Людмилой любовь свою продолжал, сына родили,  навещал, помогал….

Это-то еще ладно….

А с кладовщицей Ириной чуть ли не на глазах жены в любовные прятки играл. Бывало, пока Мария корову с пастбища на конце деревни караулит, они свое дело веселое успевают в хате справить….

И про Риммку рассказал, и про Веру….

И, видно, так подробно, максимально честно, излагал свои грехи, чтобы Господь прочувствовался, как же ему нелегко было управляться и с женою и со всей женской округой….

Все, подлец, перечеркнул: и подаренные в день рожденья однажды розы, точно, как на свадьбу – в целлофановой золотистой упаковке, и ту ночь на душистом сене в саду, после которой Любашка родилась, и ее ожидание во время войны, и бессонные ночи, и мокрую от слез подушку….

 

- Батюшка, подскажи, как поступить тут – в пожертвованиях с вокзала принесли вот это подпаленное письмо…. – Служка подала мятый, сложенный вдвое конверт.

Священник развернул, быстренько пробежался глазами в очках по тексту, погладил бороду, вздохнул: «Исповедь заканчивать буду, подашь мне и это письмо. А записочку напиши на сорокоуст за здравие рабы Божией Марии и за упокой раба Божия Анатолия».

И батюшка отправился к длинной очереди тех, кто собрался с духом и при жизни  решил посвятить Господа в свои откровения….