Чусовой

               

                Чусовой

   - Ма! Мама! – малыш Игнат тянул одеяло с Ксении.
Та откликнулась не сразу, а, проснувшись испугано, глянула на Игната.
- Ты чего, сынок? Али случилось что? – спросила она.
- Не – а! – бойко ответил малыш, пробираясь к матери под одеяло. – Тама, у печки деда постится!
- О господи! А ты по чем знаешь? – спросила Ксения, укрывая малыша.
- Я пи-пи бегал, а там деда, испужался, - сказал малыш, прячась в тепло.
- Ну, ты глянь, ни свет, ни заря! – сказала Ксения и, поеживаясь от холода, встала и поплелась к печке.
  Там она включила свет и увидела отца.
   Ксения вздохнула, сунула босые ноги в валенки и, прихватив табурет, подошла к нему и села напротив.
   У печки невозмутимо стоял ее отец, восьмидесяти с гаком лет старик Григорий, в тулупе опоясанным полотенцем, валенках, в шапке с опущенными ушами и метлой по правую руку.
- Ну что, чусовой, стоишь? – спросила Ксения отца.
  Старик не ответил. Он молча взглянул на дочь, переминался с ноги на ногу и застыл в стойке.
- Ой, ты! – сказала Ксения, взглянув на ходики. – А время – то, только спать ложились! Как же ты, батя, до утра – то? Может, присядешь, а?
   Она встала и подвинула табурет к отцу. Но тот, не глядя, обиженно шмыгнул носом и отодвинулся в сторону. Его взгляд застыл прямехонько в окно, откуда ему отвечали взглядом полумесяц с дюжиною звезд.
- Не сядешь, - печально сказала Ксения то ли себе, то ли старику и, махнув рукой, прошла к кухонному столу. Там наскоро добавила воду в самовар, щепочками разожгла его, выставив трубой в дымоход. Достала пару яиц, муки и взбила тесто для блинов…

                2.

   Вот такие дела были с дядей Гришей. А началось это прошлым летом.
   Прибегает, как – то, Ксения до дому кур подкормить, да живность иную, глянь, а у печки отец стоит. Да странный он какой – то, в тулупе, в шапке и с метлой в руке.
   Дед, он как года два с ума тронулся по легкому, да только старые люди и доктор районный предупредили Ксению, что они, те, что по легкому – то, могут из дома уйти, а потом ищи их, где попало.
 - Ба! – сказала Ксения. – Да ты куда собрался, батя? Али в гости, аль еще куда?
   А дядька Гриша приосанился и говорит так важно:
- На посту я, часовой! Вот тут я должен стоять!
- Эхма! Часовой! Ну, стой, стой, сторожи нас!
Да и побежала по хозяйству. Так час и прошел незаметно. Забегает Ксения в дом, чая отпить, глянь, а дед – то стоит!
- Ну, ты чего, батя? Уж цельный час прошел, хватит – то стоять! – говорит Ксения.
- А он не час, а уже четыре стоит, - отозвался старший сын Ваня, вылезая из-за стола, где делал уроки.
- Четыре!? А молчишь чего? – кинулась мать на сына.
- А я и не молчу, - говорит Иван. – Сколько уж говорил, мол, пойдем деда, чай попьем и отобедаем, а он ни в какую. «Не пойду», -  говорит, -  «Пока командир с поста не снимет».
- Ой, беда – то,  какая! – сказала Ксения и побежала по соседям посоветоваться.
  И вскоре привела она несколько баб, да и пару мужиков знакомых, с надеждой, может хоть они, старика уговорят.
   Целый час уговаривали. И силком пытались. Да только дядька Гриша не сдавался, старый вояка, побывавший на Первой мировой и в гражданскую, твердил, подайте, мол, командира, и все тут!
   Один из мужиков и мальчонку своего домой посылал за пиджаком с медалями, и важно так прохаживаясь перед дедом, пытался дать ему команду. Да только дед его командиром не признал.
  Тут Ксения в слезы, Ваньку послала с работы отпроситься. А народ, как прослышал, про ее беду, так всякий заходил. Кто советом поделиться, кто деда уговорить, а кто и просто поглазеть. А дед, стоит! В избе полно народу, все шумят, гадают чего делать, а другие уж и просто лясы точат.
   Зашла тут бабка Марья, что с третьей улицы от Ксении, просто зашла, по делу, покалякать, значит. Прошла, и дивится, чего это народ тут делает. Ну, ей кто на что горазд по ходу объяснили.
- Да ну, - пробурчала бабка Марья пробираясь сквозь людей и проходя у Григория сказала тому. – Ты чего Гришка? Кака такая чусовой? Чай войны – то нет. Ну – ка, скидай тулуп, айда чай пить.
  И пошла себе мимо, к столу. А дед – то тулуп скинул, да за ней. На том и все закончилось. И народ разошелся, а бабка Марья за чаем посудачила с Ксенией.
   Все бы хорошо, да на третий день снова дядька Гриша встал на  свой пост.
   И снова прибегали соседи и пытались быть командирами мужики. Ничто не помогло. Аж  из сил выбились.
   Вот тут-то вспомнил кто-то, что в прошлый раз дед вроде бы бабку Марью послушался. Послали за ней. И кто бы подумал, послушался дядя Гриша и в этот раз бабу Марью!
   С тех пор, так и повелось, как встанет дед Гриша «чусовым», так и посылали за Марьей. За три улицы было слышно, как ругалась она, дескать, нет ей покоя от Гришки – то, а сама конечно в себе гордилась, что он только ее и слушает. Да Ксения за это дело доброе завсегда потчевала старую чем-нибудь вкусненьким.
  Злые бабки про то судачили и говорили, что тут что – то неладно, а не было ли меж Гришкой да Марьей по молодости чего такого, что сейчас аукнулось в душе подвинутого старика. А Марья лишь посмеивалась над ними и хитро улыбалась…

                3.

   Как самовар был готов, да блины вкусным запахом заполнили дом, разбудила Ксения Ваню.
- Вставай сынок, надо до бабы Марьи, дед опять чусовым встал.
- Мама, а нельзя утром? – лениво потянулся Ваня. – А то бабка Марья шибко ругаться будет. Она и днем – то ругается.
- Нельзя сынок, - сказала Ксения. – До утра еще далеко. А как дед упадет от усталости и зашибется? А что баба Марья ругается, так для порядку, я уж ей блинов напекла.
   Ваня согласно кивнул головой, соскочил с кровати и наскоро оделся.
- Ма! А где валенки? – крикнул он вскоре.
- Да уж где им быть то, у печки, – отозвалась Ксения.
- Да нет их тут! – сказал Ваня.
- Ах ты, тепа! – вспомнила Ксения и скинула с ног перед Ваней его валенки, поеживаясь от стылого пола.
   Тот с удовольствием засунул свои босые ноги в них и убежал.
   Вскоре он вернулся, и Ксения услышала, как еще у ворот бабка Марья нещадно ругала «чусового Гришу». Досталась и собаке, которая любила облаять, непонятно почему ставшей частой гостьей старуху.
   Ваня, как вошел, скинул валенки и телогрейку, не раздеваясь, ему еще нужно было проводить домой Марью, забрался на печку и тут же уснул. 
   Баба Марья, не снимая валенок, прошла к деду, дала команду старику и только потом сняла свое видавшее виды старое пальтишко.
   Ксения быстренько проводила отца до кровати, укрыла его одеялом и облегчено вздохнув, поспешила к бабе Марье, которая уже прошла к столу.
   В печке весело потрескивал огонь от подброшенных Ксенией поленьев.
   Баба Марья, как всегда, отошла после пару стаканов чая и словно забыла, что ночь на дворе рассказывала Ксении за своего мужа, который помер еще до войны. Ксения, подливала ей чаю, да подвигала блины и старалась слушать ее, скрывая рукою зевоту. И только иногда, когда баба Марья замолкала, было слышно, как за печкой молодецки храпел «чусовой» дед Григорий.