Чужое тело

                Чужое тело.

 Начало осени всегда завораживало и очаровывало Ершова своей грустной, прощальной красотой. Завораживало своим последним буйством красок. Завораживало, но не сегодня. Мелкий, моросящий с утра дождь, сорванная ветром листва, сделали асфальтовое покрытие дороги скользким и ненадежным. Он уже почти выбрался на нужную ему трассу идущую из этого города с запутанной системой улиц. На окраине, невдалеке от заправочной станции, он увидел небольшую группу девиц, призывно размахивающих руками.
«Плечевые» - подумал он. «Нашли легкий кусок хлеба в этой жизни. «Передком» свое благосостояние поднимают». И в сердцах плюнув на них, прибавил газу. Мощный дизель, обдав «плечевых» гарью, в считанные секунды разогнал его фуру до «сотни». Он закурил и посмотрел в правое зеркало заднего вида. Обиженные его невниманием девицы, кривляясь, непристойно махали вслед удаляющейся машине, руками.
«Вот, сучки!» - подумал он, и через секунду забыл о них, сосредоточив свое внимание на дороге. Шоссе было почти пустынно. По встречной полосе приближался старенький «жигуленок», справа, вдалеке на обочине застыла одинокая фигурка женщины, с поднятой вверх рукой. Мелькнула мысль: - «Может остановиться, подвезти ее?» Но вдруг неожиданно, каким то боковым зрением, он заметил, как у встречного «жигуленка» на ходу складывается левое переднее колесо. И как тот, пройдя несколько секунд за счет инерции по прямой, накренившись, цепляя передней балкой об асфальт, разворачивается в его сторону. Вдавив до упора в пол педаль тормоза, Ершов всем телом почувствовал начала заноса. Руки инстинктивно повернули рулевое колесо в сторону противоположную  заносу, но было поздно. Тяжелый прицеп, скользя по покрытому мокрой листвой асфальту, занесло. Тягач, увлекаемый двадцатипятитонным прицепом,  развернуло и накренило. Ухватившись за руль, он увидел, как прицеп бортом ударил и далеко отбросил женщину, стоящую на обочине. Тягач медленно, словно нехотя опрокинулся на правый борт. Ершов не выдержав, отпустил руки и плашмя ударился виском о висевший в кабине огнетушитель. Боли он не почувствовал.

 Свежие потоки воздуха, такие же, как и от вентилятора в жаркой комнате, приятно холодили лицо. Он открыл глаза. Увидел далеко внизу опрокинутый тягач, перегородивший дорогу фургон, лежащую на обочине женщину. Со стороны города, мигая проблесковыми маяками, словно соревнуясь друг с другом, мчались машины скорой помощи и ГАИ.
«Гляди ко!» - удивился он. «Авария!» И хотел, было подробнее рассмотреть происшествие, но какая то сила удерживала и не давала ему сделать это. Он огляделся по сторонам, поглядел наверх. Молодой мужчина, почти юноша, в странном одеянии, с двумя большими крылами за спиной, тащил его вверх, удерживая за руку.
- Слышь, парень, погоди! Ты куда меня тащишь? Дай то аварию, как следует разглядеть!
- Потом, потом, насмотришься. А сейчас некогда. – Ответил странный.
- Как? Как это некогда? Ты кто такой?
- Я – посланец. Ангел - по-вашему, - и помолчав, добавил: - херувим.
- Чего, чего? – не понял Ершов.
- Что ты братец за ахинею несешь? Какой ангел? Какой херувим? Давай ко отпусти меня!
- И рад бы отпустить тебя Павел Иванович, да не могу. Работа у меня такая. Души ваши в одно место собирать. Так что не взыщи.
- Так выходит, я умер?
- Умер. – как-то обыденно ответил тот.
Павел Иванович затих, замерев от этого известия. В мыслях никак не укладывалось услышанное, но то, что он видел вокруг себя; и эта авария на дороге, и этот полет в пространстве, и этот юноша с крыльями – ангел, уносящий его в неизвестность – все, все это подтверждало слова последнего. От осознания произошедшего, у него закружилась голова, и он на какое то время потерял сознание.
                Очнулся же он оттого, что почувствовал, как резко прекратился полет. Ершов, открыв глаза, увидел своего херувима, смотрящего куда то в даль за его спиной. Он обернулся и, обернувшись, увидел то, от чего все его существо пришло в трепет. Необыкновенное, нежное шестикрылое существо летело в пространстве. Длинные светлые распущенные волосы переплетались с тончайшей просвечивающейся одеждой. Казалось от существа идут невидимые волны заставляющие содрогаться сердце и душу.
- Кто это? – на одном дыхании вымолвил Ершов.
- Серафим… - ангел назвал имя, но Павел Иванович его не услышал.
- Се-ра-фим. – восхищенно протянул Ершов, провожая взглядом удаляющего ангела.
Женщина – ангел оглянулась и, взмахнув рукой ангелу Ершова, посмотрела на того долгим зовущим взглядом. Лишь на мгновение замешкавшись, он бросился  вдогонку за чудесным серафимом. Но как не старался ангел, как не махал своими белыми мощными крылами, он не мог догнать чудесное создание – мешал Ершов. Ангел, не прекращая полета, как-то воровато огляделся и, увидев, что за ним никто не наблюдает, отпустил руку Ершова. Освободившись от своего груза, он стремительно стал нагонять чудесного серафима, а Павел Иванович подобно кленовому листу стал опускаться вниз.  Никому не нужный, брошенный своим ангелом он спускался к земле по большой пологой спирали.

 Опустившись достаточно низко, он увидел, что тело мужчины водителя запакованное в плотный полиэтиленовый мешок уже загрузили в наглухо закрытый грузовой фургон, попасть в который у него не было никакой возможности. Рядом, на обочине, бригада медиков суетилась у тела женщины. Не понимая, ни сколько не отдавая себе отчета в своих действиях, Павел Иванович вошел в тело женщины.
- Очнулась, пришла в сознание. – как бы издалека услышал он.
- В машину срочно. В реанимацию. – как сквозь вату слышались голоса. Они становились все тише и тише, пока не затихли вовсе. Павел Иванович спал, уютно устроившись в чужом теле.

 Белый потолок палаты, белые стены, белые простыни – первое, что увидел он, очнувшись в палате реанимации. Болело все тело. Казалось, нет ни одного сантиметра, которое не отдавало бы болью на любое, пусть даже небольшое движение. Попробовав повернуться, он глухо застонал. Возникшая, как бы с ниоткуда медсестра, вытирая ему мокрый от пота лоб мягкой салфеткой, сказала: - Что миленькая больно? Больно – это хорошо. Значит, жить будешь. Деток рожать будешь. А боль, она пройдет. Ты терпи, терпи милая.
Павел Иванович недоуменно огляделся. «Почему милая…, какие детки. С кем она разговаривает?»
Медсестра, сделав ему укол, ушла, а он, с трудом ворочая головой, огляделся. В палате никого не было. Так, в полном недоумении он и заснул.
 Утро следующего дня выдалось солнечным. Багряный клен за окном, раскачивая своими ветвями, как бы заглядывал в окно реанимационной палаты. Павел Иванович проснулся с приходом медицинской сестры.
- Ну, как дела больная? – спросила та, меняя бутылочку с физраствором на стойке с капельницей. 
- Какая я вам больная? – произнес возмущенно Ершов, не узнавая своего голоса.
- Ну, если не больная, тогда здоровая. – улыбаясь сказала сестра. Выполнив свою работу она, уходя сказала: - Через пятнадцать минут врачебный обход. Приготовьтесь.
Обозленный болтовней медсестры Павел Иванович отвернулся лицом к стенке. Он хотел, было опять заснуть, и уснул бы, если бы не раздавшиеся голоса в палате. Повернувшись к вошедшим лицом, он увидел с полдесятка врачей стоящих у его кровати.
- Вот коллеги. Перед вами уникальнейший случай. Пострадавшая в автомобильной аварии двадцатидевятилетняя женщина - Огаркина Екатерина Семеновна, реанимационной бригадой скорой помощи доставлена к нам в состоянии клинической смерти. Однако после трехчасовой борьбы за ее жизнь, связанной с остановкой сердца, она уже на вторые сутки пришла в сознание.   На сегодняшний день ее самочувствие не вызывает опасений и мы надеемся завтра – послезавтра перевести ее в палату для выздоравливающих.   
- Как Катенька наши дела? – ласково улыбаясь, обратился он к Павлу Ивановичу.
- Какая я вам к хренам Катенька! Заладили тут - больная, больная! С ума, что ли вы все посходили?
- Позвольте голубушка, позвольте…
- Не позволю! Я вам никакая не Екатерина Семеновна!
- А, кто же вы, с вашего позволения?
- Я – Ершов Павел Иванович! – переходя на крик, высоким не своим голосом, прокричал он.
В палате наступила полная тишина. Было слышно, как царапают ветки клена об оконное стекло.
- Но, позвольте дорогуша, вы же женщина!
- Какая, какая я вам женщина? Я – мужчина!
Кто-то из медиков в палате тихо охнул.
- Да нет милая, нет. – продолжал настаивать старший.
- Вы только поглядите на себя. – произнес он, откидывая с Павла Ивановича простыню.
Откинутая простыня упала к ногам Ершова, и его взгляду предстало пусть и избитое, но красивое молодое женское тело, с высокой грудью и стройными ногами. Он охнул и потерял сознание.

 Когда Павел Иванович пришел в себя за окном уже начали сгущаться осенние ранние сумерки. В полной тишине больничной палаты он размышлял о недавнем разговоре с доктором. Размышлял и не верил происходящему.  Сомнений в том, что он - Ершов Павел Иванович у него не было, но слова медсестры, слова доктора не выходили у него из головы. Да еще это тело, необыкновенно красивое женское тело, которое он увидел под прикрывавшей его простынею. От этих мыслей кружилась голова. Павел Иванович посмотрел на закрытую дверь палаты. Затем, крепко зажмурив глаза, запустил правую руку под простыню. Рука, коснувшись мягкого шелковистого живота, замерла. Нет, это был не его живот. Его, пусть и с жировой прослойкой, но крепкий и твердый, покрытый жесткими черными волосами. А этот – нежный, податливый, безволосый. Его хочется трогать и гладить, его даже хочется поцеловать. Нет, нет – это не его живот! Покончив с изучением живота, Павел Иванович перенес руку на грудь и тут же отдернул ее, едва коснувшись упругой, с торчащим соском, женской груди. Он замер. Сердце в груди колотилось так, как будто он только что пробежал марафонскую дистанцию в спринтерском темпе. Выждав пока успокоится сердце, он решился на последнюю попытку. Дрожащей от волнения рукой он принялся исследовать паховую область. Там ничего не было! Вернее было, но вовсе не то, что так желал ощутить Ершов. Ладонь, достигшая паха, нащупала бугристый лобок, поросший шелковистыми волосами. Вытянутые пальцы попали во влажную расщелину. А дальше? Дальше ничего не было!
 Слабеющим голосом он прокричал: - Сестра! И вновь, уже который раз за сегодня потерял сознание.
 Резкий запах нашатыря привел его в чувство. Увидев склонившуюся над ним сестру, он попросил: - Дайте, пожалуйста, зеркало.
- Хорошо Катюша, хорошо. Я сейчас принесу. Ты только не пугайся, страшного ничего нет. Личико у тебя чистенькое, ни одной царапинки. А, что голова забинтована, так это заживет! С этими словами она выбежала за дверь. Вернувшись, она протянула ему небольшое зеркальце из косметического набора. Дрожащей от волнения рукой Павел Иванович взял протянутое ему зеркало. Превозмогая страх, он глянул в зеркальную поверхность. Оттуда, из глубины, на него глядели большие настороженные темно-карие глаза. Он перевел зеркальце немного вниз. Красивое, чуть удлиненное женское лицо, вид которого портил большой кровоподтек на левой скуле. Побледневшие от боли, но чувственные губы. Чуть выдвинутый вперед подбородок придавал лицу выражение упрямства и непокорности. Он приподнял зеркальце вверх. Бинты, сплошной шапкой, покрывавшие голову – скрывали прическу.
- Господи, что же это такое? – прошептал он, протягивая зеркальце медсестре. 

 Весь остаток вечера и ночь он не спал. Голова раскалывалась и гудела, не желая воспринимать действительность. И сколь ни силился Павел Иванович понять, как, каким образом произошла с ним столь разительная перемена, ничего понять не смог. Лишь под утро наступило короткое полузабытье. Был ли это сон, или бред его воспаленного сознания но, проснувшись, он тот час позабыл, что видел. Он изо всех сил пытался вспомнить свой сон. Но кроме свиста ветра, и каких то крыльев так ничего и не вспомнил.
   Утром, еще до обхода, к нему заглянул Аркадий Семенович, тот самый доктор, что давеча убеждал его в том, что он женщина.
- Ну, как дела больн…? - он осекся, явно не зная как справиться с окончанием.
- Сегодня на обходе вместе со мной будет мой коллега, известный психотерапевт. Поэтому я Вас убедительно прошу быть с ним предельно искренним.
В знак того, что он понял, Павел Иванович молча кивнул головой.
- А вот и ладушки, вот и хорошо. – с этими словами удовлетворенный доктор вышел из палаты.
 Сегодняшний утренний обход уже сам Ершов ждал с нетерпением.
«Может быть сегодня, хоть что-то проясниться» - думал он.
Ровно в десять утра дверь в палату широко распахнулась. Человек пятнадцать, а может быть двадцать, гурьбой вошли в палату. Впереди всех с настороженным выражением  лица шел Аркадий Семенович, а рядом с ним, в небрежно наброшенном на плечи халате, высокий, вальяжный, седоволосый мужчина, лет шестидесяти – шестидесяти пяти.
- Ну, вот и наш пациент, - начал Аркадий Семенович.
- Общефизическое состояние не вызывает у нас опасений, но вот так сказать психологическое… Дело видите ли в том.
- Знаю, Аркадий Семенович, знаю. Я ознакомился с историей болезни. Можете не продолжать. – перебил его высокий.
Он подошел к кровати Ершова и присел на кем-то услужливо поставленный стул. Затем, взяв Павла Ивановича за руку, внимательно посмотрел ему в глаза. От этого внимательного, умного взгляда доселе волновавшийся Ершов неожиданно успокоился.
- Ну с, голубчик! Расскажите немного о себе. Кто вы, кем работаете, женаты ли, есть ли дети?
Ершов торопясь, боясь, что этот умный внимательный профессор не успея его выслушать уйдет, начал сбивчиво рассказывать о себе.
- Нет, дорогой мой. Давайте сначала и все по порядку. Итак, вы – Ершов Павел Иванович. Правильно?
Павел Иванович согласно кивнул головой.
- Год рождения?
- Одна тысяча девятьсот шестидесятый.
- Где живете?
Павел Иванович запинаясь, назвал свой адрес.
- Где, и кем работаете?
- АТП – 4, водителем междугородних перевозок.
- Женаты?
Павел Иванович согласно кивнул головой.
- Как зовут жену?
Ершов уже было открыл рот, но к своему ужасу понял, что не может вспомнить имени жены. На языке крутилось: Машенька, Катенька, Ниночка и еще с десяток женских имен. Наконец напряженно наморщив лоб, он произнес: -  Не помню.
- Ну, что ж бывает. – произнес профессор и добавил: - Я и сам честно признаться, другой раз не хочу даже слышать имени своей супружницы. А дети, дети есть?
- Есть, есть! Двое. Витька и Наташка.
- А, скажите любезнейший, не было ли у вас травм головы? Вы же водитель, может быть аварии были?
- Да у меня двадцать лет безаварийного стажа! Да, я царапины на машине не сделал. Мой портрет на доске почета пятнадцать лет висит! – начал было горячиться Ершов.
- Да вы успокойтесь, успокойтесь. – профессор дружески похлопал Павла Ивановича по плечу.
- Это я так сказал. Так сказать для общности картины. Итак, травм головы не было? Я правильно вас понял?   
Ершов согласно качнул головой.
- А скажите мне батенька. Вам никогда не хотелось стать женщиной? Губы помадой красить? Носить туфли на высоком каблуке?
Павел Иванович отрицательно помотал головой и твердо добавил: - Никогда.
 - А мужчиной вам давно захотелось стать?
- Так я и есть мужчина. Что вы мне голову морочите! – возмущенно вскричал Ершов.
- Я всю жизнь мужчина, с самого рождения мужчина! У меня и любовница есть! – продолжал кричать он.
- Ну, полно. Полно голубчик. Что это вы так разволновались. Успокойтесь ради бога. – сказал профессор, и добавил, уже обращаясь к лечащему врачу: - Аркадий Семенович! Вы, несомненно, правы. Пациент - как это не прискорбно наш.
Затем, помолчав добавил: - Так вы считаете, что общефизическое состояние у больного хорошее?
Аркадий Семенович глядя на Ершова, согласно покачал головой.
- Что ж тогда готовьте больного к переводу в нашу клинику. – сказал профессор и добавил теперь уже обращаясь к Павлу Ивановичу: - Так что милейший вам тут делать нечего. Поедемте к нам.
- Это куда? В дурку что ли?
- Ну, зачем же в дурку.- обиделся профессор.
- В клинику дорогой мой. В кли-ни-ку! Поверьте мне, там в специализированных условиях мы быстро решим все ваши проблемы.
Ершов недоверчиво смотрел на известного психотерапевта. Ему очень хотелось верить этому высокому седовласому человеку и он, заглядывая тому в глаза, спросил: - А, не обманите?
На что профессор с горечью ответил: - Да что же это вы милейший! Мне это даже как-то не к лицу!

 В новой лечебнице Ершову выделили отдельную палату. Просторную, светлую, с высоким окном, выходящим в сад. Несколько портила вид решетка на этом окне, но если занавесить шторы, то было очень похоже на один из тех небольших гостиничных номеров, в которых так часто доводилось ночевать ему в поездках.
В день приезда его познакомили с его новым лечащим врачом. Тот представился ему Валентином Сергеевичем. Валентин Сергеевич был молод, от силы лет тридцать – тридцать пять, и очень жизнерадостен. Узнав у Ершова, курит ли он, предложил закурить. При этом Валентин Сергеевич внимательно смотрел, как он курит, как держит сигарету. Давно не куривший Павел Иванович с первой же затяжки глубоко закашлялся, из глаз выступили слезы.
«Надо же. Всего три дня не покурил и уже отвык. Такое чувство, будто первый раз курю». - подумал Ершов.
Доктор ничего не записывал. Тонкую, только что заведенную медсестрами историю болезни, он демонстративно забросил на сейф. Пробалагурив с Павлом Ивановичем более часа, он неожиданно предложил ему принять с дороги ванну и сменить больничную рубаху на более домашнее бельё.
 Пожилая санитарочка, шаркая шлепанцами, отвела Павла Ивановича в ванную комнату. Наполнив доверху ванну, оставив на табурете белье и полотенце, она со словами: - Купайся милая. Вышла из комнаты.
- Ну, вот. И тут милая…. Только от этого можно с ума сойти. То тебе «милейший», то «милая» - просто чертовщина, какая то! – вслух произнес ей в след Павел Иванович.
Однако раздумывать о словах санитарки было некогда. Манила, звала к себе наполненная, исходящая легким парком, ванна. Сбросив с себя рубаху – балахон, в которой привезли его в клинику, он не теряя ни минуты, закрыв глаза, погрузился в теплую, почти горячую воду. Тело стало почти невесомым. Вода приятно покалывала кожу. От наслаждения Павел Иванович застонал и открыл глаза.
 Увидев перед собой; стройные, красивые, женские ноги, всплывшую в воде, и от того кажущейся еще более высокой, женскую грудь, он не расстроился и даже не удивился, а стал с интересом разглядывать незнакомое ему его собственное тело. Да, несомненно, это новое, совершенно неизвестное ему тело было моложе, красивее прежнего. Более того, его можно было назвать самим совершенством.
Павел Иванович провел ладонью по упругой груди, и та ответила ему, став более упругой, почти твердой. Коснувшись пальцами сосков, он застонал от наслаждения. Прикосновение к бедрам и низу живота вызвало восторг. Позабыв обо всем на свете, потеряв представление о реальности, Павел Иванович наслаждался этим новым для него чувством. Он уже любил это тело, желал его, как желают любимую женщину. Он желал самого себя. Он был один в двух лицах.
   В то время, когда Павел Иванович наслаждался ванной, в ординаторской шел не простой разговор между лечащим врачом Валентином Сергеевичем и профессором.
- Николай Николаевич, - обращался к профессору Валентин Сергеевич.
- На лицо явное раздвоение личности. Больная Огаркина Екатерина Семеновна, одна тысяча девятьсот семьдесят пятого года рождения, после полученной травмы головы в автомобильной аварии, выдает себя за мужчину – Ершова Павла Ивановича, одна тысяча девятьсот шестидесятого года рождения, водителя – дальнобойщика. Шизофренический бред носит устойчивый характер. Однако пусть непродолжительные пока наблюдения показали…
- Погодите, уважаемый Валентин Сергеевич, - перебил профессор. Сняв большие роговые очки и протерев их носовым платком, он продолжил: - все это может быть и верно про шизофренический бред. Но хотите, я задам Вам загадку. И если Вы решите ее, то за Вами, несомненно, великое будущее. Правда ответа на эту загадку я и сам не знаю.
- Задавайте Николай Николаевич. Задавайте.
- Так вот. В той самой аварии, в которой пострадала наша пациентка, была еще одна жертва. Догадайтесь кто?
Валентин Сергеевич недоуменно пожал плечами.
- Жертвой был водитель – дальнобойщик, который скончался на месте аварии. И фамилия его…
- Неужели Ершов?
- Да, да! Именно Ершов Павел Иванович, уважаемый Валентин Сергеевич.
- Так возможно они были как-то связаны? Знакомство? Любовь? Он, о ты тьфу, она - ведь говорила о какой то любовнице. Ах, черт я совсем запутался.
- В том то и дело Валентин Сергеевич. В том то и дело… Их пути ни-ко-гда не пересекались. Они не знали друг друга. И это к нашему с вами сожалению факт.
В ординаторской комнате наступила тишина, сквозь которую слышалось тиканье настенных часов и частая дробь пальцев, выбиваемая профессором по столу. 
               
 На второй день в  комнату Ершова почему-то внесли и поставили трельяж. Павел Иванович удивился, однако, узнав, что зеркало поставили по распоряжению самого профессора, согласился с наличием в комнате этого вообще то не нужного предмета. А так как в клинике больше нигде не было такого зеркала, то в комнату Павла Ивановича стучась, то и вовсе без стука, начали заглядывать женщины; врачи, медсестры, студентки – практикантки, санитарки. Они со свойственной им рассеянностью забывали на тумбочке трельяжа то расческу, то крем, то губную помаду. Это поначалу раздражало Ершова, но затем он смирился, а через некоторое время  уже с удовольствием наблюдал за ними.
 Вечером, когда успокоилась вся эта кутерьма, и в клинике стало тихо, Павел Иванович подошел к зеркалу. Внимательно, почти придирчиво осмотрел себя. Зачем-то взял в руки, оставленный кем-то из женщин, крем. Открыл, понюхал, и вдруг неожиданно, зачерпнул его и ловкими движениями нанес на лицо. Затем взял губную помаду, внимательно осмотрел и сделал мазок на тыльной стороне кисти. Оставшись довольным, он двумя красивыми, свободными взмахами нанес помаду на губы. Посмотрел в зеркало, крепко сжал губы и замер.
«Что же я такое делаю?» - мелькнула у него запоздалая мысль, но тут же пропала. Он сделал шаг назад, расстегнул купальный халат, оставленный ему санитаркой в ванной комнате, распахнул его и пристально посмотрел на себя.
- И все же я хороша. – вслух произнес он.  И тут же шокированный своими словами стал, остервенело стирать помаду с губ.
«Эх, водочки бы сейчас. Водочки! И напиться, напиться! Чтобы пропало, исчезло это наваждение, эта дурь!»
Он даже сделал судорожное движение кадыком, будто уже глотал этот восхитительный напиток, это мужское лекарство. Но водки в клинике не было. Поэтому Павел Иванович плашмя бросился на койку и накрыл голову подушкой.

 Сон наступил неожиданно скоро. Ночью он внезапно проснулся. В комнате было темно и необыкновенно холодно, холодно настолько, как будто кто-то открыл окно. Павел Иванович встал и, поеживаясь, пошел к окну. Не доходя, он остановился, вглядываясь в темный силуэт сидящий на подоконнике.
- Кто ты? – прошептал он и внезапно понял, нет, скорее узнал того юношу – ангела, что уносил его с места аварии. Теперь он вспомнил все. И скользкое шоссе, и перевернутый тягач, и сбитую женщину, и ее прекрасное тело, которое он занял не по праву.
- Зачем ты? – одними губами прошептал он
- Уже девятый день, ты и так задержался. Тебя ждут. – так же тихо ответил ангел. Затем помолчав, добавил: - Ты занял не свое место. Ее душа мается неприкаянная. Ее там не примут. Собирайся.
- А как же это? – Ершов провел руками по телу.
- Это не твое дело. Его заберут, они уже летят сюда.
И, правда, Павел Иванович уже слышал нарастающий шум крыльев. Комната, как бы расширилась, окна не стало, а в проеме его появилось чудесное создание – шестикрылый серафим с не менее чудесной молодой женщиной. Ершов узнал ее, узнал сразу. И хотел, было шагнуть ей на встречу. Но ангел уже крепко держал его за руку.
- Пойдем. – сказал он и шагнул в темный проем.

 Утро было чудным и звонким. Первый иней посеребрил сад и лужайку перед садом. Неяркое осеннее солнце широкой полосой заливало комнату, где спала Екатерина Семеновна. Его лучи коснулись подушки, высветив густые каштановые с золотом волосы, коснулись чистого безмятежного лица. Задрожали длинные темные ресницы, и Катюша проснулась. Легко и непринужденно она выпрыгнула с постели, сладко потянулась, подошла к зеркалу. Улыбаясь своему изображению, весело сказала: - Доброе утро Катя!



Послесловие:
Хочу предупредить Вас уважаемые, что ни Валентин Сергеевич, ни Николай Николаевич ничего не сказали Екатерине Семеновне о том, что с ней произошло. Мало того Валентин Сергеевич защитил по этой теме прекрасную диссертацию, которая имела шумный успех в научных кругах, разумеется, изменив фамилии.
Его же примеру последовал и я.