На разных языках. Страница Юлии27

(1960 год)

       Мой очерк о Герое Социалистического труда, сормовском сталеваре Николае Анищенкове, написавшем книгу “Советский завод. Настоящее, прошедшее и будущее”, изданную за рубежом, вылился в противопоставление двух судеб.
 Советского сталевара и миллионера Фреда Остена.

 Несостоявшаяся карьера Маты Хари всё же позволила мне познакомиться с самыми высокопоставленными иностранцами и сделать кое-какие обобщения и выводы. Даже местом откровенной беседы с Фредом о книжке Анищенкова я определила для достоверности ресторан.

       Очерк так и назвался: “На разных языках”.
Вот несколько отрывков:
       “Этот парень – идеалист, - заявил мой сосед, ткнув пальцем в фотографию. - Все русские – идеалисты, хоть и выдают себя за материалистов.
 Хочет, чтобы я ему позавидовал, а я не завидую, нет. Я сам с пятью долларами в кармане начинал, а сейчас у меня мебельные фабрики, счета в надёжных банках, загородные дома, тысячи рабочих. Сам сейчас не понимаю, как всё это выдержал.

       Вставать приходилось засветло, потом в течение десяти часов я отдавал по капле силы, накопленные во время сна. А, придя домой, ужинал и сразу же ложился, чтобы собирать новые.
 Целыми днями я не видел солнца. И всё это лишь за несколько жалких долларов!

       А в воскресенье я бродил по самым фешенебельным авеню, и только мысль, что я когда-нибудь добьюсь права жить здесь, подбадривала и опьяняла, как хорошее вино.
Деньги! Вот когда я понял, что такое деньги. И как я завидовал тем, кто их имел!

       О, я-то на своей шкуре испытал жизнь рабочего! Она нигде не бывает сладкой. Спросите-ка этого вашего русского парня, почему он пошёл на завод? Уж, конечно, не ради своего удовольствия!”

       Мне незачем было об этом спрашивать Николая. Судьба этого смоленского школьника была судьбой сотен советских подростков, которых подняла из-за парт война. Они заменяли на заводах ушедших на фронт отцов и старших братьев.

       Далее Фред Остен рассказывает, как судьба подарила ему шанс попасть на большой конвейер. Когда прежние рабочие взбунтовались против его ускорения.

       “Эти парни – лентяи, - сказал босс, - Им место не в цехе, а на диване турецкого паши. Но никто тут не собирается чесать им пятки.
 А ну, малыши, кто из вас хочет им нос утереть”?

       На нас, согласившихся работать на конвейере, смотрели как на смертников, мы не решалсь даже выходить в столовую.
Я был самым младшим и поэтому отделался легче других. Правда, меня здорово поколотили, но я отлежался и снова пришёл на работу, сказав, что попал под кулаки в боксёрском клубе.
 Это понравилось, и меня оставили в покое. Так я проходил свою рабочую школу”.

       Мог ли прототип Фреда Остена, который рассказывал по пьянке нечто подобное московской девчонке, угощая её в Метрополе рябчиками и ананасами... (я нарочно выбрала такое “предреволюционное меню”, кстати, честно продекламировав моему забугорному кавалеру про “последний день буржуя”), - мог ли помыслить, что попадёт в “советскую агитсистему”?
 И более того, что кто-то из журнального начальства на планёрке скажет, потрясая гранками свежего номера:
- Вот как надо делать пропаганду!

       “Общежития у воспитанников ФЗО тогда не было, жить приходилось в старом бараке, спать на жёстких двухъярусных койках.
И сейчас не может Николай без возмущения смотреть, как в заводской столовой озорует молодёжь, кидаясь друг в друга хлебными катышами.
Тогда каждый кусок по-братски делили поровну”.

       Далее идёт рассказ об этих подростках сороковых, помогающих Родине ковать Победу. Ставших ныне мастерами, инженерами, изобретателями.
 Бездушный конвейер наживы как бы противопоставляется мартеновской печи, про которую старый мастер Пурин говорит:
 - У нас с ней разногласий нету – вместе стальную метлу плавим. Чтоб подчистую вымести фашистскую гадину с нашей земли.

       “А Фред Остен ненавидел конвейер, на который так стремился попасть:
  - Он никогда не уставал. Я чувствовал, что больше не выдержу этого дурацкого механического дёрганья рук, тупой боли в затёкших мышцах...
 А он всё двигался и двигался, словно адская река. С равнодушной, безжалостной равномерностью, от которой хотелось бежать, куда глаза глядят.

 Пора было заводить собственное дело.
 И тут весьма кстати пришлось приданое Люси.
 И снова десять лет борьбы с конкурентами, биржевой лихорадки, ночей без сна...

 Да, деньги достались мне нелегко, но я горжусь, что пробился сам. Собственными зубами прогрыз себе дорогу.
       Теперь, наконец, я имею всё. Захочу – объеду весь мир, и везде меня будут встречать, как дорогого гостя.
 Захочу – построю дворец и поселюсь в нём один”.

       Далее от автора, то есть от меня:

       “Почему же вас, процветающего чикагского бизнесмена, так растревожила судьба простого советского парня, каких у нас сотни, тысячи?
       Дело в том,Фред, что вы одиноки.
 Случись вам разориться, вас не пощадят в мире, где идёт беспощадная грызня за место в жизни.
 Поэтому как бы высоко вы ни поднялись, как бы ни упивались своей властью, вас всегда гложет страх потерять свой капитал и вместе с ним всё.

       Вместе с иностранным туристом, посетившим Сормовский завод,  вы недоумевали:
        - Чудаки…Стоит ли так стараться для государства?
   И вам ответил один из рабочих:
  - Государство – это мы.

       -Пропаганда, - ворчали вы, листая книжку.
 Но вот вам попалось фото.
 Пять парней одной бригады. Дружба, спаянная общей целью, которую не разъедает ни корысть, ни зависть.

Представьте себе людей, Фред, которые веками жили в нищенских лачугах.
Теперь они строят прекрасное здание. Там хватит места для каждого и будет много света, солнца, тепла.
 Они не хотят счастья только для себя, они хотят его для всех.

       Уходя, Фред с нарочитым небрежением оставил книжку на столике.
Но я знала, что она всегда будет с ним, между деловых бумаг и рекламных проспектов.

 Тревожа душу вопросами, от которых так трудно уйти человеку”.

       Где вы теперь, мои герои - Сергей Чечулинский и Николай Анищенков, живы ли?
 В чём нынче ваша вера? – снова спрашиваю себя.

       Конечно, тогдашние сентенции мои незрелы, порой наивны, но вполне искренни. Перечитывая их, я понимаю, что уже тогда стояла у истоков Изании.
       “Я гимны прежние пою”...

       Удивительно, что моталась я по этим командировкам, как правило, одна. Часто приходилось буквально отбиваться от назойливых мужиков, и ничего, проносило.

Как-то один “отвергнутый”, прислал на моё имя в редакцию шизофреническое письмо:
 “Вот, ты меня, такая-разэтакая, отшила, а сама, с нашим начальством...”.

 Зав. отдела писем прочла и, сразу разобравшись в сути дела, отдала “телегу” мне - порви.

 Но я рассудила, что могут быть и повторные попытки, и решилась на отчаянный шаг, передав письмо мужу.
Борис лишний раз подтвердил, что с ним “можно пойти в разведку”, отправив клеветнику грозное послание, которое мне даже не показал.

 Так или иначе, – пришло ещё одно письмо. Уже на наш адрес, с извинениями.
 На том и заглохло.