Посидели, покурили

Антреприза на двух стульях





Действующие лица:


СТАЛИН

ЧЕРЧИЛЛЬ

КАГАНОВИЧ

ПОСКРЕБЫШЕВ

ГОЛОС ЗА СЦЕНОЙ

ГОЛОС СВЕРХУ

НАДЗИРАТЕЛЬ

1-ая НЯНЕЧКА

2-ая НЯНЕЧКА

ГЛАВВРАЧ

ПАУКЕР



 


Сцена 1


Москва. Кремль. Кабинет Сталина. Сталин и Черчилль расположились в уютных креслах перед небольшим журнальным столиком. Сталин говорит с едва заметным грузинским акцентом, Черчилль – с хорошо заметным английским. В глубине сцены, у окна, закрытого тяжелой портьерой, стоит Каганович.

Сталин. Дорогой мой, Вы практически ничего не ели вчера за обедом. Уж не думаете ли      Вы, что поросенок был отравлен коварными коммунистами? (смеется)

Черчилль. (улыбается, давая понять, что оценил шутку) Дело в том, друг мой, что я, предполагая встретить в Москве голод, этот вечный спутник войны, довольно плотно перекусил еще в самолете…

Сталин. Что же Вы ели?

Черчилль. О, всего лишь несколько сандвичей. Их приготовила мне в дорогу моя жена.

Сталин. А сандвичи-то, небось, с овсянкой, а? (шутливо грозит собеседнику пальцем). Вячеслав рассказывал мне чем вы там его потчевали.

Черчилль. Война мой друг, война… Ничего не попишешь.

Сталин. Разумеется, разумеется... Ну, а как Вам сегодня спалось? На новом месте?

Черчилль. Думал, выспаться не удастся. Ведь, у меня прямо под окнами стоит зенитная батарея...

(смеются)

Черчилль. (продолжая) ...однако, учитывая тяжелую дорогу и количество выпитого...

Сталин. (улыбается) Как Вам Ваше новое пристанище? Может быть, что-нибудь (или кто-нибудь) Вас не устраивает? Обращайтесь, прошу Вас, друг мой. Мне хотелось бы чтобы Вы и Ваши люди если и не чувствовали бы себя как дома, то, по крайней мере, ни в чем не испытывали нужды.

Черчилль. Уверяю Вас – все замечательно. Я бы даже сказал: безупречно. Прислуга вышколена и все схватывает на лету. Стоило моему секретарю только обмолвиться, что он большой любитель чая с лимоном, как буквально через полчаса у нас в холле чудесным образом выросло целое лимонное дерево!

Сталин. Что ж,  не так уж часто нас балует своими визитами сам Уинстон Черчилль...

(смеются)

Черчилль. Это что! В ванной комнате я обнаружил английскую каучуковую пробку в раковине!

Сталин. Сейчас не понял...

Черчилль. Вообще -  у Вас замечательная сантехника здесь,  в России.

Сталин. (озадаченно) Какая сантехника?

Черчилль. В частности, идея смесителя холодной и горячей воды. Я нашел это крайне удобным. Думаю устроить у себя дома похожую систему...

Сталин. Ах, да, да, да. Конечно... Кстати – и я надеюсь, что Вы простите мне мою старческую забывчивость (ведь я вчера, кажется, не спрашивал Вас об этом) - как здоровье Вашей драгоценной супруги?

Черчилль. Благодарю Вас, все прекрасно.

Сталин. Лазарь!

Подбегает Каганович. Сталин берет у него из рук небольшую, обитую красным сукном коробочку и, открыв, демонстрирует Черчиллю. Тот заглядывает внутрь и вопросительно смотрит на Сталина.

Сталин. (вставая) Господин премьер-министр! Советское Правительство поручило мне от своего имени и от имени всего советского народа наградить Вашу супругу Орденом Трудового Красного Знамени… за… мнм… неоценимый вклад в укрепление наших союзнических отношений. (наклоняется и шепчет Черчиллю на ухо) На приеме у королевы носить необязательно…

Черчилль. (вставая одновременно со Сталиным, волнуясь) It’s so… so unexpected… Что ж... Позвольте и мне в свою очередь передать через Вас, господин маршал, мою искреннюю благодарность Советскому Правительству за столь высокую честь, оказанную моей супруге… Думаю, Клементина будет тронута.

Сталин. Передавайте ей привет от “старого медведя”…

Жмут друг другу руки, смеются.

Сталин. Ну, вот и славно. (садятся) Лазарь, спички где мои?

Черчилль. (напевая "Мальбрук в поход собрался", предлагает Сталину коробку сигар) Господин маршал?

Сталин. (читает) “Ромео и Джульетта“? Очень романтично…

Черчилль. Увы, моя любимая “Корона” мне сегодня не по карману.

Сталин. А я вот на сигареты перешел (демонстрирует пачку “Герцеговины Флор”) Лазарь! В чем дело?

Где-то в глубине сцены Каганович нервно шарит по огромному письменному столу, заваленному бумагами.

Черчилль. А что же Ваша легендарная трубка?

Сталин. (разводит руками) Врачи не позволяют. (оборачиваясь) Лазарь! Ебить твою мать!..

Черчилль. (пристально смотрит на Сталина, после чего достает из коробки сигару) Врачей надо слушаться, это верно.

Подходит Каганович с коробком спичек в руке, смотрит на Сталина. Сталин кивком головы указывает ему на Черчилля. Черчилль достает из нагрудного кармана маленькую, но изящную гильотину и ловко отрезает кончик сигары. Все смотрят на гильотину, причем Сталин непрерывно  кивает,  понимающе ухмыляясь правой половиной усов. Каганович зажигает спичку и подносит ее Черчиллю. Огонек в его руке заметно дрожит.

Черчилль. (замечая направление взглядов) Вообще-то, я ей крайне редко пользуюсь… (прикуривает) Благодарю Вас, господин Каганович. А скажите… (Каганович переводит горящую спичку на Сталина, при этом стараясь стоять лицом к обоим) Поверьте, бога ради – вопрос мой не праздный… Скажите, как Вам удалось в столь тяжелое для страны время так эффективно наладить работу железнодорожного транспорта?

Сталин. (с видимым трудом оторвав взгляд от гильотины, несколько секунд выжидательно  смотрит на Кагановича) Господин премьер-министр обратился к тебе с вопросом. Что ты встал как пень? Мне что ли за тебя отвечать?!

Каганович нервно вскрикивает, дергая кистью. Обгоревшая спичка попадает на брючину Сталина. У Кагановича лицо сначала белеет, затем синеет, после чего приобретает какой-то неопределенный серый оттенок.

Сталин. (стряхивая спичку на пол, весело) Ладно, иди скажи Поскребышеву, чтобы чаю нам принес. Или, может быть, господин премьер-министр предпочитает кофе?

Черчилль. (делая успокаивающий жест) На Ваше усмотрение, мой друг.

Сталин. (Кагановичу) Иди. Стой! Спички оставь…

Каганович уходит.

Сталин. Вот с такими кадрами приходится работать. Коммунизм строить… (закуривает)

Через несколько секунд в дверях появляется Поскребышев с небольшим серебряным подносом, на котором уютно расположились маленький самовар с расписным заварником, два купейных стакана в подстаканниках, сахарница, розетки с клубничным вареньем и связка баранок. Поскребышев аккуратно опускает поднос на ажурный столик,  встает по стойке «смирно».

Сталин. (делает отпускающий жест, Поскребышев исчезает) Да, любим мы, русские, почаевничать… Вам сколько сахару, Уинстон? Угу.. угу… И мне нравится чтоб послаще… При нашей-то каторжной работе…

Черчилль. (принимая стакан) Благодарю Вас.

С минуту слышится перезвон чайных ложечек. Черчилль негромко напевает “Мальбрук в поход собрался”.

Сталин. (осторожно отпивая) Вот, Вы говорите: “Третий Интернационал, Третий Интернационал…” (здесь, справедливости ради, нужно сказать, что ничего подобного Черчилль не говорил). Вот они где все у меня уже (делает характерный жест чуть ниже подбородка). Хуже горькой редьки. Соберется восемь с половиной евреев, а шуму от них, как на Казанском вокзале в день эвакуации. А уж какую ахинею они там несут – уши просто вянут! Верите, нет? 

Черчилль вежливо кивает, дымя сигарой.

Сталин. Думаю закрыть эту лавочку…  К такой-то матери… Вы как на это смотрите?

Черчилль. (выходя из задумчивости) Джозеф, послушайте, вчера на приеме я… немного…

Сталин. …хватил лишнего?

Черчилль. Во-первых, должен Вам сказать, что русское прославленное гостеприимство превзошло самое себя…

Сталин. Спасибо…

Черчилль. Никак не возьму в толк, как со мной такое вообще могло произойти… Поскольку, смею думать, я кое-что понимаю в хорошей выпивке, Вы уж мне поверьте, из выпивки я извлек гораздо больше, чем она из меня…

Смеются.

Черчилль. (продолжая) И тут - на тебе, пожалуйста! С какой-то бутылочки (замечательного, впрочем, здесь нужно отдать Вам должное) коньяку…

Сталин. …старый орел, таки да - выпал из гнезда?

Черчилль. О! Вы знаете об этой истории?

Сталин. Разведка доложила…

Черчилль. Ну, если у Вас так работает разведка, то на кой черт Вам таки сдался, в самом деле, этот… мнм… Коминтерн? Ха-ха-ха…

Долго смеются, долго успокаиваются. Сталин утирает слезы.





Сцена 2


Те же. Наполовину гримерка, наполовину – тюремная камера. На переднем плане - косметические столы с зеркалами и подсветкой. За ними – аккуратно убранные нары. Черчилль, кряхтя, стягивает с себя свой полувоенный френч, под которым  неожиданно обнаруживается старорежимная арестантская роба в крупную полоску. Каждый усаживается к своему столику. Начинают снимать грим.

Черчилль. И обрати внимание – мы с тобой разговариваем как бы без переводчика! Да, вчера на банкете мистер Павлов был практически незаметен, но вовсе же не бестелесен?! Кстати, он что-то там такое конспектировал…

Сталин. Это все под контролем.

Черчилль. Опять же, этот дурацкий одесский акцент – откуда мне знать про одесский акцент? Бред, полный бред…

Сталин. А спички у меня, кстати, всегда с собой, дорогой батоно Сочинитель… (вытаскивает из нагрудного кармана коробок и, глядя куда-то вверх, демонстративно трясет им над ухом)

Черчилль. А несчастный Каганович? Больно смотреть…

Сталин. Мат-перемат!.. (оборачивается к Черчиллю, доверительно) Кстати, Лазарь Моисеевич – единственный человек среди всей этой своры бездельников и головотяпов... Единственный, с которым я был “на Вы”!.. Запятых, правда, категорически не признавал...

Черчилль. Да... заврался наш писака...

Сталин. И на столе у меня всегда полный порядок… (подымает голову кверху)  И в стране, кстати говоря - тоже…

Черчилль. Что он там в прошлый раз нам сказал?

Сталин. Моя, говорит, пьеса, что хочу, говорит, то и делаю…

Черчилль. Вот именно! И ведь как ловко завернул, ты посмотри... Два этаких... скажем так, «джентльмена в первом поколении», сидят себе, понимаешь, чаек попивают, дым коромыслом, а на фронтах творится черт знает что! А я, между прочим, потомок сэра Френсиса Дрейка, разгромившего Великую Армаду!

Сталин. Я тоже, знаете ли – не кот начхал!  Отец Народов и… этот, как его… (энергично жестикулирует) дьявол!.. на языке...

Черчилль. Я бронепоездом командовал в двадцать пять!

Сталин. …эффективный… этот… менеджер своего времени!

Черчилль. Эффективный?

Сталин. Эффективнее не бывает…

Минутная пауза.

Черчилль. Ты уж прости меня, Джо. Как-то я назвал тебя простофилей...

Сталин. А я тебя – жирным боровом…

Черчилль. …а я – свирепым бабуином.

Сталин. …лжецом и демагогом.

Черчилль. …самым кровавым диктатором в Истории.

Сталин. …политической проституткой.

Черчилль. Погоди… “проституткой” ты называл Троцкого… Или не ты?

Сталин. Да какая теперь разница?!

Черчилль. Значит, забыли старое?

Сталин. Кто старое помянет…

Черчилль. А этого писаку… я бы…я бы…

Сталин. Этого щелкопера…

Черчилль. На Фолклендские острова куда-нибудь…

Сталин. Ага… на Колыму его!

Черчилль. И пусть он там себе рыбку ловит в мутной воде.

Сталин. Золотишко пусть он лучше моет – хоть какая-то польза…

Голос сверху. Я все слышу…

Оба, как по команде, задирают головы кверху.

Черчилль. (шепотом) Не пойму никак – где у них тут динамики…

Голос сверху. Ребята, хватит грызть кулису. Возвращаемся на грешную землю...

Оба замирают на месте, переглядываются.

Голос сверху. Это метафора.

Сталин. Метафора?

Голос сверху. Фигура речи.

Черчилль. Сэр! может быть, хватит из нас клоунов делать? Мы знаем, что такое метафора!

Голос сверху. Клоунов... кстати, это идея... 

Черчилль. (Сталину, тревожно) Что это значит?

Сталин. Ты у меня спрашиваешь?

Раздается звук гонга.

Голос сверху.  Ну, все, ребята! Спокойной ночи! Откровенно говоря, мне будет вас не хватать...

Голос за сценой. Отбой!

Гаснет большой свет (подсветка остается). Легкая возня – наши герои укладываются на ночь.

Черчилль. Кровати здесь немного жестковатые, но кормят неплохо. Ничего не могу сказать. Помню в лагере, в Претории, мы долго не получали нормального провианта и недели две питались одной манной кашей. Манная каша на завтрак, манная каша на обед, манная каша...

Сталин. (зевая) ...на-ры...

Черчилль. Что?

Сталин. (про себя) Ну, и кто из нас после этого бабуин?

Черчилль. Что?

Сталин. (громко) Я говорю - то, на чем мы спим, дорогой, называется…

С тяжелым  скрипом приоткрывается “кормушка”, на пол падает яркий прямоугольник света. Показывается  лицо надзирателя.

Надзиратель: А ну! Разговорчики у меня в камере!

Спустя несколько долгих секунд “кормушка”  захлопывается. Медленные шаги затихают где-то в конце бесконечного, как смерть, коридора.

Сталин. (полушепотом) …называется: на-ры. Аристократия, прости господи, недорезанная… (зевает) Спать давай…

Сцена погружается во мрак.



 
               
Сцена 3


Автор просит прощения у читателя за ремарку, которой открывается первая сцена: увы! - НЕ Москва и НЕ Кремль...  Некое место, напоминающее кабинет Сталина в Кремле. Действующие лица - те же, за исключением Кагановича. Разница с 1-ой сценой состоит в том, что у обоих теперь клоунские носы на резинке, а поверх обуви – розовые домашние “зайцы”-тапочки.

Черчилль. Вы сегодня замечательно выглядите, друг мой.

Сталин. То же самое могу сказать и о Вас. Давно не видал Вас таким… нарядным.

Черчилль.  Откровенность за откровенность, Джозеф. Вы же понимаете…  я проделал весь этот умопомрачительный путь не для того, чтобы осыпать Вас комплиментами. Я приглашаю Вас к доверительному и серьезному обсуждению жизненно важных проблем. Проблем, решить которые при взаимной антипатии было бы непросто…
 
Сталин. Я готов обсуждать любые вопросы. К тому же, скажу Вам откровенно, Уинстон, всегда чувствовал в Вас родственную душу. Думаю, мы с Вами договоримся. Хотя... нет лучшей основы для совместной работы, чем здоровое недоверие.

Черчилль.  Абсолютно в этом убежден. (достает из коробки сигару, не торопясь делает в ней отверстие острой деревянной палочкой, долго продувает ее с противоположного конца, стремясь удостовериться в том, что тяга есть, после чего закуривает от канделябра)

Сталин. Итак, с чего начнем?

Черчилль. Начнем со Средиземноморья. Вы, я думаю, понимаете насколько для Британии важно оставаться средиземноморской державой? В этой связи, я хотел бы обсудить с Вами будущее балканских государств.  И прежде всего - Греции.

Сталин. Южный фланг – слабое звено немецкой обороны, это правда.

Черчилль. Итак, Греция. Скажем, 90% влияния - наши, 10% - ваши. Взамен вы получаете Румынию по аналогичной схеме: 10 наших против ваших 90 процентов.

Сталин. (медленно) Согласен. (после непродолжительного молчания) А если - вдруг - мы выскажем свою заинтересованность в Болгарии? Что вы, в свою очередь, попросите у нас взамен?

Черчилль. Югославию... Тем более, что это средиземноморское государство.

Сталин. Всю Югославию?! Уинстон, побойтесь бога! К тому же, нас побережье вообще мало интересует. Нам бы хотелось иметь больше влияния в центральных районах. Одну минуту... сейчас... угу... угу... (пока он пишет что-то в блокнот, Черчилль напевает "Мальбрук в поход собрался"). Вот, как-то так... (протягивает Черчиллю вырванный из блокнота лист бумаги)

Черчилль. (вслух) “Греция: 10 на 90, Румыния: 90 на 10, Болгария и Венгрия - 25 на 75 в пользу СССР,  Югославия – 50 на 50... ” Я никогда не был силен в арифметике, но мне почему-то кажется,  друг мой, что это...  форменный грабеж...

Сталин. Тогда давайте так: пусть будет 90 на 10 для Болгарии, 35 на 65 для Югославии (наш Белград), а о Венгрии договоримся дополнительно...

Черчилль. Мы готовы согласиться с вашим предложением по Венгрии и Югославии, но хотели бы иметь больше влияния в Болгарии взамен на наши уступки.

Сталин. Если для Венгрии соотношение будет 75 на 25, то пусть останется такое же соотношение и для Болгарии. Кроме того, мы даже готовы отказаться от военных баз в Финляндии. Но тогда для Югославии должно быть 60 на 40 в нашу пользу. Это предел, дальше которого мы не пойдем.

Черчилль. Я предлагаю вернуться к соотношению 90 на 10 в Болгарии взамен на соотношение 75 на 25 в Югославии в нашу пользу и... и забирайте себе Албанию, пока я не передумал!

Сталин. Это уже получается минус Черногория. На это мы пойти не можем ни при каких обстоятельствах. Да и на кой черт нам ваша Албания? (закуривает. Продолжает после некоторой паузы) Значит так: 80 на 20 -  Венгрия- Болгария, 75 на 25 -  Чехословакия.  Австрию – пополам, а по Югославии учредим специальную комиссию.

Черчилль. Насчет Австрии я вообще не уверен, поскольку у нас есть все шансы оказаться там первыми. И уж, тем более, странными представляются мне ваши планы на Венгрию. Если мне не изменяет память, в девятнадцатом они получили изрядную прививку от коммунистической...  мнм... идеи. Или у Вас есть за пазухой еще один Бела Кун? (смеется)

Сталин. Уинстон, дорогой, кладбища  переполнены незаменимыми людьми! И венгры в этом смысле не исключение. Что же касается идей, то если идея стоит на пути к достижению наших целей... что ж, тем хуже для идеи. Поскольку идей у нас всегда навалом, а цель только одна...

Черчилль. Что ж, похвально, мой друг... Похвально. По крайней мере, Ваша откровенность делает Вам честь... (с внезапным энтузиазмом) А давайте пари?

Сталин. Пари? Какое пари?

Черчилль. Ну, скажем, на падающий пепел: у кого пепел упадет первым, тот и проиграл. А проигравший лишается притязаний и на Австрию, и на Венгрию…

Сталин. Знаю я вашего брата капиталиста – у вас же в каждой сигаре по цыганской игле…

Черчилль.  (смеется) Ну что с вами будешь делать... Тогда давайте так: Австрию - никому, Венгрия - 80 на 20, Болгария - 90 на 10, Югославию – пополам, Чехословакия с Польшей – 20 на 80 в пользу Запада, а в Кёнигсберге учредите потом какую-нибудь ПСР…

Сталин.  Что... простите?

Черчилль.  ПСР. Прусскую Советскую Республику. (смеется, довольный) Вам же нужен незамерзающий порт на Балтике?

Сталин.  Пруссия нужна, а прусаки... благодарю покорно!  Нам своих  - вон - ганцев некуда девать, черт бы их побрал…

Черчилль.  А мы ими Дрезден с Везелем обратно заселим. Думаю, никто бы не возражал, если бы мы немного укоротили “Великую Германию” в размерах.

Сталин.  Да. Чтобы она стала чуть-чуть менее “Великой”.

Смеются.

Черчилль.  И – была, не была – забирайте себе Албанию!

Сталин. (весело) Уинстон, при всем уважении: засуньте себе свою Албанию... сами знаете куда. А вот тему Триеста и Дарданелл я бы с удовольствием обсудил... Если Вы, конечно, не возражаете...

Черчилль. Триест…  С этим сложнее…  Ах, Джозеф! видели бы Вы, как меня встречали итальянцы! Феерия! Флаги, духовые оркестры, красивые женщины… море цветов… Меня приветствовали как освободителя! Скажу Вам как на духу: энтузиазм населения – вот лучший афродизиак!

Сталин. Ну да, а до Вас они с не меньшим энтузиазмом приветствовали Муссолини... Бросьте, Уинстон. Какие могут быть сантименты в политике? Раз мы здесь, значит, мы уже продали душу дьяволу и назад дороги нет.

Черчилль.  Ну, хорошо, хорошо. Давайте отложим Триест до следующей встречи. (встает, вместе с ним подымается Сталин) Вообще же,  я должен сказать, что чрезвычайно признателен Вам и всем, кто был ответственен за заботу, проявленную обо мне и членах моей группы. Будем надеяться, что следующая встреча будет не хуже.

Сталин. (смотрит себе под ноги, сквозь зубы) Очень на это надеюсь…

Черчилль. Что касается Дарданелл, то, насколько я понял, договоренности, достигнутые в Монтрё, вас уже не удовлетворяют... э-э... в должной степени...

Сталин. Ни в какой степени не удовлетворяют. А еще - очень не хотелось бы устраивать новую русско-турецкую войну...

Черчилль. Понимаю, понимаю... Видите ли, друг мой, какое дело...  Двадцать лет назад я уже терял пост министра из-за вопроса о проливах, и мне бы не хотелось...

Сталин. (улыбаясь) Тогда Чехии и Польши не видать вам, как своих у...

Черчилль. (спешно) У...веряю Вас -  сделаю все, что в моих силах. И...  ради бога - простите меня за Мурманск...  если сможете.

Сталин. Бог простит… (пожимают друг другу руки) Кстати, наш тройственный союз некоторые остроумцы уже именуют “Святой Троицей”.

Черчилль. Если так, то Дух Святой – это я. Я летаю повсюду…

Долго смеются, долго успокаиваются. Черчилль утирает слезы.





Сцена 4


Интерьер из 2-ой сцены. Действующие лица те же. Оба  стоят в дверях на выходе из камеры-гримерки. Некоторое время молча рассматривают друг друга. Наконец,  Сталин срывает с себя свой клоунский нос и с отвращением  забрасывает его в угол. Черчилль, немного подумав, сует свой в карман. Еще какое-то время оба внимательно разглядывают новую “обувку”.

Сталин. Гадость какая…

Черчилль. Исключительное что-то.

Сталин. (стягивает своих “зайцев”, надетых прямо поверх сапог) Завтра он нас оденет в подгузники… (пинает “зайцев” в тот же угол)

Черчилль. Запросто! (садится, снимает “зайцев” и аккуратно ставит их рядом на пол) И вставит мне соску в рот заместо сигары. Помяни мое слово.

Сталин. (ворчит что-то нехорошее по-грузински) Лаврентия на него нету… (расстегивая френч, подходит к цинковому ведру в дальнем углу камеры, мочится)
 
Черчилль. (снимая френч) И ведь, ты посмотри, что вытворяет, мерзавец... Два старых клоуна сидят, понимаешь, и делят между собой Европу, словно это рождественский пирог. А я, между прочим - как-никак! - лауреат Нобелевской премии…

Сталин. (заглушая звук струи, вполоборота) Генералиссимус!

Черчилль. …по литературе!

Сталин. Лучший друг физкультурников!

Черчилль. Потомок герцога Мальборо!

Сталин. Отец народного счастья!

Черчилль. (делает над собой форменное усилие, тщетно пытаясь успокоиться) Ладно - держат нас за решеткой, словно каких-то уголовников... Это я еще могу понять. Но – черт бы вас всех побрал! - к чему устраивать этот цирк?!

Сталин. (поворачивается лицом к сцене, оправляется. Внезапно изменившимся голосом) Я ведь... ты знаешь… стихи...  писал в юности.

Черчилль. А я кропал заметки в «Дейли Телеграф»… Ну и что? Адольф тоже, вон – картины писал. Рембрандт недоделанный...

Сталин. Господи! Зачем я изменил тебе с политикой! (падает на колени, крестится, начинает молиться)

Черчилль. Ну, ну… не будем так раскисать, дружище. Все, ведь, не так плохо, в сущности, если подумать…

Их взгляды пересекаются.

Черчилль. (отводя взгляд) Хотя… (Проходит к своему столику, садится, начинает снимать грим)

Сталин. (неуверенно читает какую-то молитву, затем, вдруг прервавшись, подымает тяжелый взгляд на Черчилля) Лично я бы предпочел котлы с кипящей смолой! Как брату тебе скажу...

Черчилль. Джозеф, будь ты моим братом, я бы тоже предпочел... котлы.

Сталин медленно подымается на ноги, медленно направляется в его сторону.

Черчилль. (стараясь говорить спокойно) Just a kidding! Просто - шутка...

Сталин. (останавливается рядом с Черчиллем, обводит зал невидящим взглядом) Я позабыл все молитвы. Я ни во что не верю. Я никому не верю. Я сам себе не верю.

Черчилль. Джо...

Сталин. Я пропащий человек...

Черчилль. Прости?

Сталин. Мне отсюда не выкарабкаться...

Черчилль. (осторожно) Нам...

Сталин. (глядя на него пустыми глазами) Что?

Черчилль. Нам...  отсюда не выкарабкаться...

Сталин. (механически) Нам. (на негнущихся ногах проходит к своему месту, без сил опускается на стул) Нам-нам-нам... Ниф-Ниф, Наф-Наф и Нам-Нам...

Черчилль с беспокойством  оглядывается на него.

Сталин. (перед зеркалом, глядя прямо перед собой тем же невидящим взглядом) На полу была небольшая лужица крови – еще не успели убрать. Татька лежала на кровати... А на груди... вот тут... у нее... красное пятно. И лицо... стало как у статуи, как из гипса, да? Очень красивое лицо... Кругом бабы орут, стоны, Артемка маленький весь дрожит... Клим мне говорит: «Коба, пойдем, не смотри туда». А меня как приморозило к полу. И только одна мысль в голове: что она из гипса и...  рассыплется сейчас на куски... Насилу только отвернулся. (спустя некоторое время, как бы приходя в себя, ,виноватым голосом) Кстати, просто интересно - какое сегодня число?

Черчилль. Число? Знать бы какой сейчас год...

Раздается звук гонга.

Черчилль. Ну, вот и день прошел...

Голос за сценой. Отбой!

Гаснет свет, остается подсветка.
 
Сталин. (снимает френч, укладывается на нары) Ну что там на Земле сейчас – зима, оттепель?

Черчилль. Если ты про Москву, то можешь не беспокоиться: вечные заморозки...

Раздается щелчок волчка. Луч света проникает в камеру и тут же исчезает.

Надзиратель. (грозно) Вы угомонитесь там у меня сегодня или нет?!

Пауза. Щелчок волчка. Удаляющиеся шаги из второй сцены.

Сталин. (громким шепотом) Дрейк… Дрейк… а это не тот Дрейк, который был пиратом?

Черчилль. Я предпочитаю использовать термин "корсар". Короче говоря,  "джентльмен удачи".

Сталин. Мои предки баранов пасли.

Черчилль. Ого! Да у вас - династия...

Сталин. В горах все просто. Трава - зеленая, снег – белый, небо - голубое...

Черчилль. Кровь - красная...
 
Сталин.  Кровь везде красная.

Черчилль. Это да…

Какое-то время ворочаются, стараясь уснуть.

Черчилль. Я тут на днях споткнулся - виском прямо об угол стола...

Сталин. (зевая) Как нож в масло...

Черчилль. Absolutely! А, между тем, мы потребляем пищу, спим, испражняемся, потеем, наконец... У нас растут ногти, волосы...

Сталин.  Я как-то пытался вскрыть себе вены маникюрными ножницами... Как сквозь вату...

Черчилль. Черт возьми! Да как такое возможно?! 

Сталин.  Я бы поставил вопрос иначе: кто мы такие? Будь мы призраками, мы прошли бы сквозь эти стены; будь мы людьми из плоти и крови – мы бы смогли об эти же стены, по крайней мере, лоб себе расшибить. Ни того, ни другого мы сделать не можем. Возникает законный вопрос: кто мы такие?

Черчилль. (осторожно) Ну и... кто же мы такие?

Сталин. (с иронией) Мои предки баранов пасли. В итонах-шмитонах всяких там не обучались... Может быть, Вы нам объясните, мистер “почетный доктор права”?

Черчилль. (почти что кричит) Но должна же тут быть хоть какая-то логика?!

Сталин.  Ад – это и есть отсутствие логики.

Щелчок волчка.

Надзиратель. (сонным голосом) Переселю к Чикатило... обоих... к такой-то матери...

Пауза - щелчок - удаляющиеся шаги надзирателя.

Черчилль. Что еще за Чикатило?!

Сталин.  Понятия не имею. (зевая) Но вряд ли он похож на Мать Терезу... Короче, не знаю как ты, а я бы поспал... да-а-а... чем-то он нас завтра удивит?..

Черчилль. Кто?

Сталин.  Да наш Мольер...

Черчилль. (тяжело вздыхая) Лучше этого не знать...

Сцена погружается во мрак.





Сцена 5


Загадочное место из 1-ой и 3-ей сцены. Из наиболее драматичных изменений в интерьере – отсутствие портьеры, окно в крупную решетку и бронированные тюремные двери. Сталин в арестантской робе сидит в кресле. Паукер, одетый “под петушка”, вертится вокруг него юлой, заканчивая бритье.

Паукер. (высунув кончик языка) Еще секундос и – порядок… (смачивает полотенце в кипятке, делает компресс)

Паукер. О-пань-ки! Ну вот. Апполон! Мужчина моей мечты!

Лязгает тюремный засов. Вводят Черчилля.

Сталин. (поворачивает голову. Отстраняя Паукера) Потеряйся-ка… (встает навстречу Черчиллю) ***се рыбный день по четвергам… Сколько лет, сколько зим…

Черчилль. (вразвалочку, напевая) Сколько я зарезал, сколько перерезал…

Сталин. Вини-300 грамм, он же - Грязный Вини, он же – Винни-Пух, он же…

Черчилль. Здорово, Рябой!

Сталин. Здоровее видали! Да не вдавались в детали… Ну, иди, я прижму твою жирную задницу к своей израненной груди.

Здороваются. Смеются.

Сталин. (Паукеру). Давай, мамочка, порежь нам колбаски.

Звонит телефон. Паукер бежит к письменному столу, берет трубку.

Паукер. Але. Привет, красавчик. Не, попозже давай… Да Рыжий тут нарисовался… Бля буду! Ха-ха-ха… Не, без понятия… Ага, ага…

Паукер. (кладет трубку) Лаврик звонил. Обещал дуста еще подогнать.

Сталин. (предлагает Черчиллю пачку “Герцеговины Флор”) Не ваше буржуйское фуфло…

Черчилль достает откуда-то из-за пазухи окурок с полсигары, внушительно демонстрирует его Сталину. Сталин делает движение бровями, мол, “дело хозяйское”.

Сталин. (закуривая) Мингрел – правильный пацан, но общака я бы ему не доверил. Все спустит на баб.

Паукер. Точняк. Щас с телками где-то в бане. Говорит: “Я – петух, а Москва – мой курятник!”

Черчилль. (лихо зажигает спичку о подошву ботинка, закуривает) Карлуша, а я думал, грешным делом, что петух – это ты…

Все смеются. Паукер – громче всех.

Сталин. (Черчиллю) Ну, как добрался-то?

Черчилль. Как-как? В конверте долетел!

(смеются)

Сталин. (Паукеру) Слышь, ты, жопа с ручкой, хорош зубы сушить – тащи хавчик там, все дела... Мухой давай! (смотрит на Черчилля) У нас тут с Вини серьезные терки намечаются…
               
Паукер. Эйн, цвей, дрей… (приносит железный поднос. На подносе:  порезанное ломтями сало, колбаса, хлеб, пучки зеленого лука, две алюминиевые кружки и полуторалитровая бутыль бесцветной мутной жидкости. Ставит поднос на столик и замирает в позе официанта, готового принять заказ)

Черчилль выразительно смотрит сначала на поднос, затем на Сталина.

Сталин. Не бздюмо, Виндос! Все правильно в этом правильнейшем из миров. Ты – могила, я - могила, а Карлушу,  чтобы не спалил нас потом... пустим на фарш!

Все смеются, Паукер – громче всех. Сталин разливает, передает кружку Черчиллю.

Черчилль. Ну, давай, старик, за тебя!

Сталин. Дай бог не последняя!

Черчилль. (морщится) Не “Поль Роже”, конечно. Но - с пивком потянет… (напевает "Мальбрук в поход собрался", дирижируя в воздухе пучком лука) 

Сталин. (закусывает) Насчет пивка не знаю…  (Паукеру) А от коньячка бы не отказался…

Паукер срывается с места и буквально через несколько секунд появляется с другим подносом, на котором стоит бутылка “Двина” с порезанным на дольки лимоном.

Черчилль. (крутит бутылку в руке, рассматривая этикетку) Лихо! 50 оборотов?

Сталин. На черный день заныкал пузырек. Да ну и хрен с ним. Гуляй, рванина! (берет бутылку у Черчилля, разливает по кружкам)

Выпивают.

Сталин. Ух, ядреный-ты-зараза…

Черчилль. (закусывает лимоном, морщится) Коба, короче, хорош бадяжить, я тебя слушаю внимательно.

Сталин. (смотрит на Паукера) Слейся… с пейзажем… (Паукер убегает куда-то в угол, прячется под стол)

Сталин. (Черчиллю) Короче, Вини, тема такая... Берлинские оборзели вконец. У Адольфа крышу рвет неподетски. Мало того, что кинул меня, как бобика, так теперь, слышь, вообще все хочет захапать под себя, животное... Пришла параша – он подснежный вроде как… Сам порвал бы козла, без балды. Да боюсь, одному не потянуть мне…

Черчилль. Пора, пора козлине этому рога обломать. Он мне давно уже на пятки наступает, звереныш. Но человечков нужных пока нет…  Разобраться с ним по полной... Короче говоря, не в этом сезоне...

Сталин. Вини, порожняк только не надо мне тут гнать. Мне твоих бойцов бы сейчас с полсотни... И Хромого нужно в долю тоже брать – ты, вроде как, в корешах у него, ***-мое…

Черчилль. Не хипешись, генацвале. Все будет на мази. Я с тобой. Факт? Факт! Да, пока только баблом могу подогреть… Но – конкретно, по-взрослому. Быков своих приоденешь, на хорошие тачки посадишь, волыны фартовые там, сечешь? Хромого я беру на себя.

Сталин. Ну, ты пассажир в натуре… Меня Лысый еще в семнадцатом предупреждал насчет тебя… Значит, по твоим раскладам, я тут один все это дерьмо разгребать остаюсь? А ты с Хромым потом подкатишь на все готовенькое? – Здравствуй, жопа, Новый Год!

Черчилль. Коба, давай не будем…  белочку пороть. Сам же мне втирал типа: (передразнивая) «месть – это блюдо, которое подают холодным»...  Лысого он вспомнил… Ты бы еще охранку вспомнил.

Сталин. Ну, ясен перец! Куда мне до тебя! Ты ж у нас белая кость, вертишь по-крупному… А Рябой – так ему, гоп-стоп на бану, мелкая сошка! Грязь под ногтями…

Черчилль. (в сторону) По тяжелой по ходу... (Сталину) За базаром, следите, юноша! Дешевого фраера нашел что ли – меня учить… (после паузы, примирительным тоном) Сказал – не в этом сезоне… Даже если я сейчас спущу на него всех собак – он просто порежет их в мелкую капусту и вот тогда точно будет нам всем... в бульвар фасадом – и кирдык. А ты парень у нас крепкий, до весны продержишься, край – до лета… И к лету уже, поднакопив силенок, устроим ему втроем такое пресс-папье… (хлопает Сталина по плечу) Не грустите, тетенька!

Сталин. (отворачивается, изображая недовольство) Да пошел ты!

Черчилль. (весело) Коба! Коба, личико попроще сделай… Разберем этого папуаса на запчасти и скажем, что так и было…(резко вдруг изменившись в лице, не имея в виду Сталина) Сrappy bastard! (наливает себе)

Сталин.  (оборачивается) А помнишь, в Архангельске, в восемнадцатом…               

Черчилль. (смеется) Ну, вспылил, погорячился. Был неправ…

Сталин. (улыбается, наливает себе)  Адольф как раз в это время тогда чуть зрения не лишился.   

Черчилль. (сквозь смех) Насчет зрения не знаю – мозгов он лишился точно, маскотня драная…

Сталин.  (весело, зачином) Лучше дочь проститутка…

(вместе) … чем сын - ефрейтор!

Чокаются. Закусывают. Смеются.

Долго смеются, долго успокаиваются.





Сцена 6


Камера-гримерка из 2-ой и 4-ой сцены.


Черчилль. Ну, знаете ли! Это уже ни в какие ворота…

Сталин. Учитывая еще, что мы говорим цитатами из советских кинокомедий…

Черчилль. Really?

Сталин. Угу… Naturlich.

Черчилль. Меня! человека тысячелетия по версии “Уикли Стандард”!.. Выставить этаким уркаганом…

Сталин. Паукеру меньше повезло.

Черчилль. Мне что же, благодарственное письмо ему написать?

Сталин. (шепотом, указывая взглядом на потолок) Нарываться не советую… Кстати, он пропал куда-то...

Черчилль. Скучаешь по нему?

Сталин. Все ж, какая-то живая... душа... (умолкает, встретив яростный взгляд Черчилля)

Черчилль. (устало опускается на стул, начинает снимать грим) ...ад я представлял себе иначе…

Сталин. (садится на свое место) Ты ж собирался встречаться с Творцом...

Черчилль. Парень оказался явно не готов к нашей встрече... «C'est la vie», как говорят союзники-французы...

Сталин. C'est la mort…

Черчилль. C'est la merde! Друг мой, мы должны с этим что-то делать!

Сталин. Например?

Черчилль. Например? Например - устроим голодовку...  Давай хоть что-нибудь сделаем! И пока кто-нибудь не объяснит нам вразумительно и членораздельно по каким правилам здесь играют...

Сталин. Извини, друг, тут я тебе не помощник. Просто, не хочу однажды утром проснуться живородящей жабой или совком для камина.

Черчилль. Постой, постой... Он что-то говорил насчет того, что ему, мол, “будет нас не хватать”... Что-то в этом роде...

Сталин. Ну, взял человек творческий отпуск...

Черчилль. А у меня, ты знаешь, какие-то нехорошие предчувствия по этому поводу...

Сталин. Странно слышать это от трупа...

Некоторое время занимаются гримом.

Черчилль. (пристально вглядываясь в свое отражение) Мой покойный отец, царствие ему небесное... (при этих словах Сталин вздрагивает и оборачивается) Мог бы стать великим человеком. Да... Огромные куски из его парламентских выступлений я до сих пор помню наизусть. Но... в общем... мозг не справился с сифилисом, и... бедняга скончался в полном умственном расстройстве... А матушку мою, известную красавицу, светские сплетни да мимолетные романы на стороне интересовали куда больше, чем собственные дети... Поэтому няня, воспитавшая меня, всегда была самым близким и дорогим мне человеком. Друзей в детстве у меня тоже не было, так что – она была еще и единственным в этом... том.. мире человеком, с которым я мог поделиться самым сокровенным. Я был к ней так сильно привязан, что не мог заснуть, если, вдруг, кто-то другой укладывал меня на ночь. Но, когда нужда в ее услугах отпала, ее просто... просто выставили за дверь...  А через пару лет я узнал, что она умерла в страшной нищете. Между прочим, ее фотографию я всю жизнь носил с собой в нагрудном кармане. Надеюсь, там, где она сейчас, ей хорошо и она иногда вспоминает обо мне и... даже, может быть, она...  молится обо мне. Мне бы этого хотелось...

Минутная пауза.

Черчилль. Ну, а у тебя, биджо?

Сталин. (хрипло) Что?

Черчилль. Есть кто-то, кто молится за тебя?

Сталин. (растерянно, неожиданно с сильным акцентом)  Мама... наверное... Кэкэ...

Раздается звук гонга.

Черчилль. Нет, ну до чего мерзкий звук, а?..

Голос за сценой. Отбой!

Гаснет большой свет.

Черчилль. (укладываясь) Ну и денек!

Сталин. То, что мы называем одним днем, кто знает - сколько это длится? Может, месяц, может, тысячелетие... А может, только три секунды...

Черчилль. Кстати, Эйнштейн.... давно хотел тебя спросить… Вот, ты попал сюда на двенадцать лет раньше меня. Чем ты занимался все это время?

Сталин. (зевая) То же самое я спрашивал у Адольфа…

Черчилль. И что он сказал?

Сталин. Что-что? Послал, естественно, меня... куда подальше... Мне.. вообще... кажется... (задыхаясь) О... Гос... по... ди...

Черчилль.  (приподнимаясь) Джо?

Вскакивает, подбегает к Сталину, трясет его за плечи.

Черчилль. Oh, My God! Джозеф! Ты слышишь меня? Черт! (бросается к дверям с кулаками, стучит)  Help! He dies! He dies! Help us! He dies! Кто-нибудь! О, дьявол!

Бросается назад к Сталину, приподнимает его за плечи.

Черчилль. Джо, ты слышишь меня? Ты слышишь меня? Ты бросишь меня тут одного? Ты вообще не можешь умереть. Это... nonsense... Да что же это такое?! What the… (хватается за горло, задыхаясь) My… Lor-r-r-r-r-rd… (хрипит, падает на пол)

Минутная тишина, звучит торжественная музыка (что-то из Баха).

Сцена погружается во мрак.





Сцена 7


Роддом. Слева - окошко регистратуры, справа – дверь с табличкой “ГЛАВВРАЧ”, между ними – широкие двери лифта. На стенах зайчата, рыбки, бабочки и прочая мультипликация. Шутливые объявления типа: “К присутствию при родах допускаются только отцы, присутствовавшие при зачатии” и “При рождении двойни третьего выдаем бесплатно!”. Из репродуктора струится тихий голос Горбачева. То и дело слышится: “перестройка”, “ускорение”, “гласность”, “социализм с человеческим лицом”. Две нянечки (одна – пожилая, вторая – совсем молоденькая) останавливаются с двумя тележками возле лифта. Пожилая нажимает кнопку вызова.


1-ая нянечка. Отвезем этих - я в буфет спущусь. Петровна сарделек обещала опять сегодня оставить. Так что, готовь мне без сдачи.

2-ая нянечка. Конечно, Надежда Сергеевна! Прям, не знаю, чтобы я без Вас делала!

1-ая нянечка. Да брось ты, деточка! Смотри, лучше, какие красавцы...

2-ая нянечка. (склоняется над детьми. Весело) Сама бы не присутствовала при родах – ни за что бы не поверила!

1-ая нянечка. Да господь с тобой, Тинусь! Я за тридцать пять лет такого насмотрелась – ни в одном кино не увидишь.

2-ая нянечка. Рыжий здоровяк какой! Глазенками так и зыркает! Ха-ха! А этот тихий, черненький... (присмотревшись повнимательней) На цыгана похож!

1-ая нянечка. (склоняется над тележкой. После паузы) На осетина он похож. Я в семьдесят третьем в отпуск ездила, к подруге, на Кавказ. Она в Орджоникидзе работала там в роддоме... Чистый осетин. Точно тебе говорю. Но, это они, джигиты, попервоначалу только тихие. А чуть подрастут – такие, знаешь, разбойники...

2-ая нянечка. Эй вы, близнецы-голубцы! Привет! (машет ручкой) Чудно как-то!

1-ая нянечка. Это, деточка, такое специальное явление в медицине... Что ж это с лифтом-то опять? Название у него... дай бог памяти... То ли телепатия, то ли телефония... Надо у Онищенки спросить. А вот он!

Появляется главврач.

1-ая нянечка.  Богдан Степанович!

Главврач. Да?

1-ая нянечка.  Богдан Степанович, запамятовала я – как это по-научному... Вы мне еще давеча рассказывали... Когда детки на родителей не похожи...

Главврач.  Телегония?

1-ая нянечка.  Вот, прости господи, память-то! Телегония! 

Главврач. (указывая на детей) Нечаева?

1-ая нянечка. (кивает) Её... Двойня!

Главврач.  Да, действительно, случай интересный... Только это все пока... теория... Поэтому, термин, строго говоря, не совсем научный. Вы уж, Надежда Сергеевна особо на меня в этом вопросе не ссылайтесь, я Вас очень прошу...

1-ая нянечка.  Понимаю. Что ж я? Я поняла...

2-ая нянечка. Богдан Степанович, а Вы сами в это верите?

Главврач.  Тина, голубушка, наука не является предметом веры. Так что, не путайте, пожалуйста, науку с религией! (наклонившись над одним из новорожденных, пристально его рассматривает) А случаи такие регистрируются. Вот, недавно в Швеции был зафиксирован похожий случай. Мамаша - блондинка в седьмом колене, отец вообще - альбинос. Первые роды, без осложнений, все просто замечательно:  ребеночек  здоровый, улыбчивый, три восемьсот, видимых патологий не наблюдается... Вы спросите: что в этом удивительного?  И почему молодая мать упаковками, понимаешь, пьет успокоительное, а папаша-альбинос близок к нервному срыву?

2-ая нянечка. (испуганно) Почему?

Главврач. Почему... Потому что новорожденный как две капли воды похож на Патриса Лумумбу! Вот почему. В общем, начинаются у них проверки-перепроверки... Подменили, там, понимаешь, не подменили... Мать, как я уже сказал, в истерике, отец (и его можно понять) требует генетической экспертизы... И что же вы думаете? ДНК-анализ подтверждает отцовство! А затем и повторная, и все последующие экспертизы различных лабораторий – не только шведских, но и немецких, датских, американских. Ученые разводят руками... Газетчики сходят с ума...

2-ая нянечка. (не сдержавшись) Обалдеть!

Главврач. (довольный произведенным эффектом, продолжает) Да. Можно и  так сказать... В конце концов, мамаша признается, что, несколько лет тому назад, будучи еще студенткой, имела непродолжительную интрижку с африканским студентом. Но, естественно, предохранялась – ни о какой беременности и речи быть не могло...

2-ая нянечка. (испуганно смотрит на старшую свою товарку. Та выразительно кивает) Господи! И что же... с ребеночком-то?

Главврач. С ребеночком? Да ничего. Живут они в своем Гётеборге, примерная шведская семья. Правда, история, как я уже сказал, попала в прессу, получила резонанс... Так что, они, там, конечно, местная достопримечательность. А это не всегда бывает удобно - когда тебя каждая собака, понимаешь... знает в лицо. С другой стороны – соседям ничего объяснять не надо. В общем, во всем есть свои плюсы.

2-ая нянечка. Чудеса!

Главврач. (подходит к двери своего кабинета, берется за ручку. Про себя, как бы глядя сквозь стену) Такие вот, понимаешь, пироги с котятами...

Исчезает за дверью.

1-ая нянечка. (пытает кнопку лифта) Не хотит, зараза! Лифтера надо вызывать...

2-ая нянечка. (склонившись над тележкой, весело) Ого! Тихий-тихий, а хватательный рефлекс работает! Такая кроха – кто бы мог подумать... Кстати, а отец-то в курсе?

1-ая нянечка. (не отрываясь от кнопки) Какой отец?

2-ая нянечка. Ну, их отец.

1-ая нянечка. (оставив, наконец, кнопку в покое) В командировке отец. Нашел, тоже, время, прости господи! Ну, будет, значит, ему сюрприз...

2-ая нянечка. Да все обойдется, Надежда Сергеевна! Онищенко ему про шведов этих расскажет... Все образуется (вновь склонившись) Да? Ласказет дядя доктол и папка всё-всё слазу поймет...

1-ая нянечка. (вернувшись к кнопке, недовольно) У нас тут, Тинусь, не Швеция... Вишь ты, дьявол...

Внезапно, широкие двери лифта мягко распахиваются, обнажая внутренний полумрак.

1-ая нянечка. Ну, слава тебе, Господи!

Завозят вовнутрь тележки с детьми.

2-ая нянечка. А не застрянем? У меня сосед в прошлую субботу...

Ее голос тонет во все нарастающей музыке (что-то жизнеутверждающее и финальное, навроде “El Bimbo”  Поля Мориа). Одновременно постепенно гаснет наружное освещение и, постепенно же, зажигается внутреннее освещение лифта, который вдруг оказывается бесконечным, освещенным боковым светом, коридором. И по нему, тихо беседуя, идут куда-то в самый конец перспективы  две женщины с тележками-кроватками для новорожденных, в которых мирно набираются сил для новой своей жизни парочка таких непохожих друг на друга близнецов.

Спустя какое-то время, одновременно с затихающей мелодией, медленно закрываются двери лифта, и сцена окончательно погружается во мрак.



Занавес



.