Другой Сатирикон - почти канонический текст

Сцена 1.
На сцене слева стоит вешалка. Чуть поодаль диван. Справа стол и стулья. Задний план за ним – ещё один столик. На столе книги, листы, карандаши, светильник и печатная машинка. По комнате расхаживает Аверченко, потирая себе подбородок.
Аверченко (приговаривает): Нет, это не то. Это не то. Это тоже не сюда.
Аверченко садится за стол, пододвигает к себе пишущую машинку и начинает что-то быстро набирать. Спустя несколько секунд он останавливается, хватает отпечатанный лист, комкает и бросает его в сторону.
Аверченко (набирает текст, приговаривая): Послышался слабый, протестующий голос жены, лёгкий шум. Всё это покрылось звуком поцелуя. (разминает пальцы) Готово. (опускает голову на руки и ложится на стол)
Раздаётся стук в дверь. Аверченко резко подрывается.
Аверченко: Да, открыто!
Корнфельд: Аркадий Тимофеевич! Уверен, во сне вы видели пишущую машинку!
Входят Корнфельд и Аверченко.
Аверченко: Нет, Михаил Германович, это был рай и тысяча девственниц в нём.
Оба смеются. Аверченко подходит к чайному столику, Корнфельд скидывает плащ, ставит портфель на стул и снимает шляпу.
Аверченко (указывает на стул): Прошу вас! Может чайку? (улыбается)
Корнфельд (подходит к столу с пишущей машинкой): Нет, благодарю.
Аверченко (уходит к столику): А я, с вашего позволения, выпью.
Корнфельд (глазами просматривает отпечатанные листы): Вижу, ночь прошла не зря.
Аверченко (ставит чашку на блюдце): Я же только что сказал про рай. (смеётся).
Корнфельд садится напротив пишущей машинки, Аверченко занимает свой стул.
Аверченко: А что у вас новенького?
Корнфельд (откидывается на спинку стула): Да вот, есть у меня одна, скажем так, история. Григория Распутина убить хотят. Говорят, он плохо влияет на монархию.
Аверченко (смеётся): Плохо влияет на монархию… Экую причину выдумали!
Корнфельд (смотрит первый лист отпечатанного текста): Вы не пришили голову! Ай-яй-яй. (улыбается)
Аверченко (улыбается): Да? (смотрит по сторонам и останавливает взгляд на чайнике) Ну, пусть будет «Магнит»…
Корнфельд: Да вы, батенька, хирург! (смеётся он и Аверченко)
Аверченко (делает глоток чая): Несомненно, я даже порой подумываю над тем, чтобы поменять у барахольщика печатную машинку на скальпель и перчатки.
Аверченко берёт ручку и выводит на первом листе над текстом название.
Корнфельд: Вот! Уже лучше! (берёт в руки первую страницу) Когда изволите сдать материалы? (смотрит на Аверченко)
Аверченко (делает глоток чая): Я уже могу вручить вам всё, (откидывается на спинку стула) но, видите ли, есть небольшой нюанс, а вернее два: наш милый друг Саша никак не может подобрать подходящее стихотворение, да и Надежда Александровна что-то медлит.
Корнфельд (потягивается): Мне почему-то кажется, что война назревает…
Аверченко (с удивлением смотрит на Корнфельда): Михаил Германович! Одна ведь уже идёт! Полным ходом! Куда нам ещё? (отрицательно качает головой)
Корнфельд (смеётся): Да. Однако заговоры есть и у нас, и у немцев, и у французов, и у англичан, даже у Италии. И я говорю о внутренней войне, которая сейчас представлена небольшими вылазками революционеров. Вопрос лишь во времени. Я – человек далёкий от политики, однако невозможно не заметить этого безумного вальса! Может не сейчас, может быть позже, возможно после войны, но что-нибудь обязательно произойдёт. (откидывается на спинку стула) Эх! Хорошо жить в Африке: чти законы племени и радуйся, только и всего!
Аверченко (смеётся): Ага! А по прибою или отливу съедай своих сородичей! Нет, уж лучше пытаться насаждать справедливость и порядок здесь, в Палеолите! (смеётся он и Корнфельд)
Корнфельд (наклоняется над столом): Это как шахматы на поле гекс: играть сложнее, ведь слон намного больше, чем просто слон, а конь в центре поля контролирует едва ли не всю доску! Зато есть шесть углов, в которые можно загнать противника и поставить ему мат.
Аверченко  (потирает подбородок): Хм. А насчёт поля я ничего не слышал… Впрочем, это моё упущение. Нужно будет исправить.
Корнфельд (поднимается со стула): Обязательно сыграем с вами, Аркадий Тимофеевич. И напоследок скажу следующее: осторожнее со словом, цензоры сейчас беснуются от своего бессилия, но «Адская почта», «Булат», «Вагон», «Пули»,  уже заколочены дубовыми досками да стальными гвоздями. (берёт со стола несколько отпечатанных листов) Я надеюсь, вы не будете против?
Аверченко (качает головой): Нет, она уже закончена. (протягивает первую страницу) Вы торопитесь куда?
Корнфельд (открывает портфель и кладёт туда бумаги): Да, Аркадий Тимофеевич, хочу погулять морозным утром. Уверен, что вы меня поняли и всё будет perfecto!
Аверченко встаёт и провожает Корнфельда до двери.
Корнфельд (перед выходом): Будьте благоразумны, я не хочу писать вам письма на парижский адрес.
Аверченко: Сейчас мы ходим по острию ножа. Я это прекрасно понимаю, Михаил Германович. (пожимает руку Корнфельду)
Корнфельд (вскидывает палец): Совсем забыл! Вам тут письмецо пришло! Отправитель не указан, но почерк (достаёт письмо) кажется мне каким-то знакомым.
Аверченко (берёт в руки конверт): Интересно. Судя по всему, это от наших читателей. (смеётся) Вскрыть при всех. Хм. (потирает подбородок) Интересно вдвойне.
Свет на 7 секунд гаснет.

[Сцена 2: «Магнит» ]

Сцена 3.
Аверченко сидит за столиком и продолжает пить свой чай. Дверь открывается, входит сонный и уставший Дымов с кипой листов подмышкой.
Аверченко (с усмешкой): Тяжёлая ночка?
Дымов (снимает верхнюю одежду): Да, Аркадий Тимофеевич.
Аверченко (смотрит на карманные часы): А по времени Саша должен был заглянуть. Тот ещё жаворонок!
Дымов (пожимает плечами): Не знаю, тот или не тот. Я вот что хотел сказать: ich mich freue das auf Treffen. (смотрит на Аверченко)
Аверченко (смеётся): Действительно тяжёлая. Вы даже забыли, как в немецком простое предложение строится! Но я вас поправлю: ich freue mich auf das Treffen.
Дымов (кивает): Да, это именно то, что я не хотел сказать. (пытается улыбаться и подходит к столу и протягивает Аверченко листы) Но об этом я даже не знаю, что думать. Поэтому жду ваших слов, великой души человек.
Аверченко (читает вслух): Томление духа… (непонимающе) Это что вообще такое? Роман?
Дымов (садится за стол напротив Аверченко): Да, роман… (откидывается на спинку стула). Всю ночь я думал над последней главой и построением этого предложения (улыбается), даже прочитал пару статей из « Будильника»…
Аверченко (вскакивает с места): Что?! «Будильник»?! Да как тебе в голову пришло такое?! Ты бы ещё «Шута» почитал с «Осколками» да в красный угол их поставил!
Дымов  (сонно встаёт): Аркадий Тимофеевич, не надо, я…
Аверченко (в ярости): Ты считаешь этот второсортный юмор образцом?! Забыл, для чего создан НАШ журнал? Так в той дрянной бумаге тебе правды не напишут!
Дымов (сонными шагами идёт к чайному столику): Аркадий Тимофеевич, я всю ночь не спал…
Аверченко: Мы будем хлёстко и безжалостно бичевать все беззакония, ложь и пошлость, которые царят в нашей жизни. Смех, ужасный, ядовитый смех, подобный жалам скорпионов, будет нашим оружием! Вот наш девиз! Вот наш гимн! Вот…
Дымов подходит к столику, берёт графин с холодной водой, наливает себе в стакан и отпивает. В это время Аверченко садится на стул.
Дымов: Всё сказал?
Аверченко (кивает): Да, похоже. Извини, ночь просто бессонная… Да она и у тебя такая же, просто… А тут ещё Корнфельд меня пристыдил и… про цензуру сказал. И ты про журналы…
Дымов садится за стол.
Дымов: Боюсь спросить, чем он вас?
Аверченко (отрицательно качает головой и спокойно говорит): Это не так уж и важно.
Дымов (достаёт из кармана карты): Я знаю вашу нелюбовь к этому делу, но может разок?
Аверченко (отрицательно качает головой): Нет, Иосиф Исидорыч, я не сошёл с ума. Зато министры просвещения и печати безумствуют самодурством и ложью. Забывают то, что пообещали минуту назад.
Дымов (тасует карты): Согласен  с вами. (кладёт карты на стол) Видел вчера Александра Ивановича.
Аверченко (вставляет новый лист в печатную машинку): Куприна?
Дымов (кивает): Пропустили с ним по рюмахе, сыграли несколько партий в «девятку», о жизни поговорили… Он, например, рассказал мне одно из проявлений вежливости в кабаке: входящий должен уступить дорогу выползающему.
Аверченко (сдерживает смех): Вот почему вы сегодня такой полувменяемый.
Дымов (улыбается): Это тоже причина. Но знаете, что ещё сказал мне этот человек? Я цитирую: «В это смутное, неустойчивое, гиблое время «Сатирикон» есть чудесная отдушина, откуда льётся свежий воздух».
Аверченко (глубоко вдыхает): А теперь вспомните, что лежит на столе. И подумайте, Иосиф Исидорыч, как это (указывает пальцем на листы) может быть свежим воздухом?
Дымов (безразлично смотрит на листы): Но вы ведь его даже не читали, Аркадий Тимофеевич. Как вы можете судить о том, чего не знаете?
Аверченко (откидывается на спинку стула): В колесе тринадцать спиц. Сколько промежутков?
Дымов (с усмешкой): Меня ли вам спрашивать? Лучше уж сразу в журнал!
Аверченко: Я бы с радостью восстановил ваше сознание маринованной селёдкой с горчицей, но в наличии только цацики.
Дымов (в смятении): Вы едой меня собрались мучить?
Аверченко: Ещё не начинал.
Дымов (качает головой): Погиб обед персон на двести –
Фасоль с прожаренной плотвой,
Сосиски с кетчупом и в тесте,
Пирог, набитый пахлавой.

С морковью вкусная котлета,
Филе из печени ставрид,
Кастрюля чудо-винегрета
И борщ бездарно был пролит.

Пролит – к чему теперь стенанья?
Протух салат – какой позор!
Прокис лимон – и оправданья
Не знает горький приговор!

Сгорел гарнир – и мы в печали,
Какой ужасный, злой угар!
Токай, Мускат и Цинандали
Разбиты вдребезги! Кошмар!

Что ж, веселитесь! Ведь мучений
Вам наших в жизни не постичь!
Обед – он был для нас бесценней,
Чем позолоченый кирпич!

Еды убийца – червь бездарный –
Удар нанёс – и вышел вон.
Какой воистину кошмарный
Нас ждёт теперь голодный сон!
Аверченко (смеётся): В номер это не пойдёт, от вас ждали прозы. И, возвращаясь к вопросу о прочтении: в журнале нет таких людей, которые бы не знали, о чём они говорят.
Дымов (чешет голову): Возможно. (поглаживает живот) Могу сказку рассказать. Про серого хомячка. (с улыбкой смотрит на Аверченко) Хотите?
Аверченко (смеётся): Если это будет наподобие зачитанного, то я не против.
Дымов (садится вполоборота к залу): Жили-были детектив Макс Фридрих и его семья. И было у них три сына: старший Леонардио, средний Додж и меньшой Иван-дурак. Двое старших работали кто в автосалоне, кто в музейной галерее, а младший дурак на печи лежал. И произошла однажды трагедия – Иван-дурак пролежал печь и она сломалась. Обругали родители и братья меньшого, да пошли печь новую покупать. Приехал Леонардио на рынок. Ходит и думает, какую бы печь взять. И вдруг к нему подходит цыган и говорит, чтоб тот у него взял, мол, самая надёжная будет. Дорого запросил цыган за свою печь, но качество пообещал незримое. Хоть втроём, говорит, на печь ложитесь, садитесь, прыгайте – выдержит и не такое. Согласился старшой Леонардио, заплатил деньги, взял печь и домой отвёз. Стали собирать всей семьёй печь, а она возьми да и развались. Погрустили все, потужили, да меньшого дурня обругали за то, что печь сломал старую немецко-китайского производства. Однако делать было нечего, послали среднего Доджа за печью, да наказали, чтоб у цыгана-то печь не покупал, будь то «Эштон», «Пол рид Смит», «Ибанез» или даже «Самоделкин». Пошёл средний в супергипермегамаркет. Тем временем деньги в семье Макса Фридриха заканчивались, нужно было питание себе зарабатывать. И решили родители отправить младшего в автосалон, пока Леонардио не выйдет из депрессии. (на две секунды замолкает, закрывает лицо ладонями) Хватит пожалуй.
Аверченко (откладывает в сторону листы): Нет, вы уж продолжайте! Мне интересно стало! Может и заполним пустую колонку в журнале!
Дымов (отрицательно качает головой): А ещё я подумываю о Штатах.
Аверченко: Хотите уехать?
Дымов: Да. Как-то не по себе в этих дебрях! Мещанство, безкультурие!.. Такое чувство, будто живём в Каменном веке.
Аверченко: В Палеолите. (смеётся) Понимаю, однако мы живём в статусе неприкасаемых. А это уже повод для борьбы за жизнь. Главное для нас – выбрать правильное оружие. И, я надеюсь, мы с вами стреляем из одного арбалета. (смотрит на Дымова)
Дымов (кивает): Несомненно из одного. А знаете, о чём я подумал, когда писал этот (указывает пальцем на листы) роман? Я подумал о пьянстве. О том, как наш русский мужик спивается, спивается нещадно и безбожно, спивается до потери памяти и денег кровно заработанных… (с горечью  выдыхает) И никак не побороть это… (качает головой) Много веков канут, а русский мужик всё так же спиваться будет.
На две секунды наступает молчание. Затем Аверченко начинает громко хохотать.
Аверченко (хохочет): Вам явно следует отдохнуть. Может, выпьете чаю и расслабитесь?
Дымов: Я б маслиночку скушал…
Свет на 7 секунд гаснет.

Сцена 4. Пропавшая калоша Доббльса.
На сцену выбегает Холмс с трубкой в зубах.
Холмс (садится на диван): Прекрасный забег! Ватсон, где вы? Не отставайте!
Голос Ватсона: Холмс, подождите! Я уже Сену перебежал!
Холмс (с усмешкой): Ватсон, вы идиот! Какая может быть Сена в гостиной?
Голос Ватсона: Это гениально, Холмс!
Холмс: Ватсон, сегодня произойдёт что-то очень важное!
Голос Ватсона: Но откуда вы это знаете, Холмс?
Холмс: Элементарно, Ватсон! Я это знаю!
На сцену выбегает Ватсон в майке, шортах и гольфах и садится рядом с Холмсом.
Холмс: Ватсон, я вижу – у тебя флюс.
Ватсон (удивлённо): Откуда вы это узнали?
Холмс (гордо): Нужно быть пошлым дураком, чтобы не заметить этого! Ведь вспухшая щека у тебя подвязана платком.
Ватсон:  Поразительно!!! Какая наблюдательность!
Холм берёт с розовый шарф и завязывает его на шее в бант. Затем подходит к пианино и начинает наигрывать мелодию. Спустя некоторое время в комнату вваливается Бенгам.
Бенгам (подбегает к Ватсону и слёзно говорит): Господин Холмс! Я Джон Бенгам… Ради Бога
Ватсон пальцем указывает на Холмса, а Холмс с сильным хлопком закрывает клавиши пианино.
Бенгам (подбегает к Холмсу): Господин Холмс! Я Джон Бенгам!.. (пожимает руку, в которой у Холмса трубка) Ау! Горячо! (отдёргивает её) Помогите! У меня украааали… (Ватсон берёт Бенгама за руку и тянет к дивану)  украли… Ах! страшно даже вымолвить…
Бенгам сидит на диване, Ватсон рядом с ним и записывает на лист каждое слово.
Холмс (хладнокровно): Я знаю, у вас украли фамильные драгоценности.
Бенгам (вытирает лицо рукавом): Как вы сказали? Фамильные… что? У меня украли мои стихи.
Холмс: Я так и думал!
Бенгам (смотрит на Ватсона и грубым и серьёзным голосом): А почему он полуголый?
Холмс (игнорирует вопрос): Расскажите обстоятельства дела.
Бенгам (плачет): Какие там обстоятельства! Просто шёл я по Трафальгар-скверу и, значит, нёс их, стихи-то, по дышкой, а он выхвати да бежать! Я за ним, а туфель и соскочи у него. Вор-то убежал, а ботинок – вот. (протягивает туфель)
Холмс (берёт туфель): Ватсон, взгляните!
Ватсон поднимается и становится справа от Холмса. В это время Бенгам сморкается в край джемпера/пиджака Холмса.
Холмс (берёт трубку в зубы): Хм. (левой рукой берёт сопли, смотрит на них и стряхивает).
Холмс просматривает туфель на свет, вертит её, обнюхивает, откусывает кусок, с трудом разжёвывает и проглатывает.
Холмс (морщась): Теперь я понимаю!
Ватсон и Бенгам уставились на Холмса.
Холмс: Этот туфель – кожаный!..
Бенгам (резко подрывается): Господи помилуй! Это колдовство какое-то! (хватает туфель из рук Холмса, делает несколько укусов, отдаёт туфель и с истерическим криком убегает за кулисы)
Холмс отдаёт туфель Ватсону и отходит к окну. Ватсон идёт следом.
Холмс: Ватсон! Вы знаете, кто это? Мужчина! Говорит по-английски! Живёт в настоящее время в Лондоне! Занимается поэзией!
Ватсон: Вы сущий дьявол, Холмс!
Холмс: Скажу вам более, коллега! Вор несомненно мужчина!
Ватсон (поражённо): Какая сорока принесла вам это на хвосте?
Холмс (берёт в руки туфель): Ватсон, взгляните на эту туфлю. Он несомненно мужская!
Ватсон (повторяет шокировано): Мужская.
Холмс: Ясно, что женщины таких туфлей носить не могут!
Ватсон: Вы – гений!
Холмс (направляется к окну): Ватсон!
Ватсон (выходит из-за спины Холмса): Да!
Холмс: А где ваша одежда?
Ватсон: Понимаете, Холмс, миссис Хадсон постирала её, и я повесил её сушиться на улице.
Холмс: Ватсон, она не высохнет!
Ватсон: Почему же, почему же?
Холмс: Ватсон, вы идиот! На улице – ливень!
Холмс смотрит на Ватсона, Ватсон смотрит на Холмса.
Ватсон: Пойду сниму! (уходит за кулисы и бегом возвращается) Холмс! Мою одежду украли!
Холмс: Ха! Я знаю!
Ватсон: Кто?
Холмс (с усмешкой): Вор! Он побежал туда.
Ватсон: Вы поможете мне его отыскать?
Холмс: Несомненно, Ватсон! (поворачивается к Ватсону) Поздравляю вас, коллега! (пожимает Ватсону руку) Вы – мой тысячный клиент! (достаёт хлопушку и выстреливает вверх)
Ватсон секунды две с тупой улыбкой смотрит в зал, затем начинает вытряхивать из ушей конфетти.
Холмс: Ватсон! (идёт к пианино) Я-таки нащупал нить (разворачивается и идёт к окну) этого загадочного преступления! Ватсон, (разворачивается и идёт к пианино) садитесь на телефон, обзвоните все редакции. Скажите: если к ним придёт человек…
Ватсон (записывает): Человек.
Холмс: …в одном туфле…
Ватсон: Туфле.
Холмс: …и принесёт стихи, то пусть немедленно сообщат мне!
Ватсон: Немедленно сообщат мне. Точка.
Холмс: Действуй!
Холмс останавливается возле пианино, Ватсон сидит на диване.
Холмс: Ватсон, как результаты?
Ватсон: Гемоглобин повышен, стероиды зашкаливают, а так анализы хорошие.
Холмс: Я про редакции.
Ватсон (вскакивает с места): Конечно же есть! Я обзвонил все редакции! В «Манур Баг» сказали, что был похожий тип. Они направили его к нам!
Холмс (идёт к окну): Превосходно!
Входит Доббльс.
Доббльс (громко): Холмс!
Холмс и Ватсон останавливаются и оборачиваются.
Доббльс (подходит): Холмс! Холмс! Я – Доббльс!
Ватсон очень быстро обходит Доббльса, внимательно его осматривая.
Ватсон (обращается к Доббльсу): А где вы купили этот пиджак?
Доббльс (отодвигает Ватсона в сторону): Не мешайте! (поворачивается к Холмсу) Холмс, у меня к вам дело!
Ватсон: Пиджак сорок восьмого размера!
Доббльс (снова отодвигает Ватсона): Это к делу не относится! (смотрит на Холмса) Холмс! (достаёт из кармана пиджака свёртки бумаги) Найдите хозяина этих дрянных стишёнок! А заодно мою пропавшую в сквере туфлю! (смотрит на Ватсона, который уже стоит рядом с Холмсом) А почему он полуголый?
Ватсон: Да потому что вы одеты в пиджак… На мой похож!..
Холмс (вытаскивает из кармана бельевую верёвку): Вам знакома эта вещь?
Ватсон: Да, знакома эта вещь?
Доббльс: Да! Это – бельевая верёвка!
Холмс (кладёт руку на плечо Ватсону): Ватсон, несомненно, мы нашли вора, который украл вашу одежду! И стихи Бенгама!
Ватсон (сомневаясь): Вы уверены, Холмс?
Холмс: Да какая разница! Вам ведь нужен костюм? (поворачивается к Доббльсу) Ну, мы эти штуки знаем, любезный! (бросается на Доббльса) Ватсон, держите его!
Доббльс вырывается, но пиджак остаётся в руках у Холмса. Доббль убегает за кулисы.
Холмс: Ватсон! За ним! (оба убегают следом)
Спустя секунд сорок с другой стороны сцены выбегает Доббльс в шортах, футболке и женской шляпе. Следом появляется Холмс, а за ним Ватсон в брюках и пиджаке.
Ватсон: Холмс, смотрите! Он в шляпе миссис Хадсон!
Доббльс в испуге снимает второй туфель и бросает его в Холмса. Преследование заканчивается, Холмс и Ватсон выходят в центр сцены.
Ватсон (грустно): На нём была шляпа миссис Хадсон!..
Холмс (с улыбкой): Ватсон, зато теперь у вас (протягивает ему второй туфель) пара! Поздравляю, коллега!
Холмс и Ватсон становятся спина к спине.
Ватсон: Так раскрывались великие дела.
Свет гаснет.

Сцена 5.
Дымов и Аверченко сидят за столом.
Дымов (смотрит на Аверченко): Так вы не посмотрите? (указывает кивком головы на листы)
Аверченко (смотрит в свои листы): Нет. И даже не думал об этом.
Дымов: Ну как знаете. (встаёт и берёт листы)
Аверченко: Так и знаю (встаёт и уходит к чайному столику)
Входит Тэффи с коробкой конфет в руках, останавливается и смотрит на Дымова.
Тэффи: Бонжур, месье!..
Дымов (кладёт листы и встаёт): Здравствуйте, Надежда Александровна! (кланяется и целует ей руку) Искренне рад видеть вас.
Аверченко (смотрит на Тэффи): Вам Саша на глаза не попадался?
Тэффи издевательски смеётся и подходит к рабочему столу.
Тэффи: Доброе утро, Аркадий Тимофеевич. (в шубе садится на кресло) Не только не попадался, (вертит в руках коробку конфет) но и не падался.
Дымов (вдыхает глубоко носом): Какой чудесный запах у вас, Надежда Александровна! (смотрит на Тэффи) Ещё до того, как вы вошли, я почувствовал ваш именной аромат!
Тэффи (улыбается): Спасибо, Осип. Хочешь конфетку? (открывает коробку и протягивает Дымову)
Дымов (в смятении): Тоже именные? (берёт одну конфету и кладёт в рот) Белиссимо!
Тэффи: Да, всё именно так!
Аверченко (подходит к чайному столику): Может быть чай? С лимоном. (улыбается и смотрит на Тэффи)
Тэффи (встаёт и садится за стол): Было бы просто превосходно!
Тэффи и Дымов садятся за стол, чуть сдвигая пишущую машинку. Аверченко наливает чай в кружку.
Дымов (смотрит на Тэффи): Как прошёл ваш вечер?
Тэффи: О, просто замечательно! Николай второй – такая душка! Это ж ведь он подарил мне духи и конфеты! (смеётся) Такой чудной!
Дымов (недобро): Говорит о себе во множественном – ему давно пора в белостолбье!
Тэффи: Да бросьте вы, Осип, он же такой смешной!
Аверченко (приносит Тэффи чай с блюдцем): Да уж, не говоря о том, что его политика – предмет прямой сатиры! (смеётся)
Тэффи: Мы вчера гуляли с ним по дворцу… Ах! Это было так прекрасно, так чудесно!..
Дымов (с усмешкой): Как там свобода царская? Во дворце, небось, у всех она одинаковая: не вздумай перечить государю! Зато как красиво звучит: движение к улучшению. Развитие этой темы вызывает у меня дрожь в районе кишечника. (морщит лицо)
Аверченко (удивлённо): И вот так целое утро, Надежда Александровна. (смотрит на Тэффи) Я не пойму, это Куприн на него так повлиял или же он просто ревнует? (с улыбкой смотрит на Дымова)
Тэффи (делает глоток чая и как бы отрешённо): Да-да, мы будем высмеивать фальшивые заявления о том, что Россия будет двигаться к прогрессу. (смеётся)
Дымов (смотрит на Аверченко): Я предлагаю вам не лезть ко мне в душу, дабы избежать жестокого избиения… Экхм! (переводит взгляд на Тэффи) Что ещё вы нам расскажете?
Тэффи (восхищённо): Ах, как там было чудесно!..
Аверченко (Дымову): «Если вдруг тебе станет страшно, просто спрячь голову в песок», - учили страусы Колобка.
Тэффи: …И вдруг пришёл Распутин!
Дымов (удивлённо): Распутин?!
Аверченко (с улыбкой): Разрушитель русской монархии тоже решил погостить? (смеётся) Из тронного зала его пинками вытолкали солдаты!
Тэффи (качает головой): Нет, вовсе нет! Не знаю, что случилось, но на этот раз Григорий вёл себя, как бы это сказать? сдержанно что ли!... (поправляет волосы) А когда мы остались наедине, он начал намекать на… (смеётся) Вы можете себе такое представить?
Аверченко (задумчиво): А ведь господин Корнфельд с самого раннего утра заходил и тоже сказал про Распутина… Надежда Александровна, вы знаете, что его хотят убить? (смотрит на Тэффи)
Тэффи: Да? Почему? Что он такого натворил?
Дымов (со злостью): Перешёл дорогу главному негодяю! Не удивлюсь, если его девиз «Мы не боимся трудностей, потому что сами же их создаем»! Теперь отправится в Скандинавию по частям! (смеётся)
Тэффи: Это плохо. Это неожиданно. Мне придётся переписывать своё размышление о нём.
Дымов (аккуратно пододвигается к Тэффи): А вы о ком ещё пишете свои размышления?..
Аверченко (как бы невзначай): Осторожнее, Иосиф Исидорыч, а то господин Бучинский отправит вас в Америку… по частям.
Дымов смотрит на Аверченко, Тэффи продолжает сидеть как ни в чём не бывало.
Дымов (встаёт): Что-то мне захотелось сигарету. (шарит по своим карманам)
Аверченко (качает головой): Не думаю, что это хорошая идея. Да и потом, какие могут быть сигареты, если у вас – трубка!
Тэффи (улыбается): О, вижу, вы уже в Штаты!
Дымов (продолжает стоять): Нет. (смотрит на Тэффи и улыбается) Но вас я могу взять с собой!
Тэффи: И что же так тянет вас туда? (смотрит на Дымова)
Дымов смотрит сначала на Тэффи, затем на Аверченко.
Дымов (садится на стул): Пожалуй, я приглушу эту тему. (улыбается)
Аверченко: Странный вы, ей-богу, странный. (вставляет листы и начинает что-то набирать)
Тэффи: Нет, Аркадий Тимофеевич, я так не думаю. Из всего нашего авторского состава во все времена лишь Чёрный был немного в стороне, был чужим, много раз говорил, что хочет уйти из нашего «Сатирикона»…
Аверченко: Но так и не ушёл. И это уже хорошо.
Дымов (вздыхает): А я его прекрасно понимаю!.. (замолкает)
Аверченко (потирает лицо и шею): Что-то здесь душновато. (встаёт) Надо бы форточку открыть. (уходит за кулисы)
Дымов (ехидно): Ага! Провентилируй помещение, чтоб форточником сдуло ценности!
Тэффи (улыбается): Можно подумать, на вас сорок пять карат рубина и сапфир «Сердце океана»! (смеётся) Или может ваши карманные часы из чистого золота?
Дымов (вежливо улыбается): Смешно.
На сцену выходит Бухов. Тэффи и Дымов переводят взгляд на него.
Бухов (извиняющимся тоном): Здравствуйте! А где мой светоч, моя сердечная грань алмаза, мой дорогой друг Аркадий Тимофеевич?
Тэффи (посмеиваясь): Здравствуй! (смотрит в сторону, куда ушёл Аверченко) Аркадий Тимофеевич, примите гостя!
Дымов (с улыбкой осматривает Бухова): А вы к нам с ветром?
Аверченко (выходит на сцену): Меня звали? (смотрит на Бухова) Аркадий Сергеевич! (раскидывает руки в стороны) Рад видеть вас!
Бухов (обнимает Аверченко): Я тоже.
Дымов (Аверченко, с усмешкой): Слышали б вы, какие он лестные слова говорил, так непременно раскраснелись бы!
Тэффи (достаёт конфету): Тем не менее приятно. (кладёт конфету в рот)
Аверченко (Бухову): Вы, мой друг, что хотели? Полосы-то для вас, к сожалению, я не зарезервировал.
Бухов (кивает): Ничего, как вы помните, я сам просил отдать её кому-нибудь.
Дымов (досадно смотрит на свои ладони): Жаль я не отдал Грину за сотню.
Аверченко (Дымову): Позволь человеку сказать.
Бухов (правым указательным пальцем потирает левый висок): Сегодня проходил мимо Петергофа. Мне вспомнились вы, мой друг. Затем я увидел автомобиль. И подумал, очень серьёзно и основательно.
Аверченко: О чём же?
Тэффи (улыбается): Может быть и я получу новую тему для размышлений.
Бухов: Из всех животных, которых человек успел приучить к езде и перевозке тяжестей, самое хитрое и гнусное - это автомобиль. Я не специалист и очень плохо понимаю, почему, собственно, автомобиль двигается. Знаю, что только нужно куда-то лить воду, в какое-то место вливать бензин, вертеть какую-то ручку, вставлять какие-то свечи и только уже после этого можно считать автомобиль сломанным, а самому садиться на извозчика и ехать дальше. Во всяком случае, если такое же количество бензина, воды, вертящихся ручек и идиотских свечей приспособить к обыкновенной швейной машине, особенно если еще нанять к ней шофера – она, наверное, будет идти не хуже самого изысканного автомобиля…
Возникает двухсекундная пауза.
Аверченко: Аркадий Сергеевич, продолжайте!
Бухов (отрицательно качает головой): Я потерял нить. (поднимает шляпу и пятится) Увидимся позже.
Бухов уходит со сцены. Свет на 7 секунд гаснет.


Сцена 6. Благородная девушка.
Рассказчик: Самым серьезным человеком в свете я считаю своего друга Степана Фолиантова. Даже в имени его и фамилии - есть что-то солидное, несокрушимое...
Степан Фолиантов: Ну, конец, брат! Поздравь меня - я влюблен.
Рассказчик (недоверчиво): С ума ты сошел?
Степан Фолиантов: Ну, конечно! Я об этом же и говорю. Ах, какая женщина! Понимаешь: ручки, ножки и губки такие маленькие, что... что...
Рассказчик: Что их совсем не видно?
Степан Фолиантов: А?.. Ну, это ты уж хватил. Нет, их видно, но они просто крохотные. А глаза, наоборот, такие огромные, что...
Рассказчик: Что занимают территорию всего лица?!
Степан Фолиантов: А? Ну, ты скажешь тоже. Просто огромные глаза. И красивые до безобразия!.. Носик...
Рассказчик: Выпей вина и расскажи лучше о характере.
Степан Фолиантов: Характер? Ангельский. Бескорыстие? Дьявольское! Достаточно сказать, что, когда мы бываем в кафе, - она всегда платит свою треть. Идем в театры - она за билеты платит треть. Садимся на извозчика...
Рассказчик: Почему же такая странная дробь - треть?
Степан Фолиантов: А брат же с нами всегда.
Рассказчик: Чей?
Степан Фолиантов: Странный вопрос: её! Он ко мне очень привязался... Светлая личность! Бываем втроем. Ой, опоздал! Уж ждут.
Степан Фолиантов отбегает на несколько шагов и возвращается.

Рассказчик: На другой день он появился расстроенный.

Рассказчик: Выгнала. Вот тебе раз. За что?
Степан Фолиантов: Я сдуру предложил денег. У них ведь не густо. И брат кричал тоже. Обиделся. А говорят - город продажных женщин и торгующих женщинами мужчин.
Степан Фолиантов вынимает портрет прехорошенькой девушки и принимается жадно целовать его.
Рассказчик (глубоко растроганный просит): Дай и я поцелую.
Степан Фолиантов: На. Ты ее тоже полюбишь, когда узнаешь.
По очереди целуют портрет.
Рассказчик: Ты, наверное, грубо предложил ей деньги, - укоризненно сказал я. Вот она тебя и выгнала. А ты сделай как-нибудь деликатнее...
Степан Фолиантов: Ну? Как же?
Рассказчик: Выдай ей вексель на круглую сумму и объясни, что все мы, мол, под Богом ходим, что мало ли что может случиться и что, если ты умрешь, для тебя будет невыносимой мысль, что любимый человек бедствует. Сколько ты ей, дурья голова, предложил?
Степан Фолиантов: 500 рублей.
Рассказчик: Ну, вот и напиши на эту сумму. Да вложи в коробку с шоколадом. Все-таки вексель в шоколаде - это не грубые материальные деньги в кулаке.
Степан Фолиантов: А если совсем выгонит?
Рассказчик (с усмешкой): Не выгонит.
Андрей встаёт и отбегает, затем возвращается.
Степан Фолиантов: Что было! Слезы, истерика. "Так ты, говорит, думаешь, что я тебя из-за денег люблю?! Уходи!" Два часа на коленках стоял. Сказал, что, если не возьмет, - пойду и утоплюсь. Она страшно испугалась, заплакала еще раз и взяла. Просила только брату не говорить.
Рассказчик: Вот видишь, как все хорошо.

Степан Фолиантов встаёт и уходит, затем возвращается.

Рассказчик: Через два дня.

Степан Фолиантов: Понимаешь. Все началось из-за того, что в театре она на кого-то посмотрела, а я приревновал... Вернулись к ней домой, я наговорил ей разных слов и, в конце концов, сказал, что она меня совершенно не любит. Она заплакала, потом спросила: "Значит, выходит, если я тебя не люблю, то встречаюсь с тобой только из-за материальных интересов?! Так смотри же!" Вскочила, вынула из шкатулки мой злополучный вексель, нарвала на клочки и бросила к моим ногам.
Рассказчик: Вот это женщина! Прямо-таки Настасья Филипповна! И что ж ты думаешь теперь делать?
Степан Фолиантов: Написал уже другой. Так или иначе - всучу ей.
Рассказчик: Встречусь с ней - в ножки поклонюсь.
Степан Фолиантов встаёт и снова садится.
Степан Фолиантов (радостно): Помирились! Уговорил принять новый. Ну, характер же! Порох. Это огонь, а не женщина! Теперь уже не я ее, а она меня приревновала!..
Рассказчик: Ну, и...
Степан Фолиантов: И порвала в клочья второй вексель!
Рассказчик: Третий дай!

Рассказчик: С тех пор события приняли более или менее ритмичный характер... При малейшем поводе эта странная бескорыстная девушка выхватывала из шкатулки пошлейший документ моего друга и тут же в бешенстве ревности или незаслуженной обиды - разрывала его в мелкие клочья.
Друг прибегал ко мне, мы оба долго сидели, растроганные, а потом, как два упорных осла, решали, что это девушке не поможет: она все равно получит новый вексель...
Я помню точно: эта борьба великодуший случалась ровно шесть раз. Шесть векселей было подписано, шесть было выхвачено из шкатулки, шесть, в безумном порыве, было разорвано на глазах друга, шесть раз мы, растроганные, тихо плакали на груди друг у друга... А сегодня мой друг Фолиантов явился таким расстроенным, каким я его никогда не видел.

Рассказчик: Шестой изорвала?
Андрей сидит молча, опустив голову.
Рассказчик: Что ж ты молчишь?.. Как поживает наш цветочек, наше ясное солнышко?..
Степан Фолиантов: Чтоб оно лопнуло, это твое солнышко! (стучит тростью по дивану, как по злейшему врагу)  Если бы эту кобылу повесили я с удовольствием дал бы намыленную веревку!..
Рассказчик: Послушай, Фолиантов... Есть такие границы, которые...
Степан Фолиантов: Нет! Нет никаких границ - понимаешь ты это?! За что я теперь должен платить три тысячи или садиться в тюрьму?! А?
Рассказчик: Опомнись, какие три тысячи?!
Степан Фолиантов: Да по векселям, которые я, по твоему же совету, на коленках преподносил этой жадной собаке!
Рассказчик: Постой, постой... Об остальном я пока не спрашиваю... Но у нее же был только один твой вексель?..
Степан Фолиантов: Черта с два! Все шесть - целехоньки.
Рассказчик: Да ведь она же их рвала?
Степан Фолиантов: Поддельные рвала! Этот ее альфонс и подделывал под мой почерк.
Рассказчик: Светлая личность?! Ее брат?!
Степан Фолиантов: Брат?! Такой же он ей брат, как ты мне падчерица! Полетел я к ней объясняться, а он выходит и говорит: "Если вы не оставите в покое мою жену и не прекратите преследовать ее своей любовью - я заявлю в полицию!" - "А мои векселя?!" - "Это ваши отношения - меня они не касаются. Если вы ей дали шесть векселей за проданную вам каустическую соду или подошвенную кожу - кому какое до этого дело? Ведь подпись на векселях ваша?" А?! как тебе это понравится? каустическая сода!!! подошвенная кожа?!!
Рассказчик: Признаться, во всей этой истории я не узнавал до сих пор города, и это меня втайне немного тревожило. Теперь я снова узнаю его неизменяемое вечное лицо, и это меня успокаивает.
Степан Фолиантов: То есть?!
Рассказчик: Раз девушка оказалась не девушкой, брат не братом, порванные векселя - не порванными и любовь - не любовью, а подошвенным товаром все в полном порядке... Приветствую тебя, старый изможденный развратный город-мошенник!
Степан Фолиантов: А как же векселя?..
Рассказчик: Есть деньги?
Степан Фолиантов: Последние три тысячи были. Кое-как наскребу.
Рассказчик: Плати. Там заранее рассчитано.


Сцена 7.
Тэффи, Аверченко и Дымов разговаривают фоном. Дымов забивает трубку, Тэффи кушает конфеты, Аверченко печатает. Врывается Саша Чёрный, в руке бутылка виски.
Чёрный (навеселе): Только без паники! (подходит к столу и с улыбкой смотрит на сидящих) Как самочувствие главного хирурга?
Аверченко: А…
Чёрный (спокойно): Можешь не отвечать! Я итак вижу по конфетам и чаю с лимоном, что здоров! (его взгляд падает на игральные карты) Ого! (хватает карты и начинает размахивать ими) В «девяточку» на стихи? (делает глоток виски и смотрит на Аверченко) Да не волнуйтесь, мы по маленькой! (пальцами показывает) Впрочем, я знаю, что вам это претит, господин Аверченко! Как и большинство жизненных радостей!
Тэффи (шокировано): Саша! Э, с тобой всё в порядке? Ты меня пугаешь…
Чёрный (падает на кресло): Я в полном здравии! (глоток виски) Шутка (пауза) с яблоками.! (улыбка до ушей)
Аверченко (встаёт): Я всё понимаю и могу понять, (подходит к Чёрному) но вы закончили со своими стихотворениями?
Чёрный (кивает): Да! А что? (смотрит на бутылку)
Аверченко: Ничего. Надеюсь, вы помните, что нам сегодня нужно сдавать всё это в печать?
Чёрный (надменно смеётся): Ну разумеется! (выставляет палец вперёд) В мозгах моих летают только эти… (замолкает, смотрит на бутылку и протягивает Аверченко) Хотите?
Возникает секундное замешательство.
Тэффи (удивлённо): Знаете, Саша, я вас таким раньше никогда не видела! (заботливо) Что с вами?
Чёрный (делает глоток): Всё хорошо. Просто (встаёт) к незнакомому человеку, пришедшему в гости с бутылкой водки, относятся менее подозрительно, чем к знакомому, который пришел с пустыми руками. (разводит руки в стороны) Вот так вот.
Дымов (встаёт): Я не намерен больше это терпеть!
Аверченко (Дымову): Себя лучше вспомните! (смотрит на Чёрного) Александр, вы хотите что-то сказать?
Чёрный: Благодаря общению человек получает не только множество информации, но и по морде. (садится в кресло)
Дымов (с усмешкой): Водка «Мона Лиза» - 200 грамм и ваша улыбка такая же загадочная. (хлопает ладонью по столу)
Чёрный отрицательно качает головой и садится в кресло. Аверченко отходит к столу, как вдруг разворачивается.
Аверченко: А где ваше стихотворение?
Чёрный смотрит на Аверченко, Аверченко смотрит на Чёрного.
Тэффи: Вы забыли?
Дымов: Нет, проиграл его мне дня два назад! Хе-хе!
Чёрный: Да, это правда. (огорчённо вздыхает, делает глоток виски) Но зато у меня есть другое! (быстро выскакивает в центр комнаты) Вот послушайте!..
Через час отсюда в чистый переулок
вытечет по человеку ваш обрюзгший жир,
а я вам открыл столько стихов шкатулок,
я – бесценных слов мот и транжир…
Аверченко (сопровождает фразу жестами): Стоп-стоп-стоп! Саша, вы что, совсем меня за осла держите? Это же Маяковский!..
Чёрный (хлопает себя по лбу): Ой! Merde! Это ж я выиграл вчера… Впрочем, вот моё… Кажется…
Бессмертье? Вам, двуногие кроты,
Не стоящие дня земного срока?
Пожалуй, ящерицы, жабы и глисты
Того же захотят, обидевшись глубоко...

Мещане с крылышками! Пряники и рай!
Полвека жрали — и в награду вечность...
Торг не дурен. «Помилуй и подай!»
Подай рабам патент на бесконечность.

Тюремщики своей земной тюрьмы,
Грызущие друг друга в каждой щели,
Украли у пророков их псалмы,
Чтоб бормотать их в храмах раз в неделю...

Нам, зрячим, — бесконечная печаль,
А им, слепым, — бенгальские надежны,
Сусальная сияющая даль,
Гарантированные брачные одежды!..

Не клянчите! Господь и мудр, и строг, —
Земные дни бездарны и убоги,
Не пустит вас Господь и на порог,
Сгниете все, как падаль, у дороги.
Всё это время Аверченко, Тэффи и Дымов неотрываясь смотрят на Чёрного.
Чёрный (обращается ко всем): Вы разбираетесь в психологии? (думает секунды две) «Бессмертие»…
Проходит секунды две и Тэффи начинает хлопать.
Тэффи (с улыбкой): Браво, Саша, Браво! Вы не перестаёте меня поражать! Сегодня действительно необычный день!
Дымов (сразу же): День сдачи номера в печать. А Чёрный натрескался, да экспромтом даванул! (улыбается)
Чёрный (показывает пальцем на Дымова и улыбается): Просто я Саша Чёрный и мне везёт, а тебя это бесит! Удачу не отнять!
Дымов (с усмешкой): Как и непомерное количество поражений!.. Ха! Да играй я так же, давно б ходил как липка ободранный!..
Аверченко (смеётся и перекрывает Дымова): Вот уж точно необычный день!.. (подходит к Чёрному и пожимает ему руку) Превосходно! А теперь будьте так добры, не откажите в любезности, запишите это стихотворение на бумагу!
Чёрный быстро подходит к столу, садится на стул, разворачивает пишущую машинку и начинает набирать текст.
Свет на 7 секунд гаснет.
[Сцена 8: «Люди четырёх измерений» ]

Сцена 9.
Чёрный, Дымов, Тэффи и Аверченко сидят за столом. Тэффи и Аверченко разговаривают и смотрят, как Дымов с Чёрным играют в карты. Входит Ре-Ми. В руках – свёрнутые в трубку иллюстрации. Он в хорошем настроении, насвистывает какую-то песенку.
Ре-Ми: О, приветствую вас, друзья мои! Сегодня чудесное утро, вы не находите?
Чёрный (бросает карты и встаёт): Действительно! (хватает почти пустую бутылку виски и подходит к Ре-Ми и пожимает ему руку) Рад вас видеть, Алексей Михайлович! (смотрит на иллюстрации) Вижу, вы к нам с подарками?
Ре-Ми: Да! Конечно! Вот!
Ре-Ми подходит к столу, сдвигает с него всё в сторону и разворачивает всё по очереди.
Ре-Ми: Вот это Блок в бешенстве! Полюбуйтесь!
Чёрный (потирает подбородок): На Брюсова больше похож, вам не кажется?
Аверченко смотрит на Чёрного.
Ре-Ми (разворачивает следующую иллюстрацию): А это вся иерархия царевластия! Во всей своей красе! (смеется)
Чёрный (задумчиво): Я бы добавил немного синего…
Аверченко (смотрит на Чёрного): Саша, я не думаю, что вы разбираетесь в этом лучше, чем Ре-Ми!
Ре-Ми (разворачивает следующую иллюстрацию и с улыбкой говорит): Я не против критики! Ха! А вот он! Мой флагман! Будет обложкой к журналу!
Аверченко (кивает): Да, Ре-Ми, вы действительно знаете, что делаете! Я даже подумать о таком не мог!
Чёрный (с ухмылкой): А я думал!..
Тэффи: Я уже говорила вам, Ре-Ми, что вы – гений?
Дымов (смеётся): Надежда Александровна, вообще-то эта фраза была для меня!
Чёрный (хлопает Дымова по плечу): Вы, однако, высоко себя цените, Иосиф Исидорыч! Ссылки от Николая второго не боитесь за гениальность?
Аверченко (смотрит на Дымова): Ему, похоже, и частичный переезд в Штаты не страшен! (улыбается)
Ре-Ми продолжает раскладывать изображения, в это время Аверченко и Дымов секунды три смотрят друг другу в глаза.
Тэффи (восхищённо): Ой! Это Григорий! (берёт иллюстрацию в руки)
Дымов (обращается к Ре-Ми): Вы ещё и на Распутина рисовали что-то?
Ре-Ми (смеётся): Да на кого я только не рисовал! Кстати, вот Леонид Андреев! Нравится? (смеётся)
Раздаётся громкий стук сапогом в дверь. Все внутри замирают и переглядываются. Аверченко встаёт и подходит к двери.
Аверченко подходит к шторе за кулисы.
Аверченко (кричит весёлым голосом): Михаил Германович! (выходит на сцену вместе с Корнфельдом) признаться, вы нас немного напугали!
Корнфельд (с улыбкой): О, вижу все в сборе! Прекрасно, прекрасно!
Дымов (выдыхает): Корнфельд…
Корнфельд (пожимает руки Чёрному, Дымову, Ре-ми): И вы здесь? (целует руку Тэффи)
Тэффи: Я бы угостила вас конфетами, да вот беда, они закончились. (смеётся)
Корнфельд: Спасибо, (разворачивается к Аверченко) но кроме ваших материалов мне ничего не нужно.
Аверченко (подходит к столу): Хорошо. Разберёмся сначала с иллюстрациями! (Ре-Ми) Разворачивай.
Корнфельд: Кстати, вы все в сборе! Самое время (берёт письмо со стола) его зачитать! (достаёт измятый листок) Кто отважится?
Секунды две длится молчание. Затем Чёрный резко выхватывает листок из рук Корнфельда.
Чёрный (с довольной улыбкой): Я им займусь! (разравнивает листок) Приступим-с! (делает глоток виски)
Что так тихо, господа?
Вы забыли про меня?
Не хотели приглашать?
Не понять!
Ради вас писал стихи,
Ваши смаливал грехи,
А вы забыли про меня.
Вот беда!
Что ж, продолжим! Сделал я
Новый стих – про вас, друзья,-
И хочу вам зачитать.
Начинать?
Вот Аверченко, друзья,
Он считает, что нельзя
Подражать всем как змея
И не копировать самих себя.
Аверченко (с возмущённой усмешкой): Каков герой!
Чёрный: Тэффи – наше божество,
Но не его лишь одного
Любит мир как полотно.
Есть ещё!
Тэффи: Да кто он такой?
Чёрный: Дымов Осип наш охрип,
На чём свет журнал бранит,
Но зависит он пока
От Аверченко кивка!
Дымов (встаёт): Чего?
Чёрный: А издатель не у дел,
Будто знает, где предел
Не мешать чтоб никому.
Я подмигну!
Корнфельд (с улыбкой): Забавно, не правда ли?
Чёрный: Саша Чёрный – беглый псих
И не набросился на них
Наверно только потому,
Что нужно славы самому! (отвлекается) Это он про меня что ль? Ха!
А РемИзов, как пингвин,
Не раздражается один.
Но черт его поди-пойми,
Зачем художнику грибы!
Ре-Ми (доброжелательно): О, критика! Как я её люблю.
Чёрный: Я раскрою карты здесь,
Я свершил святую месть,
До свиданья, господа,
С уваженьем, ваш М.К.!
Воцаряется молчание. Все смотрят друг на друга. Спустя секунды четыре.
Корнфельд (с усмешкой): Да. С годами приходит мудрость. Но ведь никто не говорил, что глупость куда-то уходит. (забирает листок у Чёрного) Странный этот М.К. (кладёт письмо в карман) Вернёмся к делам.
Свет на 7 секунд гаснет.
[Сцена 10 «Четверо» ]

Сцена 11.
Аверченко сидит за печатной машинкой, Тэффи сидит рядом в кресле.
Аверченко (произносит вслух): Галлы же и пришедшие с ними дванадесять языков влачат до сих пор жалкое существование под названием немцев, итальянцев, французов и так далее.
Тэффи: Год, в котором французы бежали из России, в честь чудесного избавления от них назван Двенадцатым.
Аверченко (с улыбкой смотрит на Тэффи): Составлено по заслуживающим и не заслуживающим доверия источникам.
Тэффи (кивает): Превосходно! Не забудь, сверху лучше написать мою фамилию. (улыбается)
Аверченко (довольно и облегчённо выдыхает): Ещё один номер ушёл в печать. Самое время отдохнуть!
Тэффи: Верно, Аркадий Тимофеевич. Это была тяжёлая работа. Жаль, конечно, что Дымов в этот номер не попал. А ведь мог бы написать замечательный рассказик или хоть зарисовку!..
Аверченко: Согласен. А знаете, что хочу сказать? Меня удивил Михаил Германович! В этот раз он не докучал постоянным напоминанием о времени, а, я бы сказал, проявлял сдержанность и понимание! Но самое блестящее исполнение у Саши! Что-что, но такого от него я ожидать не мог! Вы, кстати, не знаете, когда это он успел пристраститься к картам?
Тэффи (отрицательно качает головой): Нет. Меня больше волнует отсутствие надежды, что появление в таком виде больше не повторится. Но главное то, что голова-то у него на месте. А это говорит о том, что будет ещё очень много чудесных и превосходных, таких музыкальных стихотворений!
Аверченко: Да. Только б не оказался приобретенный жизненный опыт подделкой. (потягивается) Ещё одна эпоха завершилась. Есть победители, есть победившие. (улыбается) А этот текст переживёт века. (встаёт) А сейчас я, с вашего позволения, пойду и попробую немного вздремнуть.
Свет гаснет.

ЗАНАВЕС.


***
ПРИМЕЧАНИЕ: в сцене 3 персонаж Осип Дымов читает стихотворение-пародию на Лермонтова. Автор стихотворения - Алексей Самойлов. В пятой строфе изменена последняя строка. В оригинале "Чем ваша мумия Ильич!", моё - "Чем позолоченый кирпич!".