О бедном лососе замолвите слово

Так уж получилось, что большую часть жизни мне довелось жить и трудиться на дальнем востоке и северо-востоке России. Геолог – по профессии. Ей то и обязан тесному знакомству с заповедными местами – Сахалином, Приморьем, Приамурьем, Приохотьем и Чукоткой. Дальний восток приковал своей природой настолько, что, и спустя много лет, не стираются из памяти эти благодатные места, эта прекрасная природа, эти незабываемые годы.
А как же говорить о востоке, северо-востоке, забыв о морях, отделив их от природы этих территорий, забыв о реках, формирующих их ландшафты, забыв о животном  мире этой северной окраины азиатского континента.  Это не возможно. А почему для своего повествования я выбрал рыбную тему, объясню подробнее.
Для дальневосточника ли, северянина, понятия рыбалка, путина, нерест, рыбнадзор, браконьер, настолько привычны и понятны, потому, что места это рыбные. Население этих мест воспринимает рыбу, как обязательную часть рациона. Сам бог велел. Смешно было бы жить на рыбе, и не потреблять её в пищу.
Восточно-Сибирское и Чукотское – моря арктического побережья.  Вот она-то, Арктика, и является надёжной защитой своих морских богатств, в том числе и рыбы, от самого алчного потребителя планеты – человека современного. У наших, не так уж далёких, предков хватало серого вещества на то, чтоб думать о своём завтра, о завтра детей своих и грядущих поколений. Они тогда были умнее от того, что были ближе к животному. Парадокс? Ничего подобного. Ему, лоху, по нынешним понятиям, хотелось столько, сколько было нужно. Сегодняшнему гомо сапиенсу – продвинутому нужно столько, сколько хочется. А когда хотелка всё больше и больше, да вся покрыта зеленью. Туши свет. Мудрый дедушка Маркс, подметил эту грустную разницу между коровой и человеком уже тогда. Как повезло ему – не пересеклись пути  с гомо сапиенсом нынешним, вооружённым своей безразмерной хотелкой. Да и великий Павлов, наверное, крайне удивился бы обратной зависимости межу весом мозгов и разумом.
Вернемся к арктической рыбе. Не всякому простому человеку знакомы такие северные деликатесы, как строганина из нельмы, чира или муксуна. Понятное дело, хранит свою рыбу Арктика от широкого потребителя. Попробуй поставить сети в открывшиеся трещины, когда на дворе под сорок, да колючая поземочка. А вдруг рыба не подошла, а ветер поменялся. Подвинуло льды, закрылись трещины, и ни сетей тебе, ни рыбы. Только, на память, облезшая физиономия, да горькие воспоминания о паре сотен метров доброй сети. Если учесть, что арктическое побережье заселено слабо, а крупные поселения, основные потребители, довольно редки, понятно, что и джентльменам удачи здесь не климатит – и сбыт  сложен, и надзор строже. Прибрежная тундра. Для местных, береговых чукчей – это не деликатес, это еда. Хотят, сколько надо. Держись Арктика, пусть не тронет тебя глобальное потепление, храни богатства свои, чтоб не постигла их участь Великого Лосося.
Издревле дальневосточный лосось известен всем племенам и народам, населявшим огромные территории  Охотского бассейна. Нивхи и нанайцы, удэгейцы, орочи и эвены, коряки и восточные чукчи почитают эту большую красивую рыбу. В недавнем прошлом лосось для них был одним из главных продуктов питания. Больше того, они шили из кожи лосося верхнюю одежду, спасающую от дождя, а кости скелета использовали в качестве игл для пошива меховой одежды.
 Конечно, не менее ценным продуктом для восточных народов является и тихоокеанская сельдь, обильная в Охотском море. Тебе не понятно, мой читатель – причём тут сельдь, коли речь идёт о лососе? Поясняю. Чтобы понять – почему я назвал лосося бедным.
Селёдка – рыба морская. Гуляет себе на морских просторах, нагуливает жирок. Поди-поймай её без труда. А ведь и море Охотское – ой далеко не пруд. Уболтает штормами рыбака, мало того – на солёную селёдочку крепко тянет, так и на земле потом, будто с крепкого бодуна, долго по сторонам носит. Не очень ласковое оно, море Охотское. Так что забрать сетью хороший косяк и сноровка нужна, и фарт рыбацкий. Только вот, популярность селёдки, её же до беды и довела. Те её под шубу суют, а, в основном-то, чтоб под селёдочку, да на широкую грудь принять слкгка для широкой же души нашей. Привычка древняя. Японцам, тем вообще селёдка и на фиг не нужна. Они её у нас наловят, выпотрошат и нам же её за так отдают. Икорка селёдочная у них – страшный деликатес. И у нас – план по селёдке, и им – деликатес на халяву. Селёдки у нас много. Было. Теперь вон сколько рыбзаводов по берегу по селёдке скучает. А к нам в гости все флаги поживиться горазды. Вот и нет покоя нашим морским погранцам – уж больно много падких на халяву-то.
А у селёдки, ко всему, проблемы личного плана. Для нереста ей, видишь ли, мелководье нужно, да ещё и с зарослями ламинарии, капусты морской. Не может она, видишь ли, отнереститься, пока на тёплом мелководье не понежится, о ламинарию да песочек
брюшком не потрётся. Вот и платится за эту свою блажь. По берегам залива Шелихова такого побережья сотни километров. В добрые старые времена беременная селёдка учиняла здесь сущее столпотворение. Приливы здешние настолько высоки, что море уходит от берега на добрых пять километров. Гуляй себе по мелкому песочку, вдыхай йод на здоровье. Красота-а-а. Селёдка ждет прилива, а её пасёт бандитка морская – касатка. Однажды мужички на бережку расслабились под селёдочку-то, в прилив как раз. Море вдруг закипело. Косяк селёдки вылетел на берег, буквально завалив ополоумевших мужиков ошалевшими от страха сельдями. Они выгребали из селёдочной кучи, а невдалеке резали водную гладь плавниками две озорницы-касатки, подмигивая мужикам страшными лиловыми глазками. Не дай вам бог заглянуть в эти глазки. Мне пофартило разок, и хватит.
Определённо вёл себя и местный житель, с первым криком – селёдка пришла. Посёлок пустел. От мала до велика, всё поголовье, во главе с секретарём райкома, бросалось на берег, выполнять план рыбзавода по сельди, ну и подзаработать на этом. Освобождённый от общей мобилизации, начальник милиции берёг опустевший посёлок от покушений на мародёрство. С тоской наблюдал он издалека за массовым трудовым порывом на берегу. Разбитые на тройки люди гребли рыбу из моря большими сачками-ковшами. Двое носильщиков бегом тащили полные носилки на берег к приёмщице, и бегом назад в море, к своему нагребальщику. На кой оно, соцсоревнование, если каждые носилки, пятьдесят килограмм, три рубли чистоганом, а не каким-то чёрным налом. Значит, по рубчику на нос. Знай, как нынче горят, шевели батонами.
Вот и схвачен план. Утирает трудовой пот и шуршит наличными народ. Торопится к прямому проводу руководство, а несчастный мент, спустив курок, возвращается в отдел, завидуя соратникам, и , в тайне, надеясь на премию. Ни одного покушения. Уносит ноги на глубину, подальше от жестокого «роддома», чудом увернувшаяся и забывшая о беременности одинокая селёдка. И невдомёк ей, как тесно в бочках её собратьям. Там же, где берег пуст, и безлюден, с каждым приливом подходит селёдка. Отмечет икру и уходит в море. Выносит волна икринки на берег, и пересыпает песочком. И так прилив за приливом, пока не отмечется вся до последней. Заносит икру мелким песком, и греется она на солнце, вызревая в тёплом влажном песочке. Если вырезать на этом пляже кусок верхнего слоя, в разрезе вам представится слоёный пирог. Прослойки песка чередуются с тонкими прослойками  вызревающей селёдочной икры. Приходит час. Набежит на берег крутая волна, взрыхлит пляжный песочек и утащит в родную стихию мельчайшие создания, малька той самой тихоокеанской сельди.
 У Лосося проблема сложнее. Угораздило его народиться рыбой проходной. Это значит, что кета и горбуша, главная промысловая рыба дальнего востока, живет , как в морской, так и в пресной воде. Дополняет проблему лосося верность его отчему дому, «родному гнезду», родине, если угодно. Где бы не носила его судьба три года жизни, как не прекрасны и сытны воды океана, лосось всегда возвращается домой, к «родному очагу», будто поклониться ему и продолжить здесь свой род, род Большого Лосося, отдав ради этого свою жизнь. Вот бы так и человеку. Это я о патриотизме. Не получается так у человека, которому хорошо только там, где его нет. Таков человек. Но, продолжу о лососе.
Родина нашего героя – это истоки рек охотского бассейна, самые верховья рек, речушек и ручьёв, несущих свои воды в Охотское море. Беда же лосося еще и в том, что он поставляет на стол гурманов красную икру – давний бренд России. А бренды стоят сегодня так, что сбрендить можно реально. Особенно наглядевшись сегодня рекламы, как нужно жрать икру ложками, и чтоб не поплохело. А ко всему, укрыта родина Лосося дремучими таёжными дебрями. убежищем лихих и алчных людей, которым всегда мало, а хочется всё больше и больше, и, как правило, зеленью. Вот и ждут они его – Лосося там, куда пришёл он сам, влекомый благородным порывом, обязанный матерью-природой.
Он и она, входят в устье родной реки в серебристо-белом наряде, готовые исполнить единственный и последний ритуал в своей жизни, и исчезнуть навсегда. И нет им преград на пути к заветно тихой заводи. Здесь они облачаются в пёстрый брачный наряд. Самец горбуши, в низовьях реки – элегантный красавец, превращается в грозного воина, к верховьям реки. Обличьем, почти кавказец – горбонос и суров. Телом – вполне Квазимодо, безобразно горбат и  страшен. Берегись коварный соперник. Берегись мальма-рыба, охочая до лососёвой икры. Горбыль готов к защите потомства. Израненными и усталыми приходят они к родному нерестилищу. В тихой заводи роют они хвостами ямку. Самка откладывает в неё икру. Затем горбыль заливает икру молоками. Из последних сил зарываю они сообща свою семейную ямку, пряча её от хищной рыбной братии. Силы покидают самку, она заваливается на бок, и течение медленно уносит её вниз. Какое-то время она ещё медленно шевелит хвостом и плавниками, словно прощаясь с родным гнездом. Горбыль-отец какое-то время охраняет его, а затем, покинутый силами, уплывает вслед за подругой. Свершилось великое таинство природы, соединив в пространстве и времени конец и начало.
История грустно-оптимистическая, а главное, чревата закономерными последствиями.
Приход Лосося на нерест будоражит животный мир огромного региона. Будто кем-то оповещённая, встречает лосося в устьях нерестовых рек свора хищницы-мальмы. Спешит эскадронами, через горные перевалы, в долины нерестовых рек, лохматый хозяин тайги – бурый медведь. Готовит снасти и снаряжение самый страшный потребитель и враг Лосося, пришлый человек, человек-грабитель.
Мальма, согласно закону природы обеспечивает себе прожиточный минимум. Медведь – прожиточный максимум. Ему потом всю зиму лапу сосать, а человеку-пришельцу много чего хочется.
Медведь, он рыбачит на мелкой воде. Вот она рыба, по перекату прёт, вся наружу. Хватай медведь, не ленись. Беда – с соображалкой плохо. Зацепит рыбину лапой и кидает за себя, на галечную косу. Одну, вторую….. С десяток рыбин накидает, аж упарится, носясь по перекату. Не считает – грамоте не обучен. На косу вылазит мокрый и усталый. Шубу от воды отряхнет, и к добыче. Пора подкрепиться. Глядь, а рыбы-то нет. Пока он по перекату носился, рыба хвостом по гальке ляп-ляп, в соседнюю протоку, да и поминай, как звали. Сядет медведь, голову задерёт, орёт от обиды. А голод – не тётка. Начинай, мишаня, всё с начала. Без труда, как говорится…. Но зверь, он зверь и есть. И законы звериные ему природа определила.
А вот по какому закону звереет человек, когда рыба пошла? Местного человека понять можно. И кушать хочется. И зима впереди. До новой навигации дожить нужно. На РайПо, как говорится, надейся, а сам не плошай. И навигация – не по твоему хотению, север ведь. А если еще и первый пароход – «пьяный»? У торгашей свои понятия о прибыли – в первую очередь удовлетворить жажду трудящегося люда. Так что не о местных разговор. Разговор о хищнике-человеке.
Какая тут, к чёрту, работа, какая геология, какие полезные ископаемые?  Рыба пошла.
Исчезают на полмесяца в тайге мощные «Уралы», отряжаются большими и маленькими начальниками мастера-икроделы, летят, как грифы на падаль, винтокрылые поставщики лихой братии из сопредельных районов, вооружённой до зубов браконьерской снастью. И мечется над тайгой одинокий вертолёт Магаданской рыбоохраны, разгоняя лихих джентльменов удачи рёвом двигателей, штрафами, либо, как тараканов, автоматными очередями. И тут уж кто кого. Зубат, порой таёжный флибустьер.
Меняет лососёвый нерест облик человека. Респектабельный интеллигент, вооружённый просветлёнными диоптрами и озабоченный вполне академической бородой, восхищающий окружение снобизмом и ортодоксальностью взглядов, растворившись в таёжной глуши, резко меняет приоритеты. Плевал он на геологию, прочь интеллигентность. Рыба пошла. Шифруются радиопереговоры. «Готовь завязки, мешочков хватит». Дешифровка – банок достаточно, вези крышки. Борт вертолёта спецзаказом от шефа. При чём тут геология, какой полевой сезон? Рыба пошла. И тут уж не до многозначительного покачивания ногой в светской беседе. Рыба пошла. Мочи её. Мочи-и-и! Участникам и посвящённым – по три банки, шефу – пять банок. А Горнадзо, а лес мохнатых рук в области, а отпуск скоро. Килограмм «рыбьих яиц» в Одессе за сороковник в любом кабаке с руками оторвут. Мочи её, мочи-и-и! А баночки то всё трёхлитровые. Да и рубль в те поры деревянным не был. Только всё это, мужики, только семечки.
Вот вам картинка посерьёзнее. По каменистому ложу нерестовой реки Туромчи, вниз потечению, к «Туромчинским Воротам» движется механическая колонна из посёлка Старт. Силы не мерянные – собрано всё, что способно завестись и ехать, передвигаться, шкандыбать. Впереди, по Чапаевски, на новёхоньком польском АТСе, в просторной кабине, Сам. Взгляд суров и пристален. В арьергарде, калечась о валуны, торопится не отстать, ковыляет старая водовозка, или иного предназначения. С высокого берега мехколонну приветствуют геологи полевой партии. Их начальник, ехидно улыбаясь, приветствует начальство. Своё они уже взяли. Дня три обжираются икрой, уж глядеть не охота. Подзатарились, конечно. Едьте, хватит всем.
Председателя колхоза, как оказалось совсем за пустяк судили. Ну не могли руками сеть на нерестилище тащить. Ну таскали гусеничным тягачом. А выпотрошенную рыбу куда девать? Бульдозером яму вырыли, да и загребли, чтоб не воняла. Экологию сберегли. Сколько там той икры? Её-то и вообще не нашли. Прикинули по рыбе – тонна-две, где-то так. Виноват, конечно, вездеходчик – сеть-то он вездеходом таскал. Редиска. И это всё, братцы, только в одном районе, да только отдельные случаи. Гляньте на карту и оцените масштабы лососьего горя сами. Намажьте себе бутербродик. На здоровье.
На Сахалине чем человек хорош? Заботится, чтоб и потомкам хоть изредка, к празднику, обломился бутербродец с красной икоркой. Про рыбразводы слышали? Расскажу. В средней части острова есть посёлок, Буюклы называется. Это в честь героя Великой Отечественной, сержанта Буюклы. А стоит тот посёлок лесозаготовителей , соответственно, на речке Буюклянке. Вокруг нерестовых речушек полно, а в эту – рыба не идёт. Потому, что ниже по течению реку перегородил рыбразвод. Это завод, где из икринок кеты и горбуши выращивают малька. Заведение очень интересное. Ниже загородки – глубокая заводь, где собирается рыба, поднимаясь на нерест. Здесь её освобождают от икры, которая вызревает здесь в длинных лотках в проточной воде. Потом мальков выпускают в реку. А через три года кета и горбуша возвращается сюда, и всё повторяется сначала. И так каждый год. Вот и ездили поселковые на рыбалку на другие реки. Но произошел случай, взбудораживший посёлок, о котором ещё долго потом вспоминали буюкловцы.
Набат всполошил посёлок. Всполошившись, народ понёсся к реке, на берегу которой кто-то отчаянно колотил в подвешенную рельсу, собирая народ. В основном бежали налегке, не разумея причины. Иные с баграми, топорами и вёдрами. Пожары здесь, в тайге, беда страшная. На берегу метушня, крики, сумятица. Рыба пошла. Речки-то в межень всего-ничего. Рыба, считай, по суху на брюхе ползёт – воды не видать.
Оказалось, сторожа на рыбразводе проворонили. Медведь залез порыбачить, загородку-то и разворотил. Вот и рванула горбуша вверх по реке, свободу почуяв.
Пацаны на берег руками кидают, кто ведром гребёт, кто багром, как острогой орудует. Мужики штаны поснимали, гачи завязали – промышляют. У баб, у тех подолы для многих дел приспособлены. Тоже баклуши не бьют. Кипит работа. Слегка припознился какой-то мужичонка. По берегу егозит, руками машет, переживает. Видать не врубился ещё – с какой стороны за дело взяться. Отбежал слегка от людского скопища, за кустик, скинул пиджачок, штанцы, рубаху. В подштанниках и в кепке, бегом на перекат, на промысел. Сбила его рыба с ног. Барахтается среди рыбин. Изловчится – хвать одну, и на берег скорей, складировать, значит. Да всё никак добежать не получается. И бежать по рыбе склизко, на ногах не устоять, и добыча сопротивляется, рвётся из рук. Сильная, здоровая да скользкая. Из рук рвётся, сопротивляется, к своим наровит. Ничего у мужика не получается. Сел посреди рыбьего шалмана в изнеможении, орёт нецензурным лексиконом, по рыбе руками хлещет от обиды. Видать осенило мужика. Сподники быстро расшнуровал, гачи перевязал, и прикрытый одной кепкой, вперёд – восстанавливать справедливость. Про какой срам речь. Рыба, вот она. Изловчись и хватай. Гребанул мужик снастью, с розумом, поперёк рыбьего потока, да, видать, переборщил слегка. Под завязку загрёб.  Вырвалась снасть из ослабевших рук вместе с добычей, и понеслась в рыбьем месиве без руля и без ветрил. Метались мужиковы подштанники по перекату. За ними, падая и вздымаясь, нервной иноходью, носился полуозверевший хозяин, срывая поселковым негаданно-нежданно подвалившую лососёвую страду.
И смех, и грех. А ты, мой читатель, намазывая хлебушек икоркой, или смакуя кетовый балычок, не забудь поклониться Большому Лососю. Кормильцу и работодателю. Посвящённым же, соратникам по профессии я попытался намекнуть о грустной зависимости прироста запасов полезных ископаемых от лососёвого нереста.