Монолог 12

12.

Знойным летом, когда раскаленный диск  Солнца повисал над Городом и асфальт на дорогах начинал плавиться, а перегретый воздух над землей плыл дрожащим маревом, создавая видимость лужиц вдалеке, уже с утра по Проспекту тянулась череда жаждущих окунуть разгоряченные тела в живительную прохладу речных вод. Попасть на Пляж, расположенный на островной части левого берега Реки, можно было несколькими путями. Первый – речным трамвайчиком  с причалов  Речвокзала; второй путь начинался с набережной,  откуда ходили тоже речные трамвайчики и несколько больших лодок с подвесными моторами, называемые странным, очевидно, татарским словом каюк. Во времена, когда набережная еще не была набережной, а трамвайчики швартовались к деревянному причалу, с обеих сторон от него стояли более десятка больших каюков, хозяевами которых были, как правило, старики с коричневыми морщинистыми лицами, седыми коротко стриженными волосами и сильными мускулистыми руками. Большие весла, приводившие в движение нагруженные людьми каюки, крепившиеся кожаными петлями за колышки, вбитые в специальные отверстия по бортам, в стариковых крепких руках легко взлетали над водой, подобно птичьим крыльям, и плавно заныривали в воду для гребка. Долгая переправа через реку на каюке была истинным наслаждением: журчанье воды вдоль бортов, тихий плеск весел,  скрип колышков и пьянящий запах речной воды, смешанный с запахом просмоленного дерева.

Переправа речным трамвайчиком была менее поэтичной, но тоже довольно приятной. По выбору, можно было расположиться на рейчатой скамейке в трюме и через открытое окошко наблюдать за разбегающимися от катера волнами, а  при желании, поднявшись по металлическому трапу на верхнюю палубу, ты мог устроиться на нагретой жарким солнцем лавочке и, жмурясь от яркого света, подставить лицо легкому ветерку, слегка усиливающемуся во время движения.

И вот, наконец,  швартуемся у причала на входе в затон. Тот самый затон из детского сна, который предварил видение Города, а в последствии ставший реальностью на многие годы моей жизни, поскольку в затоне были расположены водные станции различных спортивных обществ, за то или иное из которых  я выступал в соревнованиях по плаванию и водному поло. Но мой рассказ не о затоне, а о Пляже, с которым связаны, наверняка, самые приятные воспоминания о моем Городе.

Да, я не оговорился, Пляж был частью Города, куда, начиная с мая и по конец сентября, перемещалась дневная жизнь  молодых горожан, а по выходным дням отдыхал там, казалось весь город. На Пляже собирались, практически, все, кто по вечерам  бороздил асфальтовое русло Брода. И хотя у каждой компании было свое излюбленное место, движение по берегу, у самой кромки Реки, не затихало ни на миг; было такое ощущение, что молодые люди, как бы поддерживая Закон Вечного Движения Материи, снуют из конца в конец Пляжа, и если, не дай Бог, они остановятся, рухнет само Мироздание...

Мои друзья, проводившие все свободное время, а летом оно свободным было круглые сутки, на Пляже, радостно приветствовали меня на нашем исконном месте, где деревья и мелкий лозняк узкой полосой перегораживали поперек Пляж на две, почти равные, части. На ходу раздеваясь и пожимая дружеские руки, испытывая непреодолимое желание  слиться с чарующими волнами реки, я бросал одежду под пляжный грибок и стремглав, обжигая ноги о горячий песок, несся в воду, которая расступалась веером брызг и принимала в свои объятия...

Там катит волны сонный бриз,
Ступни ласкает шелк песочный
И правит душами каприз,
Наивный и чуть-чуть порочный.

И вьются гибкие тела,
От солнца золото вобравши,
Но ваше сердце, как скала,
Не замечает летней фальши.

Я вам готов простить обман,
Я вам прощу даже измену,
Но этот милый bon vivan
За все ответит непременно.
                ****

Именно здесь, на Пляже, вспыхивали бурные романы самых красивых девушек Города с его самыми блистательными мужчинами. А девушки были удивительные!  Очевидно, в старину, когда Город только зарождался и рос, он притягивал к себе людей со всех уголков империи,  от всех материков и народов и смешивал, смешивал, смешивал... То, что получилось, нельзя назвать иначе как ГРЕМУЧАЯ  СМЕСЬ – взрывоопасность, молниеносность, темперамент, порывистость – лишь самые обычные качества моих горожан. Но красота девушек, в чьих венах текла голубая кровь народов всей планеты, а в лицах угадывались самые утонченные  черты  всех человеческих рас, была действительно потрясающей. Ее неотразимая магия сводила с ума всех, от мала до велика. Помню, как-то я ехал в речном трамвайчике, а возле меня, на скамейке, сидел маленький мальчик,  лет пяти, с молодой и очень привлекательной мамой. На одной из остановок, в салон вошла, скорее даже вплыла, потрясающая длинноногая красавица, юная и пышноволосая. Малыш поднял на нее свою прелестную мордочку, глаза его расширились и он восторженно выдохнул: «Мама, мама посмотри, какая красивая тетя!...» Под его нескромным взглядом, красавица зарделась, смущенно улыбнулась и уселась напротив, скромно опустив глаза, время от времени, удивленно вскидывая их на юного повесу. А тот всю дорогу не сводил  восхищенного взгляда,  улыбкой отвечая на каждый взмах ее ресниц.
А что же говорить о взрослых особях! При одном только виде дефилирующей по Пляжу дивы, безумным пламенем загорались глаза и сердца. Скрещивались взгляды, шпаги, кулаки...

И словно пес у ваших ног,
В глаза глядя смешно и глупо,
Он чем-то вас опутать смог,
Хоть мелок, как тарелка супа.

Пусть правит балом летний бриз,
Шуршат шелка, как в дни премьеры,
Но я увижу ваш «каприз»
Сквозь щель прицела у барьера.

И вот тогда прощу обман,
Не вспомню даже про измену,
Но этот милый bon vivan
За все ответит непременно!
                ****

Стремительно пролетал летний день. Все меньше и меньше оставалось людей на Пляже, их, пыхтя  и покачиваясь, развозили трамвайчики, баркасы и лодки. И вот, последний раз ныряю в воду, уже подернутую легкой рябью от вечернего ветерка, с наслаждением вздрагивая от легкой прохлады, натягиваю брюки, перебрасываю через плечо рубашку и, подхватив босоножки, бреду по приятно теплому песку, загребая ногами, к последнему катеру, который гудит, призывая загулявших  пляжников в свое теплое чрево, пахнущее мазутом и масляной краской.