Минус пять

Проклятье, так и хрустнуло под суетливой неосторожной ступней… А нечего читать в постели до полуночи… и потом бросать на пол книжки и очки!

Соседи снизу отмщены: большая часть моей домашней библиотеки – тяжелые толстые тома в твердых переплетах…

И как теперь идти на работу?.. Когда все плывет перед глазами, как акварель под дождем?.. В дежурной аптеке вряд ли подберут готовые: у меня расстояние между зрачками больше стандартного…

Скорчив для разминки – вместо гимнастики – несколько утренних рож перед зеркалом в ванной, я почти вплотную приблизила лицо к стеклу и прищурилась. А что это за коробка… там, на полке за моей спиной?..

Ах, здесь всякий старый хлам… с которым почему-то жаль расстаться…

Я сняла крышку с коробки и заглянула в полупрозрачную фарфоровую чашечку без ручки. Пусто. А какой кофе, наверно, из нее пился когда-то! Потом потерла пальцем большую гладкую бусину из красно-коричневого сердолика. Больше нет?.. Да, одна осталась – от длинной такой нитки… Помню ее. Наконец, я отодвинула в сторону овальный, сильно поцарапанный эмалевый портрет… О! Очки! И оба стекла целы! А сколько диоптрий?..

На толстой дужке из черной грубой пластмассы с большим трудом прочитывалось что-то вроде цифры 5.

Минус пять?.. Отлично!

Я нахлобучила очки на переносицу и посмотрелась в запотевшее зеркало. Ура, вижу. Сойдет… Вперед, на баррикады!

На улице у стен и тротуаров ветер скатывал в пухлые неровные войлочные жгуты тополиный пух. Я тут же чихнула. Ух, лето красное! Любила б я тебя… Когда б не пух да зной, не комары да мухи!

Однако, несмотря на пух, пыль и зло покусывающие уже с утра лучи солнца, мне почему-то все очень нравилось в этот летний будний (а потому долженствующий быть бесконечно противным) день. Баба Лиза, сплетница-чемпионка, засевшая с рассвета на скамейке у подъезда, выглядела не так мерзко, как обычно. И замысловато оплывшая мордашка Витька-алкаша, который попался мне при выходе со двора – видно, только что из своего вонючего подвала выполз навстречу свету нового утра, вполне сошла бы сегодня за почти человеческое лицо… А не за давно уже привычную свиную харю.

Вот зачем я свинок обижаю, а?.. Чудные животные. Забавные и умные. Помимо прочего хорошего и полезного.

К примеру, поросенок Чуня, милое дитя дикого кабана. Я видела ее в одном частном зверинце. Такая шалунья! Завела дружбу – с кем бы вы думали? – с волком! Правда, дружили они через сетку вольера. Чуня, бывало, придет к своему серому приятелю – и давай с ним взапуски бегать вдоль этой сетки! Чуня – снаружи, волк – внутри… Свинка от полноты чувств похрюкивает на бегу, волк подвывает… Чуня, похоже, радуется, а вот ее напарник?.. Уж не досадует ли серый – видит око, да зуб неймёт?..   

Но как ни цепляйся ногой за ногу, а всякий путь рано или поздно заканчивается. И когда я достигла-таки роковых пределов, то есть входа в здание, где меня дожидалась любимая (в кавычках, в кавычках!) работа, и предстала пред очами прямого руководства, то увидела, что моей начальнице Анне Геннадьевне очень к лицу новый темный цвет волос. Честное слово, он ее молодил. Не теряла на выходных времени Анна Геннадьевна. В пятницу еще была светло-русой.

Она вообще весьма бережлива во всем, что касается часов и минут… Особенно на работе. А потому никакой раскачки у нас не полагается, и я сразу же уткнулась в монитор. И поползли черными гусеницами перед глазами строчки – буковки, циферки… Целыми километрами… Верстами, милями и лигами… Парсеками!..

Когда в глазах закололся песок, я сняла очки и сильно потерла веки.

– Вы закончили?.. – гавкнула бдительная начальница.

Я повернула голову и посмотрела на нее. Что за черт?! Мерещится сослепу, что ли?..

Очки подтвердили: мерещится. Анна Геннадьевна, как и утром, темноволоса и свежа.

И я снова устало затюкала по клавиатуре. Черные гусеницы выстроились бесконечной кильватерной колонной и опять поползли по монитору. 

Но, легонько покачиваясь на волнах неизвестно откуда взявшейся эйфории, я все-таки благополучно преодолела обширное пространство рабочего дня. И эти же сладкие волны вечером плавно понесли меня домой.

По нашему двору в зыбких тучах тополиного пуха гуляли с колясками молодые мамочки. Или, видимо, старшие родственницы прогуливаемых младенцев. Потому что подозрительно знакомую красно-синюю коляску катила нимфеточка лет тринадцати, лолиточка-конфеточка, позолоченная солнцем, белозубая, тонкая и звонкая, как моя фарфоровая чашка с отбитой ручкой…

Я будто споткнулась.

Со скамейки под тополями донеслось не раз уже слышанное противное кряхтение.

– Да, любишь кататься – люби и саночки возить, – откашлявшись, заблеяла баба Лиза. – Ишь, как Ленку-то расперло… Квашня квашней… А давно ль совершеннолетие справила…

Ленку?! Ну да, коляска ее… А где она сама?..

Я машинально сняла очки и, протирая стекла, прищурилась в сторону нимфеточки-конфеточки. Контуры ее фигуры как будто размыло.

Что такое?!

Красно-синяя коляска развернулась и поехала мне навстречу. Вместо легкой и нежной, как звон серебряного колокольчика, лолиточки ее катила хорошо мне знакомая соседка Ленка – еще очень молодая, но рано и чрезмерно располневшая, непутевая мать-одиночка…

И тут меня наконец-то осенило. Старые очки... Вот оно что! Минус пять! Не диоптрий – лет…